Николай Горицветов
Чугунные крылья
2. Неудачное соседство
Ещё совсем недавно, пару месяцев назад, Володя с Яной бурно радовались своему заселению в московскую квартиру. Пусть комната всего одна, да и этаж первый и близлежащая трасса шумит, но это же Москва! То городишко Киржач под Владимиром, а то – Москва! Разницу не измерить ничем. И опять же – недалеко всё тот же парк.
Вот только не успела улечься радость, как возникла настороженность, а потом и вовсе страх. От соседей через стенку стали раздаваться душераздирающие вопли, как будто кого-то, как минимум, метят калёным железом.
Один раз под окна подъехала машина – не блещущая новизной тёмно-зелёная «девятка». Хрупкая девушка Яна в ужасе прильнула к окну. Из «девятки» вышел тот самый жуткий здоровяк. Яна панически смотрела на него, пока он не зашёл за угол дома.
– Володя! Володя! – закричала она жениху, столь же маленькому, как она сама. – Опять он приехал. Я не могу! Опять… – голос её сорвался.
– Успокойся, Яночка. Кто он, сосед что ли?
– Да! Этот непонятный страшный человек. Взгляд такой страшный, меня аж чуть не парализовало! Ты понимаешь, Володя, что нас рядом с каким-то маньяком заселили, понимаешь?!!
– Ты из-за криков его боишься?
– А из-за чего ещё?!! Где ещё можно такое услышать, где?!! Что он там делает сам с собой или с кем-то ещё?!! По-моему, ещё женские раздавались…
– Не знаю, по-моему, вопил только он, просто голос менялся до такой степени.
– Но отчего это происходит, отчего такие страшные вещи, Володенька, как ты думаешь?
– Он там, во время крика, вроде как, что-то произносит.
– Что?!
– Потише, Яна, потише, – шепнул Владимир, но девушку это только снова напугало. – Я пробовал вслушаться, что-то непонятное, вроде как не по-русски вообще.
– Заклинания какие-то людоедские! Ой, Володенька, миленький. – Яна стала опускаться на колени, но тот поднял её. – Умоляю, не надо нам больше никакой Москвы, уезжаем отсюда поскорее! Пока мы будем гадать, отчего он такой рёв издаёт, он нас схватит… и… и не знаю, что дальше. Может изрежет, может ещё что. Посмотри, какие мы, и какой он огромный! Что ему стоит нас схватить и к себе затащить?
Яна не переставала верещать одни и те же слова. При этом истеричном потоке слов Володя выдохнул, надув щёки и решил порассуждать:
– Но всё-таки он там не один живёт? Вот сейчас, кто ещё из машины выходил, кроме него?
Яна слегка опомнилась.
– За рулём был мужчина, в годах уже, седой. Но, может, они все сообщники?
– А женщина была?
– Ой, не знаю, может и была. Ну, не смотрела я, Володя, только он всё моё внимание поглотил.
– Так значит, это просто родители его! Может же так быть? Вырос у них психбольной детина, общаться ни с кем не может, только с ними, вот они и возят его всюду на прогулку.
– Может и так, но только, Володенька, заклинаю тебя всем, чем могу, давай уедем отсюда! Сходим в муниципалитет и всё!
– Уедем, уедем…
Последовали судорожные объятия и всхлипы.
Неудачным было и расположение квартиры молодых – в конце коридора. По пути к выходу нужно было проходить мимо этой самой ужасной двери на свете. Один раз Яна попробовала прошмыгнуть одна. При её приближении дверь открылась. Не успев рассмотреть лица Елены Сергеевны Капитоновой, Яна в ужасе ринулась обратно, что есть силы захлопнула дверь, закрыла все замки и затем долго плакала.
Крики возобновились… Володя с Яной уехали спустя три месяца после заселения. Вместо них нашлась другая пара, более габаритная.
– Ой, да неужели вы вселяетесь туда, где были мы? – зашёл разговор в коридоре муниципалитета.
– Да! А что?
– Да там рядом с нами живёт то ли маньяк, то ли не пойми кто, крики издаёт нечеловеческие!
– Что вы говорите! – воскликнул парень спортивного вида. – Надо ж, как интересно! Вот бы поскорее посмотреть на него!
