Николай Лединский
Амулет. Книга 4

Не кради

(Библия, Исход, глава 20, стих 15).

Глава первая. Григорий

Операция по «эвакуации» моих близких была благополучно завершена. Я перевёз всё семейство, включая кошку Майку, в казенную загородную резиденцию, которая принадлежала конторе Седого, и была любезно предоставлена в наше распоряжение.

Было видно, что это очень серьёзная контора: территория особняка по периметру охранялась бравыми молодцами в штатском. Я с лёгким сердцем оставил здесь свои «тылы», зная, что они будут в полной безопасности, и стал заниматься своими делами.

Прежде всего, мне предстояло упаковать вещи для очередной загранпоездки. Был уже довольно поздний вечер, поэтому я, не мешкая, отправился на квартиру моей матери, куда они были перевезены, чтобы на следующий день заняться ими.

Уже стоя перед входной дверью, я вдруг почувствовал тревогу. Я прислушался к себе и понял, что в квартире есть кто-то чужой.

Я аккуратно несколько раз подёргал ручку двери – она была заперта. Тогда я открыл дверь ключом и вошёл. Тревога усилилась. Внутри точно кто-то был. Я понимал, что человек, тайком пришедший в столь поздний час в чужую квартиру, ждал меня с явно недобрыми намерениями.

Что ему нужно? Это предстояло мне выяснить. Непонятно откуда взявшимся у меня пружинистым шагом я влетел в комнату и резко включил свет, надеясь застать противника врасплох.

Интуиция меня не подвела. У окна на диване сидел и погано улыбался мне не кто иной, как Аристарх Иванович. Увидев меня, он потянулся, как после сна, и нарочито лениво и расслабленно произнёс:

– А-а, добрый вечер, Григорий Александрович! Что-то долгенько вас не было, заждался я вас совсем. Уж было и спать тут собрался…

Этот его сладковато-приторный тон совсем не вязался с моим настроением. Можно подумать, будто я пригласил этого типа к себе в гости и неучтиво опоздал, а не он воровским путём проник ночью в чужую квартиру, а теперь сидит тут и ещё юродствует…

Я хотел было резко оборвать его, но подавил своё раздражение и сдержался. Я решил, что это только усложнит и отодвинет наше объяснение. Ведь он наверняка пришёл с чем-то серьёзным… Интересно…

Поэтому я улыбнулся ему так, что чуть скулы не треснули. И с невероятным тошнотворным дружелюбием, в тон ему, лилейно протянул:

– Ах, Аристарх Иванович! Добрый вечер! Что ж вы так поздно? – словно мы с ним давным-давно договаривались об этой «вечеринке».

– Да вот всё дела, дела… Аки пчела… Только вот сейчас и выкроил часок, чтоб свидеться, – наша беседа ходила кругами по поверхности, не затрагивая пока чего-то главного, напряжённо висевшего в воздухе.

– Так, может, чайку для начала? – гостеприимно спросил я.

– Можно и чайку, – покладисто согласился Аристарх Иванович.

Для того, чтобы идти на кухню, я должен был повернуться к нему спиной, а я очень не хотел этого делать. Но, мгновение подумав, я рассудил, что если бы он хотел меня убить, то такая возможность у него уже была, и он ею не воспользовался. Значит, ему действительно что-то нужно от меня. Что ж, посмотрим… А заодно и посмотрим, не привёл ли он с собой дружков…

Я, не торопясь, направился к кухне, по пути незаметно прощупывая глазами всё вокруг. Всё было «чисто». Аристарх Иванович был один. И я спокойно занялся чаем.

Я не помню, когда последний раз мне самому приходилось заваривать чай, и, честно говоря, уже забыл, как это делается и что для этого надо. Я твёрдо помнил только, что у матери всегда было два комплекта чашек – один для ежедневного пользования, а другой, нарядный, с синей кобальтовой сеточкой, – для гостей.

Машинально я полез за кобальтовыми чашками, но остановился. «Тоже мне, гость дорогой… Перебьётся», – я сплюнул в мусорное ведро и поставил кобальтовую чашку назад. А вместо неё вынул старую, щербатую, но опять остановился.

