Олег Иралин
Для кого встаёт солнце. Доблестным предкам посвящается
Глава 9
Томление
Прибыв к означенному для сбора оброка месту, группа Натана рьяно принялась за дело. Помимо суммы выкупного сбора, собирались также и недоимки, учтённые в предоставленных им княжеских списках. В оставленных за спинами сборщиков селах скотины, имущества и денежных накоплений заметно поубавилось. Богачи в один день стали бедняками, а те, кто считался бедными, – нищими, лишившимися не только живности и имущества, но и самого крова. Но и им повезло больше, чем тем несчастным, которые, не имея возможности выплатить означенной суммы, вместе со своими семьями отправились в колодках, гонимые плетью на рынок рабов. По вырьевской земле поднялся стон, и возмущение крестьян достигло таких пределов, что отправленные в поддержку сборщиков воины едва сдерживали его, ввиду своей малочисленности подавляя его из последних сил.
– Побойтесь Бога, правоверные! – кричали бирючи, когда волочащие должников гриди натыкались на топоры разъярённых селян. – Ведь не для себя стараемся, лишь ради вызволения воев, таких же мужиков, что ушли с князем Милославом на защиту земли русской!
И несостоявшиеся мятежники пятились растерянно, уступая приведённым доводам, не давая воли разыгравшемуся гневу. К исходу третьего дня Натан насмотрелся такого и столько, что невольно очерствел душой. Он уже мог спокойно зреть, как в голос воют схватившиеся за голову бабы, все облепленные ребятнёй, в один миг лишившиеся не только коз, овец и птицы, но и последних кормилиц – коров! Как гаснет надежда в глазах забиваемых в колодки мужиков, как, словно стадо животных на убой, гонят по пыльной дороге обречённых на рабство женщин и детей, вдогонку своей же живности, изъятой у них за недоимки! Иной раз запустевали целые селения, но никакие крики и мольбы не трогали сердца сборщиков и приданных им дружинников.
Когда сёла, указанные для сбора оброка группе, уже почти все были охвачены вниманием подвластных Натану сборщиков, и оставалось последнее, совсем небольшое по размерам, юноша почувствовал полное опустошение в своей закостеневшей в эту неделю душе. Он почти потерял сон. Стоило ему прикрыть глаза, как начинали мелькать картинки с ревущим скотом, разлучаемыми с родителями детьми, угоняемыми на продажу, и целых семей, бредущих в невольничей веренице. Искажённые ужасом лица сменялись подавленным кротким безразличием сломленных обстоятельствами людей, и на смену им приходили сундуки, доверху набитые серебряными и золотыми монетами, разного рода украшениями. Для вывоза изъятого добра не хватало подвод, равно как и конвоиров угоняемых на продажу людей и скота, и постоянно приходилось нанимать тех, кому посчастливилось избежать лихой участи в уже пройденных его группой сёлах.
Как только сгустились сумерки, Натан, отказавшись от ужина, свалился на кровать в одной из очищенных от своих хозяев хорумин и погрузился в забытьё. Как и прежде, ему стали сниться какие-то кошмары, и он стонал во сне, часто просыпаясь от особенно страшных. Полежав с минуту с открытыми глазами, он снова впадал в сон, более похожий на бред, и лишь под самое утро ужасные образы оставили его утомлённое сознание. Ему вдруг привиделась вторая мать и младшая сестра. Они, стоя у ставшего родным дома, снова провожали его в дальний путь. Стана говорила что-то ласково, тая в глазах печаль, а сестрёнка протягивала завёрнутый в рушник хлеб, и Натан уже почувствовал его неповторимый запах, когда видение растаяло, уносясь прочь вместе со сном. Сейчас юноша совсем не желал просыпаться и, не в силах удержать милые ему сердцу образы, тяжело вздохнул. Он открыл глаза и долго лежал, уперев взгляд в потолок. Внезапно навалилась такая печаль, что захотелось плакать, но слёз не было, лишь душа содрогалась, рыдая над чем-то утерянным, таким хрупким и дорогим … «Рушник! Как же я позабыл о нём!» – подумал Натан и вскочил на ноги. Он наскоро оделся и выбежал на улицу к возу с сундуком, в котором хранились его изрядно прибавившиеся вещи. Коротко щёлкнул открываемый замок, откинулась крышка, и руки погрузились в кипу сложенных рубашек, штанов, кафтанов и прочей одежды. «Неужели потерял? – испугался Натан, перебирая содержимое сундука. – Ведь я так давно не брал его в руки, совсем позабыл о нём!» Наконец в руках появилась расписанная узорами материя, и юноша поднёс её к глазам, рассматривая узоры. Он почувствовал, как откуда-то нахлынул прилив нежности, и он не торопился выпускать рушник из рук, вызывая в памяти картины его жизни в болгарской семье.
