Ольга Александровна Коренева
У ночи длинная тень
Просто не надо думать. Но все равно сумятица мыслей, бессонница, сбившаяся простыня. А за окном шумит ветер, светлая ночь. Пытаюсь отключить мысли напрочь, но вылезают клочки воспоминаний, картины виденного и пережитого, и думается – если бы все начать с начала, или не все, а хотя бы лишь какую-то часть своей жизни. И чтобы знать все наперед. Как бы хотелось хоть что-то изменить. Хотя бы один эпизод. Нет, два. Господи, услышь меня, сотвори чудо, измени хоть что-то, хоть совсем чуть-чуть, помоги!!!
Мой мысленный вопль всплескивается сначала желтым пламенем, потом волной раскаленной лавы, и взвивается ввысь, уходит в Космос, я вижу это с закрытыми глазами, чувствую всем телом, и думаю, что Бог услышал меня и что-нибудь сделает, он же все может…Он же творит чудеса, воскрешает мертвых, превращает камень в хлеб и воду в вино, он и сейчас исцеляет умирающих, и Его Святые тоже. Много чудес сейчас творится. И я безмолвно ору Господу и всем Святым Его – караул, помогите, вы же всегда мне помогали, в конце концов.… Не сразу, правда…
Но все остается по-прежнему. Значит, еще не время. Я должна что-то сделать сама. Вырваться из этого депресняка… Но как? Это у меня уже несколько лет. Бог послал мне то, о чем я так его молила – независимость, деньги, относительную свободу. Что я говорю, ведь свобода и независимость – одно и то же. Или нет? Но мне все равно плохо, мне еще хуже, чем было, потому что я выпала из социума, мне противен и этот социум, и эта ночь, и день, который наступит – почему он всегда наступает, как все надоело! Ночь, все-таки, лучше – не надо вставать, сволакиваться с постели. Можно вообще не ложиться, если не наступит день. Про утро я даже не говорю – утром я только засыпаю. А если его не будет, я засну ночью, как все люди. И проснусь, когда захочу – ведь ночь не ставит никаких рамок. Когда был жив мой большой пес, я гуляла с ним по ночам, осенью асфальт влажно блестел в свете фонарей, ветер гонял по нему жухлые листья, воздух сырой и свежий был особенный, он пах тайной и непонятной радостью. Мы долго гуляли. Мой пушистый Тенди тоже любил ночь. Хотя, он и день любил. Он был неприхотливый, покладистый, и удивительно добрый. Его даже пугливые уличные кошки не боялись. Если б он был жив, мы бы сейчас гуляли, 3 утра, наше время. Вечером я садилась за компьютер… Тогда были надежды. Сейчас их нет. Время разочарований…У ночи длинная тень. Она тянется в виде утра, дня, вечера… Она сначала тусклая, потом начинает светлеть, набирает силу, а потом затихает, и ночь ее всасывает в себя.
Я сволакиваю себя с постели и тащусь в ванную, отворачиваю краны «на всю катушку», и погружаюсь в теплую воду. Только теперь я начинаю приходить в себя. И опять лезут мысли… Мысль материальна, она сохраняется в Ноосфере, и я отчаянно жалею, что не знала этого раньше, а то бы я была гораздо аккуратнее с мыслями. Что я натворила своими необузданными мыслями? Страшно подумать. В Ноосфере на меня огромное досье. Я представляю себе эту кипу пухлых папок, а может – маленькую флэшку с огромной памятью, и опускаюсь с головой под воду. Там уютно, на дне ванны, и мне совсем не хочется дышать. Мне хватает воздуха. Может, у меня выросли жабры? Я пугаюсь и выныриваю. Что мне нужно? Может быть – любовь? Нет, не хочу. Ничего не хочу. Вообще ничего. Несколько раз я заставляла себя выползать в свет – на дискотеку, в театр, в кино, один раз в музей, и на концерт, но было лишь недоумение – почему все ржут на несмешном спектакле?.. А музыка вогнала меня в тоску. Я пошла в храм, но легче не стало. В таких случаях надо напиться. Не хочу. Потому что у ночи длинная тень – вонзилась в мозг мысль. Я люблю ночь. Это мое время. В полночь я включаю компьютер и врываюсь в инет. Читаю новости, захожу на сайты, торчу в «Ответах» – там встречаются совершенно неожиданные вопросы и остроумные реплики на них, иногда ссылки на какие-то сайты. И открываются