Соня Орешниковая
Океан Николь
Глава 7
Георг открыл дверь. Николь засмеялась.
– Мы у тебя? Или все еще у меня? Это мой стиль? Или твой стиль? Есть на полу, сидеть на полу, спать на полу. Все на полу.
Георг делает гротескный реверанс.
– Это наш стиль. Прошу вас, проходите в мое жилище. Пожалуйста, познакомьтесь с моими кисточками, красками, и – о, какой шедевр! – с этим важным холстом! Прошу вас, королева красок, повелительница кистей, фея вдохновения, садитесь вот сюда. Я буду вас рисовать. Ты устала? Можешь пока закрыть глаза.
– Ты еще не решил, будут ли твои картины на потолке? Можно было бы лежать и смотреть на них.
*** *** ***
Доктор Сезанн Вайс не мог уснуть. Он думал о своей пациентке со странными глазами. Наконец, он встал, тихонько вышел в коридор и направился в ее палату. Он знал, что никого не встретит в коридорах. В этот час вся клиника спала. Буйных у него не было.
Она тоже спала, разметавшись на кровати. В этой больничной пижамке, с рассыпанными в беспорядке по подушке волосами, она казалась совсем маленькой и беззащитной. Ее ресницы черными иглами лежали на порозовевших щеках, изредка подрагивая. Он видел, как под закрытыми веками у нее движутся глазные яблоки. Она видела какой-то сон… Ее губы напоминали ему бутон цветка… Он сел рядом с ней на кровать, осторожно взял ее руку в свою. Рука у нее была маленькая, теплая и влажная. Над губами у нее тоже высыпали биссеринки пота. Вдруг она заметалась и что-то прошептала. Сезанн Вайс склонился над ее губами и прислушался. Она снова завозилась и прошептала:
– При чем здесь моя машина… чертовка…
Он выпрямился и долго рассматривал ее. А она вдруг отчетливо произнесла во сне:
– Вернись…
*** *** ***
Часы на стене. 12.00. Изабель сидит с закрытыми глазами, а Георг рисует ее. На холсте – размазанные желто-розовые линии.
Часы на стене. 15.00. Изабель сидит с закрытыми глазами, Георг рисует ее. На холсте – все те же линии, сквозь них просматривается лицо.
Георг осторожно отложил кисть.
– Я собираюсь жениться на Анжелике.
– Я знаю.
Георг внезапно сердится.
– Ты все знаешь? И открой, наконец, глаза!
Изабель открыла глаза. Улыбнулась.
– Я тебя знаю. Я тебя чувствую.
– Она богатая… Я смогу устроить свою выставку. Твою выставку. Я хочу жить так, как хочу, делать то, что хочу. Я хочу всю жизнь, понимаешь? Всю, целиком. Скажи, что это пошлость, мне все равно.
– Мне тоже.
– Чего бы ты хотела?
– У меня есть все. Но деньги мне не помешают. Знаешь, когда бы можно было с рождения выбирать, кем хочешь быть, я была бы грабителем. Я бы грабила банки и ювелирные магазины. Ради интереса. Кто кого переиграет. Я – банк и полицию, или они меня.
– Художники тоже грабители. Грабят одно, отдают другое.
– Мы все грабители, Георг. Всегда – грабим одно, отдаем другое.
– Да. Я женюсь на этой богатой дуре.
– Знаешь, а тебе не так уж не повезло. Она красивая.
– Красивая – ты. Она просто кукла. В ней нет ничего необычно, ничего, что могло бы сразу заинтересоват…кроме денег…В ней нет вдохновения. Неужели кто-то может сравнить тебя с ней? Ты же так интересна! Ты сразу же интригуешь.
– Кому нужны интриги?
– Мне!
– Ты их получил.
Георг помолчал.
– Что тебе так нравится во мне, Изабель?
– В тебе море отрицательного обаяния.
– Обаятельный мерзавец?
– Ты не мерзавец.
