Николай Давидович Жевахов
Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине

Потребные сведения усердствующим поклониться св. Мощам Святителя Николая Мир-Ликийского Чудотворца^[8]

Кому из православных неизвестно имя великого угодника Божия, Святителя Николая, чудотворца Мир-Ликийского? Сей светильник Церкви Православной родился в 257 г., во времена сильных гонений на христиан со стороны язычников. С самого появления своего на свет он, осеняемый благодатию Божиею, был великим подвижником и ревнителем веры Христовой. Видя его высокоблагочестивую жизнь, родной его дядя – тоже Николай, епископ Патарский, с согласия его родителей, посвятил его во пресвитера. Причем, исполнившись духа пророческого, Архиерей Божий, обратясь к народу, сказал: «Я вижу, братие, новое солнце, восходящее над землею и приносящее сладостное утешение скорбящим и страждущим. Счастлива та паства, которая будет иметь его своим руководителем: он укрепит ее в вере в Господа, наставит в добродетельной и благочестивой жизни и будет усердным помощником всем бедствующим». – Пророчество святителя исполнилось в точности. Во всю свою долгую жизнь никогда избранник Божий не переставал помогать бедным, страждущим, защищать обиженных и несчастных, укреплять и наставлять слабых в истинах веры Христовой, совершать дела любви и милосердия всем людям. Приняв же сан архиепископа города Мир-Ликийских, он был столпом веры и примером жизни христианской для всех членов своей словесной паствы, да и для всех православных христиан. Скончался после непродолжительной болезни 6 декабря 342 г. Но и после кончины Святитель Христов Николай никогда не переставал и не перестает быть скорым помощником всем, с верою призывающим его в многоразличных скорбях и напастях. И примеров его чудодейственной помощи бесчисленное множество. В 1087 г. мощи сего святителя перенесены были из гор. Мир в италианский город Бар, или, как называют италианцы, – Бари.

Издавна русские православные паломники, несмотря на трудность путей сообщения, хотя в небольшом количестве, предпринимали путешествие в г. Бари на поклонение св. мощам Святителя и Чудотворца Николая. Но это путешествие, сначала в Палестину ко Гробу Господню, а затем и к мощам Святителя Николая, требовало раньше больших расходов, и для русского простолюдина было почти невозможно. Когда же Императорское Православное Палестинское Общество взяло на себя заботу об охранении паломников в пути и создало в Одессе, Константинополе и Иерусалиме русские православные подворья, где каждый паломник может получить самые нужные ему сведения о том, как доехать до Иерусалима, к кому обратиться за справками, как устроиться на месте, то целые толпы русского народа из года в год стали ездить в Иерусалим и благодарить Бога за то, что сподобились побывать в Святой Земле. Теперь такое путешествие очень удобно и стоит очень дешево, и даже бедный человек может съездить в Иерусалим.

В настоящее время Палестинское Общество пришло на помощь и тем русским паломникам, которые собираются ехать в Бари на поклонение св. мощам Святителя и Чудотворца Николая. Бари – небольшой город Италии на берегу Адриатического моря, очень красивый. Приезжают туда морем до пристани города Бриндизи, откуда по железной дороге едут в Бари. Некоторые пароходы доходят и до самого города Бари. Здесь теперь строится православная русская церковь и большой странноприимный дом для русских паломников, так что каждый паломник получит здесь всё, что ему будет нужно: и хорошее помещение, и русский обед, ужин, чай, сахар. Уже есть и русский православный священник, который, по просьбе паломников, совершает молебны у мощей св. Николая. Приезжающие в г. Бари по железной дороге и морем должны обратиться прямо в Странноприимный дом для паломников. Он находится на улице Карбонара, вилла Джиованни Поза, № 71. Там живет смотритель дома, Иван Онисифорович Никольский^[9]. Тут же вблизи живет и настоятель храма, священник о. Василий Николаевич Кулаков^[10]. Лучше всего предварительно списаться с смотрителем, и он тогда встретит русских паломников на вокзале или пристани и даст им все необходимые справки. Адрес такой:

Италия, Italia (Puglie).

Bari, via Carbonara, villa Giovanni Posa.

И. О. Никольскому.