иные миры. А нужно ли все это? Не знаю. Ну так, по инерции, также как смотрю телик на кухне, когда ем. Вчера я долго всматривалась в зеркало – это бледное длинноногое двадцатипятилетнее существо с каштановыми патлами и угрюмым взглядом называется Настей, и это существо убило свою семью. Оно тайком каталось на отцовской машине и сорвало ручник, а признаться побоялось. Просто казалось, что всегда все как в компьютерной игре, как в игре, ведь пройдешь все уровни и ура! Все в жизни как в игре, только картинки другие. Можно начать игру по новой. Но здесь это не сработало. И когда папа повез на дачу маму, бабушку и тетю Валю, случилась автокатастрофа, все погибли. Тут не было уровней. Просто смерть. А я просто не подумала, забыла, что папа пользуется ручным тормозом. Я решила – не заметил поломки, и классно, прошла очередной уровень… Потом умер пес Тенди, от тоски. Он больше всех любил папу. Считал хозяином. Не перенес. Так я осталась одна в большой квартире. Сперва была словно в ступоре, все делала по инерции. В голове не укладывалось, что все умерли. И никто больше не вернется. Хотелось перезагрузить программу жизни, и начать по новой. Ведь все неправда, просто там что-то разладилось, «зависло»… Похоронный агент сделал как положено, на поминках были родные и близкие, поминали в кафе рядом с домом, все формальности были соблюдены. Дачу продала, деньги с продажи, и все наследственные, положила на большие проценты. Институт бросила – зачем учиться, если и так все есть. Только ничего не хочется. Даже слетать на Кипр, о чем мечтала раньше. Даже играть. Уныние и чувство вины прочно поселились внутри меня.
А потом я пошла на кладбище. Эта кладбищенская ранняя осень, пронизывающая свежесть и покой, тесные ряды могил, людей почти нет – будний вечер. Только у часовни похоронный автобус и небольшая процессия – отпевают новенького. Мне уютно на кладбище, хорошо бродить меж могил. Я завернула в первый попавшийся ряд, и стала разглядывать памятники. Фотографии притягивали взгляд. И даты. Как эти люди жили, интересно?
– Это захоронения семидесятых – восьмидесятых, – раздался голос рядом. – Ты тогда еще не родилась.
Возле меня никого не было. Только голос. Не успела я удивиться, как появился буквально ниоткуда парень лет двадцати пяти в черном джинсовом прикиде, черной бейсболке, с блестящими черными патлами до плеч. Такими же, как у меня, только очень черными и слишком шелковистыми, с зеркальным блеском.
– Ты-то откуда знаешь? – проворчала я. – Сам еще не родился тогда.
– Ошибаешься, – усмехнулся он.
Его глаза отливали оранжевым блеском, что-то не встречала я таких контактных линз. Странный он какой-то.
– Хочешь, я расскажу тебе об этих людях, всю их жизнь, или часть ее? Ты не представляешь, что тогда было! Если интересуешься, конечно. Прошлый век, СССР, застой. Другие приоритеты. Раз уж ты забрела в эту аллею…
– Какой еще застой? – не поняла я.
– Эпоха застоя, может, слышала?
Он ловко перемахнул через металлическую ограду, и уселся на могиле.
– Иди сюда.
Не успела я и шагу сделать, как оказалась рядом с ним.
Признаться, я порядком струхнула.
– Ты кто такой, Ангел или Дьявол? – пролепетала я.
– Не то и не другое. В мире есть не только белое и черное. Существует еще и третья сила. Но ты хотела знать о жизни мертвых. Так рассказать вот о ней, к примеру?
– Ну, расскажи, – отозвалась я в полном замешательстве. В голове была лишь одна паническая мысль: что происходит?
– А ничего не происходит, – ответил он. – Просто ты разглядывала фотку на памятнике, красивое женское лицо с печалью в глазах, и захотела все знать о ней, и о других… ну слушай.
И он вдруг заговорил совсем другим тоном, в котором зазвучали мягкие женственные нотки, подцвеченные гулом толпы:
– Фильм кончился. Тесная лестница Дома Кино. Толпа спонтанно хлынула в разные концы фойе. В туалеты. Серпантин очереди. Она, – он кивнул на памятник, – остановилась в фойе возле зеркала, поправляя волосы.