– Хозяин! – послышался за спиной крик, и Натан обернулся.
У порога соседней хорумины стоял Яков. Он сообщил, что у них всё уже готово к завтраку и ждут его. Что после принятия пищи вся группа готова выехать в последнее, оставшееся в зоне их ответственности село, но путь неблизкий, и предстоит ещё, до наступления ночи, достигнуть Вырьева, потому следует поторопиться. Натан поспешил и, наскоро позавтракав, снова окунулся в определённые ему Соломоном заботы.
К полудню, где-то среди лесной глухомани, они отыскали прижавшееся к речке село и приступили к своей, ставшей уже привычной, работе. Снова поднялся рёв уводимой животины, причитания и стоны селян, рассерженные крики дружинников и новоявленных сборщиков. Натан ожидал, развалившись на сиденье повозки, не имея никакого желания приближаться вплотную к тому, что успело изрядно надоесть за прошедшую неделю. Он сидел, переводя взгляд с всё увеличивающегося стада, изъятого у недоимщиков, на такую же пополняющуюся группу угоняемых на продажу должников, и размышлял о суетности бренной жизни. Ещё вчера эти люди пребывали в своей размеренном, уединённом мирке в полной уверенности, что так будет до самого скончания их счастливого века. Они спозаранку выгоняли на пастбища своих тучных коров и овец, гнули спины, ковыряясь на пашне, кичились благополучием перед своими менее удачливыми соседями и завидовали тем из ближних, у кого потолще животы и побольше меди в мошне, но взошло солнце, возвестив начало очередного дня, и всё благополучие кануло в небытие. Все эти люди лишились многого или всего: кто-то, помимо накопленных денег и всех семейных украшений, большинства скотины, кто-то всего, что было в доме и дворе, а кто-то, коих всегда было немало, и свободы. Уводили тех, кто помоложе, а то и совсем ещё детей, лишь бы те смогли осилить долгие переходы к невольничьим рынкам. Разумеется, конечной части пути достигали не все, кости и косточки многих гонимых на юг и запад невольников усеяли обочины русских и иных дорог, но даже от доли выживших продавцы имели немалый навар. Нередко продавали целыми семьями, и тогда опустевшие дворы выставлялись на продажу, хотя после посещения сёл нынешними сборщиками ни у кого из оставленных в селении крестьян средств к выкупу не оставалось. В таких случаях дома просто жгли, предоставив хлопоты по убережению соседних строений от огня на плечи самих соседей, и оставляли за спиной пожарища. Неожиданно мысли юноши прервало восклицание:
– Куда прёшь, скотина безмозглая! – прокричал один из сборщиков, нагоняя приблизившегося к повозке Натана оратая.
Он в два прыжка настиг крепкого, с небольшим брюшком мужика и повис у него на плечах всем своим худосочным телом, давая возможность подбежать поближе торопящемуся вслед дружиннику. Тот, недолго думая, одним ударом сшиб пахаря наземь, так, что следом за ним рухнул и не успевший спрыгнуть с него еврей. Оба быстро вскочили, и мужик заорал во всю глотку, обращаясь к юноше:
– Помилуй, боярин! Дай слово сказать! – прокричал он, изо всех сил противясь старавшимся оттянуть его прочь людям.
– Оставьте его! – приказал Натан, усмехнувшись простодушной лести оратая.