«Идиот! Что и кому я доказываю этим?» – раздраженно одёрнул я себя. И, решив не мелочиться в подобных вещах, засунул щербатую инвалидку обратно и снова достал парадные синие чашки.

Моя матушка очень трепетно относилась к чайной церемонии. Она любила хороший чай, но не просто какой-то индийский, цейлонский или обыкновенный «Брук-Бонд», а обязательно с различными ароматическими добавками – травками-муравками, лепестками цветов, сушёными ягодами и с чёрт-те чем. Поэтому, увидев на кухонной полке вместо обычных пачек с чаем банки с каким-то травяным мусором, я заварил его и подумал, что если матушка это пьёт и ей нравится, то и гость мой тоже не отравится, а если такое вдруг и случится – не велика беда!

Наполнив чашки каким-то непонятным, но довольно душистым свежезаваренным настоем, я понёс их в комнату.

– Это чай? – недоверчиво покосился на чашку Аристарх Иванович.

– Это травяной чай, – невозмутимо пояснил я и с напускным удовольствием отхлебнул из своей чашки. – Моя матушка очень уважает подобные напитки, да и я тоже. Очень полезно для здоровья, – рекламировал я эту мутную бурду с плавающей соломой.

Но несмотря на мою заботу о его здоровье, Аристарх Иванович занервничал. Как раз чай-то и вызвал у него явные опасения за свой желудок.

– Вы не против, если мы чашками поменяемся? – сказал он, поёрзав на стуле.

Я расхохотался.

– Ну, прямо средневековье какое-то! «Отведай ты из моего кубка!» – вспомнил я фразу из какого-то древнего романа. – Да не смешите меня, ей-богу, – я поменял наши чашки местами и продолжил: – В отличие от вас, я не собираюсь никого травить. Яда у меня нет, да и труп, опять же, куда девать… Расчленять? Крови много… – деловито рассуждал я, прихлёбывая чай.

Моему гостю эта тема разговора не понравилась, и он поспешил перейти, наконец, к главному.

– Григорий Александрович! Вы, полагаю, уже поняли, что я появился здесь не за тем, чтобы наслаждаться этим, простите, пойлом, хотя… – он брезгливо отхлебнул из чашки, – аромат здесь всё-таки какой-то присутствует.

Он аккуратно поставил чашку на место, вытер губы чистым платком и, вонзив в меня маленькие острые глазки, произнёс:

– У меня есть к вам одно крайне важное и срочное дело, которое я надеялся обсудить здесь. Итак, я задам лишь один вопрос, и вы сразу поймете, зачем я к вам пришел… – Аристарх Иванович сделал глубокомысленную паузу, подчеркивая важность момента. – Как мог я догадаться, что сегодня вы придете именно сюда, на квартиру вашей матери?

Несмотря на то, что слова эти Аристарх Иванович произносил жестко, старательно отделяя одно от другого, у него было лицо довольного купидона.

«А действительно, как он догадался, что я буду именно здесь?» – подумал я. Я нечаянно взглянул на себя в зеркало напротив и увидел свое растерянное лицо.

– Во-о-от! – поднял толстый пальчик Аристарх. – Вы не знаете! – почти радостно констатировал он. – Вы не знаете, – повторил Аристарх Иванович. – А вот у нас есть приборы, которые могут зарегистрировать передвижения любого интересующего нас человека по его излучению. Дело в том, что каждая душа, появляясь в нашем мире, имеет своё земное предназначение и в зависимости от него окрашена в свой индивидуальный цвет. Имеет свою спектральную волну. Это не биополе, излучаемое телом, и не аура, отражающая эмоции. Это исключительно субстанциональная, духовная энергия. В древности её называли тенью человека. А сейчас люди практически ничего не знают о ней. Даже не все брахманы видят тени, но, безусловно, они верят в них и потому пытаются хотя бы приблизительно определить, к чему призван в этом мире тот или иной новорожденный. А вот у нас, – Аристарх Иванович многозначительно посмотрел на меня, – у нас есть аппарат для фиксации духовных полей. Мы их называем микролептонными, и стоим на пороге того, чтобы через влияние на них влиять на поведение людей. Теоретически это вполне возможно, – всё больше увлекался мой гость, – поскольку для микролептонов абсолютно проницаема любая материя, а сами они мгновенно распространяются на огромные расстояния, тысячи километров, без затухания первоначального сигнала. Для решения этой задачи нам требуется всего ничего: достать одну мудрёную древнюю штуковину… Но сейчас речь пока о другом, – притормозил он себя, – как мы отследили вас? А вот как. Вы, Григорий Александрович, находясь в моем офисе, оставили там определенного рода тень, и мы, подобрав соответствующую спектральную волну, можем теперь фиксировать ваши пути.

