Ольга Александровна Коренева
Сквозь город её страстей, ой!
– Борь, ты хороший, добрый, умный. Но я не люблю тебя.
– Я знаю, – спокойно ответил он. – Это ничего, моей любви хватит на двоих. Её даже на десятерых хватит.
– Ты хочешь привести ещё восемь мальчиков? – хихикнула она.
– Ну, вот ты уже улыбнулась, – ответил Борька.
Он нежно взял её ладонь, ласково погладил, и стал целовать её пальчики.
Ирма прикрыла веки. Она страдала, но страдание это было светлое и лёгкое. Всё, всё вокруг – её, весь этот мир! Она выстрадала его, но он вытекал из неё по каплям, и в каждой капле боль превращалась в свет.
А в институте тем временем разразился скандал. На экзаменах выяснилось, что золотая медалистка Нонна совершенно ничего не знает, и даже пишет с грубейшими грамматическими ошибками. Её тут же отчислили, и сообщили об инциденте в высшие инстанции. В школу нагрянула инспекция, начались проверки, увольнения. Но родители тут же устроили Нонну в другой вуз. Правда, и там она недолго продержалась. Тогда её воткнули в Историко-Архивный, и как-то смогли договориться с ректором, чтоб её не выперли оттуда.
Ирме исполнилось восемнадцать, и Борька закатил в честь этого события банкет в ресторане. Пришли все однокурсники. Шампанское, чёрная икра, деликатесы, танцы, всеобщее веселье! Нескончаемый поток поздравлений, подарки! И вот, когда уже все были навеселе, и Ирма тоже, разрумянившаяся, яркоглазая, в этот момент Борька взял слово. Все затихли. Борька достал из кармана бордовую бархатную коробочку, и вручил её Ирме.
– Это мой подарок тебе.
Она открыла. Там было золотое колечко с небольшим бриллиантом. Она ахнула.
– Милый мой котёнок, будь моей женой! – произнёс он срывающимся голосом.
– Я подумаю, – ответила она.
Тут все завопили:
– Соглашайся!
– Он тебя любит!
– Горько, горько!
– Борька горько!
Гуляли допоздна. Ресторан закрылся, и все переместились в жилище Борьки. У него оказалась собственная однокомнатная квартира со стенкой и мягкими креслами, с тахтой и с красивым телефонным аппаратом.
«Прекрасный способ удрать от матери», подумала Ирма, и приняла предложение Борьки. – «Отличная норка, мне в ней будет хорошо. А Борька с меня пылинки сдувать будет. Это – мой ордер на свободу».
И домой она больше не вернулась. Позвонила Марте, что выходит замуж, и жить остаётся у жениха. Марта была поражена, и в телефонной трубке возникло напряжённое молчание, прерываемое её тяжёлым дыханием. Потом она ледяным тоном скомандовала:
– Быстро домой! Сию минуту! Жду!
– Ну уж нет, – ответила Ирма. – Увидимся на свадьбе. Когда – сообщу.
В окно светила луна. Ирма бросила трубку. Было чувство, что холодный лунный свет играет в пятнашки с солнечным.
А дома плакала Марта в гостиной, за накрытым праздничной скатертью столом, где в сервизной посуде скучала вкусная еда, приготовленная ко Дню Рождения дочери. Марта ждала её весь вечер и пол ночи. Она понимала, что дочка будет отмечать свой праздник с друзьями, но домой-то она всё равно придёт. И Марта приготовила ей подарок – золотые серёжки. Но теперь это будет, видимо, свадебный подарок. За кого, хоть, она выходит? Не за алкаша же музыканта какого-нибудь, и не за художника бы, вот ужас-то! Возле неё слонялся Алик, подросток, и жалобно заглядывал ей в глаза.
Борька понимал, что Ирма приняла его предложение просто по настроению. Веселье, шампанское, танцы, цветы, золотое колечко, шутки – голова кругом у молоденькой девушки. Он страшно боялся, что она очнётся и передумает. Поэтому старательно веселил её, поил сладкими винами, водил на кинопросмотры – тогда как раз шёл кинофестиваль. И вскоре всякими хитрыми уловками, через влиятельного отца, добился, чтобы их поскорее расписали.