Он прекрасно понимал, о чём сейчас заведёт речь этот толстяк, но ему вдруг захотелось развеяться от мрачных мыслей, скрасить тот будничный ужас, которым переполнен сейчас воздух этого несчастного селения. Освобождённый от цепких объятий мужик шагнул к повозке, но остановился, не решаясь приблизиться ещё. Он потянулся рукой к голове, собираясь стянуть шапку привычным движением, но вспомнил, что она, сбитая с него в борьбе, валяется где-то рядом, и отдёрнул руку обратно, уже падая на колени.
– Помилуй, боярин! – снова начал он. – У меня ведь семья! Вон они, рядом, посмотри! Всю живность у нас отобрали, опустошили сундуки и закрома – чем нам кормиться, как выжить, прежде чем заработаю на хлеб!
В глазах Натана промелькнуло разочарование. Мужик не сказал ничего нового из того, что он слышал прежде в посещённых им сёлах, и юноша отвернулся, не желая больше выслушивать того, что так наскучило в последнее время. Пахарь, поняв, что его вот-вот прогонят с глаз важного господина, завопил громче прежнего:
– Не губи, мил человек, оставь хотя бы корову, а взамен забирай дочь! Смотри, какая она у нас справная!
Его жена, окружённая стайкой малых детей, вытолкнула вперёд девочку постарше, совсем худую, в драном платке и выцветшем, не по росту коротком сарафане. Оглядев её, Натан рассмеялся.
– Какая же она справная? – сказал он, решив поторговаться, чем-то занимая время. – Даже две таких не окупят вконец отощавшей коровы!
– И не сумлевайся, боярин! – продолжал гнуть своё мужик. – Это она с виду такая заморышная, а так она у нас двужильная, за двоих здоровых баб работает! А что тощая – так то не беда! Её денёк другой откормить, так она такой ладной станет, что денег не токма что за корову, за четыре выручишь! Такой товар на любом рынке не задержится – в убытке не останешься!
– Эта худоба не то что до Тавриды – до Киева не дойдёт, какой мне с неё навар! – возразил Натан, прекрасно понимая, что в данном случае, как и со всеми юными девицами, продавец в накладе не останется.
Продолжая куражиться, он взглянул на опустившую голову девочку, на её теребящие подол руки, и вдруг рассмотрел вышивку, что шла по самому низу её простенького сарафана. Мелькнул знакомый узор, и юноша, вдруг изменившись в лице, подозвал девочку ближе. Та послушно приблизилась и замерла, не решаясь поднять взгляд. По склонённому лицу её полились слёзы, они частыми каплями оросили ручки, продолжавшие трепать подол, и Натан рассмотрел узор явственнее. На посеревшей, когда-то выбеленной материи знаки красных берегинь перемежались с разделёнными вчетверо синими ромбами с точками посредине, означавшими плодородное поле. Над каждым ромбом повёрнутые к берегиням курочки, а над всем этим, сливаясь в единую строку, нависали знаки огневицы. Не было нужды сверять этот узор с тем, что был вышит на хранящемся у него рушнике – они один в один повторяли друг друга! Сейчас Натан смотрел на девочку уже совсем другими глазами и даже нашёл определённое сходство между ней и его названной сестрой. Что-то ёкнуло в груди, и он без тени улыбки, совсем другим тоном произнёс:
– Хорошо! Беру взамен коровы!
Он готов был оставить её и так, вместе с той, настолько ценной для этой семьи коровой, но, глядя на родственников этой несчастной, понял, что наслаждаться свободой ей в любом случае недолго, что, оставшись без средств к существованию, её при первой возможности продадут заезжим купцам или кому-нибудь ещё, посулившему за неё ломаный грош! Отвлёкшись от мрачных мыслей, Натан заметил, как дружинник, оттолкнув прочь мужика, схватил за руку девочку, готовый отвести её к согнанным в кучу невольникам, и остановил его окриком:
– Постой, не туда! Она не на продажу, оставляю при себе!
При этих словах к нему подскочил всё тот же ожидавший рядом сборщик и зачастил:
– Хозяин предпочитает девочек? Зачем не сказал сразу! Вместо этой худобы подберём хоть две, да таких славных…
– Незачем! – перебил его Натан, внезапно покраснев. – Беру её в услужение, и только! Мне в Вырьеве дядя дом присмотрел, так что…
Он вдруг подумал, что совсем не обязан отчитываться перед этим ашкеназом, который к тому же находился в его подчинении, и несколько грубо крикнул приобретённой только что служанке:
– Чего медлишь? Забирайся в повозку!
