Николай Боровой
ВНАЧАЛЕ БЫЛА ЛЮБОВЬ. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том II Часть III и IV (Главы I-XI)

…Это – с точки зрения целей. Но с точки зрения оценки его действий во время операции, касательно чего у него были сомнения не меньшие, всё тоже на удивление отлично. Беккер, после успеха видевший главой краковской полиции только его и не желавший слышать никаких возражений, превзошел сам себя – представил его в рапортах генерал-губернатору Франку, в Высший штаб СС и даже еще дальше наверх как своего теснейшего соратника, с которым полностью делил организацию и осуществление операции «Sonderaktion Krakau», так что, как дошло до него именно по его каналам, сам Фюрер несколько раз упомянул его, Бруно Мюллера имя, как пример «служения долгу» и «решительности, которая ведет к успеху дела и наносит врагу сокрушительный удар». Он был горд собой от этого, как и всякий истинный немец в подобном случае. Немец обязан беззаветно и самоотверженно служить долгу, делу Фюрера и Великой Германии, должен быть готов не задумываясь отдать за это жизнь, Фюрер всегда говорит об этом, но немец имеет право на справедливую, наполняющую гордостью его сердце награду. И нет наверное более высокой награды для немца, нежели быть упомянутым в словах Фюрера, существовать в мыслях Фюрера. Правда, лишь подумаешь, что он, Бруно Мюллер, всего полгода назад бывший обычным ретивым начальником регионального «гестапо» в Вильгельмсхаффене, ныне существует для Фюрера – как ближайшие соратники, Геринг и доктор Геббельс, его главный шеф Гиммлер – и кажется Фюреру примером качеств истинного немца, начинаешь задыхаться от переполняющих чувств, вот ей-богу, он и не ожидал от себя подобной сентиментальности! Это, в сочетании с хорошим деланием дела и с теми моментами, когда ты смотришь на толпу ничтожных овец, очкатых клопов и червей в зале и ощущаешь себя их Судьбой – и есть счастье. Подобное и должно быть счастьем для истинного немца. «Впрочем» – когда он, Бруно Мюллер, думает о таком, его мысли начинают казаться ему мурлыканьем – «если рано или поздно всё это приведет к тому, что в нем увидят не командира роты на передовой и мясника, а скажем, начальника департамента в Главном управлении в Берлине или главу „гестапо“ в каком-то большом городе Рейха, и он сможет делать дело дома, то подобное тоже будет прекрасным дополнение к награде!» А для того, чтобы всё это стало возможным, очевидно надо было принять участие в кампании, организовать и осуществить арест профессоров, выйти в блестяще провернутом деле на какой-то иной уровень не просто карьеры, но собственного развития как немца и человека долга, преодолеть с ним остатки «пораженнчества», которых не должно быть в солдатах и офицерах Фюрера, в немцах будущего (оберштурмбаннфюрер справедливо признается в наличии их в себе). И нужно было, конечно же, следуя всей дальнейшей логике, вступить вместе с Беккером в серьезную игру и принять предложение поста начальника полиции безопасности и СД в Кракове: должности, в которой на него смотрят и генерал-губернатор, и высшие чины СС, и наверняка сам Фюрер. Короче – надо было согласиться на уговоры и изначальные планы Беккера, и он согласился. Если это путь к его заветным целям – стоит потерпеть. Этот путь оказывается витиеват, но что поделаешь! А вдруг он и не может быть в его случае и судьбе никаким иным? Злая у него судьба – он хочет делать дело в Рейхе, а в нем видят идеального человека для решения сложных задач где-нибудь в самой гуще новой кампании, потому что знают, как он умеет делать то, что должен. Однако, заветная мечта – прочно вернуться в Рейх, и к ней он стремится. И будет идти. И кажется – ничего не бывает случайно или напрасно. Он подчинился приказу и принял участие в кампании, хотя вовсе не горел. Он блестяще, легендарно организовал и провернул арест очкатых клопов, хотя считал это поначалу опасной и напрасной глупостью, чуть ли не безумной и безответственной наглостью, чреватой последствиями непредсказуемыми и весьма дурными. И открыл в этом деле для себя совершенно иные истины и