…Они ходят кругом по квадратной комнате. И смотрят друг другу в глаза.
– Николь. Николь. Николь. Изабель. Изабель. Николь – Изабель.
– Я – краска, какого я цвета?
– Лунного, розового цвета.
– А знаешь, какого цвета твоя краска? Синяя краска, такого синего цвета, которого нет ни в одной акварели.
– Эта краска мельтешит сейчас перед твоими глазами.
– Ты видел небо, когда оно только-только начинает светлеть? Видел этот глубокий, насыщенный цвет?
– А когда небо светлеет все больше и больше, оно приобретает цвет моря – больше зеленого, чем синего.
– Море в небе.
Они остановились. Глубокий поцелуй. На окне с треском распахивается форточка и в комнату врывается ветер, который поднимает в воздух море рисунков, запечатленных на листках.
*** *** ***
«Я погружаюсь во вселенную, растворяюсь в ней, превращаясь в звездную пыль и разлетаюсь от планеты до планеты… Я читала его. Он рисовал меня. Я видела его насквозь. Он был уверен, что видит меня так же. Я его чувствовала. Он тоже. Я думала. А он… А он – просто жил»…
Глава 8
У доктора Сезанна Вайса появилась привычка перед сном заходить в ее палату, садиться рядом на кровать, держа в своих руках ее маленькую ладошку и смотреть, как она спит.
Сегодня она спала беспокойно. Ее летящие черными чайками брови сошлись на переносице, и она все пыталась что-то сказать. Вдруг она замерла и прошептала:
– Убила. Я убила. Я.
Сезанн Вайс нахмурился. В эту ночь он еще долго сидел рядом с ней, держа ее за руки.
(СЕАНС)
– Скажите, какой образ у вас возникает, когда вам говорят фразу: «Потеря близкого человека»?
– Бабуля… бабуля…
– А ваши родители?
– Я не помню их. Какие-то размытые черты. Далекие голоса. Это было так давно. Словно в другой жизни.
– А что вам причиняет боль?
– Ничего.
– Боль. Боль. Боль.
– Девушка. В розовом платье. Ее платье развевает ветер. Она бежит ко мне…
– Кто она?
– Я… я не знаю…
– Больно. Очень больно. Боль. Боль. Черная, ломающая боль. Чернота. Кто это?
– Это она. Она! Я боюсь ее.
– Ну, ну, успокойтесь. Ее нет.
– Ее нет. Ее больше нет.
Ее глаза дрогнули. Она выходила из пограничного состояния. Сейчас она очнется и снова ничего не вспомнит.
*** *** ***
Доктору Вайсу не спалось. Он уже выпил свой бокал красного вина, но сон все равно не шел. Вайс осторожно выглянул в коридор. Тускло светила вдалеке «дежурная», экономная лампочка. Сегодня дежурство Кити. Вайс осторожно спустился вниз и подошел к палате Николь. Сквозь щель пробивался свет. Вайс открыл дверь и зашел в палату. Николь лежала на кровати и бормотала, глядя в потолок невидящим взглядом.
– Какого оно цвета – счастье? Оно состоит из всех существующих, видимых и невидимых цветов, оттенков, тонов и полутонов. Значит, у счастья даже нет какого-то определенного намека на цвет. Всем хочется счастья. Все хотят быть счастливыми. Это самый большой эгоизм. Все мы эгоисты. Жуткие эгоисты. Мы готовы сделать любую мерзость хотя бы ради одного маленького осколка этого самого счастья. А когда знаешь, что счастье может быть большим, чего только не сделаешь ради этого большого и огромного… Все мы преступники. И хотим, чтобы нас никто не трогал. Никто не трогал нас и наше большое, огромное счастье… Заплети косу, бабуля… Счастье нужно встречать красивой. Какими бы мы мерзавцами не были, светясь красотой от нашего счастья…
Доктор Вайс подошел к Николь и слегка хлопнул ее по лицу ладонью. Николь вздрогнула. Моргнула.