Свадьба была широкая, пышная. Гуляла вся родня – хотя, её с обеих сторон было немного, большинство гостей были однокурсники, подружки. Пришла Нонка с очередным кавалером. Она была в розовом брючном костюме. А Ирма красовалась в модном белоснежном с серебряной прошивкой мини-платье, в коротенькой пышной фате, на высоких каблуках. Лёгкий макияж и яркая помада. Браслет и кольцо. Красотища! Грима пришла с мужем – гитаристом Виктором. Он напился, подрался с кем-то, их бросились разнимать. Все веселились, шумели, танцевали. Но Ирма вдруг подумала: «ради тихого счастья я угощаюсь фальшаком…» Ей стало грустно. Она вышла в коридор, её мутило. Тут над ухом раздался голос Марты:
– Ты же его не любишь, ты просто сбежала от меня. Предательница!
– Не твоё дело! – прошипела в ответ Ирма. – Не порть мне праздник.
В этот миг что-то чёрное метнулось под ногами. «Кошка? Откуда тут кошка?», – удивилась Ирма, и взглянула ещё раз. Кошка была странная какая-то, с длинным тощим хвостом, с неестественно длинными задними лапами, со странными ушами по бокам. Она глянула на Ирму красными пылающими глазками, ухмыльнулась, и исчезла.
«Что за бред», – подумала Ирма. – «привидится же такое! Глюки от шампанского, что ли. Кажется, я слишком много выпила». И ей очень захотелось домой, к себе, а не к Борьке. Перед глазами проплыла родная квартира, зелёный ковёр на полу, массивный резной буфет со стеклянными дверцами и витыми колоннами, резной шкаф, металлическая кровать с шишечками, которые она в детстве отвинчивала для игры, кожаный диван с круглыми валиками, обитый мебельными гвоздями, с полочкой для слоников. Он так страшно скрипел! В высокой спинке дивана сияло зеркало. А на даче был камин, в котором огонь куражился и раскачивал съёжившийся дым. Сбежать бы туда, хоть на дачу, хоть домой… Тёплые слёзы застлали глаза, всё вокруг затуманилось, и заскреблась мысль: пространство бессильно, время мертво. Мать поправляла причёску перед большим зеркалом. Ирма проморгалась, вытерла глаза, и сказала:
– Что ты торчишь возле меня, иди уж к гостям. У Борьки, кстати, отец вдовец, симпатичный, обеспеченный, твой ровесник. Вот и займись им, может, что хорошее выйдет.
– Какая же ты хамка, – ледяным тоном сказала Марта.
Только сейчас Ирма заметила, как мать постарела. Она выглядела намного старше своих пятидесяти. Это была весьма пожилая дама приятной наружности, одетая скромно и со вкусом. «Да, на такую старушенцию Борькин отец, пожалуй, не среагирует», – подумала она. – «Хотя, всё бывает. Дело случая».
Неслись шестидесятые годы – хрущёвская оттепель, мини-юбочки, брючные костюмы, причёски с начёсом и под битла, танцы в молодёжных кафе и ресторанах, чтение запрещённых книжек (прочитывались за ночь), поэтические вечера, космические спутники и ракеты – наши, советские, взбудоражившие весь мир! Гагарин в космосе! Известие, что Хрущёв и Кеннеди спасли мир от ядерной войны в 1962 году на переговорах! Смешные анекдоты, которые теперь можно было рассказывать во всеуслышание, за это уже не сажали! Песни Высоцкого, ещё не знаменитого, известного лишь в узком кругу друзей, куда случайно попала Ирма – её привёл туда гитарист Витька. Ирма была в восторге! Потрясающий экспедиционный бум на якутское озеро Лабынкыр – там местные жители видели чудище необычное, чёрта. Ирма тоже туда рвалась, но не получилось. Жизнь фонтанировала событиями и впечатлениями. Так что на семейной жизни Ирма особо не зацикливалась.