горизонты, которые, теперь он уверен, его будущему как человека долга послужат самым принципиальным образом, хоть изначально плевался злостью и недовольством, чертыхался и исходил опасениями, но просто был готовым как привык, достойно и блестяще исполнить положенное. Отлично понимая дальний задел Беккера, решившего использовать его служебные качества и таланты, сколько вообще возможно, он не хотел оседать в Кракове и принимать пост начальника обеих полиций. Давая так откровенно попользоваться собой, без надлежащих для самого себя выгод. Да и сейчас до конца не хочет и не уверен, говоря по чести, просто с чертыханиями про себя согласился и поддался на уговоры, понимая, что другой дороги всё равно нет и откажись он – лишь разочарует в себе и погубит те капли «сливок», успеха и славы, реальных возможностей, которые Беккер милостиво отвел ему в провернутом деле. Однако, именно поэтому в конце концов он удостоился упоминания Фюрером, всё более явно обретает уважение и признание больших «бонз» в Кракове, местных и берлинских, начинает затаенно и с трепетом ощущать и вправду огромные возможности для себя и независимые позиции в игре с Беккером, который кажется не ожидал, что оберштурмбаннфюрер СС Бруно Мюллер, ретивый глава провинциального «гестапо» и всего лишь командир айнзацкоманды, верностью долгу и огромным служебным талантом может преподнести сюрприз и прийтись по душе очень многим, стоящим гораздо выше. И обретает весьма ощутимый шанс переиграть, обойти чертового проныру, приблизиться к целям и мечтам, которые важны уже ему самому. Вот и получается, что ничего случайного и напрасного нет, да-да! И путь к цели может быть витиеват и поначалу ведет кажется чуть ли не вообще в другую сторону. И оказываешься вынужденным делать то, что прямо противоположно желаниями и мечтам, но в конце концов именно так к заветному и движешься. Долг требует постоянно учиться, он понимает это день ото дня всё яснее и так и делает. И всё это так даже несмотря на то, что он по прежнему не любит Краков, по многим и разным причинам…

…Впрочем, он не может пока особенно на что-то сетовать и вполне доволен должностью и тем, что поддался уговорам. Особенной работы пока нет, как уже сказано, приходится больше ее изображать, нежели делать. В Варшаве ощущаются «колебания воздуха», но в Кракове пока всё спокойно и подполье, если сорганизуется, активно проявит себя здесь не скоро, а он уже выстраивает изнанку краковской жизни так, что бы этого не случилось. Он держит руку на пульсе, он стряхнул пыль с сети бывших осведомителей польской полиции, он выстраивает работу учреждений так, чтобы происходящее в них было максимально прозрачным и любые «колебания» и «движения» можно было отследить – это на самом деле не так сложно, если ты умеешь делать свою работу, есть куча административных и кадровых приемов, наконец – у него самые разные источники информации, и согласно им царит мертвая тишина. Арест профессоров, закрытие университетов и гимназий, политика внесудебных ликвидаций или псевдосудебных расправ, все прочие вещи за этот короткий срок очевидно указали полякам на участь, которая их ожидает, и что? А ничего. Никаких попыток организовать активное сопротивление. Они смотрят, как исчезают их соседи и священники, как у них отбирают остатки национального достоинства, и никакого внятного брожения, не то что попытки сопротивляться. Самое забавное, что демарш и брожение исходили в эти месяцы именно от арестованных профессоров, от очкатых клопов-интеллигентов, но вовсе не от осевших на нелегальном положении военных и осколков чиновничества, а значит – политика интеллектуальной и духовной «кастрации» поляков, нейтрализации интеллигенции, по истине верна и мудра. А если попыток активного сопротивления не произошло сразу – на остатках недавно работавших структур, во власти еще живого ощущения собственной независимой страны, на волне стыда за поражение и ненависти к ним, немцам, когда не сложно вовлечь в работу и организовать на рискованные акции массу людей, то возникнут ли они? А ведь это, если попытаться