– Доктор? – она села на кровати и удивленно посмотрела на Вайса.
– Ожила…
– Что?
– Почему вы не спите?
– Не могу уснуть без того, чтобы не прогуляться по улице и сосчитать шесть домов, стоящих рядом друг с другом.
Вайс тряхнул головой.
– Давайте прогуляемся.
– Да? – она обрадовалась. И снова этого не заметила.
– Конечно. Вы же не в тюрьме. Одевайтесь. Я за вами зайду. Только давайте просто гулять.
– Это как? – она смотрела на него своими огромными русалочьими глазами.
– Просто – это просто гулять и не считать дома.
– Да?.. Ну… давайте попробуем…
Когда доктор ушел, она вдруг подумала, что легко поддается его влиянию. Нравится ли это ей? А какая, в сущности, разница? Она хотела пойти с ним гулять. Просто. И не считать дома.
*** *** ***
Кити услышала шум и выглянула в коридор. Доктор Вайс и Николь, одетые, спускались вниз. Кити долго стояла, глядя в пустоту коридора. Что это было? Доктор Вайс и эта бледная до прозрачности девушка со странными глазами? Что он в ней нашел? Никогда еще доктор Вайс не гулял со своими пациентами. Да, он жил тут, в клинике, в отдельном флигеле. Специально сделал пристройку. Лично для себя. Можно сказать, доктор Вайс жил не в клинике, он жил своей клиникой. Клиника была для него и женой, и ребенком. Словом, всем. И тут эта странная пациентка. А почему странная? Кити не могла бы этого сказать. Вроде бы обычная девушка. Красивая. Но какой-то такой красотой… Как инопланетянка… Может, Вайсу просто пора жениться? Но не на этой же инопланетянке! Кити пожала плечами и скрылась в сестринской. В конце концов, это не ее дело.
Кити вспомнила Рено. Он лежал в палате № 23 на втором этаже. И очень страдал после смерти матери. И боялся умереть. Надо бы к нему хорошенько присмотреться. Рено просто нужно помочь. А лучшая помощь – участие. Кити сможет стать ему и матерью и подругой… И женой… Кити еще немного подумала, вышла из сестринской, тихонько, на всякий случай, прикрыла дверь, стала спускаться на второй этаж. Рено, наверняка, не спит. На фоне стресса он теперь страдает бессонницей.
Глава 9
Служащий «Галереи Соланж» выпрямился в струнку перед мадам Дюпон. Теперь она была законной управляющей владелицы этих выставочных залов. Между прочим, Пауль служил здесь с самого начала, а владельцы менялись, как рисунки в калейдоскопе.
Сначала галерея принадлежала Старику Жерару, так его все называли. То есть стали так называть, когда Пауль поступил на службу. Тогда Жерару было уже шестьдесят лет. В принципе, Пауль и оказался в этой галерее благодаря тому, что его отец приятельствовал с самим Жераром. Старик был добродушен и дал парню шанс, определив его на службу по оценке полотен, так как Пауль закончил художественное училище, сам писал и, конечно же, увлекался живописью.
Для Старика Жерара галерея была его детищем. Правда, Старик Жерар в последние годы своей жизни, при поступлении Паулля на службу, стал увлекаться исключительно пленером и фотоработами – пейзажами.
А Пауль писал портреты. И не потому, что они у него лучше всего получались, хотя это и так, а потому, что Пауль любил писать лица. Не просто лица, а характер человека через его образ.
Старику Жерару, кстати, очень нравились его работы. Он цокал языком и, бывало, говаривал: «Ну, мальчик, тебя ждет настоящая слава. Смотришь на портрет и просто читаешь биографию того человека, который на нем изображен». Правда, потом он добавлял: «Когда в твоей коллекции будет сто портретов, устрою твою персональную выставку, хотя ты знаешь, что больше всего я люблю природу. Просто природу, парень. Без всяких заморочек».