<…>^[11]

Строители духа жизни в области архитектуры и живописи^[12]

То время, когда монастыри были очагами духовного света, рассадниками христианского просвещения, средоточием людей высшей интеллигентности, ушло, говорят, безвозвратно. Ныне, за весьма редкими исключениями, монастыри наполняются теми, кто пришел туда, ничего не оставив в мире, пришел не отказываться от его сокровищ, а приобретать их, теми, кому чуждо томление духа, или болезненная, полная мучительной скорби жажда духовного обновления и возрождения. Ныне обитатели монастырей, почти все, состоят из лиц с крайне ограниченными запросами духа и мысли, а царящий в монастырях квиэтизм^[13] отражает не довольство обретения истины, не радость сознания достигнутой победы, a отсутствие потребности искать эту истину, или вступать в брань с невидимым врагом. Таким безнадежным пессимизмом проникнуты современные суждения о монастырях. Я не буду останавливаться на природе этих суждений и указывать на то различие перспектив, какое открывается взору человека, рассматривающего тот или иной факт с двух противоположных сторон – мирской и духовной, ибо для этого нужно было бы касаться общего вопроса о различии между требованиями определенного момента, с коими согласуется мирская жизнь, и требованиями вечности, на коих построена жизнь духовная и, как преимущественное выражение ее, – жизнь монашеская. Здесь достаточно сказать, что мир видит зло во вне, вокруг себя, и чем упорнее борьба с ним, тем всё более расширяется площадь борьбы, и зло кажется непобедимым. Лишенный духовного зрения мир видит зло не там, где оно есть, и, принимая внешние выражения зла за его источник, вооружается против них, останавливая, в лучшем случае, лишь его движение, но не уменьшает его размеров.

Монастырь, напротив, понимает, что «наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Ап. Павла, посл. к Ефесянам, гл. 6, ст. 12), т. е. не против внешних выражений зла, а против самого зла, против врага нашего спасения, рождающего вкус ко злу и нестерпимое влечение к нему. Монастырь хорошо знает, что всякая борьба с внешними выражениями зла бесцельна, если неведом источник его происхождения, и в то же время знает, что этот источник коренится не в ближайшей цепи предшествующих причин, а гораздо глубже, и что единственной разумной борьбой со злом будет только духовная борьба с влечением к нему.

Вот почему для целей этой духовной борьбы неизмеримо важнее рассмотреть природу этих влечений, источник их происхождения, подметить условия их зарождения и развития, чем вести внешнюю борьбу со злом в его внешних проявлениях.

И хотя, благодаря этому, монастыри и навлекают на себя упреки в ничегонеделании и тунеядстве, однако те из них, которые понимают свою задачу, не только не отражают в своей жизни признаков внешней деятельности, а, наоборот, всё глубже и глубже уходят в область самоизучения и самоанализа в целях дальнейшего развития духовного зрения как единственного способа изучить зло в его разнообразнейших видах и указать его там, где другие его не замечают.

Отсюда понятно, какое значение имеет всё, что облегчает эту высокую задачу монастыря, что способствует развитию духовного зрения и перестраивает дух жизни, видоизменяя его характер. Отсюда понятно и то, какую великую жертву Богу приносят те люди, которые помогают монастырю в общем деле перестройки духа жизни и, освещая ярким светом небесного огня земную цель жизни, освобождают путь к ней от вражеских нагромождений. Эти мысли так часто приходили ко мне при чтении произведений Евг. Ник. Поселянина^[14], зовущих к жизни, пробуждающих уснувшую совесть, поднимающих дух.

Эти же мысли с новой силой ожили во мне при первой встрече с именами Алексея Викторовича Щусева и Ивана Исидоровича Ижакевича^[15], из коих первый обратил на себя внимание своими работами в области архитектуры, а второй в области церковной живописи.

Произведения А. Щусева и И. Ижакевича проникнуты одной общей мыслию – восстановить наш извращенный вкус и вернуть нас к прежним русским идеалам. Вот почему работы их так дороги каждому русскому человеку, в коем живет сознание связи с Источником жизни и не угасло стремление к правде. Встречаясь с этими произведениями, зритель испытывает радостное чувство встречи с чем-то очень дорогим, но давно потерянным и забытым.