мыслить с их позиций, так важно – показать населению конкретными мерами, что польская власть осталась и поляки будут бороться, поддерживать таким образом веру и надежду на то, что «освобождение» возможно! Значит – они сломлены пережитой катастрофой и нет как раз именно ощущения этой надежды, возможности что-то изменить, и конечно – по справедливости нет. Ему даже интересно – что же еще должно произойти, чтобы ненависть и стыд в душах врагов стали решимостью действовать и повиновением тому, кто способен на дело и сопротивление организовать? Да посмотрите на поляков – им вполне хорошо под тяжелым сапогом и совершенным немецким порядком, они рады, если пока есть работа и какая-то безопасность, живут их маленькими жизнями и счастливы, что в карательные списки включают соседей, а не их самих. Он может быть снова ошибается, но не поляки сделают большие проблемы Великой Германии в ее планах и много времени пройдет, прежде чем возникнет опасность активного сопротивления с их стороны. Отправляясь в кампанию, офицеры СС и СД были уверены, что привести местное население к покорности после разгрома потребует гораздо больших хлопот и усилий, вот ей-богу, и были готовы к гораздо худшему. Угроза немедленного начала всеобщего активного сопротивления оценивалась – учитывая исторически сложившиеся национальные и имперские претензии поляков – настолько высоко, что именно это и породило идею беспрецедентно жестокими мерами задавить возможность такого сопротивления в корне, основе. Отсюда та политика репрессий против интеллигенции, внесудебных ликвидаций или бессрочного заключения в концлагерь, то есть духовной и интеллектуальной «кастрации» поляков (генерал-губернатор так назвал это на заседании неделю назад, и всем очень понравилось), которую он и службы генерал-губернаторства в целом сейчас активно воплощают в жизнь, которая была опробована в осуществленной им акции 6 ноября. И что? А ничего, как уже сказано. Цели достигнуты – паны залезли под лавки, подполье, если оно какое-то и оставлено перед подписанием капитуляции и бегством, затаилось в последней глубине и никаких активных действий в ближайшее время, он уверен, не планируется. А значит – наведением ужаса, безжалостно жестокими и в этом последовательными мерами, вправду возможно привести к полному подчинению, по крайней мере – поляков и на данный момент. И именно в этом состоит высшая политическая мудрость и истина, а не в осторожности и умеренности. И значит – он был не прав. И должен многому учиться. Он признает. Основная работа пока – выстраивание агентурной сети, организация общего порядка, вербовка сотрудничающих… И еще – осуществление по старому методу «тихих исчезновений и ликвидаций», превращаемых генерал-губернатором сейчас в настоящую, с долгим заделом политику: тут есть чуть больше забот, это требует достаточно плотных усилий… Подвалы в здании на Поморской полны и ему приходится самому пару раз в день туда спускаться… впрочем, он смеется в мыслях, пока укладывается в обычный рабочий день! И у него, счастье, достаточно умные, цепко и на лету схватывающие дело, исполнительные секретари и унтеры, «замами» и начальниками отделов он тоже доволен. Дело делать легко и в радость, когда соратники и подчиненные не просто имеют опыт и знают, чем занимаются, а еще как и ты сам – до конца преданы общему делу и долгу, рьяны в службе, поймут с полуслова и в точности выполнят приказ. Во всем этом сплочены. Репрессии и «чистка» интеллигенции, потенциально опасных – политика с заделом, начавшаяся с организованной им акции. Он иногда даже не может понять до конца, что с блеском провернутое им дело, далеко не самое масштабное из бывших, стало историческим событием и началом еще большего, целой политики, в которой будут перемолоты тысячи, многие тысячи. Что он, провинциальный «гестаповский» служака, пусть даже талантливый и вдохновенный в деле, подчас похожий в выполнении приказа на художника, который рисует полотно реальных событий и обстоятельств, смертей и краха чьих-нибудь судеб, в акции 6 ноября вышел на совершенно иной, невообразимый