А семью Константиниди лихорадило. Марта решила развести старшую дочь с мужем, этим музыкантишкой, пьянью, никчёмным существом. И когда Грима в очередной раз примчалась к матери с жалобой на запившего Виктора, она не разрешила ей возвращаться к мужу. Но Грима и Виктор любили друг дружку, и долго друг без друга не могли. Марта отключила телефон, заперла дверь, ключ спрятала. В конце концов уговорила Гриму подать на развод. Убедила дочку. Всё получилось. Виктор загоревал, запил ещё сильнее. А Грима постепенно успокоилась, заглушила в себе любовь. У неё был рациональный ум, как и у матери. Она была весьма рассудительная особа. Через год вышла замуж за сослуживца, красивого смуглого Карена. У них родилась девочка. Они были счастливы.
А Витька, гитарист, долго страдал, пытался вернуть Гриму, просил помощи у Ирмы. Она его жалела, но что уж теперь, так уж получилось.
– Фарш невозможно провернуть назад, – пела она в ответ на Витькино нытьё. Он плакал.
А у Ирмы жизнь кипела и искрилась. Ей казалось, что огнями прорастают её следы. Она прекрасно сдала выпускные экзамены, и получила распределение на работу, но оформляться не спешила. Она была заводная, компанейская, шебутная. Как-то Витька пригласил её на очередной музыкантский квартирник. Водка, шампанское, пиво, креветки, бутерброды, песни, танцы, анекдоты, смешные рассказы.
– А я в шестьдесят третьем самого Джона Стейнбека видел! – весело заговорил рослый блондин.
– Как?
– Да ты чего?
– Расскажи! – понеслось со всех сторон.
– А так. Просто, – сказал блондин. – Он с женой приехал. К тому времени он бороду отрастил, пышную такую, рыжую. Я с ним пообщался, английский знаю, говорю свободно. И вот он мне что рассказал.
– Что?
– Что?
– А вот что. Зашёл он в гастроном, глянуть, что продают. Пока стоял, подошёл человек к нему и стал говорить что-то. Стейнбек молчит, по-русски то не понимает. Тот вник, выставил один палец и говорит: «рубль, рубль». Джон понял, что ему нужен рубль, и дал.
А тот мужик так выставил ладонь, мол, стой здесь, и куда-то ушел, но очень быстро вернулся с бутылкой водки, сделал Джону знак, чтоб он пошел за ним. Вышли из магазина, зашли в какой-то подъезд, там мужика ждал еще мужик. Тот достал из кармана стакан, этот ловко открыл бутылку, налил стакан до краёв, не проронив ни капли, приподнял его, вроде как салют, и залпом выпил. Налил еще и протянул Джону. Тот последовал его примеру. Потом налил третьему, и тот выпил. После этого он вновь выставляет палец и говорит „рубль!“. Джон ему дал, он выскочил из подъезда и через три минуты вновь появился с бутылкой. Ну, повторили всю процедуру, и расстались лучшими друзьями. Джон вышел на улицу, соображает плохо, сел на обочину. Тут подходит милиционер (Джон назвал его – «ваш полицейский») и начинает ему что-то выговаривать. Стейнбек встал и сказал ему единственное предложение, которое он выучил по-русски: «Я – американский писатель». Милиционер посмотрел на него, улыбнулся во всё лицо и бросился обнимать, крикнув «Хемингуэй!!!». Рассказав это, Стейнбек сказал: «Ваша страна единственная, в которой полицейские читали Хемингуэя».
– Ха-ха-ха! – захохотали, зашумели музыканты.
Ирме рассказчик очень понравился.
– Кто это? – спросила она Витьку.
– Это наш главный. Родион.
– Что, руководитель вашего ВИА? – переспросила Ирма.
– Да.
– Очень симпатичный, – сказала она.
Витька очередной раз налил ей шампанского. Ирма выпила, порозовела, глаза стали особенно яркими.
– А что это за красивая барышня с тобой, Витёк? – спросил Родион.
– Ты только что заметил, что ли, Родька, – сказал Витька. – Это моя родственница, Ирма.
– А можно ли твою родственницу на танец пригласить? Заранее, когда танцевать будем. Если она не против?
