Пётр Анатольевич Безруких
Контракт на два дня. Трилогия. Книга вторая. Дорогами войны

– Где начальник лагеря? – спросил полковник, повернувшись к капитану.

– Мы ещё не разбирались, товарищ полковник. Все немцы там, – ответил капитан, показывая на пленных немцев, стоящих под охраной на другом конце площади.

Полковник развернулся и направился туда.

– Wer ist der Lagerkommandant?¹¹ – громко спросил он, подойдя к немцам.

Немцы стояли и с нескрываемым удивлением смотрели на полковника, но никто из них не откликнулся, будто они не поняли вопроса.

– Ich frage noch einmal. Wer ist der Lagerkommandant? Soll ich vielleicht danach die Gefangenen fragen?¹² – повторил полковник с явными нотками недовольства в голосе.

Майор Зульцбергер вышел из группы и ответил, нагло глядя полковнику в глаза:

– Ich bin der Lagerkommandant.¹³

– Still stehen, wenn der ältere Offizier mit dir spricht! Melde dich, wie es das Statut verlangt!¹⁴ – громко рявкнул на него полковник.

Яша к этому времени уже начал немного понимать немецкий язык и очень удивился тому, что советский полковник-танкист так хорошо говорит, да ещё и сердито командует. А по внешнему виду он был не старше Яши. Немецкий комендант изменился в лице, вытянулся перед полковником и уже без спеси по-военному представился:

– Lagerkommandant des Kriegsgefangenenlagers Major Sulzberger.¹⁵

– Warum haben Sie die Gefangenen mit Scheiße ernährt? Warum sind sie so hungrig, dass sie kaum auf den Beinen stehen? Warum sind sie schmutzig und unrasiert? Warum haben sie Läuse und sind alle krank? Kennen Sie die Genfer Konvention über den Umgang mit den Kriegsgefangenen? Wir haben die deutsche Regierung davor gewarnt, dass für die Nichteinhaltung dieser Konvention persönliche Verantwortung zu tragen ist. Haben Sie das gewusst, Major Sulzberger?¹⁶ – зло и чеканя каждое немецкое слово проговорил полковник.

– Deutschland kann nicht alle russischen gefangenen Soldaten ernähren, bis sie satt sind. Soweit ich weiß, haben die russischen Gefangenen keinen Wunsch geäußert, sich zu waschen und zu rasieren. Sie haben sich daran gewöhnt, zumal haben sich nicht beschwert¹⁷, – надменно ответил комендант.

Полковник вдруг резко, без замаха, но очень сильно и снизу ударил кулаком коменданта в лицо. Тот не устоял на ногах и упал навзничь на землю, схватившись за лицо руками. На ладонях его появилась кровь, которая бежала из разбитого носа и рассечённых верхней и нижней губы. Комендант вытащил из кармана носовой платок и принялся вытирать лицо и руки, лёжа на земле.

– Steh auf, Miststück!¹⁸ – рявкнул полковник.

Комендант остался лежать на земле, злобно глядя на полковника. Тогда тот наклонился, схватил одной рукой немца за грудки и поставил его на ноги перед собой.

– Hör mal zu, du, Abart! Ich mag die deutsche Kultur sehr und ich respektiere das deutsche Volk. Aber das deutsche Volk ist Schiller und Goethe, Beethoven und Mozart, aber nicht so ein Mob wie du. Ich bin seit langem von einer Frage gequält, wie konnte das größte deutsche Volk so viel Scheiße zur Welt bringen? Vielleicht ist eine erhabene Tat von einer abscheulichen um einen einzigen Schritt entfernt,¹⁹ – сказал полковник ему прямо в лицо и оттолкнул от себя коменданта, так, что тот снова повалился на землю.

– Ihr werdet für die Verspottung der Kriegsgefangenen vor Gericht gestellt. Bitet Gott darüber, dass ihr einfach erschossen werdet! Sonst werdet ihr nach Kolyma fahren und dort erfahren, was das bedeutet, vor Hunger und Kälte zu krepieren. Unglücklicherweise kann das Böse nur durch das Übel ausgerottet²⁰, – громко сказал полковник, обращаясь ко всем немцам.