– Девушка, познакомимся, а? Вы такая яркая.
Она фыркнула и отошла. Одно и то же, как заевшая пластинка. Да, такая. Лицо, бедра, ноги, умело подобранный грим, платье. Завистливые взгляды женщин… Ну и что? Ей тридцать. Одинока. Все, что осталось – квартира, письма, и собака Бара. Лохматая. Ласковая. Приблудная. Просто одинокая женщина с одинокой собакой. Виктора – мужа – убили вскоре после их свадьбы. Местные узбеки в Айнуре, где они гостили у ее мамы. За то, что русский – с узбечкой… Письма подруги, Зухры – когда еще учеба в Москве, практика, и пока не замужем – в них укор:
«Обрусела, обычаи родные позабыла, даже имя поменяла на… Ну какая же ты Света, ты Марждана, наша Марджана…», «Не мусульманка ты, насмотрелась там, в Москве, нельзя так! Нельзя мусульманке быть такой, беда будет!»
Вообще-то, она всегда была атеисткой, но никогда не афишировала это. Под личиной скромницы и молчуньи кипели бурные страсти. В душу лезли неудержимые эмоции, противоречивые мысли крутились в ее юной головке. Она пыталась подавить темперамент, но все внутри полыхало. Она была упряма и своенравна. Мать и родня пророчили ей раннее замужество…
А ведь Зухра как в воду глядела. Случилась беда. Но это уже потом.
Милые письма. Много, в старых конвертах, вперемешку с фотками. Вот – свадебная. Витя подхватил ее на руки, белый ворох кружев в его руках, она уткнулась лицом в его шею, в глазах его – отчаянная нежность, ласковый лучик-морщинка, зацелованная, Аллах, как она целовала, губы самого ласкового мужчины, ее мужчины, вот и сейчас у нее вспыхнули губы. Тонко запахло его сигаретами, его свитером, который сама ему вязала из овечьей шерсти и в котором его хоронили… Она разложила фотки на ковре, разглядывая их и показывая вьющейся у ног Баре. Как все было? С самого начала? Или с того эпизода… А было так.
Рослая расторопная Марджанка, студентка нефтяного института, явилась в отдел на практику лишь три месяца назад и неожиданно стала вдруг Светланой. Как это получилось, она и сама… Да Виктор же и назвал так в первый день ее появления в Министерстве.
– Светлана, вот эту штуковину, то бишь, вычислительный аппаратец, вы его, без сомненья, проходили в институте, – надо ставить одесную, с правой стороны стола, так мне удобнее работать. А это вот, банальный арифмометр, ставьте ошую, вот сюда… – знакомил ее с обстановкой Виктор, старший инженер, чуть иронически склонив голову с белесыми волнистыми волосами. Марджанка скромно поправила его насчет имени. Она незаметно поглядывала на него, стараясь подавить волнение и внутреннее смятение.
– Ах, не Светлана? А я бы сказал, – невозмутимо продолжал инженер, – это вам подходит, вы очень, о-очень напомнили мне одну…
– Виктор Палыч, хватит, – оборвала его делопроизводитель Зинаида, дама в летах, возясь с папками у шкафа. – Сам знаешь, как шеф говорит с утра: «прекратить треп, будем работать…» Конечно, она Светик, чудо, а кто же еще…
Так и пошло «Светик» и «Светик»… Она сама полюбила себя так называть. А Виктор, наверно, и не помнит настоящего ее имени… Вот и сейчас:
– Све-етка! – кто-то окликает ее на улице…
Рассказчик на миг остановился, и я увидела его глаза, все больше разгорающиеся оранжевым пламенем. А на лице его и на всей фигуре словно тень лежит.
– Что, интересно? – спросил он. Продолжать?
Я молча кивнула. Все, что он говорил, я видела. Улицы с пяти- и восьмиэтажками кирпичными. Трамваи, автобусы, не слишком оживленное движение, машины, и опять машины, но не очень много, и какие-то они не такие. Я это видела в старых фильмах. И толпы утреннего люда. И девушку.
– Све-ет! Светка!
Девятый час, все спешат на работу. Кто это? – оборачивается она. А, Юлька, машинистка из секретариата. Тоже торопится. Живет она рядом с их общежитием, вот Светка и сталкивается с ней чуть не каждое утро.
