Соня Орешниковая
Виноградники в цвете
Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)
В оформлении использована фотография:
© VikaValter / E+ / Getty Images Plus / GettyImages.ru
* * *
«Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в селах;
Поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблони»…
Глава 1
В тот день ничего не предвещало перемен. День как день. Как тысячи других дней, когда ничего не происходит. И до этого дня я считала себя вполне состоявшейся женщиной и была довольна своей жизнью. В принципе. Вот только ночью мне опять приснился кошмар. И приснился Он.
Я не люблю Его имя. К тому же, я всегда называла Его на «вы» и обращалась к Нему по имени – отчеству. Мне так нравилось. Но прошло уже десять лет и за все это время я стала называть Его сокращенно: Он. И все. Коротко и ясно. К тому же, я очень редко о Нем говорю. И думаю.
И вдруг Он приснился. В этом кошмаре… Мне снилось, что я склонилась над ванной и рассматриваю ее дно. А на дне – ребенок. Крошечный. Как кукла. Я присмотрелась еще внимательнее, и вдруг поняла – это и в самом деле кукла. Пластмассовая. Лысая головка с закрытыми глазками, две ручки и одна ножка. Я начинаю судорожно искать еще одну ножку, и вдруг падаю, а в ноге раздается адская боль. Это я сломала ногу. И когда я заплакала, вошел Он. И спросил: «Почему ты сломала именно ногу»? Я сказала: «Может, я иду не той дорогой»? И проснулась. Нога не болела. Просто старый перелом. Хотя след остался на всю жизнь. Я всегда гордилась своими тонкими, как говорил Он, утонченными лодыжками, и вот теперь, вместо пары, имею лишь одну такую. Обидно.
* * *
«Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих»?
* * *
Я давно перестала обращать внимание на сны. То есть, мне просто некогда.
По дороге я уговаривала себя успокоиться и не принимать этот сон близко к сердцу. Это просто кошмар. И все же позвонила Ирке и выпалила:
– Мне приснился Он.
Голос у меня сорвался, и Ирка сразу все поняла.
– И что?
– Как-то боязно. К чему бы?
– Ни к чему. Прошлое иногда возвращается. Это память. Деятельность мозга. Забей.
– Ир, да я давно забила, десять лет назад, а все равно как-то не по себе.
– Бывает.
– Ир, я сбита с толку. Не знаю, что мне теперь делать. Забывать снова? Я-то думала, что уже все забыла!
– Забудь, – твердо сказала Ирка. – Забудь снова.
– Черт, я всю жизнь только и делаю, что забываю свою жизнь. Ир, я вдруг поняла сегодня, как устала…
Ирка вздохнула.
– Может быть, все изменится. Ты выходишь на новую работу. Новые впечатления… И все такое…
– Ага. Я поэтому и ушла с прежней работы. Ир, может, мне уехать?
– Куда? – испугалась Ирка.
– Далеко. Очень. В Ирландию. Или в Шотландию. Надо было сразу уезжать. Ведь именно Он меня здесь и держит! Оборвать эту связь к чертовой матери!
– Заткнись, – рявкнула Ирка. – На работу опоздаешь.
– Вот. А летом, во время отпуска, я уеду. Поедешь со мной? – не обратила я внимания на Иркин выпад.
– Казакова!..
– Нет, правда!
– В Шотландии водятся приведения. Избавишься от одного и приобретешь сразу десяток, – хмыкнула Ирка.
– Там мужчины носят килт. И играют на волынках. Или можно в Ирландию. Там не носят килт? На волынках не играют? Хотя, мне все равно. Меня это не раздражает… Так ты поедешь со мной?
– Боюсь, что я с тобой не поеду. Я буду напоминать тебе о прошлом, – тихо сказала Ирка и отключилась.
* * *
«Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других.