Он повернулся и, выйдя на середину площади, громко обратился к военнопленным:

– Товарищи! Утром мы постараемся доставить в лагерь продукты питания, полевые кухни и новое обмундирование. Может, конечно, возникнуть задержка, ведь время военное и кругом идут бои. Но не переживайте, мы всё равно это сделаем в ближайшие сутки. Кроме этого, завтра к вам приедут медики, всех осмотрят, проведут санобработку и после этого вас помоют. Затем с каждым из вас побеседуют следователи управления НКВД по расследованию преступлений нацистов. Вы расскажете им всё подробно о том, что происходило с вами в плену, что вы видели своими глазами. Не бойтесь, вас никто преследовать не будет. Согласно приказу ГКО СССР номер двести семьдесят один от десятого ноября сорок первого года те из вас, кто будет признан годным по состоянию здоровья, направятся для прохождения дальнейшей службы в действующую армию. К сожалению, идет война и людей не хватает. Больные же будут направлены в госпитали на излечение. Те, кто будет признан негодным для дальнейшей военной службы, будут комиссованы и отправятся домой. Я временно назначаю начальником лагеря командира первой роты старшего лейтенанта Мухина. По всем вопросам обращайтесь к нему. Сейчас советую разойтись по своим баракам и отдыхать.

Все начали расходиться, медленно побрёл, едва переставляя ноги, к своему бараку и Яша. Он до сих пор ещё не мог поверить в то, что остался жив и ужасы немецкого плена остались теперь позади. Значит, есть на свете бог! А ангел-хранитель снова спас его и помог ему выжить в этом аду.

Полковник подозвал к себе капитана и сказал:

– Слушай приказ, Ломакин! Оставляешь первую роту для охраны лагеря, а с двумя другими ротами выдвигаешься к Калушину в направлении на Миньск-Мазовецкий и поддерживаешь наступление второго танкового полка. Мухин пусть пленных немцев сдаст в НКВД и ждёт подхода тыловиков, передаёт им лагерь и догоняет батальон. Я сейчас свяжусь со штабом армии и скажу, чтобы они побыстрее направили сюда тыловые службы. Вопросы есть?

– Никак нет, товарищ полковник.

– Ну тогда я поехал. Сажай своих ребят по машинам и догоняйте меня! – сказал полковник и пошёл к своему танку.

– А здорово наш танкист коменданту морду расквасил! Если бы мне позволили, то я бы эту сволочь голыми руками задушил, – зло сказал старший по бараку, когда они уже дошли до двери.

– Ты слышал, что он немцам сказал? Их расстреляют или на Колыму отправят, – проговорил в ответ Яша.

– Туда этим нелюдям и дорога! Воздастся им сполна за наши мучения! Видать, правду браток сказал, наконец-то власть у нас в стране стала СПРАВЕДЛИВАЯ.

***

Стояла глубокая осень сорок второго. Всё небо затянуто низкими тучами и непрерывно льёт мерзкий осенний дождь. Дорогу расквасило, и удивительно, как водитель полуторки, мастерски объезжая глубокие ямы, залитые до краёв водой, ещё не застрял в грязи. Яша трясся в кабине рядом с водителем, положив себе на колени небольшой вещмешок. Они ехали уже более трёх часов по колдобинам, и он давно пожалел, что решился поехать на машине. Просто очень сильно хотел побыстрее добраться до дома и наконец-то увидеть маму и папу, да ещё двух младших сестёр, Алёнку и Наденьку. Он так страшно по ним соскучился, что ждал с нетерпением этой встречи.

После освобождения из плена он так и не успел написать письмо домой. Сразу попал в госпиталь и тут же заболел тифом, а потом воспалением лёгких. Организм оказался настолько ослабленным, что врачи чудом его выходили. Если бы не новые лекарства, которые незадолго до этого прислали во все госпитали, то он бы точно умер. Врач так и сказал: «Благодари товарища Бекетова за то, что живой остался. Без антибиотиков мы бы тебя не вытащили». В итоге Яша пролежал три недели в бреду под капельницами и, конечно же, ему было не до писем. Потом, когда стал поправляться, решил не писать, зная, что его комиссуют и отправят домой. Поэтому он, скорее всего, приедет раньше, чем дойдёт письмо, а ответа уж точно не получит.