Обратная дорога заняла весь оставшийся день. Пока они, втроём с Яковом, тряслись на ухабах, следуя впереди растянутой на вёрсты колонны, Натан отмалчивался, отвечая односложно на все реплики и вопросы своего помощника. Когда они, наконец, оставив полон и скот у городских стен под надёжной охраной, въехали с изъятым имуществом в Вырьев, на утомлённую заботами землю опустилась ночь. У городских ворот их встретил Соломон в обществе двух мужчин, довольно богатых годами, но ещё совсем не старых, по виду тоже евреев. Он обнялся с племянником и сказал с нескрываемой гордостью:
– Я знал, что ты справишься! Неделю принимал плоды трудов твоих в Киеве, и вот теперь поспешил сюда, торопясь встретить тебя с последним оброком.
– Я тоже рад тебя видеть, дядя, но не стану скрывать: тяжело дались мне эти успехи!
Соломон внимательно посмотрел в глаза Натана и ласково похлопал его по щеке:
– Всё понимаю, мой мальчик! – сказал он. – Но так уж устроен мир: чтобы чего-то достичь, нужно с чем-то расстаться. И неважно, с чем: золотой монетой, затраченными усилиями или пустой иллюзией – только так мы достигаем успеха! Но хватит философии – обозом с деньгами и прочим добром займутся вот эти достойные мужи, а мы с тобой едем в терем, что я купил для тебя у одного гойского купчины. Как только я приметил этот дом, его дела покатились под гору, и он был счастлив уступить его даже за ту жалкую сумму, что предложил ему я!
– Я теперь не один, дядя! – заявил Натан и подозвал приобретённую в селе девочку.
Та подошла, и Соломон, оглядев её внимательно, спросил:
– Как твоё имя?
– Анфиса! – сказала та и поклонилась в пояс.
– Сколько тебе, Анфиса?
– Скоро шестнадцать, – отвечала девушка, несколько удивив обоих.
– Надо же, а я принял тебя за ребёнка! – сказал Соломон, переглянувшись с Натаном. – Должно быть, из-за темноты.
– Совсем нет, дяденька! – заверила та. – И белым днём мне дают меньше. Это из-за моей худобы и малого роста, а между тем я уже совсем взрослая и по хозяйству управляюсь не хуже любой бабы! Умею и готовить, и в доме прибраться, и ткать, и…
– Достаточно и того! – заявил мужчина, не желая больше выслушивать девичью трескотню.
Затем он повернулся к племяннику и одобрительно заметил:
– Молодец, правильно поступил! Я ведь всю прежнюю прислугу из дома выгнал – нечего путаться под ногами тем, кто служил чужим господам. Так что на первых порах эта пигалица тебе как нельзя кстати, а там и других слуг наберёшь!
Он ещё раз взглянул на Анфису и довольно улыбнулся. «Эта сгодится не только по хозяйству! – подумал он. – Тем лучше: чем раньше племянник познает женщину, пусть и гойскую, тем быстрее выбросит из головы Рахиль!» Две повозки двинулись в глубь города по освещаемым одной лишь луной улицам и вскоре остановились у ворот забора, за которыми возвышался терем, в ночной мгле ничем не отличавшийся от других соседних. Их, с зажжённой свечой в руках, встретил соломонов слуга и сразу провёл на второй этаж, прямо к располагавшимся спальным покоям.
– Определи, где переночевать служанке, – приказал ему Соломон, кивнув в сторону девушки. – Да перенеси наши вещи и смотри не оставь что-нибудь в темноте!
Поздним утром, когда солнечные лучи вошли в полную силу, Натана разбудил дядя.
– Вставай! – сказал он, сильно тряся его за плечо. – Мне скоро уезжать, но хотелось бы с тобой переговорить перед отъездом. Кстати, твоя Анфиса уже управилась на кухне, мой слуга доложил, что завтрак готов!