Голова его – чистое золото; кудри его волнистые, черные, как ворон;
Глаза его – как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве;
Щеки его – цветник ароматный, гряды благовонных растений; губы его – лилии, источают текучую мирру;
Руки его – золотые кругляки, усаженные топазами; живот его – как изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами;
…Уста его – сладость, и весь он – любезность. Вот кто возлюбленный мой»…
* * *
Но Он уже вернулся. Как болезнь. Потому что жизнь без Него – это сплошной рецидив. Просто я научилась жить без Него и не обращать внимания на последствия этой болезни.
…Но этот сон… как я могу забыть его?.. А меня ведь до сих пор преследует запах крови и легкая дурнота… Я сказала вслух:
– Это не трагедия. Так бывает.
И заревела. Я думала, что разучилась реветь. Даже просто плакать… Не знаю, сколько прошло времени… Меня оно сейчас мало интересовало… … Постепенно слезы закончились. Я пару раз всхлипнула и нервно закурила сигарету. И даже обратила внимание на часы. Жизнь возвращалась на круги своя… Потом еще некоторое время я сидела и глубоко, ровно дышала. Вдох – выдох, вдох – выдох…
…Звонок телефона привел меня в сознание. Это была, конечно же, Ирка. Я услышала ее растревоженный голос:
– Что, все так серьезно?
Мне стало стыдно. Своей трагедией я основательно травила Ирке жизнь. Надо с этим завязывать.
– Прости, Ир. Нервы. Все уже в порядке.
– Точно? – с сомнением протянула Ирка.
– Не хватало еще, чтобы я из-за кошмаров переживала.
– Вот тут ты права.
– Ладно, вечером поговорим. Иначе я на работу опоздаю.
Я убрала телефон и посмотрела в зеркало. Ну и видок у меня! Перед лекцией мне непременно нужно посетить дамскую комнату и навести марафет. Я покачала головой и тронула машину. Истеричка. Десять лет прошло… Я не умерла тогда и сейчас выживу. У меня особая тяга к жизни. Просто забыть. Просто не вспоминать. А этот сон и истерика – просто разрядка организма.
* * *
«…черна я, но красива…
Не смотрите на меня, что я смугла;
ибо солнце опалило меня…
…поставили меня стеречь виноградники, —
моего собственного виноградника я не стерегла».
* * *
День как день, думала я. Как тысячи других дней. Прошлое – прошлому. Я живу настоящим. А впереди меня ждет будущее. Только я не знала, что это будущее сейчас столкнется с моим настоящим. Нос к носу. Глаза в глаза. А глаза у него серо-голубые, какой-то непонятной формы, но очень красивые, по-мужски красивые… Бац!.. Это мое испытание. Мое чистилище. Мое прощение. Моя Песнь песней…
Глава 2
Мы познакомились с ним банально, как в кино. Или как в нудной рекламе. Даже обидно, честное слово! Я шла на шпильках и тащила в руках кучу бумаг. Словом, всякие там журналы, тетради, блокнот… А он налетел на меня… Я покачнулась на своих шпильках, будь они не ладны, и, чтобы не шлепнуться, решила вернуть себе равновесие. Ага. Расправила руки, как крылья, и все рассыпала, все свои бумаги…
А если бы не эти мои шпильки, как бы все получилось, а? Я бы устояла на ногах, он бы извинился и прошел мимо, и я бы продолжала видеть во сне кошмары… Хотя, нет. Нет! Он бы все равно, в знак извинения, пригласил бы меня на чашечку кофе…
Словом, он сел и начал собирать все мое имущество. Я тоже села на корточки, и тоже стала собирать, бумаг у меня была целая туча. Нет, целое грозовое облако. Я даже не взглянула, кто это меня чуть с ног не сшиб. Он, кажется, тоже… И тут… Снова, как в кино, мы как-то одновременно взглянули друг на друга… У него были такие глаза, такая улыбка, меня как током дернуло… И все, что я успела собрать, я опять уронила, потому что у меня даже руки задрожали… И я вдруг отчетливо подумала: «Какая, к черту, Ирландия? Вот она – жизнь. И я хочу жить»…
Шекспир писал: «Весь мир – театр и люди в нем – актеры». Джим Моррисон говорил: «Мир – это фильм, снятый людьми». Герман в «Пиковой даме» Чайковского, пел: «Что наша жизнь? Игра…»…
Все наши истории банальны. Если подумать.