Ещё в лагере его опрашивал следователь НКВД, лейтенант госбезопасности. В общей сложности опрос занял целых пять дней. Лейтенант протоколировал всё, что говорил Яша, и просил его расписаться на каждой странице. Особенно интересовали следователя обстоятельства гибели красноармейцев, случаи бесчеловечного отношения к пленным, а также факты перехода на службу к немцам, начиная с 22 июня 41-го по 16 августа 42-го, известные Яше. На каждого погибшего составлялся отдельный документ, где он собственноручно писал известные ему обстоятельства смерти и место захоронения, после чего подписывал. Для Яши стало настоящим мучением снова вспоминать все ужасы первых дней войны и плена. Он постоянно плакал и не мог писать, но лейтенант его убедил, что это очень важно, прежде всего для родственников погибших. На основании его показаний все те военнослужащие, гибель которых он подтвердит, будут признаны военным судом официально погибшими, сейчас же они считаются пропавшими без вести. В результате он засвидетельствовал около сорока известных ему фактов гибели военнослужащих, имена и фамилии которых сумел вспомнить. Подписал он похоронные листы и на своих погибших друзей Николая Соколова и Сергея Антонова.

Кроме этого, все военнослужащие Красной армии, принимавшие участие в боях и оказавшиеся затем в окружении в Белостокском и Минском котлах, а также под Ровно, были награждены Указом Президиума Верховного Совета СССР вновь учреждённой медалью «За мужество и доблесть». Эту медаль вручали всем – и вышедшим из окружения, и попавшим в плен, и родственникам погибших. Не награждали только тех, кто перешёл служить к немцам, даже если их реабилитировали. Свидетельские показания бывших военнопленных использовали ещё и для этого. Яшу наградили медалью прямо в госпитале перед выпиской, вместе с другими ребятами, находившимися там на лечении после освобождения из плена.

Выписали его десять дней назад. Он сразу же взял билет на поезд до Ленинграда. Хотел исполнить свой долг перед светлой памятью Серёжи, самого дорого друга, который помог ему выжить в плену, а сам погиб.

Семья Антоновых жила на Кирочной, он сразу же нашёл дом и квартиру. Дверь ему открыла сама Валентина Ивановна, сын Володя и дочь Зоя тоже оказались дома. Втроём они ютились в небольшой комнате коммунальной квартиры, куда их переселили после осуждения отца. Как выяснилось, система НКВД работала оперативно и, за то время пока Яша лежал в госпитале, Валентина Ивановна получила похоронку на сына. В официальном документе сухо говорилось, что красноармеец Антонов Сергей Леонидович умер 01.05.1942 года в немецком лагере советских военнопленных №366Z, находившимся в Польше в десяти километрах от города Бяла-Подляска, и похоронен в братской могиле на территории лагеря. Через два дня после получения похоронки к ним домой пришёл офицер из военкомата и отдал Валентине Ивановне медаль, которой наградили Серёжу посмертно. Ещё он сообщил, что после войны на территории бывшего лагеря будет возведён мемориал погибшим и умершим военнопленным, а близкие родственники смогут его посещать один раз в год, при этом оплату проезда и проживания берёт на себя государство.

На старинном комоде, доставшимся семье в наследство от родителей отца, в рамке стояла фотография Серёжи, повязанная чёрной ленточкой, а перед ней рюмочка, на которой лежал кусочек хлеба и рядом медаль в открытой коробочке. Фотография сделана в день выпускного вечера в школе. На ней улыбающийся Серёжа в белой рубашке и чёрном пиджаке. Совсем юный и очень красивый. Увидев фотографию, Яша разрыдался, на него нахлынули воспоминания, и он не смог сдержать эмоции. Ему оказалось невероятно тяжело рассказывать Валентине Ивановне, Володе и Зое про все ужасы плена. Их всех душили слёзы, а в конце Валентине Ивановне стало очень плохо. Он снова вместе с ними переживал те страдания и боль, которые испытал Серёжа в плену.

Валентина Ивановна показала Яше вещи сына. Это были книги – много книг, в основном про авиацию, и ещё фантастика: Жюль Верн, Герберт Уэллс, Владимир Обручев и Алексей Толстой. Серёжа бредил авиацией, и на шкафу стоял деревянный макет большого восьмимоторного самолёта, который он сам спроектировал и смастерил. Ещё он мечтал путешествовать, хотел побывать в горах, пустынях, тропических лесах, пересечь все океаны мира, чтобы увидеть безбрежные просторы. Он вырезал картинки и собирал фотографии красивых мест, вклеивая их в альбом. Серёжа был большим фантазёром и мечтателем, но всем его юношеским чаяниям так и не суждено было сбыться. Таким он и остался навсегда в их памяти – добрым, увлечённым, красивым и вечно юным, с золотистыми волосами и очаровательной улыбкой на милом лице.