Его теоретическая подкованность и осведомлённость в сакральных вещах меня поразили, но я постарался не подать виду.

– Да бросьте вы! – деланно возмутился я. – Небось, датчик ко мне прицепили – вот и вся недолга. Воспользовались моим бессознательным состоянием (тоже результат ваших «научных» действий!) и пришпандорили свой датчик. Либо к моему ботинку, либо к бумажнику, либо к лацкану пиджака… – перечисляя, я внимательно оглядывал себя и свои вещи, но ничего обнаружить не смог. – Или вживили в меня электрод! У меня, кстати, рука чешется, – язвительно закончил я.

Пока я кипятился, лицо Аристарха Ивановича менялось с дружелюбного на удивленное и, наконец, стало напоминать личико обиженного ребенка. Он даже нижнюю губку надул. Казалось, он скажет сейчас: «Ну, я с вами не играю! Так совсем неинтересно. Вы мне не верите…».

– Вы мне не верите… – произнёс Аристарх Иванович. – Тем не менее, я хочу вам сказать: у нас есть прекрасная возможность определять, где вы находитесь, и не упускать вас из виду. По-моему, сегодня мы это доказали! – добавил он, не удержавшись.

Похоже, мы добрались до ключевого момента нашего диалога. Я выдержал долгую паузу и в полной тишине произнес:

– А зачем я вам так нужен?

Аристарх Иванович поднялся с маминого кресла и отошел к книжным стеллажам. Он машинально взял в руки первый попавшийся том – им оказалась «История Древней Греции» С. Лурье – и заговорил, стоя ко мне спиной.

– Ну, если говорить честно, как личность вы меня совершенно не интересуете: рефлексирующий интеллигент! – он громко захлопнул томик Лурье. – Что мне надо от вас, так это получить то, чем вы обладаете, и только тогда я смогу от вас отстать. Хотя, – протянул задумчиво Аристарх Иванович, проводя пальцем по корешкам «Римского права» и маминого медицинского справочника, – почему, собственно говоря, вы так чураетесь нашего сотрудничества? Выгода для вас вполне очевидная: вы могли бы зарабатывать хорошие деньги, сотрудничая с нами, так сказать, на благо общества.

При этих словах мы оба усмехнулись.

Слушая своего собеседника, я из дальнего угла гостиной внимательно присматривался к нему и, наконец, осознал: как и при первой встрече с этим человеком, над его головой не было никаких эмоциональных всплесков, никакой ауры.

«Но разве такое бывает?» – подумал я, и, казалось, без всякой связи с его предложением спросил:

– Аристарх Иванович, почему, когда я общаюсь с вами, у меня создается впечатление, что я имею дело не с живым человеком, а … – я посмотрел в сторону, – вот с этой кушеткой или стулом? От вас не исходит никаких эмоций.

Аристарх Иванович ухмыльнулся – на губах его зазмеилась улыбка, я бы даже сказал, демоническая улыбка. Он медленно подошел ко мне.

– А вы считаете, что эмоции являются чем-то необходимым и, вообще, позитивным? Почему, собственно? Заметьте, весь мир, – он внимательно поглядел на меня в упор, – весь мир разделен на две части: одна проявляет какие-то эмоции, а другая, напротив, никаких эмоций не проявляет, – голос Аристарха зазвучал глуше.

– Что вы хотите этим сказать? – уточняя эту весьма любопытную сентенцию, я тоже понизил голос. – Вы имеете в виду Бога и дьявола?

– Ну, может быть, Бога и дьявола.