Я посмотрела на него и в моей голове поплыли строки:
«Мы бежали с тобой по зеленым долинам, твои волосы плыли по ветру – золотые медоносные пчелы. Глаза твои – весь горизонт, и каждая ресница – дерево, и каждая слезинка – озеро, и каждая хмуринка – облако, и даже синица казалась тетеревом, а паутинка – веревкой в небо»…
Люди банальны даже в экстремальных ситуациях. Кто-то паникует, кто-то теряет способность мыслить, кто-то страдает и худеет, кто-то волнуется и ест, а я вспоминаю стихи… Да, в этом я оригинальна…
Действительно, глаза его – весь горизонт. Оказывается, это возможно.
Я раньше читала об этом и в кино смотрела, но никогда не верила, что так бывает: вот посмотрела на человека – и все, просто голова кругом пошла, словно вмиг опьянела. Нет, это определенно не любовь с первого взгляда, что-то другое, потому что вдруг полюбить нельзя.
Может, откроет рот человек и станет заикаться. Или крыть матом, например. Или у него просто дурно пахнет изо рта. Какая уж тут любовь. Словом, что там бывает с первого взгляда, я не знаю. Наверно, это что-то физическое. Притяжение. Потому что я увидела в тот момент в его глазах… не знаю, что? Интерес? Искру? Туман? Желание? Это самое притяжение, которое я почувствовала, или все вместе взятое.
Мы собирали мои чертовы бумаги, наши руки постоянно соприкасались, (избитая фраза, что поделать), я нервничала, потому что от него шли то ли флюиды, то ли он обладал океаном харизматического обаяния, то ли излучал какие-то электрические потоки, (я абсолютно не разбираюсь в физике); а тут он еще возьми и заговори, черт его дери! От его голоса я просто сошла с ума. Он был низкий и я вся завибрировала от этих звуков.
– Я виноват и с меня чашка кофе, идет? Вы с какого курса?
– С пятого.
– Я тоже. Ну, до встречи.
Мы уже собрали мои бумаги, он помог мне подняться и я чуть не растаяла. Я видела, физически ощущала, что он торопился, но и уходить не хотел. Но он, все же, ушел, добив меня напоследок своей обворожительной улыбкой. Я изловчилась, выхватила телефон и шепотом сказала Ирке:
– Ирландия точно отменяется. Я уже все забыла и не хочу об этом говорить.
– Та-ак, – протянула Ирка с заметным облегчением. – Что еще случилось?
– Вечером, все вечером.
Я убрала телефон, глубоко вздохнула, длинно выдохнула и двинула в аудиторию.
Я шла и думала, что весь ужас моего положения заключается в том, что я, конечно, с пятого курса, но не студентка, а преподаватель современного русского языка, а он студент второго курса и ему, значит, где-то двадцать лет. Двадцать один. А мне уже все двадцать семь! И это тоже, в сущности, банальность. Этим сейчас никого не удивишь… Если только саму себя… Хотя… Вот ведь судьба – шутница… Она никогда не предлагала мне легких дорог, я всегда шла путанными тропками… Вот и сейчас – новая тропинка, но куда она меня приведет?.. И стоит ли туда идти?..