Перед уходом Яша выпросил у матери маленькую фотографию Серёжи на память. Валентина Ивановна была ему безмерно благодарна за то, что он приехал и рассказал страшную и горькую правду о жизни сына в плену и о его гибели. Яша же выполнил данную себе клятву, и теперь его совесть была чиста.

Из Ленинграда он поехал в Красную Горбатку исполнить последнюю просьбу погибшего Коли. Поезд на станцию Селиваново прибыл в восемь часов утра. Еще около двух часов он медленно шёл по селу, спрашивая дорогу у встречных прохожих. Наконец подошёл к дому, открыл калитку и вошёл во двор. Черноволосая женщина лет пятидесяти, в фуфайке, надетой поверх платья с длиной юбкой, и в калошах на босу ногу, развешивала на верёвках постиранное бельё. Он сразу узнал в ней Серафиму Ивановну. Она обернулась, держа в руках мокрую наволочку, и удивлённо посмотрела на молодого и очень худого солдата. Их взгляды встретились и она сразу всё поняла, без слов, уронила наволочку на землю и, закрыв лицо руками, горько зарыдала.

В село Красная Горбатка похоронка почему-то ещё не дошла. Коля числился в пропавших без вести, и известие о том, что он погиб, которое привёз с собой Яша, стало для семьи громом среди ясного неба. Все они до последнего верили в то, что он жив. После обеда из школы вернулись Колины сёстры Даша с Лизой, и мать отправила старшую сбегать за отцом на МТС, а младшую сходить и позвать Валю. За это время Серафима Ивановна накормила Яшу, а он ей рассказывал про то, как они служили с Колей. Буквально через полчаса на тракторе к дому подъехал Василий Митрофанович. Сразу же за ним в дом вбежала Валя. Она оказалась очень красивой девушкой с длинной русой косой и большими серыми выразительными глазами.

Когда собрались все, Яша начал подробно рассказывать о том, что случилось с Колей. Снова боролся с собой, пытаясь справиться с эмоциями, но это оказалось невероятно трудным. Он как будто снова оказался там, в белорусском лесу рядом с умирающим другом, не выдержал и из глаз его потекли слёзы. Валя заревела, закрыла лицо руками, убежала в комнату и упала на кровать. Её всю трясло и она не могла успокоиться. Девочки и Серафима Ивановна бросились её утешать, а Яша с Василием Митрофановичем остались сидеть за столом на кухне. Отец стойко воспринял известие о смерти единственного сына, но было заметно, что он страшно подавлен. Яша нарисовал Василию Митрофановичу примерный план, как сумел его припомнить, того места в лесу недалеко от Большой Берестовицы, где похоронил Колю. Он надеялся, что отец сможет найти ту поляну и то большое дерево, на котором он ножом вырезал надпись. На всякий случай написал ему свой адрес.

Соколовы оставили Яшу переночевать. Вечером они с Василием Митрофановичем выпили водки, помянув Колю. Спать его положили в Колиной комнате. Тут всё осталось таким же, каким было тогда, когда он уходил в армию. Узкая металлическая кровать, шифоньер с одеждой и красивая резная деревянная тумбочка, которую Коля смастерил сам ещё в школьной столярной мастерской. У Николая были золотые руки и он делал красивую резную мебель – тумбочки, столы и стулья. Вырезал на дереве очень интересный замысловатый узор, покрывал поверхность морилкой, а затем прозрачным лаком, и получались настоящие шедевры. Сначала работал в школьной мастерской, а потом устроил себе свою столярку в сарае во дворе. Мебель, сделанная им, была во многих домах на селе.

Сверху на тумбочке стоял патефон, а рядом лежала стопка пластинок. Это было второе увлечение Коли, он любил слушать музыку и петь. Пел в школьном хоре, потом в деревенском ансамбле, а в армии в полковом хоре и всегда солировал. Природа наградила его красивым лирическим тенором, а самой любимой песней, которую он исполнял, была песня «Спят курганы тёмные». Яша взял в руки пластинки и начал их рассматривать. Пластинки были с записями песен в исполнении Леонида Утёсова, Павла Михайлова, Аркадия Погодина и других знаменитых певцов. Коля страстно мечтал стать знаменитым певцом, таким же, как его кумир Сергей Лемешев. Но эта мечта так и умерла вместе с ним там, на поляне, в белорусском лесу.