– А почему вы считаете, что Бог проявляет эмоции, а дьявол нет? – мне стал любопытен этот странный человечек.

– Я этого не говорил. Это утверждаете вы в своем вопросе, Григорий Александрович. Как и многие, вы приписываете дьяволу то, что по праву принадлежит Богу. Вы перепутали добро и зло. Именно добру, считаете вы, свойственны всякие эмоции. Во всяком случае, вы уверены, что восприятие мира с эмоциональной точки зрения происходит по Божьему благословению. Хотите пример?

Заинтригованный его нестандартным рассуждением, я, разумеется, согласился.

– Вот, допустим, – важно продолжал польщенный моим вниманием Аристарх Иванович, – вы, старый, больной, несчастный, сидите на дороге и просите милостыню. Мимо проходят два человека. Один накидывается на вас, жутко материт, орет, что вы бездельник, сами во всем виноваты, и тому подобное, но, пусть в сердцах, все-таки кинет копеечку! А другой словно и не замечает вас, невозмутимо проходит, как неживой. Кто из них от Бога? Тот, который обругал и оскорбил вас, но дал денег, или тот, который ничего не сказал и ничего не дал?

Я задумался: и какого ответа ждал от меня этот странный человек?

– От Бога – принимать участие в чужих судьбах, – ответил я так, как чувствовал.

– Вот-вот, – ухмыльнулся Аристарх Иванович, словно заведомо знал, какой вариант я выберу. – Он вас обругал, то есть каким-то образом отреагировал на ваше существование, вы вызвали у него, пусть своеобразные, эмоции, к тому же он подкрепил вас денежной подачкой, и поэтому он, в ваших глазах, поступил по-божески. А другой прохожий для вас страшен, поскольку он не проявил к вам эмоционального участия. И на этом основании вы приписываете ему дьяволизм! По-вашему, отсутствие эмоций – это уже зло, то, что от дьявола. А Бог, с вашей точки зрения, – это нечто добренькое, как ваши родители, нечто эмоциональное и, вследствие этого, всепрощающее. А не кажется ли вам, что в вашем субъективном сознании эти два понятия сместились и перевернулись? Тот, кто гладит вас по шерстке и прощает все грехи, – дьявол, абсолютное зло, увлекающее вас в полную нигиляцию…

– Аннигиляцию, – автоматически поправил я. – Слова «нигиляция» в словаре нет.

Аристарх Иванович не успел собраться с мыслями, чтобы сознательно отреагировать, и потому, ограничившись лишь недоуменно поднятой бровью, запальчиво продолжал:

– А тот, кто бесстрастно идет вперед, руководствуясь одним только интеллектом, он – Бог, проявление как раз того разумного начала, к которому вы вопиете в своих молитвах.

Он косо посмотрел на маленькую мамину иконку, пристроенную между книг: Спаситель сурово гвоздил его взглядом. Аристарх передернул плечами и отвернулся.

– А вы, – прервал я вдруг наступившую тишину, – вы сами кем себя считаете: сторонником Бога или дьявола?

Та же демоническая улыбка-змейка мелькнула на губах Аристарха Ивановича, и я услышал ехидный ответ:

– Неважно, кем себя считаю я. Главное, кем считаете меня вы, мил человек. Вы, очевидно, считаете, что я воплощение сатаны. Должен вам сказать, что вы глубоко ошибаетесь.

Внезапно мой ночной гость свернул разговор.

– По большому счету, Григорий Александрович, мне все равно, Богом или чертом я вам кажусь. Я хочу получить ваш амулет.

«Ого! – воскликнул я про себя. – Вот так, в лоб!»

– Это невозможно!

Я сказал чистую правду, но человек, возомнивший себя всемогущим, не стал выяснять причину моего отказа. Он вдруг резко полез в карман пиджака.

– Что там у вас, пистолет? – трухнул я.

– Да бросьте, какой пистолет, – вздохнул Аристарх Иванович и вынул большой белый платок. – Матушка ваша ерунду какую-то мешает в чай. Жарко мне что-то. И тошно…

– Да, – пригляделся я к нему и зажег бра на стене, – ваше лицо покрылось какими-то красными пятнами.