Нет, надо же такому случиться, что не успела я устроиться сюда на работу, мне тут же подсунули этот второй курс! Вот почему мне не работалось в педагогическом колледже? Я считала, что недостаточно там развиваюсь и мне захотелось большего, захотелось более благодарных слушателей. А еще мне захотелось поменять свою жизнь хоть самую малость…
И я направилась в гуманитарный институт! И вот, не успела прийти, как, похоже, влюбилась в молоденького студента. Ну, или, по крайней мере, очень увлеклась. Это же отвратительно! Я всегда это осуждала. Но что я, в конце концов, не устою перед красивым юнцом?
Может, это потому, что у меня нет детей. Сына. Взрослого сына. Тогда бы я всех двадцатилетних парней считала ровесниками моего сына и ничего бы во мне не ёкало. Но я никогда не была матерью. Нет, только не думать сейчас о материнстве! Нет.
И вообще, пора вспомнить, что у меня есть Петраков. Сегодня же вечером отправлюсь к нему жить, пока он не сопротивляется…
Ну, вот, я пришла. Я глубоко вздохнула и вошла в аудиторию. Да, целый концертный зал, это тебе не педколледж. Я кашлянула и громким учительским тоном завела:
– Здравствуйте… Меня зовут Эльга Сергеевна и я буду у вас вести современный русский язык. Уверена, что филологи – это почти философы, а философам это пригодится, поскольку безграмотный философ – это уже не философ, а непонятый гений, то есть, откровенно говоря, попросту неудачник. – Смешки студентов подействовали на меня самым благоприятным образом. – Итак, мои дорогие, мы с вами начнем с транскрибирования устной речи, уже страшно, не правда ли? – опять смешки. Я расслабилась. Обвела более пристальным взглядом ряды и застыла. На меня смотрел он, этот мальчик, о которого я споткнулась, образно и буквально выражаясь. Черт! Он что же, еще и на моем потоке? Эля, ты пропала! Он смотрел на меня, не отрываясь, и я не могла отвести от него взгляда. Гипнотизирует он меня, что ли? Наконец, я оторвалась от его созерцания. – Итак, начнем…
Я продолжала что-то говорить, а сама думала совсем о другом. Я думала об этом мальчишке. Интересно, а что он сейчас думает? Наверное, разочарован, думал завести легкий романчик со своей однокурсницей, а она оказалась взрослой теткой. Вот такой вот пердюмонокль! Или ему это все равно? Или наоборот, я стала ему более интересна? Одно дело завести роман со студенткой, раз плюнуть, а тут надо соблазнить препода, какой азарт!
Ну, что ж, если так, то я тебе, мальчик, не по зубам! Да, легко сказать. Я ходила и чувствовала на себе его взгляд, а по телу моему пробегала истома. Все-таки повезет какой-нибудь девице. Парень хорош собой, как молодой бог. Да, истинно учительское, литературное сравнение. Молодой, высокий, красивый, стройный… Стоп, Казакова, окстись. Сегодня же к Петракову, на вечер активного секса. Может, у меня какой-нибудь кризис? Или, наоборот, расцвет сексуальности?
Я опять невольно на парня. Он продолжал смотреть на меня. Нет, не без отрыва. Урывками, что-то черкая в тетради. Что он делает? Да он, похоже, рисует меня. Я покраснела. Ну, кто меня еще рисовал? Петраков? Не смешите меня! Никто меня никогда не рисовал.
– Сегодня я хотела бы выяснить, знакомы ли вы в общих чертах с транскрипцией. В принципе, это простая фонетика и это немного проходят в школах, при изучении букв и звуков. – Я посмотрела на него. – Вот вы, как вас зовут?
– Максим Севастьянов.
– Не могли бы вы что-нибудь нам затранскрибировать?
– Мог бы.
Он что, издевается? Тоже мне, нашелся остряк!
– Ну, прошу вас к доске, мистер Мог Бы.
В аудитории раздались смешки. Да, Максим Севастьянов, не на такую напали. Последнее слово всегда остается за мной! Не думайте, что потеряла от вас разум и силу воли. Что же это такое, в самом-то деле, а? Нельзя уж молодой женщине увлечься парнем, так это что, повод вообразить себя Казановой? Сопляк!