– Светка, погоди! – вопит издали Юлька. – Что скажу-у!
Ну и надоела ж Светке эта пигалица – бойкостью, болтливостью своей, что ли. В кишлаке, да и в Ташкентском училище девушки, как кажется сейчас Светке, куда смирнее, а к таким она пока еще не привыкла…
– Стой, Светик-с, – Юлька, посмотрев по телику какой-то спектакль по пьесе Островского, теперь всегда прибавляет к словам это «с», думает, очень оригинально.
– Милый Светик-с, не торопись, все равно опоздание-с нам сегодня-с обеспечено-с. На линии авария. Трамваи стоят.
– Как авария? – опешила Светка. – Мы же опоздаем!
– А ты думала! – насмешливо сыплет Юлька. А сама оглядывается: нет ли чего попутного? – Вот я и говорю: опоздание обеспечено-с. А нам все равно, – пропищала она нараспев. – По уважительной причине. Не мы одни, смотри…
Вокруг и впрямь толпами, поспешно идет народ, все в одном направлении к ближайшему метро, – а трамваи понуро стоят длинной чередой, как стадо у водопоя. Юлька вдруг метнулась в боковую улочку, остановила такси. Села и укатила… Вот тебе и «все равно». Ну и ловка!
Опаздывать Светлане не хотелось. До министерства еще несколько остановок. Она прибавила шагу, почти бежала.
Легко перебежала через шоссе. Легко, чувствуя какую-то веселую пружинистость во всем теле, перескочила через рельсины… Сейчас она увидит Виктора, и от этой мысли было радостно, жарко, и сердце плясало в груди. Она ощущала легкость, ладность всей своей фигуры и, упиваясь этим чувством, бежала дальше. Уже и не думала про опоздание. Вроде и не на работу – а просто навстречу утру бежала, навстречу новому хорошему дню, где будет многое… А Виктор, интересно, он что – тоже опаздывает сегодня? Иди ему, как и шефу, подают по утрам машину? Вот, четвертый месяц она работает тут, второй… да нет, уже третий месяц, как у них началось это с Виктором, а такой простой подробности о нем – на чем он приезжает на службу – она в точности не знает. А о Викторе ей надо бы знать побольше!… Юлька, та уж с первого дня знала бы все это… Виктор – первый и незаменимый советчик шефа, мрачно-свойского старого человека, которого, несмотря на этакую свойскость и простоту, все побаиваются; Виктор Векшин, светлая голова отдела, он может все, вроде бы играючи, решить и расчислить в кратчайший срок; «мой собственный Карпов», так говорит о нем шеф, конечно за глаза и, конечно, другим, но почему-то так, что случайно находящийся где-нибудь Виктор это слышит…
– Какой Карпов? – перебила я рассказчика.
Оранжевоглазый снисходительно усмехнулся и пояснил:
– Был такой известный шахматист в ту эпоху, асс, знаменитость.
– А, понятно. Давай дальше про Виктора, я его прямо вижу, и это министерство с длинными коридорами в ковровых дорожках, с портретами Ленина в кабинетах и этого, с бровями. Брежнева. И с красными треугольниками вымпелов на стенах…
– Ну да, – продолжал тот. – Говорит это шеф как бы невзначай. Но так, что Виктор это как бы случайно слышит. Уши и кожа на ухоженной и розовой, как у поросенка, дорожке пробора аж алеют, альбиносово-светлые ресницы сладко помаргивают – доволен, лестно… Но однажды – взглянув на него из-за стола, Светка заметила это – Виктор вскинул лицо, ехидно и неприятно ухмыльнулся при очередном «Карпове» в свой адрес. «Не проведешь», говорил его умнющий взгляд, «это нарочно для меня»… «Сие неспроста…» И в самом деле, Виктор исчезал в самые трудные поездки по месторождениям, на самые сложные задания каждый раз – это отметила даже Светка – после того, как шеф бывал особенно ласков с ним и нахваливал его.
– Тоже мне, незаменимый! – ворчала тогда Зинаида, ведь ей сразу же прибавлялось работы в отделе. – Посмотрели бы, как он незаменим у себя дома! Ботинки, небось, не почистит сам. Все мать за него делает. Жа-а-них! – издевательски тянула она на деревенский лад. – Попробуй, ожени такого! Все на матери едет, на старой интеллигентной женщине, одинокой… Эх, плохо нам, одиноким… – вздыхала уж заодно об участи обеих. – Ему бы надо помогать ей, а не ей ему. Он ведь это здесь «Карпов», а там – тюфяк, пустое место…
– А ты откуда знаешь? – спросила Раиса, Юлькина наперсница из секретариата.