Пауль искренно обожал старика и готов был ждать, когда в его коллекции наберется двести или триста портретов. Пауль знал, что Старик Жерар всегда держит слово. И тут – бац. Оторванный тромб. Старик Жерар не рассчитывал умирать так рано и не позаботился о том, кому перейдет галерея, не оставил никаких указаний и завещания. У него оказался только один близкий родственник – его сводный брат Доминик, которому и досталась галерея по наследству. Доминик не разбирался в живописи и продал галерею сразу же, как вступил в права наследства. Не поставив в известность персонал галереи.
И однажды утром Пауль увидел расхаживающую по залу молодую, красивую женщину. Он ее узнал. То есть, он всегда ее помнил. У Пауля была удивительная память на «интересные» лица… У этой молодой женщины были золотистые волосы, голубые глаза и очень белая кожа. Это была новая владелица, мадам Ксавье. Она была молода, ей всего-то было лет двадцать пять от силы. Пауль написал ее портрет. Он всегда сначала делал набросок карандашом, а потом прорабатывал его основательно, пользуясь красками.
Мадам Ксавье получилась на портрете добрая, жалостливая, доверчивая, наивная, но та еще горячая штучка, хотя и слабая сердцем. И очень любит своего мужа. Мадам Анжелика Ксавье была замужем за художником, который был младше ее года на три. Собственно, поэтому она и приобрела эту галерею, в подарок мужу.
Пауля никогда не подводили краски. Если его портрет давал такую характеристику человеку, значит, так и есть. И Пауль решил поговорить с мадам Ксавье. Она не отказала. Она была мила и добра, (и никого не уволила из персонала Старика Жерара). Она сказала, что ей все очень и просто очень нравится, но истинный владелец этой галереи – ее муж, художник, и лучше показать работы ему, так как именно ее муж будет заниматься здесь всеми делами.
«Истинный владелец» быстренько переименовал «Галерею Жерара» в «Галерею Ксавье» и стал выставлять в залах работы в стиле авангарда. Пауль опять остался не у дел. Хотя он и показал свои работы мсье Ксавье. Тому было чуть за двадцать, почти ровесник Пауля. Но держался он пафосно. И Пауль тоже его помнил. Да только кто запомнит его самого, Пауля…
Этот новый владелец долго и придирчиво рассматривал работы Пауля, а потом сказал: «Выставим. Но при одном условии, парень. Меня и мою жену ты писать не будешь», и он расхохотался. А потом добавил: «Вообще, если собираешься кого-то писать, ставь меня в известность. Вдруг это мой родственник, который втайне ото всех увлекается эксгибиционизмом, а тут ты со своим портретом»! И он похлопал Пауля по плечу.
Пауль, все же, написал его портрет. Краски получились кровавые и жестокие. Мсье Ксавье оказался лживым насквозь. И еще Пауль понял, что мсье Ксавье увлекается наркотиками. У него всегда были расширенны зрачки. На такие вещи порой не обращаешь внимания. Но, когда пишешь портрет, это становится очевидным.
С тех пор Пауль не спешил общаться с «истинным владельцем», да и тому было не до него. Он вообще был ленив, получив деньги жены. То, что это так, Пауль не сомневался, написав его портрет. (И спрятав его подальше).
Потом Ксавье оба как-то сразу умерли. И Пауль увидел новую владелицу. Правда, пришла она оглядеть галерею не с утра, а поздно вечером. Пауль сразу узнал эту девушку. Ее невозможно было забыть, однажды увидев. В душе этой девушки таилось столько демонов…. И демон ее любви еще спал.
Пауль так явно это увидел еще тогда, в первый раз, когда эти залы были еще «Галереей Ксавье»… Тогда там были выставлены работы мсье Ксавье и этой девушки со странными глазами, которые меняли цвет от гаммы зеленого до синего цветов. Впрочем, эту девушку он увидел еще в «Галерее Жерара». Старик Жерар тогда уже выставил ее работы. И работы мсье Георга Филиппа Ксавье, тогда просто вольного художника, а не владельца галереи.