Севастьянов стоял у доски.
– Что-нибудь свое затранскрибировать, Эльга Сергеевна, или ваше?
– А вы тоже пишете стихи, Севастьянов?
Смешки студентов просто вдохновляли меня на новые подвиги.
– Тогда что-нибудь из Пушкина, – кивнул Севастьянов.
Ах, вот как, мистер Остряк?
– Давайте из Ницше, вам это будет ближе.
– Нет, я предпочитаю Шопенгауэра.
Ага, ты из той породы юнцов, которых нельзя переговорить и переспорить? Думаешь, самый умный?
– Странно, конечно, в вашем возрасте предпочтение отдается Фрейду.
– Фрейда я прочитал еще в подростковом периоде.
– И вам не понравилось?
– Это смотря в каком смысле. Как чтиво – понравилось, как теория – нет.
– Вот он, студент филологического факультета. Очень интересно. Чем же не понравилась теория Фрейда?
– Да он просто псих, Эльга Сергеевна.
– Почему же?
– Женоненавистник.
– Как и Ницше, я думаю.
– Фрейд унизил роль матери. И вообще, по его теории можно снимать триллеры с элементами эротики. Например, «Блудная мать». «Блудная мать-2». «Возвращение блудной матери». «Блудная мать возвращается снова». «Неотвратимость блудной матери».
Студенты в аудитории покатывались со смеху, а я окинула Севастьянова совсем не учительским взглядом. Интересный, однако, парень.
– Так, ладно, предположим, я с вами соглашусь, Севастьянов. Но значит ли это, что вам по душе теория Шопенгауэра?
– Какая из теорий?
– К примеру та, где затрагивается роль материнства и отношения полов.
– Я не согласен с тем, что мужчина видит в женщине исключительно будущую мать своего ребенка.
– Это когда у полов конфетно-буфетный период, а потом?
– Это смотря какая женщина.
– То есть, судя по вашему ответу, есть женщины-любовницы и женщины-матери, так?
– Если вы о теории Шопенгауэра, Эльга Сергеевна, то мужчина изначально видит в женщине будущую мать.
– По-моему, логично.
– У меня своя теория, Эльга Сергеевна.
– Интересно узнать. Не хотите поделиться?
– Я думаю, что мужчина любит женщину по совсем другим причинам, у каждого мужчины свои причины, интересы, пристрастия и предпочтения в выборе женщины. Но если мужчина не хочет от этой женщины детей, то конфетно-буфетный период заканчивается и они расстаются.
– Что ж. Вполне логично.
Судя по теории Севастьянова, меня никто никогда не любил.
– Все это красивые предположения. Дети должны появляться не от любви. Дети – это ответственность.
– Не согласен. Ответственность должна быть в отношениях сразу.
– Ах, вот так… Что ж…
Я непроизвольно кивнула. Странно, что у такой девицы, как я, воспитанной в строгих правилах, все отношения были безответственными…
– Интересный предмет философия, – протянула я, продолжая разглядывать Севастьянова. – Это искусство ездить по ушам и оставаться безнаказанным за свое поведение, нужно только правильно выбрать себе мотивацию, да, девушки?
Я оглядела аудиторию. Девчонки хохотали, парни хлопали в ладоши, кто-то засвистел, ну полное торжество разума!
– А ведь не все хотят детей, Севастьянов. Это какая из теорий?
– Я таких не знаю.
– Не знаете. А они есть.
– А вы будете вести у нас лекции по философии, Эльга Сергеевна? – спросил какой-то студент.
– Только на вечернем кружке. И только для девочек.
И тут я засмеялась вместе со студентами. Вместо транскрипции устроить невесть что! Бедлам, да и только. Цирк в огнях! А все из-за этого Севастьянова! Решил переплюнуть меня? Ха.