Завершив скорбную миссию Яша наконец-то отправился домой. Всё это время он добирался на перекладных. Поезда ходили плохо, а дороги все расквасило осенними дождями. Сегодня утром он приехал поездом на вокзал в Великих Луках. Станция оказалась забита эшелонами с войсками и военной техникой. Всё это ехало на запад, в Прибалтику, где Красная армия добивала остатки Вермахта, окопавшиеся в Восточной Пруссии. Там шли тяжёлые бои за Кёнигсберг, немцы цеплялись зубами за каждый клочок родной земли, и их вышибали с помощью танков и тяжёлой артиллерии.

На платформах стояли новенькие Т-34-85 с заводов, обвешанные динамической защитой. Как он узнал в госпитале, это было новое изобретение, которое внедрил Бекетов. С такой защитой живучесть танков повысилась в несколько раз, и немцы теперь не знали, что с ними делать. Вывести из строя танк Т-34 могло только попадание снаряда большого калибра либо авиационной бомбы. Те же танки, один из которых он видел, когда их освободили из плена, немцы вообще ничем подбить не могли и страшно их боялись. Но Яше сказали, что таких танков очень мало, их берегут и используют только в критических ситуациях.

В одном из эшелонов на платформах везли закрытые брезентом 152-миллиметровые гаубицы М-10 и гаубицы-пушки МЛ-20, а в конце состава стояли настоящие монстры – 203- миллиметровые гаубицы Б-4 на гусеничной платформе.

«Вот достанется этим гадам!» – со злорадством подумал Яша.

Он хотел взять билет на поезд до Бежаниц, но тот отправлялся только поздно вечером. Ему предстояло весь день просидеть в душном, переполненном пассажирами и солдатами вокзале, где некуда присесть. На улице шёл мелкий моросящий дождь, и даже погулять не представлялось возможным. Кроме этого, Яша сильно хотел есть, после освобождения из плена его продолжал постоянно мучить голод. Несмотря на то что в госпитале его усиленно и правильно откармливали и он поправился на семь килограммов, всё равно выглядел очень худым, измождённым. Врачи сказали ему, что нужно не менее чем полгода усиленно питаться, тогда он поправится и восстановит силы. Организм у него молодой и должен справиться.

Яша закинул вещмешок за спину, накинул сверху плащ-палатку и отправился в город. Он шёл на рынок, куда ходил ещё мальчишкой с родителями, когда они приезжали в Великие Луки. На всякий случай осведомился у работника вокзала, там ли сейчас рынок и, получив утвердительный ответ, медленно побрёл туда. Быстро ходить он ещё не мог, не хватало сил. До рынка добрался примерно за час и совсем проголодался. Цены, конечно, не радовали, всё стоило очень дорого. Но ему, как и обещали, выплатили жалование за год и полтора месяца пребывания в плену, два месяца пребывания в госпитале и небольшие подъёмные, а проезд у него был бесплатный, по справке.

Он купил себе буханку хлеба, небольшой кусок колбасы и горячую варёную картошку с луком и укропом, завёрнутую в газету. Со всем этим расположился под навесом перед какими-то продуктовыми складами и, расстелив на полу газетку, присел на корточки рядом и начал кушать. Отрезал перочинным ножом большой ломоть хлеба, кусочек колбасы и принялся жадно жевать, набив полный рот. Яша так и не смог отучиться от этой привычки, вид пищи приводил его в неистовство, ему хотелось наброситься на еду и съесть всё сразу. Врачи его предупреждали, что ему нельзя переедать, а есть надо часто и понемногу, но он не мог совладать с собой.

Хлеб был такой душистый и вкусный, а от запаха колбасы закружилась голова… В лагере для них даже крошечный кусочек пищи, пусть и вонючей, несъедобной, порой стоил жизни. Он вспомнил лейтенанта Березина, сержанта Гаврилова и ребят, с которыми выходил из окружения, погибших при попытке достать хоть немного еды, друга Колю, который погиб из-за куска хлеба и двух котелков муки, друга Серёжу, с которым они были вместе в плену и который не дожил до освобождения всего три месяца, умерев от голода. Слёзы навернулись на глаза, он горько заплакал.

– В плену, сынок, был? Комиссовали? Домой возвращаешься? – раздался над ним мужской голос.

Яша поднял голову и посмотрел снизу вверх. Рядом стоял крепкий пожилой мужчина лет шестидесяти, весь седой, в кепке, фуфайке, старых поношенных солдатских галифе и кирзовых сапогах. Он кивнул в ответ и начал усиленно жевать, пытаясь освободить рот.