уровень. Стал исторической персоной, которая существует для Фюрера как пример служения долгу и качеств настоящего немца. Блестяще выполнил долг, заманил очкатых клопов как детей в западню, отправил их гнить в концлагере и так – вошел в историю. Стал легендарной, исторической персоной, руками которой состоялось славное и такое же легендарное, обреченное остаться в веках дело! Да-да – он не боится высоких слов и не стесняется произносить это в мыслях, ибо такова правда. До сих пор не укладывающаяся до конца в уме. Он только еще раз поражается, какие же огромные, невероятные и в большинстве случаев недосягаемые возможности, открывает подчас перед людьми долга, верными сынами нации и солдатами Фюрера служба! Их служба требует беззаветной преданности, готовности подчиняться и исполнять долг любой ценой, рьяно и не жалея себя, проявляя недюжинное вдохновение, искать к этому наилучшие пути, наконец – если будет нужно и настанет такой момент, отдать во имя долга и дела нации жизнь. Она велика именно тем, что бесконечное требует и обязывает к жертве, а вознаграждает, осязаемо дает взамен мало, оставляет лишь нравственное удовлетворение от преданности долгу и великим, значимым для всех целям. Однако, случается и так, что именно беззаветно преданным ей и долгу детям нации, о награде не думавшим или как он – даже позволявшим положенную по праву награду у себя отнять, она дарит награду, вышей которой нет: войти славными делами в историю и быть в мыслях Фюрера. Очкатые клопы, среди которых были и евреи (тем из концлагеря не выйти ни в жизнь), годами горбились и сидели над столами и книгами, теряли зрение и что-то там писали, рождали… завоевывали себе имя. А он вошел в историю одним махом, просто сумев талантливо выполнить долг, обвести их вокруг пальца, сгрести в фургоны и обречь на положенную судьбу. Талантом воли, действия и преданности долгу – единственным настоящим талантом, великим и нравственным, он убежден. Он и был тогда их Судьбой. И именно этим и сделал себе легендарное, историческое имя. Оставаясь при этом скромным провинциальным служакой и офицером СС среднего чина. И возможность этого ему дала их великая, требующая преданности и беспрекословного подчинения, таланта воли и действия Служба. Делу нации, Фюреру, долгу. Великой стране. Тысячи таких же клопов и прочих – шляхта, отставные офицеры и слишком наглый клир, точно так же будут обречены теперь отправиться в концлагерь или вообще сгинуть. Многие тысячи, многие. Это и происходит собственно, уже. В том числе – его руками и при его, любящего делать дело лицом к лицу и с максимальным эффектом, непосредственном участии. Подполья нет и в ближайшее время не будет, по крайней мере – так, чтобы оное можно было ощутить, начав принимать соответствующие, предписанные и строго востребованные службой меры. А он всё равно превращает туши в подвалах на Поморской в фарш, стремясь выудить хоть какую-то информацию или удачей нащупать ниточки и концы, пускай малые. В надежде на это. Просто стараясь до конца убедиться и удостовериться, что «тишина» под покровом краковской жизни ему не кажется, он ничего не упустил и непосредственной угрозы акций и вреда подполья нет. Он в этом мастер, ас. Это правда. Он вообще долг, службу и работу знает, исполнять блестяще и с душой, преданностью и чувством ответственности умеет, оттого так и ценим. Это тоже правда. Однако, все эти события, означающие начало серьезной политики, больше головная боль прокуроров, оставшихся от Польши судей да еще присланных специально для этого «бонз» партии и СС из Берлина. И сегодня, и далее. Службы и ведомства его, Бруно Мюллера, начальника обеих столичных полиций, это касается, но не целиком. «Опасный элемент» будут проводить через скорые суды или внесудебные казни, тайные ликвидации, на нем лишь арест и приговор, то есть вопреки кажимости – возня вовсе не такая уж большая. Основная его работа – подполье, сопротивление, предатели, с ворохом же обычных полицейских задач прекрасно справляются его «замы» и главные подчиненные. И потому настоящей, серьезной работы, которая