Никита Владимирович Чирков
Вновь
14
Какие-то двадцать минут превратили Монолит в неузнаваемую тюрьму или лагерь, как никогда ярко доказывая невозможность переоценить систему безопасности и службу охраны. Вопрос ведь был не просто в устранении предателя: нельзя было допустить исполнения угрозы, ибо общество, пережившее гибель матерей и детей год назад по вине Пети, вряд ли сможет повторить подвиг, особенно на фоне падения рождаемости и снижения продолжительности жизни у взрослых. Клот и Петя были друзьями, оба с Опуса, обоих знали люди… Монолит же безмолвно кричал, подобный стон тишины ощущался отовсюду. Причем блокировка сети совсем не помогала, казалось, что весь город жив и общается с людьми, делясь сопереживанием и страхом. Странное ощущение, думал Бэккер, пока Козырев выдавал точную, словно прописанную и заранее отрепетированную, речь:
– После обращения он включил устройство глушения всех частот на расстоянии тридцати метров. Мы не можем распознать взрывное устройство, детонатор подключен через провода, реакция от прямого влияния на контакт неизвестна. Мы можем видеть его лишь из дальних камер. Саперы ждут поблизости. Отвлекаешь Клота, они делают дело. Связи с нами не будет, значит, действуешь так долго, как можешь. Там много гражданских, он неспроста выбрал акушерское отделение.
– В смысле, вы не можете распознать устройство? Откуда…
– Все это он мог достать только из лаборатории, часть которой лежит в руинах! Перепись имущества у нас есть, но ничего схожего пока не обнаружено. Очередной пример излишней инициативности, либо, что не исключает первого, данная акция была спланирована. Следовательно, устройство создано в единственном виде, к тому же остается вопрос его внезапного появления в больнице!
На одном мониторе было повторение слов Клота, где он мельком показывает кейс с детонатором, на другом – кадры в реальном времени. Он стоит в коридоре с прозрачными стенами: с одной стороны – пара десятков матерей в положении, а с другой – уже новорожденные в окружении докторов. Сложно было понять отношение Бэккера к происходящему: неподдельное любопытство тонко соприкасалось с серьезной настороженностью. Молча, все время о чем-то задумываясь и тут же переключаясь на иную мысль, Бэккер раскрывался окружающим, и в частности Насте, с новой стороны. Она подошла к нему вплотную и почти прошептала, придавая словам высочайшее значение:
– Там сейчас мой папа – Игнат Нивенст. Я его знаю, он попытается помочь или что-то сделать.
Ее пронзительный взгляд сказал куда больше. Столько любви и страха за родного человека… Бэккера тронула ее искренность. Он кивнул, Настя сказала краткое «спасибо».
Бэккер смотрел на нее и честно признавал зависть, всерьез ценя те ее чувства и мысли за жизнь родителя, чего он сам в адрес своих вряд ли бы испытывал в аналогичной ситуации. А после ее разочарования из-за того, кем он на самом деле предстал, желание доказать свою пользу подало признаки жизни.
– Зачем ему ты? – Вопрос был у всех на уме, но почему-то откладывался, и вот полный переживания и страха Петя ожидал ответа, явно боясь за Клота больше, чем за Бэккера.
– Вот и узнает. – Козырев не оставил никому места для маневра или развития темы.
– Я пойду с ним.
Козырев обернулся к Оскару, приблизился в мертвой тишине и после недолгой зрительный борьбы с заведомо определенным победителем произнес необычно спокойно:
– Клот просил Бэккера. И если собрался спорить со мной, то я сделаю то, что делать не люблю, напомню, как ценю твое желание совершить правильный поступок. Но сейчас это рвение что-то доказать слишком опасно. Бэккером я готов рискнуть, но не потому, что он не мой сын, а потому, что от него нет пользы в обычное время. А от тебя, сын, есть. Я все сказал.
– У меня вопрос! – Бэккер словно хотел помочь разгрузить и без того сложную обстановку. – Это не Осколок ли у него, случаем, в чемодане?! – Он специально прибавил дерзости, но так, чтобы выглядеть чуть наигранно, ставя всем в укор за раннюю ложь, приправляя злобной улыбкой.
– Сейчас это не важно!
Настя вышла вперед Козырева, чуть ли не столкнувшись лбом с Бэккером.
– Если это Осколок, – размышляя, произносил Петя, – то волноваться не стоит. Для его детонации потребуется приличная энергия. В данный кейс еще и реактору не запихаешь.