Проект храма на Куликовом поле, часовня на могиле г-жи Шабельской в Ницце, проект зданий собора и школы в Почаевской Лавре, художественная орнаментация трапезной церкви в Киево-Печерской Лавре, реставрация Васильевского храма в г. Овруче – все эти и многие другие работы А. Щусева являются выражением того самобытного русского творчества, которое, будучи свободно от наслоений запада, в своем чистом виде всегда отражало одну идею, одну мысль, один порыв трепещущей в земных оковах бессмертной души к Богу.

Пред нами проект храма на Куликовом поле.

Проект удостоился Высочайшего одобрения, и храм уже начат постройкой.

Вглядитесь пристально в это произведение искусства, и вы перенесетесь в те отдаленные времена древности, которые воскрешают пред нами ныне забытые идеалы и свидетельствуют о том, насколько глубоко понимали задачу искусства Греция, Рим, Византия, или наша древне-христианская Русь эпохи XI–XII вв. Тогда искусство неразрывно связывалось с духовной жизнью народа, почти исключительно служило религиозным целям, возбуждая чувство восторга и удивления, если не всегда художественностью исполнения, то всегда тонким воплощением одухотворявшей его идеи. Тогда искусство признавалось душою народа, почему и отражало высшие стремления души, а не низменные требования плоти. В частности, наше древне-русское творчество, столь богатое своими самобытными формами, так образно и живо свидетельствовавшее о высоте духовного развития эпохи, и доныне еще приковывает к себе внимание знатоков искусства, заставляя их восхищаться глубиною своего религиозного содержания.

Но памятников истиннорусского творчества немного, а там где они есть, они забыты и заброшены. Весьма многие из них или остаются в небрежении или же реставрируются на новый лад, приспособляются к тем вкусам, которые искусственно прививались в начале XVIII в., а ныне уже достаточно крепко внедрились в общество. С XVIII в. всё национальное русское стало рушиться. Русский стиль с эпохи Петра Великого стал признаваться варварским, диким, грубым и отсталым. Погоня за Западом сделала свое дело. Была создана почва для внедрения иноземельных начал во всех отраслях и видах русской жизни. Разрушение коснулось и русского искусства. Екатерина Великая довершила начатое дело и издала указ, чтобы стены храмов, украшенные древней живописью, были выбелены известью, а иконы повешены на подобие картин в золотых рамах. Религиозные идеалы уступили место идеалам современности, и наши храмы почти ничем не отличались по внутреннему своему убранству от западно-европейских салонов XVIII в. Священные предметы храмов Растрелли украшались нередко упитанными амурами, снятыми с мебели версальских будуаров Людовика XV.

При Николае I впервые возникла мысль восстановить правильный русский стиль. Задача сложная, ибо этот стиль нужно было уже разыскивать, до того велики были наслоения Запада. Порученная немцу, архитектору Тону^[16], задача эта оказалась ему не по силам. Тон выстроил целый ряд церквей в С. – Петербурге (Конногвардейская, Введенская, на Загородном просп. и др.), храм Спасителя в Москве, Московский дворец, но ни одна из его работ не отразила «русского» стиля. Он отбросил классики, старался ввести русские нормы, но не мог отрешиться от классических пропорций и овладеть типичностью самобытного русского зодчества. Его сменили Солнцев^[17], Рихтер^[18], Суслов^[19], Котов^[20], Померанцев^[21], Преображенский^[22], Павлинов^[23] и др. Все они старались воспользоваться возможно большим количеством материала, уцелевшего после Петровских преобразований, но в результате они создали лишь так называемый русский ренессанс, однако последний не отразил того русского стиля, коим были запечатлены черты самобытного русского зодчества. Они воспользовались лишь готовыми мотивами русских церквей и старались их «облагородить», разделяя точку зрения Петра Великого, что в древне-русском творчестве было много «плебейства». В этом сказалась их роковая ошибка. Задача нынешних архитекторов, увлекающихся национальным зодчеством и так характерно представляемых архитектором А. В. Щусевым, – воспользоваться без предрассудков и предвзятых идей тем, что нам осталось от наших предков, воспользоваться непосредственностью и теплотою творчества древних зодчих, понять их и исходя отсюда – творить индивидуально.

Проект храма на Куликовом поле как нельзя лучше выражает это стремление и, поражая своею безыскусственностью и простотою, является в то же время таким воплощением религиозной идеи. Там нет ни классических пропорций, ни вычурных украшений, там нет ничего, что так дорого ценится на земле, но не имеет никакой цены в очах Божиих. Это религиозная мечта, отрывающая нас от суетного мира и уносящая на небо, вызывающая религиозное настроение и окрыляющая дух.