Юноша потянулся, сел на кровати и осмотрелся. Соломон уже вышел, и взору открылась просторная опочивальня с широким, с расписной рамой окном и непривычно высоким потолком. Рядом с кроватью расположился столик с небольшим зеркальцем на нём и прибором для письма, у стены напротив – два окованных по углам сундука и совсем небольшой на их фоне его дорожный, с личными вещами.
Натан выглянул в окно и снова приятно удивился. Со второго этажа открылся примечательный вид на городскую площадь. В отсутствие базарного дня она почти пустовала – лишь немногие из разодетых в богатые одежды горожан праздно шатались по ней. Иногда появлялись торопливо шагающие ремесленники, всякого рода слуги и Бог весть кто, но они быстро исчезали, скоро пересекая небольшое пространство, свободное от построек. Всю площадь обступали добротные, в два, а то и три этажа узорчатые терема, тут и там виднелись купеческие лавки с пристроенными к ним складами, а над всем этим, обильно освещая небо и землю, зависло яркое летнее солнце. В дверь постучали, и в покои с тазиком и кувшином в руках вошла Анфиса. Её появление было столь неожиданным, что Натан, застигнутый в одном лишь исподнем, застыдился. Он всегда стеснялся своего отнюдь не богатырского сложения и сейчас, будучи полуголым, интуитивно прикрылся руками, на что девушка хмыкнула, пряча улыбку, и звонко произнесла:
– Меня слуга твоего дяди послал! Пора умываться и к столу, я его уже накрыла!
Юноша, всё ещё стесняясь, наскоро умылся, облачился в одежду и вышел, с интересом оглядываясь вокруг. В столовой его уже ждал Соломон. Он сидел за столом, не притрагиваясь к расставленным перед ним кубку и наполненным мискам. Увидев Натана, дядя указал на пустующее место во главе стола и коротко бросил:
– Садись!
Натан сел и снова окинул взором роскошную светлицу.
– Не знаю, какими словами выразить мою благодарность тебе, дядя! – воскликнул он, не в силах сдержать восхищения.
– Пустое! – усмехнулся тот и обернулся к своему слуге, ожидающему рядом, неподалёку от топчущейся на месте Анфисы.
– А ты не торчи здесь зря, поспеши покушать на кухне и запрягай экипаж – после завтрака выезжаем!
– Куда ты торопишься, дядя? – спросил Натан, не ожидая от того столь скорого убытия. – Побудь со мной и отдохни, мне так много есть что рассказать тебе!
– Надо спешить! – сказал Соломон потускневшим голосом, вдруг обнаруживая накопившуюся усталость. – Чтобы преуспеть в чём-то, надо постоянно действовать, а прожигать время, теша брюхо, – удел гоев, но не нас! Ты хорошо поработал, племянник, и, разумеется, это далеко не последнее дело, которое я на тебя возложу, но об этом после.
Он отпил из кубка, взял ложку и склонился над миской, занявшись едой, и юноша последовал его примеру. Через какое-то время, уже достаточно насытившись, они поднялись из-за стола и вышли в небольшой, но уютный дворик с двумя яблоньками и грушей, под которой устроена была небольшая скамейка. Оба неторопливо пересекли пустое пространство и опустились на неё, наслаждаясь покоем, и наконец Соломон, вздохнув, нарушил молчание:
– Вижу, как ты устал, мой дорогой племянник, – сказал он. – Нелегко пришлось тебе в этой поездке?
Соломон ещё со вчерашней встречи заметил, что Натана гнетёт что-то, и сейчас задал вопрос, заранее догадываясь, какой ответ прозвучит из его уст.
– Нет, эта поездка совсем не стоила мне труда, но… – задумчиво начал юноша и вдруг продолжил уже совсем другим, зазвеневшим невысказанной болью голосом: – Но знаешь, дядя, разве это справедливо, когда людей лишают всего нажитого из-за того только, чтобы вернуть тех, кто, призванный защищать их, не смог защитить даже себя? Когда лишают свободы всех, у кого не нашлось нужной суммы или состояния, когда людей продают, словно скот, и глумятся над ними, не боясь гнева людского и Божьего?