У Капитоновых была ещё одна соседка, лет шестидесяти. До неё тоже доносились вопли, и сначала она тоже насторожилась, заподозрив тех самых новосёлов. Но когда поняла, кто их издаёт, то только лишь подумала с жалостью: «Что же такое случилось с Серёжей? Ну да, вздорили они там много, и вот… Эх, жизнь!».
3. Нарисованный ветер
Некоторые из тех свойств, которые ценятся у обычного человека, Сергей Капитонов считал у себя пустыми, никчёмными. Про наружность уже сказано, другим таким его свойством был ум. В школе никто не мог сравниться с Капитоновым по учёбе. С другой стороны, и школа была своеобразна: поведением учащихся она славилась на весь округ. Её называли, в частности, мама Сергея, «школой будущих уголовников».
В средних классах Сергей резко перестал ценить свою учёбу, ибо она не помогала ему наладить контакт с классом. А ведь настоящая дружба, под которой Сергей понимал дружбу со всякими крутыми, имела куда более ощутимую ценность, чем абстрактные цифры в дневнике – «четвёрки» да «пятёрки». За эти цифры даже денег не получишь! Но, с другой стороны, он не слишком уж так распускал учёбу, чтобы его не чихвостили и не лишали чего-то приятного. А отношения Сергея с классом заслуживают целой эпопеи!
Вся суть в том, что Сергей, со временем, приближаясь к тому же среднему школьному возрасту, всё больше стал изображать из себя крутого. В конечном итоге, парня разоблачили так, что он снова замкнулся в себе и стал выискивать теперь своё собственное, подлинное «я». Но с этим опять оказалось проблематично, теперь ему, наоборот, мешали сложившиеся стандарты поведения и беспощадный домашний быт.
И только лишь в последних классах он стал ценить учёбу так, как в начальных. Сергей был теперь ориентирован на будущее – на высшее учебное заведение. Но вот дела – проучившись два года в заведении, называемом университетом, он снова перестал ценить свой ум! Сколько бы он ни знал, он не мог узнать, кто он такой. Пусть он так же получал исключительные похвалы от начальства факультета, но от этого не переставал принимать спиртное его отец, и не мог парень найти достойного способа заговорить с приглянувшейся ему девушкой с другого факультета.
Выходит, не всегда интеллект облегчает жизнь. Ведь есть же великая пьеса, которая носит название «Горе от ума». Об этом говорили даже врачи-педиатры, которые когда-то давно занимались с годовалым Серёжей Капитоновым, проверяя его умственное развитие. Малышу дали задание разложить геометрические фигуры, рассортировать их по форме, размеру, цвету. Справился Серёжа превосходно. Молодой маме Елене Капитоновой об этом сказали, но совсем не так, как будто хотели её обрадовать.
– Знаете, Елена Сергеевна, – заговорила медсестра, – с одной стороны, интеллект у Серёжи зашкаливает, но мы хотим вас предостеречь, сказав, что при столь высоком интеллекте бывает, особенно у мальчиков, очень негибкая психика.
Это было, пожалуй, главным пророчеством о Сергее Капитонове. А ведь даже его фамилия происходила от старинного имени «Капитон», означавшего большой ум.
Но проблема заключалась всё-таки не в большом уме, а в том, что ум у него был какой-то… нестандартный. К примеру, всё в том же детстве Серёжа любил, помимо всего прочего, рисовать простой ручкой в простой тетради в клетку. В основном, какие-то причудливые сюжеты, либо виденные в «мультиках», либо выдуманные самостоятельно, а также всякие узоры, орнаменты, какие-нибудь лица. Некоторых рисунков он потом стыдился, осознавая их непристойность.