Лоб моего гостя пошел волдырями, а на щеках расплылись очертания материков.

– Да у вас аллергия! – воскликнул я.

Аристарх злобно взглянул на меня.

– Хватит мне зубы заговаривать! Вы отдадите талисман по-хорошему или нет?

– Да почему я должен вам его отдавать? – удивился я совершенно искренне. – Я вовсе не собирался его кому-либо отдавать.

– Ну, ладно, – уже совсем враждебно процедил он, – не хотите по-хорошему, придется по-плохому.

В этот раз в его руке, действительно, появился маленький черный пистолет. Он направил дуло на меня и уже хотел взвести курок, как вдруг жутко закашлялся. Несмотря на холодок, поползший по моей спине, мне стало смешно.

– Черт, – сипел человек с пистолетиком, – я просто задыхаюсь!..

«Ну, мамочка, молодец, выручила», – благодарил я про себя свою маму.

– Может, пистолетик подержать? – ласково произнес я, вынимая из рук противника оружие.

Аристарх меня уже не замечал. Он хватал ртом воздух и жутко кашлял. Лицо его прямо на глазах стало разбухать.

– Что там у вас было, в чае? – прохрипел он.

– Да кто его знает, травки какие-то, – забеспокоился я: «А что, если он умрет? Меня ведь обвинят в отравлении».

Становилось не смешно.

– Мне совсем худо. Вызывайте «скорую»! – мой ночной гость потянулся к окну, чтобы вдохнуть свежего воздуха.

– Как «скорую», Аристарх Иванович? – усомнился я. – У нас ведь конфиденциальная встреча.

– А куда вы мой труп денете?! – в последней надежде прохрипел Аристарх, падая на ковер.

Пришлось вызывать «скорую». Врачей, как всегда, едва дождались. К моменту их приезда мой гость тюфяком лежал на кушетке, куда я его перетащил, и уже даже не говорил. Из киношного гангстера он превратился в бессильного старичка. Однако давать ему супрастин я совершенно не собирался. «Пусть помается, – думал я, – пусть прочувствует, что всякое действие рождает противодействие. А мамочка-то моя меня спасла».

Врач «скорой» посмотрел на покрытого крапивницей Аристарха и деловито спросил:

– На что это он так среагировал? Отек Квинке, между прочим.

– Кто его знает, – пожал я плечами. – Вместе пили чай с травами.

– И что туда входило?

– Ума не приложу! Ничего необычного, – индифферентно отвечал я.

Врач и сопровождавший его фельдшер, приняв первые необходимые меры, подхватили моего ненужного гостя и умчались в ночь.

Я пошел на кухню, где еще некоторое время размышлял о случившемся. «Бывают в жизни происшествия, которые нельзя объяснить никоим образом, – думал я, потягивая душистый мамин чай, – ни реальными законами, ни здравым смыслом. Почему, например, каждый год на Пасху в храме Господнем на первосвященников нисходит небесный огонь?.. Никто не знает, хотя ученые не раз пытались изучать этот феномен. Также нет никакого научного объяснения «поведению» крови святого Иенуария, хранящейся в церкви Неаполя, – почему она два раза в год, вопреки абсолютно всем законам химии и физики, начинает кипеть? Да-а, есть вещи необъяснимые, мистические…»

Я приподнял крышечку заварника, вдохнул теплый аромат трав, встал и подошел к окну. В доме напротив все уже спали. Я представил, как сейчас где-то по городу несется карета «скорой помощи», время от времени тревожа ночь сиреной, а в ней мотается беспомощный охотник за моим амулетом.

«Почему Аристарху стало так худо от трав, которые я пью без малейшего вреда для себя? Что вызвало в нем аллергию? Тут какая-то непонятная аномалия, как кровь святого Иенуария…», – думал я, засыпая.