– Какое же ты ещё дитя! – усмехнулся дядя и, слегка призадумавшись, вновь заговорил: – Я много раз объяснял тебе, что никакой гой не стоит переживаний человека. Ты скорбишь, что с этими недоумками пришлось обращаться, словно со скотом? Но они и есть скот, и не более того!
Натан опустил недовольный взгляд, и дядя понял, что не пришло ещё время настаивать на том, что так очевидно было для него самого. Он приобнял племянника и с лаской в голосе пожурил:
– Эх ты, горе от собственного ума! Поменьше тебе нужно задумываться о всякой глупости, и жизнь будет проще и успешнее!
Соломон поднялся и прошёлся вдоль скамьи, подбирая нужные слова. Наконец он снова повернулся к племяннику, и тот встал с места, не находя возможным сидеть, когда к нему обращается дядя.
– Да сиди ты! – воскликнул Соломон.
Он положил свои тяжёлые, крепкие руки на плечи Натана и, заставив того опуститься на скамейку, сам сел рядом.
– Вот ты всё переживаешь о справедливости. Ну давай рассмотрим эту проблему с точки зрения самих гоев! Ты ведь помнишь, с тобой, кроме евреев, собирали оброк бирючи и гриди – младшие дружинники князя! Разве кто-то из них печалился, верша своё дело? Ручаюсь, ни один из них и не подумал отказываться от возложенного, напротив, усердствовал в заботах, ввергающих его же сородичей в нищету и рабство! Не задумывался, почему? Да всё из той же справедливости! А как иначе? Ростовщик живёт умом и риском: он может потерять, когда заёмщик возжелает не возвращать своего долга, может потерять при бунте, когда чернь грабит его в первую очередь, и при обычном разбое. Он всегда изворачивается, вынужденный просчитывать риски, и ломает голову, как вернуть отданное в долг, наказав того же зарвавшегося должника! Купец рискует, вкладываясь в товар, и когда бредёт с караваном, преодолевая зыбучие печки, дремучие леса, бурные реки и полное опасностей море! Те, кто мнят себя сильными мира сего, правят, не зная, когда и как наступит их последний час: полягут ли в бою, сгинут от ножа в своих же покоях или сдохнут в конвульсиях, отравленные на пиру! И все они щедро осыпают монетой воинов – тех, кто, рискуя своей жизнью, оберегает от большинства напастей. Но разве ремесленник или пахарь меньше них нуждаются в защите? Разве, кладя в бою жизни врагов и свои, не их в первую очередь обороняет дружина? А что же чернь? Она, пребывая в спокойствии, копя своё состояние и жир в брюхе, только и думает, как прижать из того, что предназначено другим! Не удивительно, что её периодически встряхивают, беря за самое горло, действуя с жестокостью, но иначе не выбить из них того, что причитается по праву! И не думай, что только мы виной всех их несчастий. Те же светлые князья дерут со своего народа в три шкуры так, что на их фоне бледнеют все те деяния, что сотворили мы, возвращая причитающееся нам! Посмотри, какой поток рабов устремляется с Руси, как только реки освобождаются ото льда! Ведь всё это – славяне, продаваемые прежде всего славянами! Неважно: за долги взяты эти люди или в бою, во время разорения соседнего княжества! Славяне сами с превеликим удовольствием полонят и продают друг друга, наживаясь при любой подвернувшейся возможности, так зачем тебе скорбеть о том, что совсем не печалит их самих! Скажу больше: князьям даже выгодно, когда их подданные, не жируя, испытывают лишения, когда видят, как уводят в колодках тех, кто совсем недавно проживал рядом! Таким народом легче управлять! Только на страхе и нищете черни держится благополучие и крепость мощных государств!
– Страшные слова ты говоришь, дядя! – произнёс Натан задумчиво. – Но скажи: те, кто правит нашим народом, тоже используют эти правила?
– Зачем? – возразил Соломон. – Нет нужды приводить в чувство тех, кто и так, будучи разбросан по миру, то и дело притесняем и гоним гоями! Нет лучшего довода к смирению перед учителями, чем проживание во враждебной среде!
– Но ведь когда-то у нас была своя земля, своё государство и цари!