– Предположение – непозволительная роскошь, – сказал строго Козырев, – А ты, если все пройдет гладко, получишь благодарности Монолита. Похвастаешь перед родителями!
15
Клот все так же топтался на месте: еле живой, поддерживаемый невидимыми силами в предсмертном состоянии. Бэккер шел к нему спокойно, внимательно разглядывая все вокруг и строя в голове план… какой-то план. Но когда Клот заметил его и выставил свободную руку вперед, времени на стратегию не осталось.
– Я думал, откажешься, – чуть ли не простонал болезненным голосом Клот, пока что-то делал в своем напульснике. – Человек с другой планеты, прародительницы нашего Монолита!
– Это Осколок у тебя? – Бэккер сохранял сдержанную осторожность.
Клот помахал перед ним правой рукой с зажатым детонатором и заговорил, глядя прямо в глаза, при этом порой скалясь и с трудом держа контроль над телом. В голосе происходила необычная борьба между ядовитой жестокостью и артистичным презрением.
– «Слово свидетеля непоколебимо сомнениями слушающих» – это слова Наставления, Бэккер. Мать и Отец создали нас в этом мире среди черноты, откуда даже других звезд не видно, оставили нам всем Наставление, которое вам было удобно забыть! Почему? Бэккер, почему вы противитесь истине наших создателей, тех, кто желал единения мира и созидания жизни?
Бэккер в момент напоминал Козырева тяжелым взглядом и нерушимой фигурой. Казалось, он так и будет тянуть время, но тут Клот заговорил о том, что не могло не пошатнуть его броню, зародив нездоровую интригу.
– Осколок – это враг всего живого в этом мире. Осколок – это разрушительная болезнь! Я видел его след, я знаю его суть, и я не позволю тебе использовать его! Опус осквернил Наставление ради власти над жизнью, поставив свое слово выше слова Свидетеля. И не боитесь вы разрушений, ибо вы и есть разрушения, потому что возомнили себя большим, чем Мать и Отец! А ведь это они дали нам понимание мира и ценность нас самих как той же жизни этих планет, и я, сейчас и здесь, Бэккер, вопреки твоему желанию несу Слово Свидетеля, ибо я стал свидетелем преступления против жизни! Первые сыны призваны защищать Наставление от нападок болезни, от таких, как ты, Бэккер!
Не успел Клот толком откашляться после яростной речи, как Бэккер заметил движения за правой окном. Аккуратно одна женщина ушла назад и скрылась за остальными, потом другая, следом и третья. Справа же, где были новорожденные, в дальнем углу появился солдат, желавший, как показалось Бэккеру, медленно и не спеша эвакуировать детей. И тут сам Бэккер чуть не усугубил ситуацию из-за долгого взгляда в сторону, за которым уже вот-вот собрался проследить Клот. Но внезапно со спины Бэккера появился отец Насти – Игнатий. Он аккуратно подошел и встал перед Бэккером, привлекая к себе все внимание Клота, дабы тот не увидел эвакуацию гражданских. Если этот кризис и мог стать еще более непредсказуемым, то стал.
– Здравствуй, Клот. – Неприкрытое сочувствие привлекло внимание и способствовало появлению внутренней борьбы у главного агрессора. – Давно мы не виделись. Расскажешь мне, к чему… все это? Может быть, я помогу, как друг, как человек, который неплохо знает тебя и верит в то, что все можно исправить.
– Вам не понять.
– Но я хочу понять. Расскажи, у нас полно времени.
– Как раз времени уже и нет.
– Ты же еще ничего плохого не сделал. Клот, пожалуйста.
– Спросите у него! – Клот подошел ближе и рявкнул: – Зачем он прилетел! Здесь плохой не я – он! Враг Матери и Отца! Спросите! А я скажу, потому что ваша дочь Настя – участница грядущего ужаса. А знаете, откуда я знаю? Потому что один из них! Этих людей, что присланы Опусом лишь для одной цели: найти последователей технократии и провести эксперимент! Да, эксперимент в Монолите над людьми, чьи потомки сто лет назад прибыли сюда! Наставление было заложено в основу новой религии именно для того, чтобы создать просветительское общество, а потом в одной гребенке закрепить в истории вред от великой правды Наставления. Зачем? А потому, что человечество сбилось с пути и лишь Наставление способно вернуть нас к истинной цели Матери и Отца! Опус уже давно следит за всеми, ведет свой отчет о каждом, собирает сведения и готовится к уничтожению нас всех! Я знаю это, Бэккер знает это, именно для этого ему и нужен Осколок – чтобы начать эксперимент планетарного масштаба над материей, не должной касаться человека, но технократам плевать! Когда Осколок обретет свое величие, то все здесь погибнут, а Опус получит результаты полевых испытаний артефакта. Да, мы нашли его там, на Авроре, раскопали древний город первых людей, потому что ничего святого нет для Опуса! Вы думаете, почему рождаемость низкая с каждым годом? Потому что Опус так хочет! Как и частая смертность от вирусов и бактерий Комы, как и низкая продолжительность жизни простых рабочих, но не у Техгруппы!