– Хорошо, мои дорогие, пофилософствовали и хватит. Займемся, все-таки, транскрипцией. – Я посмотрела на Севастьянова. Что же ты отмалчиваешься? – Ну, давайте, напишите что-нибудь. Свое или Пушкина.
Севастьянов выглядел каким-то растерянным. Еще бы! Будешь знать, как красоваться перед взрослыми тетеньками! Он написал на доске: «Любви все возрасты покорны». Каков наглец! Надеюсь, это без подвоха?
– В каком смысле? – вдруг брякнула я.
– Во всех, – удивился Севастьянов, потом смутился, схватил тряпку, стер с доски и снова начал что-то писать.
Надо же! Понял, что называется, с полуслова. Севастьянов закончил писать, отошел в сторону, а я вслух озвучила:
– Христос любил сыр и ел много сыра.
Аудитория взорвалась от смеха. Я склонила голову набок, взглянула на Севастьянова уже с уважением. Потом сказала студентам:
– Зря смеетесь, дорогие мои. Это цитата из книги «Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим». Кстати, очень советую. Вам тоже понравилось, Севастьянов?
– Как чтиво.
– Вы вредный человек, Севастьянов. Все-то вам не нравится.
– Что поделать, Эльга Сергеевна.
– А что же на этот раз вам не понравилось?
Севастьянов пожал плечами.
– Не спорю, Дали – гений. Но гениальность – это болезнь.
– Вы так думаете?
– Ну, возможно, Дали и в самом деле играл в гениальность, как он утверждал. Но, либо он был превосходный актер с даром перевоплощения, либо просто был больным человеком, который считал, что он великий актер.
– А вы заговорили его фразами. Помните, была там одна такая: «Я знал, что она знает, что я знаю, что она знает, что я ее не люблю»?
Тут я опомнилась. Вообще-то, у меня лекция, а я тут стою и рассуждаю с Севастьяновым о прочитанных книгах.
– Что ж, Севастьянов. Все верно. Ни одной ошибки. Вы знакомы с транскрипцией?
– В общих чертах.
– Знаете знаки? Крышечка, ер, ерь?
– Это просто.
– Что ж. Садитесь, Севастьянов. Ну, а для тех, кто знаком с транскрипцией совсем в общих чертах, я начну лекцию…
Проводив взглядом Севастьянова, я завела теорию…
…Когда прозвенел звонок, я громко сказала:
– Запомните задание для практического занятия: каждый из вас должен затранскрибировать какое-нибудь стихотворение. Хотя бы в общих чертах. Хотя бы четверостишье. Стихи транскрибировать легче. Все. Вы свободны.
Я села за стол и стала готовить лекцию для следующей группы. Некоторые студенты сразу покинули аудиторию, другие плавно огибали мой стол, забрасывая меня вопросами.
– Вы практикантка?
– Практикующий педагог.
– А что это значит?
– Значит, институт я уже закончила.
– Вы были отличницей?
– Нет, на это времени не хватало, – соврала я. У меня комплекс «зубрилы».
– А вы любите отличников?
– Смотря каких. – (Терпеть не могу! Любых).
– А очкариков? – Это спросил парень в очках. Я улыбнулась.
– Очень. Правда. – Что да, то да. Комплекс великой любви. Мой идеальный мужчина носил очки.
– А почему?
– Что? – вздрогнула я, выпадая из размышлений. Что-то меня заносит.
– Почему вы любите очкариков? – продолжал донимать меня такой же очкарик.
– Вам лучше знать, вы же философ. – Вот привязался!
– И в чем же здесь философия?
Да нет никакой философии, к чертовой матери! Одна пустая болтовня! Но я мило улыбнулась и ответила:
– Философия комплексов.
– Значит, если человеку что-то нравится или, наоборот, что-то не нравится, это комплекс?
– По-моему, логично. Толстым нравятся худые и наоборот. Кудрявым нравятся прямые волосы и наоборот. – Боже, какой бред! Хотя… что-то в этом есть.