– Это было давно, мой мальчик! Ещё при существовании Израиля и Иудеи! Пару раз, когда бедняки в недовольстве своём близки были к бунту, призывались вражеские войска, которые…
Соломон оборвал фразу, решив, что и так слишком много сказал сегодня, и поспешил перевести разговор:
– Пора в путь! – заявил он. – Меня заждались дела в степи: пришло время устроить побег вырьевского князя. Полагаю, что склонить его к этой глупости не составит труда, гораздо сложнее подобраться к окружению хана, обезвредив тех, кто приставлен для присмотра за Милославом. Многое ещё предстоит сделать, но вернёмся к твоим обязанностям. Тебе надлежит немедля взять под контроль продажу изъятого оброка со всем скотом и гоями. Стараниями твоего дяди большая часть его уже превращена в звонкую монету, но едва ли не четверть скопилась в Киеве, и малые остатки всё ещё на пути к нему. Один из сундуков в твоей спальной набит деньгами – распорядись ими разумно, не тратясь на лишнее. На обустройство в доме – день. Завтра поутру отправляйся в Киев и держи руку на поступлении денег за товар – эти хазары только и ищут, как урвать лишних денег, украдкой набив мошну!
– Ты об ашкеназах? – уточнил Натан, при словах «Киев» и «хазары» сразу вспомнив о Рахиль.
Соломон с полувзгляда прочёл в глазах племянника его мысли, но читать нотации не счёл нужным. Он лишь потрепал его кудри и, вздохнув, произнёс:
– Как мало тебе ещё пришлось видеть, мой мальчик! Но ничего, пройдёт лето, осень и зима, быть может, ещё год, и весной, справив здесь насущные дела, мы отправимся с тобой в самый богатый и красивый город Венецию, туда, где в не самом бедном квартале ждёт меня купленный мной дом, и одна…
Соломон помолчал, окунаясь в приятные воспоминания и мечты, но вскоре продолжил:
– Я уже приобрёл немалое состояние, которого достаточно, чтобы на той же улице купить роскошное жилище тебе, но поверь слову своего родного дяди – к тому времени ты и сам будешь в состоянии купить или построить его! По крайней мере, об этом я позабочусь! А какие там дамы! И многие – из наидостойнейших семей – тех, что вершат судьбы всего мира! Я обязательно введу тебя в это общество, и, быть может, ты, со своим юным очарованием, преуспеешь даже больше, чем твой дядя! Вдруг завладеешь сердцем той, что…
Натан давно понял, к чему клонит его дядя, но ни за что на свете он не собирался менять свою Рахиль на кого-то ещё, пусть даже и самого что ни на есть богатейшего и знатнейшего рода! Стремясь сменить тему, он перебил, задав первый же пришедший в голову вопрос:
– Но хватит ли тебе собранного золота, чтобы выкупить всех пленённых в степи воинов? Не благоразумнее ли будет повременить, дождавшись окончательной продажи оброка?
Слушая рассуждения юноши, Соломон раскатисто рассмеялся и воскликнул:
– Что ты, с какой стати нам тратить добытые деньги, усиливая князей! Я не намерен вызволять никого из этих гоев, кроме нужного нам Милослава. Вырву его из объятий Тугоркана и, заставив взять ссуду под большой процент, окончательно повяжу этого князька по рукам, полностью подмяв под себя.
– Но возьмёт ли он её на таких условиях? – усомнился Натан. – И стоит ли этот глупец наших усилий?
– Куда ему деваться с разорённой вотчиной! – усмехнулся Соломон. – А что глупец, так это к лучшему – такими легче управлять! Создадим ему восхваляющую молву, сделаем былинным героем, и когда тот восстановит дружину, пошлём на препятствующих нам князей, скажем, Олега черниговского. Слишком много стал позволять себе этот Гориславич!
– Гориславич? – переспросил Натан. – Странное отчество, никогда не приходилось слышать прежде.
– Это прозвище, данное ему в народе, только и всего! – заверил Соломон, презрительно усмехаясь.
– Чем же этот князь так пришёлся ему по душе?