Но вот однажды ребёнок попробовал нарисовать и нарисовал… ветер. Нет, не то, что делает ветер – согнутые деревья, сорванные крыши, а сам ветер. Серёжа и в школе-то ещё не учился, не знал ни про какие воздушные массы. Просто ветер представлялся ему отдельной, так сказать, субстанцией, особым существом. И он его нарисовал. Начал с постамента. На постаменте стояла ещё одна вогнутая поверхность, и в этой вогнутости помещалась круглая голова без всего остального. Глазницы, расположенные косо, сходились у лба и расходились к щекам. Рот был посередине обычным, улыбающимся, а по краям извивался вверх и вниз, этим объяснялось множество тонов завывания ветра. Сверху, на голове крепилось нечто круглое, откуда во все стороны торчали лопасти с крючкообразно загнутыми концами. Так выглядел ветер…
Серёжу мало интересовали всякие вещи, лежащие на поверхности, ему нужна была глубина… Глубина духа, из которой видимая поверхность мира будет видна иначе. В подростковом возрасте он погружался в глубины своего «я», размышлял об этапах жизни. Он пытался найти в себе нечто сокровенное и скрытое, что прольёт истинный свет на всю окружающую жизнь и навеки избавит от примитивности слов и дел.
В конечном итоге, Сергей начал ненавидеть свой ум! С помощью него он познал, конечно, много – структуру полимерных соединений, двух- и трёхстопные стихотворные размеры, точные даты начала и конца Второй Мировой войны, производную функции «тангенс икс», тот странный факт, что болгары, кивая головой, говорят «нет», а мотая ею, говорят «да». Вот сколько много разного, но только ничего нужного!
Ум Сергея открывал ему ещё и такое, чего лучше ему было бы просто не знать. Например, что он непонятен для своих родителей. Они не понимают, что ему нужно, кроме различных вещей, таких, как компьютер. В памяти у парня не отложилось моментов, когда у него подмечали какие-то конкретные способности, а не просто говорили, что он «вообще умный», во всех отношениях. «Вообще умный» значило «непонятно кто» в восприятии Сергея. Не математик, не физик-ядерщик, не психолог, не юрист, не программист, не писатель, а просто тот, кто демонстрирует свой ум как на выставке, без применения к чему-либо. Парню казалось, что ему предлагается вообще животный образ жизни – нормально есть, спать, выезжать в парк, развлекаться и чему-нибудь там учиться.
Учился он, кстати, на философа, подумав, что эта специальность и эта духовная сфера поможет ему познать себя, ибо в ней ставятся предельные вопросы, среди которых «кто я?» и «зачем я?». Но вместо этого Сергей понимал (опять же – понимал!), что «философ» близок по значению «просто умному», то есть «неизвестно кому». А Сергей хотел быть кем-то определённым по профессии и назначению. Родители не понимали, что он, помимо того, чтобы что-то получать, хочет что-то давать, притом, понятное, конкретное и нужное. И он был вынужден понимать непонимание родителей.
С таким мировосприятием, с таким самоощущением, Сергей и пришёл к христианской вере, став совершеннолетним.
4. Чудодейственный напиток
Вовсе не была такой уж раскрасавицей студентка факультета иностранных языков, которая приглянулась Сергею Капитонову. Но Сергей всегда смотрел в глубину всего и всех и, таким образом, нечто увидел в этой девушке. В первую очередь он разглядел то, в чём она была похожа на него – серьёзное отношение к учёбе. Он не слышал её разговоров с подругами, но видел её мимику при этих разговорах – когда весёлую, когда серьёзную, как и должно быть при полноценном общении. А ведь какой редкостью стало серьёзное отношение к учёбе! На поточных лекциях по предметам, далёким от английского, она, как и её подружки, старательно переводила тексты. Лицом же она напоминала Сергею один мультипликационный персонаж, который запал ему в душу в далёком детстве. У неё была милая улыбка с выступающими крупными передними зубами, за что Сергей мысленно стал называть её Белкой. Так обсмотрев эту Белку со всех сторон, не только пространственных (но и от пространственных никуда не деться в молодости), Сергей наполнился ощущением, которое мог выразить по-философски так: совпадение реального с идеальным в отдельном объекте.
Но окончательное воздействие эта девушка оказала на Сергея в один в высшей степени весенний день. Она имела довольно узкий круг общения, и на крыльцо университета не выходила, как некоторые другие, не обязательно курящие. Уходила она в окружении подруг, очень быстро, не задерживаясь на крыльце. Но однажды, именно так быстро выйдя, она так же быстро ворвалась в душу Сергея. Ему сначала бросилось в глаза кое-что из одежды, о чём Сергей впоследствии, после трансформации своего мировоззрения, раздумывал с неприятной стороны. Но до этого было ещё далеко.