– Знаю, – отрезала Зинаида. – Я с его матерью на концертах встречаюсь.
Раиса часто и подолгу торчала у них в отделе; «часы большого трепа» или «дохлый штиль», так определял это шеф у себя в кабинете. В часы большого трепа Света полностью углублялась в работу – просто, чтоб не обалдеть от скуки и не дать затянуть себя в бабские разговоры: готовила на малом «аппаратце» данные для Виктора, делала всю разноску – за себя и за других, помогала Юльке в секретариате. Собственно, за эту безотказную работящность все Светку и полюбили. Но она-то все это делала лишь из внутреннего упрямства, со зла на пустяковую болтовню почти всех женщин на почти всех этажах министерства, и еще потому, что природный темперамент не давал ей покоя, требовал действий. Не хотелось ей болтать еще и оттого, что она слишком была погружена в мысли о Викторе и в борьбу с тайфуном эмоций, вызванных им. Скрывать чувства она умела хорошо.
А что ждет ее в отделе сегодня?
Два квартала, три трамвайные остановки уже миновала. Опоздать, пожалуй, все же придется, но не на много. Ладно, можно перевести дух… Светка на минуту задержалась возле газетного киоска, купила «Известия», «Комсомолку», пошла дальше. Видела бы ее сейчас мама, сельская учительница, там, в Айнуре! Пожалуй, не узнала бы дочку в этой уверенной, стильной московской девице, в модных сапожках, с косметикой на веках, и – главное – со смелостью, радостью в душе. Еще бы! Четыре институтских года за плечами, в отделе ее ценят! А сейчас она увидит Виктора! И – вот что главное-то! Да! – Виктор будет ей рад! Да, рад, что бы там ни твердила эта противная Зинаида.
Света прибавила шагу. Надо спешить! Вдруг сзади кто-то стал насвистывать, кто-то шел следом… Оглянулась – двое парней, пересмеиваясь, идут почти вплотную за Светкой, нарочно, балуясь, чуть не наступая ей на пятки. Света – быстрее, и они быстрее, она – тише, и они потише… «Ну вы! Осторожнее там!» – так осадила бы их Юлька». И Света чуть было не крикнула по-юлькиному. Но сама лишь улыбнулась, досадливо дернула плечиком. Мельком заметила: парнишки-то совсем зеленые, ну их! Из соседнего профтехучилища, наверно…
– Девушка, а опаздывать на работу, не того… Ай-яй-яй, слышь, девушка!.. Не хорошо-о…
Голос шутника звучал неуверенно.
«Цыц, сорняк», – чуть не срезала его по-юлькиному Света, но вместо этого сказала мягко:
– А сами-то?
– А нам можно! – оба обрадовано и дружно заржали.
– Какие остроумные, – ответила она. – Психи.
И припустилась бегом. Времени оставалось в обрез. Вот и министерство наконец-то… Четверть десятого, не успела, все-таки… Теперь лишь бы проскочить мимо поста общественного контроля…
У самого подъезда опять раздалось за спиной:
– Девушка, а можно с вами познакомиться?
«Вот увязался», – Света оглянулась наскоро: паренек был один, товарищ уже отстал. «Нашел время, ну и дурак!.. Только бы на контроль не нарваться!» Дернула дверь на себя, вбежала, нащупывая в кармане пропуск.
– Ваш пропуск, девушка?
«Вот черт, сейчас «засветится» с опозданием.! Может, назад, пока не поздно?.. Да ладно…»
– Молодой человек! Стойте, стойте, вы куда?
– Да он не наш, – голос старухи-вахтерши.
Взмахнув вязаньем, она выскочила из-за конторки. На пол, звякнув, упала спица.
– Эй, постой! Ты куда, парень?
Тот рванул мимо нее.
Пользуясь суматохой, Света проскочила к лифту. На всякий случай не стала у него задерживаться, махнула сразу на второй этаж. Там, переводя дух, спокойно подождала лифта.
Когда лифт подошел, в кабине уже торчал тот самый паренек. Ничуть не смущаясь, он ухмылялся. Был, видимо, доволен.