дала бы раскрыть себя, впечатление от ноябрьской акции усилить – тоже пока нет. Хоть выдумывай. Акции подполья и борьбу с ним. А что… Если от скуки задаться такой целью, то может выйти по результатам и как процесс блестяще! Только нужно принять решение и увидеть прежде его целесообразность, умело продумать фабулу, чтобы если кто даже и поймет – не посмел подать вида. Ведь представление с якобы настоящим подпольем, которое он конечно же сумеет организовать блестяще, если придется, вызовет с одной стороны – пафосные отчеты в Берлин в духе «люди долга не дремлют» (читай Беккер и остальные), но с другой породит тревогу и морщины на лбу… На фоне побед, всеобщего безграничного энтузиазма, торжества немецкой воли и полной запуганности, подавленности врага – чувства неприятные, омрачающие… А потому – оснований для этого пока нет, время и повод не настали… Да! Еще часть более-менее серьезных забот – всё, связанное с масштабным, вступившим в окончательную фазу отъемом предприятий у евреев. Хотя самое забавное, что даже с евреями нет на данный момент никаких особых проблем. У властей Рейха и генерал-губернаторства нет пока определенных планов и представлений, что делать с евреями, строго говоря – следует признать, что с поляками по сути обходятся сейчас жестче. Он пристально наблюдал за поведением евреев в конце сентября, во время операции на Сане, когда гнал толпы евреев-беженцев на сторону русских. С этими просто – они проявляют удивительную способность к самоорганизации. Запри их в любые рамки и условия, обставь флажками со всех сторон – туда не смей ступить, этого не посмей сделать, и что же? И не заметишь, как они приспособятся, приучатся выживать в новых реалиях, сорганизуются и сумеют наладить привычную для себя жизнь, насколько это вообще возможно. Забавно ей-богу, и интересно наблюдать – кромсай муравейник так и эдак, но не заметишь, как в том, что от него осталось, снова забурлит жизнь, потянутся колонки насекомых, совершающих привычную работу, у которых расписаны роли. Вот и тут – с ними нет пока особой головной боли, власти генерал-губернаторства не тратят ни йоты денег, сил и энергии на организацию их жизни, те всё делают сами и счастливы, что им оставляют такую возможность. Кажется – с ними можно делать, что захочешь до тех пор, пока им оставляют возможность самим сорганизоваться и наладить их жизнь. Главное – указать им на правила и рамки, на то, что они должны, остальное они сделают сами. Они полностью управляемы и манипулируемы извне, покорны приказам и совершаемому над ними насилию – он так и продиктовал недавно для отчета, который от него потребовали. Ведь это и вправду важные наблюдения и выводы, потому что рано или поздно – с ними начнется серьезная работа. Создали еще в сентябре их «комитет», который полностью ответственен за их жизнь и сотрудничество с властями. И что же – они раскрыли какие-то тайные их каморки, вынули отложенное, организовали оплату и поставку лекарств в собственную больницу, трудовые курсы для беженцев и т. д. Потребовали от комитета – поставлять каждый месяц определенное количество людей для подневольных работ в Рейхе и на предприятиях в окрестностях Кракова, иначе власти будут изымать насильственно. И что? Сами же находят среди «своих» тех, кого выдают для этой участи, в нужном количестве. Почти сразу после ареста профессоров был издан указ о ношении евреями Кракова с 18 ноября нарукавной повязки (с позавчера это распространено на всю территорию генерал-губернаторства). И вот, пара дней – и их предприятия уже вовсю шили эти особые повязки, люди получали работу и даже из этой ситуации они умудрились извлечь выгоду. Они приспособятся ко всему. Кажется, что если надо будет повести их на убой – они сами себя выстроят. Посади еврея на край им самим вырытой могилы, чтобы застрелить, и пожелай оттереть перед этим замазавшиеся в земле и грязи сапоги – тот подождет, пока ты закончишь и передернешь затвор, в глотку тебе не вцепится. Да с ними по большому счету можно сделать всё, что угодно и будет необходимо. Всё это он ясно изложил