Итак, Сергей стоял на крыльце. Он не курил. В этот раз он пил минеральную воду «Нарзан». А ещё слушал в наушниках любимую радиоволну, где поставили в тот момент песню «Позывные весны». И тут мимо него прошла скорым шагом интересовавшая его девушка. Благодаря её мини-юбке он увидел, что не существует на свете более прекрасных ног. С этого момента он интересовался уже не столько девушками, сколько одной-единственной девушкой.
Вот только не ведал он способов выражения этого интереса, способы достойного знакомства, не пошлого. В оставшийся месяц учёбы на первом курсе взору Сергея однажды снова предстали эти потрясающие ноги. Однажды, когда он кое-куда отошёл, отстав от своих, и ему пришлось спускаться по лестнице рядом с этой самой Белкой, на которой сфокусировалось всё его мировосприятие, но он так и не смог этого выразить. Так сразу, неожиданно, он совершенно не был готов к знакомству. Сергей пробовал пройти вперёд, но не получалось – впереди была подружка, которая не посторонилась. Попросить пропустить парень опять же посчитал неподходящим. Словом, не мог он ничего. Разве что только рассмотреть ещё кое-что в том же роде – на ножке, на нежнейшем сгибе он заметил маленькую родинку, отчего особенно бросило в жар. Но во время спуска по лестнице главенствовало всё-таки не это ощущение, а досада, ощущение себя недотёпой и слизнем. В конечном итоге знакомство он запланировал на следующий учебный год.
Но каким стало последующее лето! Как преобразился Сергей Капитонов в ожидании второго курса! Он стал исполнен мужественного спокойствия, глубины взгляда, благородства осанки, где бы он не находился. Его почти перестали терзать болезненные воспоминания, а очередные дрязги между родными он стал переносить значительно легче. Родные же, со своей стороны, отметили перемену с Сергеем, не только мама, но и бабушка, и отец. Бабушка думала о благотворном воздействии свежего воздуха на даче, где Сергей этим летом находился много. И если всё-таки вдуматься, то такого не могло произойти с парнем от одного лишь вида девичьих ног! К запечатлённому в памяти образу родинки и прочим образам должно было что-то добавляться…
Конкретно Сергей никому ничего не сообщал, оставлял сокровенными свои новые чувства. Лишь матери он пробовал отдалённо намекнуть на происходящее внутри себя. Парень упоминал то село, где мать впервые встретилась с отцом, спрашивал о деталях той встречи и главное – что говорил и делал отец. Елена Сергеевна вспоминала:
– Пришёл он к нам в дом молодых специалистов из армии, накаченный такой, улыбчивый. С ним ещё друзья армейские. Взял учебник, по которому я преподавала, увидел логарифмы, что-то сказал про них.
– То есть сказал про логарифмы, и этого оказалось достаточно? – вызнавал Сергей.
– Нет, потом ещё спрашивал: «Где Лена?», – когда я с огорода пришла и ноги отмывала от земли. Ну, ему перед тем ещё сказали про меня.
И что было интересно – Елена Сергеевна и не догадывалась, зачем сын всё это узнаёт. Даже когда он сказал, что его первой любовью был диснеевский персонаж по имени Гаечка и что в университете учится похожая на неё девушка – всё равно никакой догадки о причинах происходящего с ним. Не получались у Сергея намёки, ну и ладно.
Но с каждым последующим началом нового курса Сергей вдруг стал испытывать новый шок. Второго курса у него попросту не оказалось, ему пришлось «ускориться» из-за малочисленности группы философов. Правда, был вариант сменить специальность, чтобы нормально учиться на втором курсе, но Сергей что-то его не предпочёл. Смена специальности показалась ему излишним метанием. И даже если на втором курсе сохранялись поточные лекции с тем самым факультетом иностранных языков, где училась преобразившая Сергея девушка, Сергей всё равно подумал, что это не гарантия успеха. Сменой специальности он бы явил свою некую нетвёрдость, непостоянство. К тому же вариант смены специальности не выбрал больше никто, все выбрали ускорение. А как Сергея ободрили, сказав в деканате, что при его способностях ни у кого нет сомнений, что он потянет два курса за один год! Так выбор стал предрешён…
Студенту Капитонову было приятно слышать похвалы не сами по себе, а в соотнесении их с тем, что может услышать Белка. Ведь будет же приятно ей узнать при её собственном серьёзном отношении к учёбе, что ей заинтересовался не какой-нибудь, а столь серьёзный и умный молодой человек; не такой, который поступил, чтобы специально кого-то высматривать.