Мы слышали, что художественные работы и внутреннее убранство храма будут поручены знаменитому М. Нестерову^[24]. И действительно, такой храм может быть росписан только М. Нестеровым, каждое произведение кисти которого составляет гордость России, торжество тех самобытных начал русского искусства, пред которым бледнеют лучшие образцы иноземного искусства, хотя и прекрасные по форме, но удивительно бедные по содержанию. И можно только с гордостью и величайшим удовлетворением приветствовать работы строительной комиссии по постройке этого храма и ее председателя графа Юрия Александровича Олсуфьева^[25], идущего навстречу истинно русским людям, справедливо усматривающим в проекте А. Щусева драгоценную жемчужину истинно русского зодчества.

Работы И. Ижакевича производят еще более сильное впечатление, ибо живопись более чем архитектура доступна пониманию широкой публики. Отличительной чертою произведений И. Ижакевича является то, что они не закрепляют на полотне одного какого-либо момента, а открывают пред зрителем целые поэмы, удивительные по красоте и глубокому содержанию. Благодаря этому у Ижакевича нет окаменелых фигур, застывших поз, неестественных положений, словом ничего, что делает сюжет выдуманным, а обстановку искусственной. Все произведения кисти Ижакевича полны жизни и глубокой мысли.

Достаточно взглянуть на ту страницу юбилейного альбома издателя «Нивы» А. Ф. Маркса^[26], где помещен портрет И. Ижакевича и факсимиле с его картины «Пастухи» (Нива, 1895 г., № 47, стр. 1121), чтоб судить о силе таланта художника. Эта небольшая картина, написанная на картоне черной и белой краской, настолько привлекательна, что трудно оторваться от нее. Внимательный зритель, глядя на эту картину, прочтет на ней не одну страницу из жизни изображенных на картине заброшенных детей. Это не картина в собственном смысле, а целая поэма, взятая из действительной жизни и закрепленная на полотне одним взмахом талантливой кисти художника. – Нельзя не остановиться и пред картинами «Забытая обитель» и «Жизнь».

И та и другая полны художественной и реальной правды. С какою силою опрокидывает первая из них обидные нарекания на монастыри. Пред нами сторож – инок обедневшей, забытой людьми обители, в поношенном, старом пальто, продрогший, полузамерзший. И, глядя на него, хочется невольно спросить, где же эти монастырские богатства, о которых так часто говорят, отчего же обитель не позаботится хотя бы о тулупе для своего сторожа? И встревоженная сомнениями мысль уже осторожнее прислушивается к этим слухам, перестает видеть в них отражение правды.

Картина «Жизнь», великолепная по исполнению, еще более глубока по замыслу. Здесь каждая фигура дышит жизнью высших стремлений. Своею внешнею стороною картина изображает уголок двора подле покоев наместника Киево-Печерской Лавры. На переднем плане группа богомольцев, окружившая молодого послушника, надписывающего просфоры «за здравие» и «за упокой», несколько влево крестьянин, сидящий под деревом в той характерной позе, какая так свойственна малороссу, по складам читающий щедро раздаваемые Лаврою нравоучительные листки для народа. Подле него «молодица», внимательно слушающая чтение. Еще дальше группа богомольцев, оживленно разговаривающая, друг другу передающая свои впечатления. Несколько правее старуха с поясным поклоном подошедшая к о. наместнику Лавры под благословение.

Присмотритесь к каждой отдельной фигуре, к выражению лица богомольцев, отрока – послушника, старца – наместника, и вы увидите в этой картине ответ на мучительные запросы своего страдающего духа, ибо узнаете в ней выражение его истинной жизни. И невольно скорбное чувство охватит вас при мысли о том, как мало условий для такой жизни дает окружающая нас мирская обстановка, и сделаются так понятными, так ясными причины томления духа, мучительной тоски, болезненных порывов к свету, одиноких исканий души.