– Чем можно достичь уважения гоя? Только битьём еврея! Когда его двоюродный брат из рода Мономаховичей – Владимир, вкупе с Великим князем Святополком, в споре за наследную вотчину прогнали его в Тмутаракань, он, при поддержке правившего там родного брата, долго сражался, не оставляя попыток вернуть Черниговщину. И, к слову сказать, не зря! Весьма богата и плодородна эта земля: цветёт сочными травами, наполнена множеством рек и озёр, леса и перелески кишат зверьём и птицей, а обширные пастбища едва просматриваются из-за тучных стад! Но главное – это чернозём, что даёт такие урожаи, какие и не снились не то что в Европе, но и в других княжествах самой Руси! Много народов проживает на ней, процветая: поляне, радимичи с вятичами, даже осевшие после разгрома Хазарии иудеи, коих мы ныне зовём ашкеназами, но больше всего северян, что живут здесь издревле, имея немалое влияние ещё при каганате. Раньше их звали савирами или сабирами, и народ этот, сохранив воинственность своих предков, до сих пор силён и отважен, добывая славу себе и тем рюриковичам, кои властвуют над ними. Так уж случилось, что этим гоям пришёлся по нраву Олег со своей гордостью и честью. На протяжении многих лет он бился, терпя неудачи и снова выходя на бой, не оставляя попыток вернуть отобранный у него отчий удел в Чернигове. Когда же наши, сговорившись с враждебными ему ханами, организовали его пленение по пути из Тмутаракани, он был отослан в неволю к константинопольскому императору. Там бы и сгинул, отравленный или задушенный во сне, но, на нашу беду, к власти пришёл этот инициативный умник – Алексей Комнин. Новый базилевс приблизил к себе гонимого его предшественником пленника и, выдав за него девушку из знатнейшего греческого рода, отпустил на Родину. Надо полагать, отпустил не с пустыми руками, и совсем не в гордом одиночестве. Имея такого могущественного союзника, Олег возвратился в Тмутаракань и учинил такой погром тамошним евреям, что наши ростовщики и по сю пору не осмеливаются обосновываться там надолго. С тех пор и величают гои этого князя, сравнивая того с горящей славой, ну да эта похвала – вопрос времени. Как учит старуха история, недолговечна благодарность простолюдинов, а если приложить старания, вкладывая в нужных тебе летописцев, то вполне можно быть уверенным, что до потомков дойдёт уже совершенно другая слава.
– Кажется, я что-то слышал о нём! – сказал Натан. – Не тот ли это князь, что не выдал Великому князю гостившего у него мальчика?
– Поверь, с его-то родословной и влиянием это не составило большого риска! – заверил Соломон, зло усмехаясь. – Можно перечить власть имущим, когда в твоих руках второе по могуществу княжество, а сам ты – один из немногих претендентов на великокняжеский престол!
– Но скажи, дядя, тебе ведь самому должна быть по душе его верность слову и отвага! Разве можно не признавать за ним качеств, свидетельствующих о том, что он изрядно выдаётся среди прочих князей, и выдаётся в лучшую сторону!
– Мне по душе выдающиеся люди из моего, родного по крови народа! – чеканя каждое слово, размеренно произнёс дядя. – Все прочие – лишь угроза тем целям, что выдвинули наши мудрецы!
– Так что же, делать ставку на Святополка и Владимира? – с некоторым разочарованием, уточнил юноша.
– Не на них, но их окружение! – пояснил Соломон. – Ты думаешь, что именно Святополк настоял на убийстве послов? Как бы не так: самое большее, на что он мог пойти, – это заточить их в темнице, как поступил он годами раньше в Киеве, да и то под давлением старших бояр во главе с близким нам Яном Вышатичем. Воевода Славята – представитель тех самых, влияющих на Великого князя бояр, и пришлось приложить некоторые усилия к тому, чтобы сорвать почти готовый союз Владимира с половцами! Немало средств и внимания приходится уделять этим падким до корысти гоям. Куда проще было бы владеть всеми этими князьями да королями, как в старину предки ашкеназов владели ручными каганами всемогущей Хазарии! Или хотя бы влиять на них так, как сейчас влияет ростовщическая знать на венецианских доджей! Слишком много власти в руках этих князей, королей и базилевсов, слишком преданна им чернь, свято чтящая преимущество крови!