– Чего же хочешь ты? – громче желаемого спросил папа Насти, поглядывая периодически в стороны за работой эвакуации.
– Вы знаете, что нас было пятнадцать человек вначале? Знаете! Пятеро были отправлены по приказу Опуса в Топи… Они так и не вернулись, потому что целый континент содержит в себе леса и болота, которые убивают человека за мгновение, но при этом мы дышим воздухом в пустыне – вам не кажется, что это не просто так?! Даже спутники Эфира не смогли просканировать Топи. Магнитное поле там другое, представьте себе, техника отказывает, но при этом мы берем воду из океана, прогоняем через десяток фильтров, и она, ура, не убивает! А вы знали про эксперименты в Тиши? А про армию роботов, которые запрещены на Монолите, но генерал строит ее, потому что знает, что грядет война! А про Южный и Северный полюса? Мы не просто так туда не лезем! Нас ждет война, которую мы проиграем, если я не справлюсь! Я!
– И как ты это сделаешь?
– Когда Аврора развалилась и там выжил лишь один человек – основатель Монолита, великий Пернат, то тем самым был заложен крепкий идеологический фундамент. Все эти двенадцать лет наша Техгруппа нанесла столько ущерба, что общество подошло к краю нового этапа познания и построения нового фундамента. Нас осталось уже мало, почти все погибли, но хватит одного, чтобы лишь подтолкнуть. У нас есть общий враг, который не считается с нами, который презирает нас, и я, здесь и сейчас, создам новый прецедент, столь сильный и немыслимый…
– Но это не обязательно! Давай все решим мирно, время есть, я позвоню Катарине, и мы вместе…
– Вы хороший человек. Мне жаль, но для создания сильного будущего нужно показать слабость настоящего. Я готов принять клеймо монстра, если это спасет нас всех от грядущей смерти.
– Почему ты считаешь это единственным выходом? Помоги мне понять, пожалуйста. Дикисян не хотел бы такого, как и Петя и Настя, они твои друзья и сейчас…
– Мы не можем не быть жертвами, надо лишь выбрать, во благо чего. Хорошие люди останутся в памяти героями, а вот другие… – Клот закончил злобным и презрительным взглядом на Бэккера. – Ты открыл мне глаза на правду, Бэккер, спасибо тебе. – Клот взял свободной рукой кейс и, держа на весу, показал его. – Ты хотел Осколок… ты его получил.
– Смерти ничего не изменят! – вырвалось из уст Игната эмоциональным порывом. – Мы должны спасать – не разрушать! Все эти слова были…
– Услышаны каждым человеком. – Бэккер и Игнат от удивления переглянулись. – Сначала я глушил связь, потом подключился ко всем напульсникам, заблокировал правительственные профили и дал людям услышать правду. Слово Свидетеля нерушимо. Козырев не смог даже со мной справиться, не смог закрыть одну трансляцию одного человека. Как он собирается противостоять Опусу?
Глаза Клота горели ярким пламенем ненависти, эхо женских криков прорезало саму материю, время словно растянулось – и все это коснулось Бэккера столь сильно, что последующее пришлось вспоминать. Потому что если он стоял на месте и просто смотрел, то нечто более чем интуитивное связало настоящее с уже грядущим, позволив Игнату на неведомой ранее отваге накинуться на Клота. Обхватив его и подняв, словно мешок, отчаянный отец побежал вперед, прямо к открывшимся дверям лифта. Саму шахту военные использовали для сближения с противником, специально обесточив ее, дабы лифт стоял на первом этаже и не мешал им. К сожалению или нет, вряд ли будет найден ответ на вопрос: папа увидел открытие дверей и решился на отчаянный шаг, либо же все просто совпало? Но одно ясно наверняка: если бы не этот героический подвиг – Бэккер был бы мертв. Взрыв произошел уже в шахте.