– Я не против, а очень даже за! – игриво сказала Ирма.
Но вдруг смутилась, опустила глаза.
Борька мучительно ждал жену. Она приходила поздно, весёлая, слегка хмельная, глаза сияли как стовольтовые лампочки, и он – готовый изругать её в пух и прах – тут же всё ей прощал. Он был так счастлив её видеть! А Ирма рассеянно целовала его, и шла в ванную. Выходила из душа в розовом халатике, просила кофе. И, пока Борька варил его и нёс в комнату на подносе, она уже крепко спала. А он сидел рядом, гладил её волосы, судорожно глотал горячий кофе, потом осторожно, стараясь не потревожить, ложился рядом. Он так любил её и так боялся потерять! Он мысленно заглядывал ей в душу и видел многоцветье лун под неземными небесами, и шёлковый свет! Он говорил себе: «Она особенная, уникальная, конечно, ей необходимо быть в водовороте эмоций, музыки, подруг, приятелей. У неё необычайно яркий внутренний мир, и он требует подпитки». Утром Борька уходил на работу, а Ирма ещё спала. И встречались они только поздно вечером. Борька несколько раз спрашивал, где она работает, и где зависает после работы. Ирма раздражённо бросала:
– Ты слишком любопытный. У настоящей женщины должна быть тайна. И вообще, не твоё дело.
– Прости, роднуля, я не хотел тебя обидеть. Прости, прости меня, дурака!
Борьке достаточно было видеть её, чувствовать её присутствие – даже когда её нет рядом, и просто думать о ней, чтобы быть на самом верху счастья! Он всё время мысленно её оправдывал: «Девочка вырвалась на свободу из-под жёсткой материнской опеки! Головокруженье от этой свободы, крылья выросли! Она остепенится, станет хорошей женой, со временем». Хотя свобода эта длилась уже три года, но для Борьки это был один миг. Он потерял чувство времени. В ванной витали запахи её шампуня, лака для ногтей, духов. Он вдыхал этот смешанный аромат, словно наркоман, и сердце его отплясывало джигу! Потом он долго ждал её. И вспоминал их медовый месяц в Юрмале, фантастические ночи, прогулки по городу, магазины, он покупал ей всё, что она хотела. Вспоминал, как в студенческие годы они, молодожёны, по дороге домой покупали пончики и квас, и это с удовольствием уплетали, как было вкусно и весело! Вспоминал, смотрел в окно. Уже поздний вечер. Бледные тени сгрудились в круге тревожной луны. Опасное время. Но она, конечно, не одна, её проводит кто-нибудь, её всегда сопровождают. Кто ж отпустит хрупкую женщину одну. Вот сквер, пустые качели, тьма обхватила фонари. А вон – это она! Она! Наконец-то! Её сопровождает рослый блондин. Они остановились под фонарём и что-то обсуждают. Она шутливо стукнула его сумочкой, захохотала, и побежала к подъезду.
Счастье переполняло Ирму! Да, она любила его, большого, светлоголового, сероглазого Родьку! Она вся светилась, зрачки её больших золотисто-карих глаз были расширены, и в них отражался весь мир! Она резвилась как ребёнок! Она изменила стиль одежды, причёску, стала тщательнее и ярче подкрашиваться. Это уже была другая Ирма, не очень-то похожая на ту, прежнюю. Борька, увидев такие перемены, решил, что она из куколки превращается в бабочку благодаря его заботам, его любви. Но в то же время Ирма стала крайне рассеянная, а иногда ему казалось, что она порой впадает в некий транс. Наступила осень, пошли дожди. И Борька был ошарашен, увидев, как Ирма выскочила во двор и принялась бегать босиком по лужам, радуясь потокам небесной воды, воздев к небу руки и хохоча. «Какой она ещё ребёнок!»,– думал он. – «А раньше я этого не замечал, значит, она только сейчас раскрылась». А она вся полыхала, словно мощное северное сияние озарило её душу. Она без конца слушала песни о любви, и даже самые примитивные песенки были для неё, как наркотик. А Родька дарил ей дорогие духи, импортное нижнее бельё. И однажды заявил:
