Петр Вяземский
Об альманахах 1827 года

Читатели найдут в Северных Цветах, сверх всего упомянутого вами, стихи Веневитинова, которого смерть похитила у муз и отечества, в полном цвете прекраснейших надежд; стихи Плетнева, исполненные тихого чувства и примерного сладкозвучия, Ф. Глинки, князя Вяземского, Ф. Туманского, Илличевского, Ободовского, Ознобишина, Глебовых (Александра и Дмитрия), Ротчева, Востокова (продолжение полезного и внимания достойного перевода Сербских песней), В. Григорьева, И. Балле, П. Шкляревского, В. Шемиота, И. Великопольского, M. Яковлева и одного поэта безъяменного, но под № 1…8… Между сего множества имен, читатели заметят отсутствие Языкова и производство некоторых рядовых стихотворцев из линейных альманахов в список гвардейского легиона. Посмотрим, не выпишут-ли их со временен в Парпасский гарнизон за стихи, неприличные званию истинного поэта.

II

И все то блого, все добро!

Державин.

Сколько альманахов на 1827-й год и ряд их еще не сомкнут: запоздалые явятся после. Сколько открывшихся поприщ для суетности поэтов и прозаистов, поживок для читателей, требующих разнообразной, но не обременительной пищи, для критиков, нуждающихся в работе полегче и приспособленной в их трудолюбию. Нельзя не порадоваться этой письменной промышленности, несколько оживившей застой нашей литературной торговли. Да могут-ли, спросят, при малом числе наших зажиточных промышленников в литературе, поддержаться достойным образом предприятия слишком частые и частные? Нет, без сомнения: некоторые альманашные домы, пораженные банкрутством, оказываются несостоятельными перед читателями своими. Падения эти прискорбны, но все предпочитаю их совершенной безжизненности на Парнасской бирже; к тому же, в числе сомнительных бумаг, пущенных в оборот, встречаются иногда бумаги верные, залоги надежные, которые выручить можно после. Одни журнальные монополисты гневаются; но, как мы уже сказали, до журналистов читателям дела нет. А как мы говоря, писатели созданы для читателей, а не для журналистов, хотя если спросишь у сих последних чистосердечного признания, то они готовы сказать, что и читатели и писатели созданы для них, как золотых дел мастер, в басне Красицкого, говорит, что носы созданы для табакерок. Но таковым мастерам золотых и журнальных дел можно сказать с Мольером: Vous êtes orfèvre M. Josse. Нет сомнения, что появление книг, занимательнейших по приятности и пользе, было бы утешительнее, но, простирая наши требования и надежды далее и выше, не станем с излишнею спесью и неуместным презрением отвергать и скроыное вспомоществование. Бедный сердится не на полтинник, который у него в кармане, а на то, что у него нет десяти рублей. Возьмем пример с него в нашей литературной бедности, и пока не разбогатеем, не станем прятать пустых рук в карман, когда добрые люди предлагают нам посильные подаяния.

Приступим к беглому обозрению шести альманахов, лежащих перед глазами, и начнем с совета покупателям и читателям книг: не верить нам на слово и, не смотря на приговоры наши, поверять их собственным испытанием; убедительно им советуем купить и прочесть все шесть альманахов, о коих идет здесь речь, и все предыдущие и в свое время все последующие. Русские книги, по сравнению, довольно дороги отдельно; но за то дешевы в общем годовом итоге. За несколько сот рублей в год поквитаетесь вы по совести с Русскою литературою.

Северная Лира может, кажется, быть призвана за представительницу Московских муз. Имена писателей, в ней участвующих, принадлежат по большей части Московскому Парнассу: не знаю, можно ли сказать: Московской школе, хотя точно найдутся признаки отличительные в новом здешнем поколении литературном. Вообще вся ваша литература мало имеет в себе положительного, ясного, есть что-то неосязательное, облачное в её атмосфере. В климате Московском есть что-то и туманное. Пары зыбкого идеологизма носятся в океане беспредельности. Впрочем, из этих туманов может еще проглянуть ясное утро и от них останутся одни яркия блестки на свежей зелени цветов. Один из издателей Северной Лиры, г-н Раич, уже знаком с выгодной стороны читателям; опыты другого носят признаки дарования. Судя по некоторым отрывкам, кажется, он занимается литературою восточных народов: такое изучение может принести много пользы нашей, если оно доведено будет с успехом до конца. Полуисполнения, как в других сферах, так и в литературе, ни к чему, или, по крайней мере, к немногому служат. Мало пользы, да и радости мало, видеть под маловажными статьями в прозе или в стихах отметку, что это подражание Персидскому, Арабскому, Монгольскому и проч. и проч. Такая пестрота даже и не ослепительна. Из сочинений г-на Раича, здесь помещенных, важнейшие – в прозе: Сравнение Петрарки и Ломоносова (по крайней мере думаем, что оно писано самим издателем, хотя под статьею означена одна заглавная буква: Р).; в стихах: Отрывок из Освобожденного Иерусалима; смерть Свенона. Вообще в характеристических сравнениях двух авторов бывает более полуистин, чем истины; более изысканности, насильственности, чем естественных прикосновений. Кто-то читал Риваролю сравнение Расина и Корнеля. Выслушав чтение, Ривароль сказал: «По моему мнению, можно сравнение наших трагиков сократить таким образок: общее в них, что тот и другой писали трагедии; разность, что одного звали Фома Корнель, другого Иван Расин». В сравнении Петрарки и Ломоносова, некоторые главные черты их, а особливо же первого, означены верно и живо, но, признаюсь, усматриваю редко точки, где эти черты сливались бы вместе. За исключением влияния того и другого на современную каждому поэзию, учености того и другого поэта и замечания, что Петрарка остался представителем Италианской литературы XIV века, Ломоносов считается представителем литературы Русской века Елисаветы, не понимаю: в чем и как хотел сочинитель сводить их? Не слишком-ли также увлекается он любовью в Итальянской словесности и Петрарке, когда радуется, как хорошей находке, что Ломоносов, «умел счастливо перенесть в свои творения много, очень много Итальянского и даже некоторые, так называемые concetti». Едва ли и подлинные concetti не безобразная прикраска Итальянских стихов, а заимствованные concetti на Русский лад и того хуже. Впрочем, вероятно в Ломоносове этот мишурный блеск не подражание, а просто погрешность, свойственная худому вкусу, не озаренному светом здравой критики, и насильственной игре воображения. В сей статье встречается забавная обмолвка. Автор говорит, что из Понтремоли в Неаполь пришел старец, и к тому же слепой, чтобы видеть Петрарку. Впрочем, за исключением основной мысли сего сравнения, которая по существу своему, как мы сказали выше, всегда сомнительна, и здесь, в применении к Петрарке и Ломоносову, кажется еще менее удовлетворительного, статья сия имеет неоспоримое достоинство литературное: в ней заметны сведения в Итальянской словесности, хороший слог, благородные чувства и направление ума благонамеренное. Опыты г. Раича в переводе Освобожденного Иерусалима уже известны читателям, также как и критические замечания, к коим они подали повод. Находят, что куплет, из 12-ти стихов г-на Раича, не отвечает итальянской октаве; что он не приличен поэме, потому что присвоен Жуковским балладе. Но какую же форму принять? Итальянская октава, по бедности нашей в рифмах, неприступна для большего творения. Александрийский стих слишком важен и утомителен со временем. Баллада принадлежит повествовательно-лирическому роду; поэма, разделенная на стансы, может также отнестись к роду лирико-эпическому. Сообразя все это вместе, мы готовы почти оправдать г-на Раича. Отлагая в сторону форму, должно признаться, что стихи переводчика часто живы и сочны, почти всегда звучны и вообще хороши. В отрывке: Смерть Свенона, язык вернее, строже и зрелее, чем в прежних опытах: в нем гораздо менее и почти вовсе не находится прежде встречавшихся заимообразных оборотов Жуковского, которые могут быть хороши у него, потому, что они его коренные, но становятся погрешными, когда они пересажены на чужую почву. По любви г-на Раича к Итальянской литературе и по сведениям его, должно желать, чтобы он короче познакомил нас с нею, предлагая нам в прозаических переводах и критическом рассмотрении лучших писателей Итальянских, стихотворцев и прозаистов. Переводы в стихах приятны и льстят более суетности переводчиков, но могущество стихотворства так сильно, что, забывая о подлиннике, мы судим перевод, как оригинальное творение; переводы в прозе полезнее, более действуют на язык, на который переводят, более пускают идей, образов в обращение и всегда совершеннее знакомят и сближают литературы и языки. На переводчике в стихах лежат две неволи, а и с одною справиться тяжело.