Новыми одногруппниками Капитонова на экстерне стали: один – фанатично настроенный верующий католик, второй – въедливый рационалист-формалист, фанатик логики и культуры мышления. И вот, когда к ним в группу добавился Сергей, рациофундаменталист, которого звали Рома Фокин, скорее решил использовать его в качестве некоей третьей силы, рефери, который рассудит их, заняв сторону либо Божественного Откровения, либо рационального постижения истины. В то же время, самого Сергея Рома стал проверять на предмет того, действительно ли он философ, «соответствует ли своему понятию». Это был для Ромы фундаментальный принцип оценки людей. Его заинтересовало то, что Сергей говорил в день знакомства про экзистенциализм, и после он стал настойчиво расспрашивать Сергея. Это происходило следующим образом: Фокин требовал у Капитонова объяснить, как он понимает то или иное высказывание, сделать ему доклад о Хайдеггере – не преподавателю по предмету, а именно ему. Словом, так требователен не был ни один преподаватель.
– Ну чего, Серёг, я тебя спрашивал, а ты мне не сказал.
– О чём?
– Хайдеггер!
– Я до него не добрался ещё, мы не проходили.
Свою въедливость Рома пояснял пословицей: «Назвался груздем – полезай в кузов». Он давал Сергею и книгу для рецензии, но мама решительно запретила её читать, сказав, что некогда.
При этом всём Сергей уже начал забывать о девушке своей мечты, так как давно её не видел. Сперва думал – или заболела (бедненькая), или перешла в другое место (сам он бедненький). Но потом уже начал думать: «Ладно, помечтал немного, явил способность к преображению и всё на этом!». Это было хорошее упражнение в светлом чувстве. Как вдруг Белка неожиданно вновь появилась аж в ноябре! И прежняя мечта ожила снова!
К тому времени у Сергея Капитонова возросла религиозность – он уже и постился, и побольше молился, читал не только «Отче наш». Только в этом не сыграл никакой роли фанатичный католик Вадим Гринько. И вообще, с ним была история, отдельная от всего вышеизложенного. О своей вере Сергей пробовал сообщать только намёками, в отличие от Вадима, который срывал лекции в случае, если преподаватель утверждал что-либо идущее вразрез со Священным Писанием, и кричал на лекции: «Давайте не будем впадать в ересь!». Но Сергей ещё не знал, каким предстоит стать ему самому.
И однажды, когда Сергей проучился на экстерне (одновременно на втором и третьем курсах) почти до весны, всё соединилось в одной болевой точке. Произошла его самая жестокая стычка с Ромой. Сергей направился с занятия со вторым курсом в библиотеку, где и встретил Рому с Вадимом. По пути оттуда в направлении Красной площади эти двое снова повздорили.
– Ты этим иди бабушек в переходе грузи! – бросил финальную реплику Рома, повторив несколько раз.
И когда Вадим направился к метро, Роме захотелось ещё пройтись, и Сергей двинулся с ним. Прошли всю Красную площадь и ГУМ (Сергею не понравилось столь затянутое хождение), после выхода из которого началась стычка.
– А что такое любовь? – спросил Рома.
К такому вопросу Сергей и сам не готовился, и никто его не готовил. Рома высказал некоторые суждения, Сергею они показались мало связными.
– Да, что-то вроде того, – всё, что мог ответить Сергей.
– Да-а! Поговоришь с тобой на философские темы, особенно вечером!
– Тьфу, блин, да чего тебе ещё надо, когда я всё сдаю и курсовую написал, и вообще я на экстерне.