Глава вторая. Стас

Меня стала тяготить моя работа. Я понимал, что это нехороший признак, но ничего не мог с собой поделать. Моя жизнь как будто разделилась на две половины. Раньше, в первой половине, я достаточно легко вставал, пружинисто шел по ступеням своего офиса в удобный кабинет, приветствуя по пути всех своих сотрудников. Меня радовал запах свежего кофе, заваренного моей секретаршей. С большим удовольствием я погружался в море деловых бумаг. Мне были интересны ход сделок, вопросы прибыли – все это варилось, крутилось, а я находился в центре процесса и не мог представить, как можно жить иначе. Ко всяким философам и вообще философии я относился с презрением. Какая может быть философия при материалистическом понимании жизни? Нужно действовать и, возможно, параллельно заниматься прикладными науками, а схоластические, оторванные от практики рассуждения оставить разным шизофреникам и неудачникам.

Теперь, во второй половине своей жизни, я стал приходить на работу с одним желанием: скорее бы этот день закончился. Все утратило смысл. Я перестал быть частью общего дела, единого коллектива. Все, что раньше радовало меня, вдруг стало раздражать. Я почувствовал себя человеком, который много умнее окружающих. Я исполнился презрением к их образу мыслей и существованию. Секретарша, раньше казавшаяся мне скромной, деловой, исполнительной девочкой, теперь представлялась бестолковой кокоткой, стремящейся только к прибавке жалованья. Сотрудники, когда-то считавшиеся мной компетентными, теперь виделись мне махровыми стяжателями, которые только и норовят урвать от моего куска, поживиться за мой счет; либо, и того хуже, подсидеть меня и занять мое место.

По сути, все они заняты лишь тем, чтобы материально обеспечить себя, своих детей и внуков, и пребывают в этой возне до самой смерти. Продолжение рода – это, конечно, прекрасно, но так ли уж оправдывает пребывание человека на земле? Жить ради потомков? А если потомки недостойны родителей? Как тогда?..

Нет, человек рождается не только для того, и главным образом не для того, чтобы родить себе подобных (это одно из больших заблуждений людей!). Человек рождается для того, чтобы нести в себе мудрость, чтобы искать истину, чтобы творить её на земле… Без знания и претворения истины в жизнь рождение новых поколений бесполезно, а то и вредно с точки зрения выполнения высших задач на земле: люди, увеличиваясь количественно, оскудевают духовно, становятся более агрессивны, драчливы, нетерпимы друг к другу… А истина лежит не в технических знаниях, не в знаниях биологии, не в знании астрономии, не в знаниях медицины… и даже не в знании бизнеса. Истина лежит в понимании основ, а это всё-таки философия.

«Скорее всего, у меня начинается паранойя. Или, – противоречил я сам себе, – новое понимания жизни».

Это противоречие между старым и новым в моей душе действовало на меня крайне раздражающе. Я заметил, что из делового, собранного, уверенного в себе человека стал превращаться в некое подобие… Григория! Меня, к примеру, потянуло на какие-то дурацкие романтические отступления в общении с моими сотрудниками.

Вот мой состарившийся на службе бухгалтер, Тимур Ильич, принёс мне распечатку начислений заработной платы работникам фирмы, а я, вместо того, чтобы внимательно ознакомиться с ней, стал вдруг расспрашивать его о семейных делах. По правде говоря, они меня мало интересовали. Но мои праздные расспросы совершенно выбили бухгалтера из колеи. Он вдруг покрылся испариной, затряс своим третьим подбородком, – человек он довольно полный и нездоровый, – и ни с того ни с сего стал подобострастно объяснять мне, куда и зачем ездил в рабочее время в последние три дня. «Ворует, – безразлично подумал я. – Ворует за моей спиной. И потому незначительный вопрос испугал его… Да черт с ним, пусть ворует. Я и сам, можно сказать, на руку не чист. Сказано ведь, кто без греха, пусть первый кинет камень…»

Забавно то, что косвенным положительным результатом моего «задушевного» разговора с бухгалтером через два дня стал подробный и точный отчет о делах фирмы, о котором я и не помышлял.

Увы, утром, приходя в офис, я уже не испытывал той веселящей легкости, которую чувствовал прежде, садясь в свое вместительное кожаное кресло. Что-то меня угнетало. Наверное, то, что из преуспевающего бизнесмена я вдруг превратился в чувствительного идиота. И ничего не мог с этим поделать!