Они, эти трое, тогда оказались в "Галерее Жерара". Эта странная девушка, Николь, (он запомнил ее красивое имя, ей под стать), и мсье Георг Филипп Ксавье выставлялись, и Анжелика… тогда она еще просто была Анжеликой. Да, Пауль помнил, что Николь и Анжелика пришли вдвоем. А потом пришел Георг Филипп. Сначала Георг разговаривал с Николь. А потом пришла Анжелика, и Георг ушел с ней… Больше он их не видел…
И вот сейчас Николь стоит тут, рядом с Паулем, и она является новой владелицей этой многострадальной галереи.
Пауль подумал: «Будь я на месте этого Георга, не задумываясь, выбрал бы Николь… Но, вероятно, Анжелика просто оказалось богатой»…
Когда Пауль писал портрет Николь, в ней оказалось столько скрытых страстей и тайн… и любви… и Пауля пробирала дрожь…
Николь выставила в залах работы прежнего «владельца», Георга Филиппа Ксавье. Еще тогда, когда Пауль их в первый раз увидел, их троих, Георга, Николь и Анжелику, уже тогда он сразу догадался, что может произойти…
Но Николь в этот раз была уже не та. Такая, будто с ее образа стерли краски.
Она просто выставила работы Георга и исчезла. Назначила управлять галереей мадам Дюпон… и все… Правда, теперь галерея именовалась «Галереей Соланж». По девичьей фамилии Анжелики…
И вот теперь мадам Дюпон, стерва, хищница, сплетница, стоит перед ним, накрашенная и надушенная, и нервно сверкает глазами…
Глава 10
Вайс быстро оделся и зашел в палату Николь. Он даже сам не мог понять, хотел ли он застать ее еще не готовой, не одетой? Но она уже была в пальто. Сидела на кровати и было видно, что она ждет. Его. Или просто прогулки. Свои волосы она просто и небрежно собрала в хвост. И в этом было столько красоты, что Вайс просто залюбовался. Неужели никто не видит, что в этой небрежности заключается столько красоты? Николь улыбнулась и встала. Вайс протянул ей руку. Она дала ему свою. Ладонь у нее была маленькая и теплая.
И потом они просто шли по улице. По пустой улице. Было тепло и Вайс распахнул пальто. Шел снег. Светили фонари. И рядом шла она. И легко улыбалась. Всему. Снегу. Фонарям. Тропинке, по которой они шли. Когда вдали показались дома, Вайс решил переключить внимание Николь. Он слегка сжал ее руку. Она взглянула на него.
– Знаете, когда я зашел в палату, вы говорили… Это не страшно, это пройдет, со временем… но вы говорили… Скажите…вы, все-таки, считаете Георга мерзавцем?
– Да все мы мерзавцы. Просто кто-то это скрывает. А кто-то нет.
– И Георг не скрывал.
– Нет. Потому что он никогда не играл… А когда начал играть, то потерял самого себя… И стал… стал…
– Мерзавцем.
– Он всегда был настоящий. И вдруг ему нужно было притворяться…
– Но он сам это выбрал.
– Да. Он же не знал, чем это обернется. И я тогда тоже этого не знала.
– И Георг…
– Оставьте его в покое… И меня – тоже. Я устала.
После долгой паузы Вайс, все же, спросил:
– Вы не были на их свадьбе?
– Конечно, была… Обычная, нарядная свадьба на летней, нарядной лужайке. Они оба красивы и искренне счастливы. Каждый их них получил то, что хотел. Только не друг друга…
Потом они еще долго гуляли и когда вернулись, доктор Вайс быстро уснул. Николь – нет. Она еще долго вспоминала. Она уснула только под утро. Потому что подумала про доктора Вайса. Что у него за фамилия? Вайс. Белый. Она всегда ненавидела белый цвет…
* * *
Сезанн Вайс снова сидел у ее кровати, держа ее за руку. Ему не хотелось отпускать ее. Одну. В эти ее сны, которые причиняли ей боль. Боль, которую она так постаралась забыть. Но сегодня она спала спокойно. Вайс уже хотел было уйти, открыл дверь, и вдруг услышал ее шепот:
– Кто ты? Я теряю тебя…Ты – не Николь…
* * *
*** *** ***
Анжелика в белом пышном платье. Огромная зеленая лужайка. Куча гостей.