Рому это задело, и он обозлился:
– А вот что мне поесть, когда домой приду?
– Что подогреть из готового или что купить?
– Из готового…
– Не знаю твои вкусы: гречку там, вермишель.
– А котлеты?
– Котлеты если только соевые, без мяса, потому что сейчас пост.
Это был первый из тех самых намёков, но Рома сакцентировал внимание не на том.
– Ага, значит, о еде можешь говорить?
Что-либо ответить Сергей оказался не в силах, он только сжал кулаки и челюсти. Дальше было метро, в котором он ничего не видел от сдерживаемой ярости. Перед ним на эскалаторе снова возник Рома – этот гадкий выскочка, который так просто показал ему его никчёмность. На платформе Сергей всё-таки попробовал заговорить первым.
– О чём ты там меня спрашивал?
– Да ни о чём! – скривился Рома в глубочайшем презрении.
– Что, безнадёжен?
– Безнадёжен!
Сергей снова сжался и отошёл от него. Если бы не народ, он не знал, что бы сделал с этим мерзейшим существом. И всё же они вошли в один вагон, даже в одну дверь. Помолчали. И вдруг подал жалкий голос Рома:
– Не бывать мне, наверное, философом.
У Сергея же настроение от этого вмиг переменилось. Говоря коротко, он, конечно, остыл. Что же получается: у Ромы такая же неопределённость, как и у него?
– Отчего вдруг такие выводы трагические? – этот вопрос Сергея прозвучал так сочувственно, как он сам того не ожидал. В итоге, когда Сергей первым вышел из поезда, то внешне совершенно загладилась та вражда, неожиданно возникшая в историческом центре Москвы. Только дома Сергей ещё пометался и лёг с очередной из бесчисленных душевных ран, не понимая, как всё-таки Рома мог таким сделаться.
Бывали моменты, когда при встрече в метро или в отдалении с той самой девушкой, она казалась Сергею уже и не такой миловидной, какой-то старообразной. Как будто тогда, год назад она его очаровала благодаря какому-то снадобью в бутылке «Нарзана». Обычно напитком любви называют вино, но для Сергея таковым оказалась минеральная вода.
Но в дальнейшем, до конца этого суматошного учебного года, она снова стала видеться ему лучше, вновь понравилась её беличья улыбка. И даже – это впервые заметил Сергей! – она сама на него оглянулась.
Экстерн, между тем, подошёл к концу. До конца июня Капитонов дописывал последний реферат за второй курс.
С переходом на четвёртый курс пришёл новый страшный удар. Факультет Капитонова решили перенести в другое здание, отделив от факультета, на котором училась нужная ему девушка. Просто нужная и всё! Пусть Сергей так и не узнал её имени, но всё дело шло именно к тому, как он был уверен. Ведь она уже сама стала на него чуть-чуть издалека смотреть, а также наоборот – специально не смотреть, чего-то опасаясь. Один раз встревоженно задержала на нём взгляд, затем резко бросила этот взгляд на противоположную стену. А шедшая перед ней подружка также смотрела на Сергея с суровым видом телохранителя. «И какая же сволочь так устроила, чтобы разные факультеты находились в разных частях Москвы?!».
…Теперь что же, всё оборвалось? Не было ничего чернее этой мысли. Сергей с той самой позапрошлой весны находился будто в дурмане и полагал, что без Белки, имени которой он не знает, ему не нужен будет вообще никто, и, может, он уйдёт в монастырь. И что интересно, он рассматривал монашество просто как единственный разрешенный христианством вариант самоубийства. Он также хотел в таком случае показать родственникам, у которых всё складывалось в личной жизни: «Смотрите, как бывает! Ждали от меня чего-то другого, «нормального», а получилось вот так! Кому что достаётся. Пути Господни неисповедимы!». И всё равно, представление своего ухода в монастырь было столь трагичным, что у Сергея, впервые за долгие годы, стали наворачиваться слёзы.
– А может, меня просто придётся положить в психушку? – озвучил он матери и несколько иной вариант.
Его подавленное состояние заметил даже не отличавшийся особой чуткостью отец.
– Чего это он лежит такой пришибленный? – спрашивал у жены Евгений Владимирович.