– Ага, заяц?
– А чего?.. Вы на восьмом, значит, работаете?
– Это не важно. Прошмыгнул, и рад?
Света старалась быть строгой. Как-никак, она старше этого мальчишки, ему на вид лет семнадцать…
– Устроил гонку.
– Кто кого… – согласился парень. – Бег с препятствиями… Спорт!
– Ну, вот что, спортсмен. Приехали!
Лифт остановился. Света вышла. За ней выбрался, нескладно затоптался на коридорном коврике и парень.
– Я к себе на работу, а ты мигом вниз, и давай отсюда!
Отчеканила, и сама пожалела, что так резко. И, стараясь смягчить, добавила:
– Давай спеши, у тебя занятия…
– А меня зовут Слава, – заулыбался тот еще шире, протянул Светке ладонь.
– Очень приятно!
Света повернулась, пошла по коридору. Парень затопал следом, потом все же отстал.
– А я опоздал уже… Чего, думаю.
– Давай, давай на занятия, Слава! – уже около двери бросила Света.
– Ну, я пошел… значит… – издали оповестил Слава, – зайду еще.
Дверь, распахнувшись навстречу, чуть не шибанула Светку в лоб. Выскочила, прыская в кулак, Юлька… Увидела Светку, даже заметила – рысьим оком – удаляющегося нескладного паренька, и привычно затараторила:
– Как, проскочила?.. Ну, смело влетай, птичка. Сегодня все опоздали. А бугор-с в яме-с.
«Бугор в яме» – на дикарском министерском жаргоне это – «шеф в кабинете». Работа идет. В общем, бояться нечего.
Они задержались у двери, поболтали чуть.
– А это что за «Матросов»? – тарахтела Юлька, ткнув вслед пареньку. Тот свернул на лестницу и уже топал вниз. – «Ну, я пошел», говорит, как в фильме… Тоже боец! Герой!.. Штурмом брал неприступный дот! Ха-ха-ха! – залилась Юлька смехом. – Ну, Светка! Ну, ты даешь!
– Тсс! Юлька! – засмеялась Света. – Какой я тебе дот? Да еще неприступный… Так просто, поклонник.
– Ой, не могу! – закатилась Юлька. – Поклонник с утра пораньше! Ой, девочки, держите меня!.. К Светке, с утра… Пете…петеуш… петеушник в ватнике… поклонни-ик…
Смешливая Юлька прямо корчилась от хохота. Даже Светке стало смешно, хоть и понимала, что ничего смешного тут нет.
Шеф, Василий Ефимович, вместе с Виктором вышли из кабинета и очутились против хохочущих девушек.
– В чем дело? – удивился шеф. – Я что-то расслышал, какой-то «петушок»…
Он строго посмотрел на всех. Шеф иной раз умел, особенно с утра, чтоб нагнать «рабочего духу», смотреть строго.
– Какие-такие петушки?!
– Петеушник, Василий Ефимович, – не реагируя на строгость начальника, еще пуще закатилась Юлька. – Пе-те-ушник, а не петушок! В атаку пошел… Как Матросов… – хохотала она. – Это Светкин поклонник.
– А, поклонник, – ответил шеф. И добавил уже деловито, – Раз поклонник, дело другое! Пошли, Векшин.
И они проследовали мимо, продолжая деловой разговор.
Весь этот день Светке было втайне неловко за «поклонника». Что подумает Виктор, в самом-то деле? Проклятая Юлька!
Оранжевоглазый сделал паузу. Я сказала:
– А сейчас говорят не «шеф», а «босс». А кто такой Матросов?