Обычная свадьбы, но мы с Георгом видели ее каждый на свой лад.
Для Георга это было кино. Черно-белое кино. Старое кино. У Георга в руках – тросточка, и он ходит по лужайке походкой Чарли Чаплина. Гости кидаются друг в друга едой и смеются.
Для меня эта свадьба была хаосом. Я в длинном, закрытом синем платье. Огромная зеленая лужайка. Развешанные на деревьях гирлянды, бумажные фонарики, погремушки, птицы и фрукты из пластмассы, новогодние игрушки…
Толстая дама в бархатном красном платье, которое слегка трещит по бокам, смеется и ест огромными кусками торт; крем у нее на пальцах, на подбородке, крем отваливается и падает ей на грудь жирными шлепками.
Бледная, худая женщина в черном мужском костюме, при галстуке-бабочке, в цилиндре, с тонкими накладными усиками, курит сигарету; поворачивается ко мне и широко улыбается.
Взад-вперед бегает, гримасничая, ярко раскрашенный клоун; подбегает к гостям, кричит: «Дай пять!» – и пожимает руки.
Высушенная старушка с голубыми волосами, в инвалидной коляске, пьет из горлышка красное вино; красные струйки стекают у нее с подбородка, – а она пьет, изредка отнимая бутылку и размахивая ей у себя над головой. Инвалидную коляску везет медсестра в белом коротком халате; ее полные губы ярко накрашены жирной красной помадой. Она тоже улыбается мне. Ее зубы перепачканы красной помадой.
Мужчина, переодетый в женщину, с яркими рыжими волосами, поправляет на ноге спустившийся чулок; поднимет голову, улыбается, и шлет воздушные поцелуи.
Огромный праздничный стол, заваленный пустыми бутылками, грязными стаканами и грязными тарелками, на которых лежат остатки еды. На столе сидит черная кошка и спокойно вылизывает свои лапы. Мимо нее с визгом проносятся обезьяны, кидая друг в друга яблочными огрызками и банановой кожурой. Посередине стола, в огромном свадебном торте, утонув наполовину в креме, стоят Георг и Анжелика.
«Горько! Горько! Горько!» «Дай пять!» «Сладко! Сладко! Сладко!» «Дай пять!» «Горько!» «Сладко! Сладко!» «Дай пять!»
Толстая дама, женщина в мужском костюме, ярко раскрашенный клоун, старушка с голубыми волосами, медсестра в коротком белом халате, мужчина, переодетый в женщину, – все они начинают громко смеяться.
*** *** ***
В желтом, длинном, без рукавов, платье, с босыми ногами, раскинув руки, Изабель лежит на небе; и широко раскрытыми, застывшими и стеклянными глазами смотрит вверх. На море. На нее сыплются тонкие брызги морских волн. Вверх ногами летают чайки.
Все это застывает в рисунок цветными карандашами.
В рисунок простым карандашом…
… который складывается в ломанные и пересекающиеся линии, расплывчатые, фигурные образы, пятна…
… и все это смешивается в мозаику…
… которая разлетается на мелкие клочки…
*** *** ***
Сезанн Вайс стоял над ее кроватью. Она спала и ровно, глубоко дышала во сне.
Наверное, ему нужно было идти. Уже на самом пороге он обернулся. Как будто что-то почувствовал. Он стоял, держась за дверную ручку, и чего-то ждал. И она вдруг прошептала:
– Он подошел ко мне. Ко мне. Я хорошая.