Мое безрадостное душевное состояние усугубляло еще и то, что Татьяна, несмотря на мои призывы пока не возвращаться из «эвакуации», пожить за городом, приехала и весь вечер грохотала на кухне посудой. Это было признаком ее крайнего раздражения. К тому же, соседи наверху устроили какие-то дикие пляски. Я пытался скрыться от этой какофонии в своем кабинете, но безуспешно. Через потолочное перекрытие неслась песня:

– Береза – белая подру-у-га…

Причем пели хором и, что особенно печально, не в такт.

«Хотя, – резонно подумал я, – если б они пели в такт, вряд ли это доставило мне удовольствие».

Наверху пели, плясали, что-то двигали. «Черт бы их всех подрал, – злился я. – Это становится невыносимым. Пойти туда, наорать на них, что ли? А как я буду выглядеть?.. Нет, не пойду. Тем более, – вспомнил я, – моих соседей наверху недавно постигла утрата: там умер человек. Может, поминки справляют?..»

В этот момент пение наверху стало каким-то особенно залихватским.

«Да какие, к бабушке, поминки?! – возмутился я. – Под такие-то пляски и пьяные вопли!»

В отчаянии я достал из аптечки беруши, засунул их себе в уши поплотнее, схватил первую попавшуюся книжку и бросился на диван.

Мне почти удалось вчитаться в текст, как вдруг чей-то внимательный взгляд отвлек меня от книги. Я поднял глаза – и увидел перед собой соседа сверху.

– Господи, Василий Фомич, вы-то тут какими судьбами? – поразился я.

В кабинете было полутемно, светила только настольная лампа.

– Слышь, – сказал Василий Фомич, как-то странно приближаясь ко мне, – я хочу позвать тебя в гости. Пойдем к нам, у нас весело.

Я даже привстал с дивана. Неловко лежать, когда у тебя в комнате чужой человек, гость в некотором роде. Да и ситуация казалась мне удивительной. Сосед мой был как-то необычно, несуразно одет: черный костюм, белая рубашка, строгий галстук, а на ногах вместо ожидаемых лаковых туфель – какая-то белая парусиновая обувь типа тапочек.

– Что это у вас за праздник такой? – спросил я. – Странно вы сегодня одеты, Василий Фомич!

Я привык видеть соседа в серой спецовке. Если память мне не изменяет, работал он на станции техобслуживания, и уж в черном костюме с галстуком вообще никогда не ходил. Ну, по выходным – в свитере и джинсах. А уж в белых тапочках!.. От растерянности я даже на «вы» его назвал.

– Что это ты так вырядился, Фомич? – взял я, наконец, себя в руки.

Василий Фомич невозмутимо поглядел на меня, качнул головой вверх, в сторону своей квартиры, и вновь пригласил:

– Ты… это… того, что ли?.. Пойдем.

– Да чего я должен с тобой идти? Я занят, Фомич.

– Ну, ты… это… не бойся… Пойдем, – произносил он как-то нелепо, одновременно маня меня рукой.

Я встал во весь рост, и одновременно со мной встала огромная тень, так что фигура моя словно переломилась, и голова оказалась закинутой на верхнюю полку книжного шкафа. Но тени Василия Фомича рядом не было!

– Пойдем, – продолжал манить он.

Я двинулся за ним, но тут заметил другую странность: Василий Фомич исчез из моего кабинета, не открывая двери! Он просто прошел сквозь нее!

«Чушь какая-то, – решил я, – башка, наверно, поехала. Или обман зрения».

Я открыл дверь – за дверью стоял Василий Фомич.

– Ты как здесь?.. – промямлил я холодеющими губами.

– Да ладно, пойдем, выпьем за это… как его?.. За упокой души.

– Да чьей души-то? – прошептал я, чтобы не напугать Татьяну.

– Чьей, чьей? – вдруг осмелел Василий Фомич, и я даже уловил гримасу презрения на его лице за мою недогадливость. – Моей, конечно.

– Так ты чего, помер? – продолжал спрашивать я, чувствуя полную неуместность этого диалога. «С ума схожу…»

– Да вроде как помер, – обыденно согласился покойник. – Ну, пойдем, пойдем. По-соседски, что ли, не можешь выпить за помин моей души?