– Герой Великой Отечественной Войны, – ответил он. – Александр Матросов, молоденький солдатик, закрыл собой вражеский дот, погиб на месте, естественно. В советских школах это особенно акцентировалось. Сейчас – нет, нынче другие приоритеты. Ну, слушай дальше: Светка переобулась: сапожки поставила в узкий стенной шкаф, надела туфли. Села за стол и, придвинув пачку новых телеграмм и сообщений, приступила к разборке…
Вернулся Виктор. Прошел в особую часть помещения – вроде смежной комнаты, только без двери – к своему обширному столу, где «ошую» и « одесную» стояли «аппаратцы» и новые, уже совсем непонятные для Светы, аппараты и приборы… Полностью уйдя в работу, сидя к нему спиной, все равно она каждый миг его видела, чувствовала, понимала каждое движенье: что он делает, с кем, о чем говорит по телефону. Вот он – видела она спиной, собой, особым чувством, – в черном свитере, туго облегающем полноватое, но стройное тело. Высокий, светловолосый, с прической волнистой, даже слишком ухоженно-волнистой. С белесыми, пушистыми и длинными ресницами под темными, в соболью ниточку, бровями – такой уж от природы, красивый какой-то северо-русской, и скорее даже не русской, а литовской, что ли, красотой, тридцатилетний, холостой (Зинаидино: «жа-а-них», «такого ожени, попробуй»), берегущий себя мужчина, может быть склонный в будущем к полноте, и уж, без сомненья, склонный к спокойной жизни… Вот он, умеющий быть с ней, Светой, в их вечерние послекиношные часы до удивления мягким и добрым, вдумчиво-ласковым, по-братски сердечным и милым… Но… только ли с ней? И были – да нет, конечно же, были, – много ли было у него таких увлечений до нее?.. А о том, что у нее – до него – не было никого, что он – ее первый, Виктор знает. Он-то в этом не сомневается.
В черном, глухом, до лица, свитере он движется от телефона к своим «аппаратцам» легко и уверенно, с бесшумной повадкой ленивого барса. Крупный, слегка упитанный барс в черной шкуре. Черных не было. Это первый в природе, и в ее девчоночьей жизни, черный барс.
На спинке стула висит желтый в полоску пиджак черного барса. Шкура неубитого барса, говоря Юлькиным языком. Крохотуля Юлька сама скушает любого барса.
… Звонок телефонный.
– Да? Слушаю…
В трубке голос шефа. Он звонит из приемной замминистра. Нужны такие-то и такие-то бумаги. Нужно с кем-то срочно созвониться. Нужен – ну, конечно же, это и так ясно! – Векшин.
– Тебя, Виктор. К шефу…
– Угу.
– Виктор… – укоризненно.
– Подождет!.. Не мешай.
Что-то новое, холодноватое в его голосе. Сердится на нее, или просто занят, заработался? Но она-то причем? Почему с ней так нелюбезно?..
Снова звонок.
– Ну как там Векшин?
– Ушел, – ответила Света.
Виктор шумно отодвинул стул. Бросил, не глядя:
– Не могу же я… с пустыми руками.
И вышел.
Вот и все «спасибо за внимание»… А она-то еще завтрак ему притащила из дому… Впрочем, что же? Человек заработался. Вот вернется от шефа, надо его покормить…
– Кури! – сказал шеф, протянув раскрытый портсигар Виктору. Сам он только что ткнул в пепельницу окурок, и тут же достал новую сигаретину… Виктор машинально взял сигарету, хотя не курил уже второй месяц, размял в пальцах. Он думал о своем… «Итак, дело в Газли опять дрянь. Хуже всего – на спец. стройке в пустыне – теперь уже почти родном ему детище, за которое он в ответе, которое с самого начала он не просто «курирует» ( дурацкое словечко!), а вынянчивает руками собственными!.. Там, на этом головном сооружении, опять нехватка с агрегатами, с кольцами, фланцами; поставщики чертовы все дело гробят! И нет на них управы! Такие вот пироги, Виктор! – пожаловался он сам себе. Заказ наш не выполнен Энским заводом, да и Истринское предприятие в срок уже не даст оборудование, необходимое для газовщиков. Ерунда и с компрессорами… Того и гляди, выйдут из строя, еле тянут. Подстанция не справляется. Вот уже и скважины кое-где обводняются, а начнутся суховеи – беда будет! План не выполним, это ясно как день… Говорят, в этом году Черный Афганец дунет раньше обычного. А тогда… Песчаный шквал прервет все работы и по монтажу… Чего-то ждут, каких-то стихийных сдвигов… Да план – это не самое страшное. Перед министром, даже Госпланом еще можно отговориться, попросить отсрочку, ну выговор вкатят… Перед стихией не отговоришься. К апрелю не успеем, пиши пропало. Ах, Светка, Светка! – неожиданно подумал он. – Это и твои места, возле Газли!.. Та спец. стройка, куда недавно ездил, находится как раз на полдороге между Газли и Светиным кишлаком…
– А! Я и забыл, что ты некурящий, – голос шефа дошел словно издалека. – Ты чего приуныл-то? Соображаешь чего-то, вижу…
– Да так. О компрессорах и все об этих поставщиках, запуталось все…
– Будем распутывать! – пообещал шеф авторитетно.