Не менее значительна и картина «Архангел Рафаил и отрок Товия», рисованная карандашом. Я не буду останавливаться на подробном описании этой замечательной картины, но мне бы хотелось обратить внимание на выражение лица Архангела и отрока. Как много говорит их пристальный взор. Сколько собранности и сосредоточенной грусти, вместе с глубиною прозрения, отражает лик Архангела Рафаила и сколько детской чистоты, очарования и безмолвного восторга видно на лице ребенка, еще не умеющего ориентироваться среди разнообразия впечатлений, подавляющих его своею внешностью.

Такой общий характер работ И. Ижакевича. Каждая картина его – отражает глубокую мысль, и каждый портрет – биографию изображаемого лица, со своими оттенками, рисующими характер его нравственного облика.

Но еще недостаточно обладать талантом. Нужно еще то, что вызвало бы интерес к нему, не дало бы ему погибнуть. И что бы ни говорилось на тему о том, что талант сам пробивает себе дорогу, я думаю иначе. Мне кажется, что в деле завоевания практических выгод, в умении обратить на себя внимание, заставить говорить о себе – бездарность гораздо опытнее таланта, и что, именно, это неумение ориентироваться среди этих выгод является той характерной чертой, какая отличает натуры талантливые, проникнутые содержанием живущей в них идеи, а не интересами момента. Такие натуры по необходимости требуют помощи извне, ибо живут вне среды каких-либо практических соображений. И нужен опытный глаз духовно-просвещенного человека, обладающего тонким духовным зрением для того, чтобы подметить этих никому не видных, скромных тружеников и дать им поле деятельности, соразмерное величине и силе их таланта. Таким человеком для И. Ижакевича был наблюдатель церковных школ Киевской губернии В. Георгиевский, указавший на Ижакевича Владыке Митрополиту Киевскому Флавиану^[27].

Предстояло огромной величины и значения дело – роспись трапезной Киево-Печерской Лавры и общий ремонт ее, и Владыка Митрополит Флавиан, совместно с о. Наместником Лавры, архимандритом Антонием^[28], ревниво оберегая начала самобытного русского творчества в целях оздоровления религиозного чувства народа, не колеблясь, поручили это дело архитектору А. Щусеву и И. Ижакевичу, а также не менее известному художнику г. Попову^[29], прославившему себя своими прежними работами в Лавре.

В этом выборе, встреченном всеобщим одобрением, сказалась не только просвещенная заботливость Владыки – Митрополита и о. Наместника Лавры, но и глубокое знание тех особенностей русского творчества, какие отражают ярко выраженное стремление души к Богу и делают его самобытным.

Работы были выполнены превосходно и обратили на себя внимание не только знатоков русского искусства, но и прессы. Вот что говорит о них «Киевлянин» (1906 г., № 312):

«Художественное росписание трапезы и трапезной церкви Киево-Печерской Лавры, выполненное в последнее время художниками И. И. Ижакевичем и Г. И. Поповым, во главе с А. В. Щусевым, вызвало к этой работе внимание лиц, интересующихся русским искусством. Богатство и оригинальность орнаментальных форм, яркость и гармония красок, а главное – полное соответствие этой роскошной орнаментики русскому родному вкусу, как он отразился в русском народном шитье, узорах народных тканей, делают эти росписи за последнее время выдающимся художественным явлением. Число посетителей, восхищающихся этими прекрасными стенными росписями в Лаврской трапезной и церкви, с каждым годом всё более и более увеличивается. И действительно, трудно не восхищаться этим роскошным декоративным убранством, украшающим все стены, колонны и своды обширной Лаврской трапезной и трапезной церкви, и этими строгими художественными типами угодников печерских, часть которых, изданная Ижакевичем, заслужила общее одобрение в художественной критике».

Ярко блестящий, праздничный вид Лаврской трапезной, с роскошно украшенными золотом колоннами, напоминает более всего родственное этой трапезной известное произведение В. М. Васнецова^[30], так называемые Берендеевы Палаты. Художники, расписывавшие трапезу и трапезную церковь, пришли к удачной мысли воспользоваться для своих декоративных работ мотивами народной орнаментики, сохранившейся в южно-русском шитье и узорах южно-русских тканей. Нашедши в большом количестве это шитье и ткани в разнообразной утвари самой Лавры, которые скоплялись здесь как плоды усердия тысяч богомольцев из простого народа, художники подвергали художественной переработке этот интересный материал и, благодаря этому, роскошные орнаменты, богатое украшение стены, своды, окна и косяки окон трапезы и трапезной церкви вышли так оригинально и национально.