– Я так и понял, что из плена. Много сейчас таких как ты. Лагеря в Белоруссии, на Украине и в Польше освободили. Все доходяги и плачут, когда едят. Ты не торопись, сынок, ешь потихоньку.

Яша взял флягу, отвернул крышку и попил воды.

– Ты где в плен-то попал? – поинтересовался мужик, присаживаясь рядом.

– Под Белостоком, батя, в начале июля прошлого года.

– Да, много тогда наших солдат там в плен попало. Мой сынок Митя тоже там воевал, командиром взвода. Без вести пропал. А я вот всё жду и надеюсь, может, всё же в плен попал, может, жив и домой вернётся. Как увижу кого из вас, то спрашиваю, не встречали ли. Лейтенант Дмитрий Денисов шестнадцатого года рождения из села Дедовичи.

– Нет, батя, не встречал. Офицеров среди нас не было, их немцы отдельно держали в офицерских лагерях, – ответил Яша.

– Говорят, что много наших солдат в плену погибло.

– Много батя. С голода, от холода, от тифа, а до декабря немцы просто так расстреливали. Потом, правда, стрелять перестали, но голодом морили, и тиф косил.

– Ты, куда, сынок, направляешься?

– Домой в Бежаницы.

– А я сейчас к себе в Дедовичи еду. Давай подброшу, всё по пути будет!

***

В Бежаницы они приехали к четырем часам дня. Андрей Митрофанович, так звали водителя полуторки, остановил машину прямо у ворот дома. Яша горячо попрощался, искренне пожелав ему отыскать сына, вышел из кабины и стоял в нерешительности перед калиткой. Ничего тут не изменилось за те полтора года, с тех пор как его забрали в армию. Разве только палисадник перед домом выглядел каким-то неухоженным, весь порос пожухлой травой, да несколько штакетин отвалились и так и лежали прямо на земле.

«Видно, бате некогда приколотить, в колхозе работы много. Ничего, завтра приколочу», – подумал Яша.

Он нажал ручку и толкнул калитку от себя. Она открылась, заскрипев ржавыми петлями, и Яша вошёл во двор. Во дворе никого не было, видимо, вся живность спряталась от дождя в сарае, где у них находились курятник и свинарник. Он поднялся по ступенькам крыльца и прошёл в сени. У двери стояла большая пустая кадушка, а на ниточках, натянутых поперёк, сушились грибы. Сердце его забилось и, казалось, хотело выскочить из груди, эмоции переполняли. Этого момента он ждал с самого начала войны, в окопах под градом пуль и осколков, в лесах и болотах, когда выходил из окружения, в плену, голодный, обессилевший, замерзший и умирающий. Он жил только одной мечтой: увидеть своих родных, и эта мечта давала ему силы выжить в аду, в котором он оказался.

Яша повесил мокрую плащ-палатку на гвоздик у двери, потянул ручку на себя, вошёл в дом и остановился у порога. Мать стояла у печи, спиной к двери и, видимо, готовила обед. По дому разносился вкусный запах жареной картошки. Услышав, что кто-то вошёл в дом, она обернулась. Он не узнал мать: на него смотрела пожилая, вся седая и сгорбленная женщина. Только глаза, выплаканные и впавшие, но такие добрые и родные, смотрели на него с изумлением.

– Яшенька! Сыночек, родненький, живой!!! – громко закричала она и бросилась к нему.

Они обнялись, а мать целовала его в щёки, в губы, в глаза и в лоб, нежно гладила и плакала от счастья. Он также гладил и целовал её, вдыхая забытый, но такой родной запах её волос, и слёзы градом катились у него из глаз. Из комнаты выбежали Алёнка с Надюшкой, бросились к нему и, рыдая, повисли на шее. Так они и стояли, обнявшись у порога, все вчетвером, а время как будто остановилось.

– Да, что же ты стоишь-то у порога, Яшенька? Проходи, сыночек, раздевайся, садись к столу, – вдруг очнувшись запричитала мать.

Яша снял вещмешок с шинелью и повесил их на вешалку. Разулся, прошёл к столу и сел. Сёстры уселись рядом, а мать поспешила к печке спасать пригоравшую картошку.

– А батя-то на обед приедет? – спросил её Яша.

Она повернулась к нему и выронила сковородку с картошкой из рук. Из глаз её снова хлынули слезы.

– Погиб отец, Яшенька! Скоро уже год будет, как погиб! В сентябре его призвали, а в ноябре погиб на фронте под Любляной, – проговорила, всхлипывая сквозь слёзы мать.