– А почему вы пошли преподавать русский, а не философию?
– У каждого своя философия.
– А истина?
– Тем более.
Вот сейчас моя истина заключается в том, чтобы ты от меня отвязался!
– А вы замужем? – спросила какая-то девчонка. Ох, уж этот извечный женский вопрос!
– Практически.
– А теоретически? – Голос был не просто знакомым. Он резанул мне по сердцу.
– А теоретически мы не расписаны, – сказала я и посмотрела на Севастьянова.
– Эльга Сергеевна! Пришел вас поздравить с почином! – в аудиторию вошел декан.
Студенты дружно высыпали, Севастьянов тоже, напоследок метнув мрачный взгляд в спину декана.
– Эльга Сергеевна! У вас успех! Вы очаровали всех студентов! Признаюсь, я немного постоял под дверью, не сочтите за наглость. Просто ваш диалог с Севастьяновым заинтересовал меня. А потом! Просто триумф! Кстати, вы знакомы с философией?
– В общих чертах.
– Великолепно! Замечательно! Только не позволяйте студентам общаться с вами на равных. Не забывайте, вы – педагог, а то они примут вас за подружку и сядут вам на шею, ножки свесят, несладко вам тогда придется!
– Как-нибудь освоюсь, Юрий Тимурович.
– Конечно, конечно, не сомневаюсь, Эльга Сергеевна. Кстати, вы не собираетесь замуж?
Я взглянула на Пашкова. Какого черта ему надо? Что еще за вопросы?
– Пока нет. А что, это как-то влияет на мою работу?
– Ни в коем разе. Просто студенты, боюсь, в вас влюбятся, все без исключения. У них сейчас возраст такой. Все пламенные, ух!
– Вы предлагаете выйти мне замуж?
Пашков порозовел и деланно рассмеялся.
– Ну что вы, Эльга Сергеевна, просто хотел сказать, еще раз, не забывайте держать со студентами дистанцию. Тем более, вы еще молоды. Примут за подружку, беды не оберетесь. А у нас еще сессии.
– Хорошо, Юрий Тимурович. Буду ставить студентов коленями на горох.
Пашков опять неестественно рассмеялся.
– Зачем же так строго, Эльга Сергеевна.
Пашков еще немного, для приличия, похихикал, и направился к двери…
– Юрий Тимурович! – окликнула я.
– А? – растерялся Пашков.
– Вы зачем приходили?
– Что? А… Проверка! – загадочно ответил Пашков и вышел.
Не намекал ли Пашков на что-нибудь конкретное? Например, на нашу словесную дуэль с Севастьяновым? Надеюсь, все мои интересы к Максиму недосягаемы для посторонних глаз, иначе, действительно, будет некрасиво! А может, Пашков ко мне просто и банально клеился? Надо же, подслушивал под дверью! Подумать только! А что, Пашков мужик достаточно привлекательный, ему всего сорок, так что, вполне возможно, он, действительно, ко мне клеился. Это плохо. Если Пашков начнет уделять мне внимание, он заметит, что я уделяю внимание Максиму Севастьянову. Ну и что? Максим не пятиклассник, почему мне нельзя им увлечься? Мне всего-то двадцать семь, какое дело декану до моих пристрастий? К тому же, увлечение мое ровным счетом ничего не значит. Я не собираюсь соблазнять Севастьянова, у меня есть Петраков и баста. Мало ли кем я еще могу увлечься, это все ерунда. Ну, переклинило слегка, подумаешь, забуду!
Я решила на все плюнуть, убеждать саму себя – пустая трата времени, – и пойти выпить кофе. У меня как раз была свободная пара.
В столовой сидел Севастьянов. Он увидел меня, встал из-за стола и сказал:
– Эльга Сергеевна. Вы не забыли? С меня кофе.
Я подошла к столу и села.
– Не забыла, Севастьянов. Несите кофе.