16
Единственная в Монолите больница стояла чуть ли не в самом центре города. Большой симметричный крест высотой в десять этажей прятался от мира в окружении четырех жилых блоков. Они были на расстоянии километра в два, но с большой высоты казалось, что отделились от квадрата и стали точками сторон. Север и восток в основном были гражданскими блоками для рабочих, у них рядом были и вокзалы для направления в шахты. Запад – преимущественно для гуманитариев, там как раз рядом на востоке были теплицы и кислородный лес. Ну а южный занимали государственные структуры, откуда удобно ехать на Аврору. Больница же была местом большим чем сосредоточие здоровья для малых и обеспечения старых: то был некий символ безопасности за счет готовности стать убежищем в момент чрезвычайной ситуации. В шесть часов, когда солнце уже перешло зенит в южном крыле, из-за взрыва было уничтожено пять этажей, а оставшиеся пять проиграли гравитации и упали сверху. Сотрясение было столь чудовищным, что даже стоящая между южным правительственным блоком и больницей десятиэтажная школа понесла повреждения, накрыв все вокруг густой пылью. Тишина после случившегося пронзила сердце каждого жителя Монолита острой бритвой, оглушив сиреной тревоги. Блоки заблокировались на выход и выход, людям было приказано находиться в квартирах до уведомления правительства, железные дороги блокированы. Еще утром этот день был самой обычной субботой.
– Военное положение продлится ровно столько, сколько потребуется для спасения людей из-под завала. Продлится столько, сколько потребуется для утверждения, что повторение диверсии не произойдет. Совершенная атака была актом насилия одного человека против всех нас. Этот человек нарушил закон юридический и закон человеческий. Сейчас все мы должны сплотиться и пережить этот день.
Каждое слово было тяжелым гвоздем, который Козырев вбивал с одного удара достаточно громко, чтобы не было сомнений в надежности его применения.
В момент прибытия Наставника Козырев уже терял терпение, но когда этот полноватый, с детским лицом и сверкающими глазами мужчина зашел в своей голубоватой мантии священника, то сразу же начал с оправдания в своей мягкой и доброжелательно-заботливой манере:
– Прошу меня простить за задержку, мы столкнулись с непредвиденным, так и подталкивающим на разные предположения.
– Для этого ты запер дверь в свои покои? Мне в реальном времени докладывали. Что ты там делал?
Наставник внимательно осмотрел Козырева, потом вокруг, убеждая в том, что они одни, и, когда уже сел на диван, произнес более лично, как понимающий друг:
– Твое требование увидеть меня в столь темный час – шаг настолько же смелый, насколько запоздалый.
– События требуют.
– Или же полная потеря контроля над коммуникацией, что делает опасным любой цифровой контакт. – Козырев молчал. – Я привык ожидать самого разного и многого, но такой оплошности и выдумать не мог. Допустить вольности одного из чужеземцев, да еще и упустить взлом коммуникаций и целый час бороться с параличом из-за хакерских действий одного-единственного человека… стареешь, друг мой.
– Ты смеешь меня порицать?
– Кто-то должен это делать. Ты забрался на самый верх – чуждое для природы место. Всегда должен быть естественный противник, кто-то, способный дать отпор, так сказать, держать в тонусе. Сейчас им выступаю я – цени это. Я имею честь и совесть напомнить тебе забытое – ты не всегда был там, где ты есть сейчас. Добавлю еще, что наши обязанности напрямую происходят от нашего положения, здесь разница между противником… и другом очень тонка, а то и вовсе отсутствует.
Молчание выразило больше, чем слова. Козырев знал, что данная речь происходит не только из-за маловероятного беспокойства, обозначить свою позицию было важно ровно для одного – доказать право на получение того, что иной даже и мечтать не смел.
– Чего же ты хочешь?
– Всегда любил твою прямоту.
– Ты должен со своей стороны успокоить людей. Дать им проповедь Наставления, призвать к миру и напомнить об ответственности за нарушение закона.
– «Должен?»
– Восстание навредит всем нам.
– Люди считают иначе. Откровенность в их недовольстве выявляется без погрешностей. Много лет они жили с определенными ориентирами и верованиями, понимая окружающий мир ровно настолько, насколько им было комфортно. Но потом все изменилось. А ведь начиналось не так и плохо: новый университет…
– Мне не нужна лекция.
– Отдай им того, кто виноват не сильно меньше Клота, – Петю. И тебе не понадоблюсь ни я, ни мои проповеди.
– Этого не будет.
– Почему? Я серьезно. Да, человеческая жизнь ценна, но сейчас мы заплатим слишком непомерную цену. Один человек – спокойствие тех шестисот тысяч с мелочью, которые живут в Монолите.
– Одним все не закончится.