Желая ознакомить читателя с общим характером произведений И. Ижакевича, мы помещаем здесь некоторые из них. Каждое из них скрывает за собою глубокую по содержанию историю изображенного лица и однако, глядя на них, зритель читает эту историю как по книге, переносится в область давно прошедшего и вместе с изображенным лицом переживает глубокие психологические моменты, что-то родное, но давно им забытое.

Фигура преподобного Ефрема, епископа Переяславльского полна величавости, и вместе с тем его лик отражает столько заботы, какая говорит нам о сложности его миссии как пастыреначальника, обязанного дать ответ пред Богом и за себя и за свою паству.

Изображение преп. Исаакия, Затворника Печерского, дышит жизненной правдой. Богатый купец, не знавший никаких земных лишений и невзгод, преподобный Исаакий роздал все свои богатства и, сознав суетность земных благ, удалился в келии монастыря. Всякое дело, не живущее в пределах вечности, казалось ему ничтожным, и единственной обязанностью людей на земле он считал обязанность научиться познавать волю Божию и творить ее. Непрерывное молитвенное общение с Богом – было единственным делом всей последующей его жизни. По мере возрастания духовного, преп. Исаакий всё более и более сознавал немощность людей и грозную силу диавола, даже в образе Христа Спасителя, искушавшего его, но им посрамленного силою крестного знамения и молитвы. И. Ижакевич запечатлел этот момент молитвенного возношения души преп. Исаакия к Богу.

Не менее замечательно изображение преп. Марка Гробокопателя Печерского. Какою оторванностью от всего земного проникнута фигура преп. Марка, сколько духовной мудрости отражает его лик! Здесь и предостережение не увлекаться суетными мирскими соблазнами, и молчаливый упрек в излишней привязанности к земным богатствам, и в то же время безмолвное свидетельство того, до какой духовной высоты может дойти человек, если последует слову Христа Спасителя и, подобно Марку, воскрешающему мертвых, сознает себя странником на земле и гражданином неба.

Фигура преп. Нестора Летописца без слов рисует нам биографии нашего великого Святого. Кто первый оставил нам сказание о начале и устроении Русской земли, об основании и устройстве в России Киево-Печерской обители по уставу иноческого жития, кто первый поведал нам о Преп. Антонии и Феодосии и прочих Чудотворцах Печерских? Как велико было убеждение преп. Нестора Летописца в необходимости передать последующим поколениям эти сказания и, следовательно, как велика была его любовь к людям! Глубокая, сосредоточенная дума отражена на его лике, глубина духовного прозрения и мысли.

И наконец, последнее из помещаемых здесь изображений Святых, украшающих стены трапезной Киево-Печерской Лавры работы И. Ижакевича, составляет изображение преп. Николы Святоши, князя Черниговского. Я не буду останавливаться на трогательном описании жизни преп. Николы. Она приведена в Киево-Печерском Патерике и тот, кто читал его описание, тот знает, что отличительной чертой жизни преподобного было безграничное смирение и кротость. Как глубоко понята эта жизнь художником Ижакевичем, если на представляемом им изображении Святого эта черта обрисована им так ярко и выпукло.

С не меньшей похвалой отнесся к этим работам и ординарный академик Имп. Академии наук, доктор теории и истории искусств Н. П. Кондаков^[31], своим высоким авторитетом не только засвидетельствовавший несомненное достоинство их, но и содействовавший, в интересах охранения русской иконописи от наслоений момента, назначению Ижакевича преподавателем Лаврской иконописной школы. Кандидатура Ижакевича была встречена тем с большим одобрением, что Лаврская школа иконописи переживала тогда тяжелое время упадка, и Владыка-Митрополит Киевский Флавиан, совместно с о. наместником Лавры архимандритом Антонием, были особенно озабочены мыслью создать условия для оживления деятельности школы в духе установленных традиций, бережно охраняющих черты самобытного русского творчества.

Ижакевич горячо принялся за дело и, со свойственной ему энергией и опытностью, в короткое время совершенно изменил направление школы. Совместно с просвещенным начальником школы иеромонахом Владимиром, Ижакевич стал вливать в направление школы то содержание, которое так дорого русскому человеку и так близко его сердцу.