«Мог бы и не уточнять, и так ясно – работенки теперь хватит», подумал Виктор… Они сидели в кабинете замминистра после долгого и нудного, кропотливого докладывания о ходе дел на южном участке. Зам вышел на минуту, кажется, в партком, оставил их одних. Виктор привычно знал: сейчас они пройдут к шефу в кабинет, шеф расскажет что-нибудь «из быта», может пару анекдотов – в знак дружбы и особого к нему, Виктору, доверия, и под занавес навьючит сложными делами под самую завязку. Тоже в знак особого доверия. Гордиться бы тебе этим, Виктор, а ты и впрямь приуныл…
Поднялись по лестнице к себе на восьмой. Шеф, как всегда, начал с пустяков:
– Садись! – двинул Виктору стул. – Еду вчера с совещания, ГАИ останавливает: «Ваши права…» А шофера я отпустил, кто-то у него заболел дома. Отвечаю: «Зачем? Разве я нарушил?» «Нет, говорит, просто проверка. Посмотреть хочу»… Понимаешь? Говорю, так и так, спешу, у меня…
Шеф опять закурил. «Весь кабинет прокоптил», отметил Виктор. «И чего он так дымит! Сам желтый уж весь стал, ссохся, стручок прямо. Девки так и зовут его за глаза – Стручок. А все дымит… Да-а… А я бросил ведь из-за Светки, ей дым не нравился»… И вспомнилось, как ехали на днях с концерта. В троллейбусе, впереди них, весело сидели два парня, крепыши, розовые как поросята. Один, видно, только что отслужил, в общем, дембель с корешом, слегка «поддатые». Все оборачивались на Светку, лезли в разговор. Спрашивали насчет остановок, то се, шуточки… Виктор хлопнул одного по плечу:
– Слушай, друг, что хочешь потом спроси, отвечу. Но сейчас не мешай, занят.
– Есть, земеля. Заметано. Ты с девушкой. И все дела.
Парень повернулся к другу:
С девушкой он, понял? Не мешай.
Парни отстали. Светланка приподняла от его плеча лицо, взглянула снизу – горячо, преданно. Такой взгляд!.. А она ведь не красится. Без никакой косметики, или чуть-чуть… Это по мне. Да и не нужен ей грим. Глазищи и без того черные, брови – уголь! Вся яркая, ладная. И наряд на ней – яркий джемпер в обтяжку. Восточные девушки, как известно, созревают рано… Но рано и старятся… Нет, к Светке это не относится. Она ведь совсем особенная… Сегодня позову ее домой…»
– Ну так как? – голос шефа.
Шеф скомкал окурок, бросил в корзину с мусором.
«Когда-нибудь спалит Ефимыч кабинет. В корзине-то вон сколько хлама!»
– Окно открой, Василь Ефимыч, задохнешься.
Виктор иногда переходил с шефом на «ты». Вдруг, без всякого повода, по тайному капризу… Для духовного тренажа, как он называл это про себя. И тот – принимал это как должное. Вот и сейчас: в знак того, что оценил такой переход Виктора – к большему обоюдному доверию, что ли, шеф тут же разразился анекдотом.
– Слышал, что я сейчас говорил? Прослушал?.. Шофер мой, конечно, закладывает по выходным. То-то на другой день он немного… того… Да ведь не он один!
– Еще бы!
– В том-то и беда. Вот я и говорю… Сошлись, значит, два представителя, наш и американский. Ну, после всего, на банкете, а-ля-фуршет, тот нашему жалуется – пьют у них в Штатах много. Закладывают американцы. «А у вас?» «А у нас, – отвечает наш, – лишь три вида пьяниц». «Это какие же?» «А вот, малопьющие, застенчивые и выносливые…» Слышь, Виктор? Всего три категории. У них больше! «Малопьющие, – поясняет наш, – это те: сколько бы не пил, все мало. Застенчивые – те, что за стенку держатся, когда домой добираются. А выносливые – которых после пьянки выносят…» Ха-ха-ха! – скрипуче загрохотал шеф. – Ничего, а?