Татьяна выглянула из кухни и поинтересовалась:

– Куда это ты?

– Наверх, – односложно ответил я, переобуваясь в прихожей.

– А-а-а! – Татьяна скорбно поджала узкие губы и исчезла.

Хлопнула дверца холодильника.

– На, возьми, – вновь появившись в проеме двери, сказала жена и пихнула мне в руки бутылку водки.

Стоявшего рядом со мной соседа она почему-то проигнорировала.

Поднявшись вместе со мной к своей квартире, Василий Фомич вновь оставил меня одного. В недоумении я толкнул дверь рукой, но она не поддалась. Я нажал кнопку звонка, ожидая увидеть за дверью извиняющегося Фомича: мол, извини, захлопнулась. Но за дверью раздавался гул голосов, в котором потонул звонок, и мне никто не открывал. Я, как дурак, стоял на лестничной площадке с бутылкой водки под мышкой.

Рассердившись, я с силой вновь нажал на кнопку и с полминуты не снимал с нее палец. Наконец дверь открыла улыбающаяся, распаренная соседка Нюрка. Если бы не ее черная мятая юбка и кофточка такого же цвета, можно было подумать, что здесь идет праздничная вечеринка. Заваленная одеждой гостей прихожая напоминала предбанник.

Женщина, оглядев и узнав меня, моментально выхватила из моих рук бутылку и с воплем: «Вот еще соседушка пожаловал!» препроводила в большую комнату.

Там дым стоял коромыслом. Мне показалось, что меня впихнули в парилку. В спёртом и прокуренном воздухе висел кислый запах спиртного. Вокруг были такие же распаренные, как у хозяйки, красные лица. Стол загромождали блюда с недоеденными закусками, а в центре его возвышалась большая чаша с кутьей.

«А ведь, и впрямь, поминки, – подумал я, глядя на кутью. – Только вот чьи?» И тут я опять увидел Василия Фомича. Он восседал в самом центре стола, но в то же время как-то отстраненно: вроде бы вместе со всеми, а вроде бы и нет. И, в отличие от всех гостей, перед ним стояла пустая тарелка, а на ней – рюмка с водкой, накрытая кусочком хлеба.

– Вот такие, брат, дела, – как-то грустно усмехнулся мне Василий Фомич, – помер, вообще-то, я.

Он кивнул в сторону комода. Я оглянулся – и встретился с глазами того же Фомича, смотревшего… с фотопортрета, перевязанного черной траурной ленточкой.

«Что же это, выходит, я с покойником разговариваю?! – похолодел я от окончательного вывода. – Эту штуку, способность видеть мертвецов, мне на Бали буддийские монахи подстроили!» – я зачем-то ощупал себе голову.

– Да ты не переживай, – подбодрил меня Василий Фомич. – Я и сам еще толком не знаю, покойник я или нет. Помню, что меня похоронили дней сорок назад, а вот дальше все как-то смутно, непонятно. Вроде как я есть, а вроде как и нет меня. Я-то не сплю, вижу, что я есть, – да и ты меня видишь! – а жена моя, Нюрка, меня не узнает. Чудно! Я ведь для чего тебя позвал? – спохватился он и сейчас же передумал продолжать. – Посиди пока. Потом скажу.

И Василий Фомич как-то совершенно необычно удалился, можно сказать, выплыл из комнаты…

Компания за столом, не переставая, пила водку и время от времени вспоминала детали биографии Василия Фомича. По всей вероятности, он был человеком так себе, средних талантов и не дурак выпить, но в речах говоривших о нем он представал чуть ли не кандидатом на Нобелевскую премию. Духота становилась все гуще, а поминальные тосты все горячей, словно люди компенсировали ими свое безудержное веселье.

Чем больше я их слушал, тем больше убеждался, что, действительно, Василий Фомич умер. Хотя непосредственное общение с ним заставляло сомневаться в этой навязчивой идее всех собравшихся.

Некая полная сдобная женщина, явно перебравшая водки, бесстыдно вопила, что всю жизнь она любила одного мужчину – Василия Фомича. Вдова, женщина далеко не молодая, смотрела на нее, как на идиотку.