Развитие самодеятельности и художественного вкуса было положено Ижакевичем в основу его преподавания в школе. Вот почему, с благословения Митрополита Флавиана и одобрения о. наместника архимандрита Антония, Ижакевич поручил своим ученикам живое дело росписи небольшой церкви на экономических вратах Киево-Печерской Лавры, блестяще выполненное ими под общим наблюдением своего талантливого учителя.

Эти работы произведены настолько оригинально и дают так много сильных впечатлений, что я считаю нужным остановиться на каждой работе в отдельности.

Отражая глубокие психологические мотивы, живопись Ижакевича усиливает религиозное настроение, лучше сказать, создает, вызывает его. Такой отпечаток заметен и на работах его учеников.

Узкая, крутая полутемная лестница, открывающая вход в экономическую церковь, росписана учеником И. Ижакевича, талантливым Е. Судоморою^[32]. Несмотря на крайне неблагодарные условия для орнаментации, Судомора мастерски справился с своею задачей. Орнаменты, украшающие своды и стены лестниц, носят следы крупного таланта. Здесь отражается не только художественное чутье, но что еще дороже, понимание особенностей русской души, всегда недовольной собою, всегда чего-то ищущей. Судомора точно угадал это настроение, когда желал своею живописью успокоить зрителя, дать отдых измученной сомнениями, колебаниями душе. И он в совершенстве достиг своей цели. Поднимаясь по этой лестнице, зритель оставляет позади себя всё, что его волновало, беспокоило, смущало, и ощущает чудесный мир в своей душе и радостный покой от сознания, что встретился именно с тем, что так дорого его душе, чего она так долго искала и нигде в миру не находила. С этими радостными ощущениями зритель входит в самую церковь. Общий характер росписи удивительно гармонирует с этим настроением. Художественные орнаменты, украшающие стены, своды, косяки, ниши, напоминают древне-русские ткани, с золотистым шитьем, один вид которых переносит нас в то отдаленное время, когда внешность жизни в ее разнообразных проявлениях, так верно отражала настроение души, ищущей Бога. Учениками Ижакевича выполнено на общем фоне орнаментальной живописи множество фигур печерских угодников, из которых каждая в отдельности приковывает внимание зрителя. Изображения св. мучеников Исаакия Затворника, Кукши, преп. Антония и Феодосия, Игнатия, Поликарпа и др. – великолепны. Лик св. Исаакия Затворника, работы самого Ижакевича, отражает столько неземной веры, столько смирения и безграничной преданности воле Божией, что заставляет зрителя проникаться этим настроением и переживать в этот момент ощущения совсем необычного довольства и духовной радости. Останавливает внимание по замыслу и выполнению и лик апостола Марка, работы ученика Григория Склифоса. Даровитый ученик придал лику столько апостольского проникновения, так много глубокой мысли, что обратил на свою работу серьезное внимание знатоков церковной живописи. Этот образ носит не только следы крупного дарования, но и личного проникновения самого художника, несомненно обладающего духовным зрением в той степени, какая делает его произведения одухотворенными.

Прекрасен образ и св. равноапостольного князя Владимира, работы ученика монаха Епифана Хоменского.

Взор св. Владимира отражает так много величавости наряду с юношеской верою и любовью к Богу. Прекрасны и херувимы в сводах четырех куполов, и изображение Господа Вседержителя в главном куполе. Посмотрите на эти живые изображения, вглядитесь пристально в лик Спасителя и херувимов, и вы услышите в себе голос Христа, вместе с сонмом этих херувимов, зовущего вас к Себе, просящего вас оторваться от земли и ее дешевых сокровищ.

Из церкви вы входите в алтарь. Северная и южная сторона алтаря мастерски росписана, по мотивам Ижакевича, начальником школы иеромонахом Владимиром. Здесь орнаментальные мотивы доведены до совершенства, каждая мелочь, каждый изгиб рисунка, каждая линия полны художественной грации и удивительного проникновения.

В одной из ниш алтарной стены – образ архидиакона Стефана, прекрасно выполненный Е. Судоморою.

С чувством радостного удовлетворения вы выходите из церкви и встречаетесь на лестнице, уже при выходе, с еще одной работой Е. Судоморы, на противуположной стороне лестницы, над входными дверями, стильной композицией «Гора Синай». Это уже крупное произведение вполне определившейся талантливой кисти.