в качестве наблюдений в отчете. Он теперь понимает, отчего и поляки готовы проглотить всё и покорятся чему угодно, если на них как следует «шикнуть» – от евреев этого и набрались, недаром жили с ними бок о бок веками, так что даже, говорят, их главный борец за свободу – и тот еврей. Фюрер не даром провозгласил с самого начала – от евреев, от их врастания в тело немецкого народа, в немецкий дух пришли упадок и пораженчество, от этого стало возможным поставить немцев на колени, и возрождение немцев и немецкого духа требует вырезать эту нечисть из тела нации как опухоль, и их самих, и ими привнесенное! Он, Бруно Мюллер, простой служака и человек долга, понял как прав Фюрер именно здесь, в Польше, во время кампании и сейчас. От этого с поляками нынче можно сделать всё, что захочешь, точно. От этого они ведут себя как евреи и покорны пришедшим в их дом немцам, готовы терпеть «до лучших времен» что угодно…

…В общем – он, хоть и не хотел, но всё же поддался уговорам и застрял в Кракове, и пока особенных причин сожалеть у него нет. Они с Беккером пока ладят, как два взаимно заинтересованных друг в друге человека, изображают тепло и дружбу, да он и вправду не ожидал от Беккера честности по отношению к себе в рапортах. Он и сейчас до конца не хочет и предложи ему завтра перевод в Рейх – согласится без колебаний. Он немец, он хорошо чувствует себя дома. Но долг есть долг, и если во имя заветной цели нужно потерпеть – он немец, а немцы умеют ждать. Скука зеленая в этом Кракове, всё просто. Тоска. Он знает, что ему нужно, чтобы разлука с любимой Германией была для него не так тягостна, но тут этого не достать. Беккер и другие любят музыку и всё тянут его на концерты, но музыка ему всегда была безразлична. До ресторанов он и сам охотник, но в туда хорошо идти с сердечной компанией, с людьми, которым ты доверяешь, чтобы за шнапсом завязать настоящий немецкий разговор, от души, а такой компании тут нет и сколотить ее – неизвестно выйдет ли. Тут все пока пытаются держать нюх по ветру и понять, что можно ухватить из пирога только что созданного генерал-губернаторства, а пирог этот обещает быть еще каким жирным! Тут пока каждый каждому – конкурент, связи не выстроены, кому можно доверять, а кому нет непонятно, все друг друга издалека щупают – осторожно, подозрительно, и от напряжения невозможно избавиться даже за столом в ресторане, с якобы дружеской компанией. Создается аппарат власти, выстраивается иерархия, делятся должности и нити влияния… И за это, то есть кучу самых соблазнительных возможностей и перспектив, часто на грани дозволенного, идет нешуточная борьба… Так что в те несколько вечеров, что он сидел с сослуживцами и офицерами из службы генерал-губернатора в «Циганерии» и «Бизанке», после нескольких рюмок шнапса ему становилось тоскливо и пусто, а когда начинали играть танго или дрыгать ногами – так вообще тошно и он прощался, находил приемлемые отговорки и уезжал домой. Хорошо бы конечно закрутить роман с какой-то из здешних полек – блондинок, так напоминающих ему юность в Страсбурге и французских женщин! О, редко что может быть красивее и вожделеннее настоящей француженки, и в особенности – эльзаски! Он иногда смотрит на белокурую польку в ресторане и вспоминает себя лет в пятнадцать, когда верхом мечтаний была ночь с стройной француженкой немного постарше, с волосами цвета соломы и роскошной спиной, которую они так любят выставлять на показ! Вот, если бы ему случилось затянуть одну такую в постель, Краков уже не казался бы ему так неприятным, вот ей-богу! И что же? Хоть кто-нибудь из его новых товарищей и собутыльников попытался понять, что ему нужно в душе и сосватать ему какое-то местное чудо, белокурое и стройное? Да где там! Зато Беккер снова сегодня с утра тянет его на концерт! Да какого черта, в самом деле! Работа – работой, но у него уже три месяца не было женщины и если так пойдет дальше, то он снова начнет забивать до смерти заключенных, иначе нервы в порядок не привести. А впрочем – пусть будет хоть концерт, ей-богу. Сегодня скука что-то в особенности зелена…