– Да брось. Опусу плевать, они потеряли здесь почти всех, и никто так и не был не то что бы наказан, даже замены не пришло. Порой мне кажется, их сюда направили в наказание с маленьким шансом на исправление.
– Мы сейчас говорим про слепую ярость толпы.
– Я бы рискнул.
– Выступи перед людьми – спасешь человеческую жизнь.
– Боюсь. Друг мой, сейчас, к моему искреннему сожалению, слово мало способно изменить. Я лишь проповедник, не лидер или надзиратель, мое дело – нести мудрость Наставления так долго, как я смогу.
– Вот именно поэтому ты и «должен» сказать свое слово. Толпа не будет разбираться, кто у них под ногами. Ты признал, что не лидер, ответь, будет ли тот, кого они провозгласят выше себя, благосклонен к тебе и Наставлению? Мы в одинаковом положении.
– Ты просишь меня слепо следовать приказу, при этом сам не хочешь слепо поверить мне. Пусть люди взбунтуются. Им нужно это, иначе ты получишь медленно тлеющий фитиль к такой энергии, обуздать которую уже никто не сможет, ведь она будет разрушительна.
– За эти слова я могу тебя арестовать.
– Люди этого тебе не простят.
– Будет не важно, если я потеряю контроль.
– Что же ты все делишь на черное и белое! Сейчас разгром если и будет, то куда меньше грядущих после твоего диктата. Услышь то, что я сейчас скажу. Целое крыло больницы, акушерское крыло, было уничтожено одним из мигрантов, товарищи которого уже не раз вредили этим людям, нашим с тобой людям, тем, кто не просил чужеземцев делать то, что они делали. Наше будущее, наши дети убиты. Сколько? Сотня? Две? Этого не забудут. Опус буквально навязал свою волю, оставив последствия вне обсуждения. Но люди, эти самые люди, там, за стенами, которых ты защищаешь, слишком часто за последние двенадцать лет сталкивались с трагедией, которую ты, и я, да, мы вместе, должны были предотвращать.
– Но Опус тут ни при чем, здесь все решил один человек, навредив и своим. Андрей сейчас на операции, а Бэккер чудом выжил.
– Возможно, и так, но людям все равно.
– Я не допущу бунта. Монолит выстоит. Я пытаюсь найти оптимальное решение, а ты почему-то лишь подталкиваешь меня к тому самому диктату! Какой у меня вариант, если сам проповедник отказывается идти на мир?
– Не все держится только на мне.
– Но тут есть только ты. Монолиту требуется твое слово.
– Слова не мои – твои. Я лишь должен буду их донести.
– Так вот в чем дело! Ты торгуешься. Хорошо, чего ты хочешь?
– Ты так меня и не услышал.
– Хватит! Я и так уже потратил на тебя время. Решил спокойно переждать – хорошо, переждешь в камере!
– Это не «спокойно»! Да, я ничего не хочу делать, но бездействие сейчас – самое сложное действие! Я вижу во всем этом перерождение, вынужденное и естественное не меньше, чем смена настроения погоды. Возможно, разница между нами сейчас лишь в том… Игорь, поверь и пойми, я верю в людей, в их благоразумие и способность адаптироваться, падать и вставать, закаляться во взлетах и падениях… а ты нет. Мы уже перешагнули через порог, дай людям адаптироваться так, как они умеют. Ты считаешь их зверем, лишь цепь на шее которого дает результат. Взросление не происходит под надзором. Когда я предложил отдать им Петю, я не хотел его смерти – наоборот, я верю, что люди будут лучше наших ожиданий. То будет испытанием, результат которого определит многое, и уже потом можно будет принимать решения.
Козырев молчал, мирясь с безысходностью, позволив Наставнику проявлять свой интерес.
– Где сейчас Бэккер?
– В ближайшее время он отправится на Опус, никакого Целестина. К взрыву он непричастен.
– Возможно, идея не самая лучшая. Отпустив его обратно, мы лишь покажем нашу покорность и их безнаказанность.
– Он не нарушил ни одного закона.
– А вдруг нарушил? Было полноценное расследование?
– Ты все так же ищешь жертву на убой.
– Я знаю, тебе важны эти люди, ты человек ответственный, в какой-то мере истинный идеалист, защищал чужаков больше, чем кто-либо в Монолите, и я понимаю почему. Тогда я понимаю, почему ты делал это тогда.
– Я уже сказал: одним все не закончится.
– А еще ты любишь повторять, что не любишь повторять. Я не могу не задать вопрос: Клот обвинил Монолит в строительстве армии роботов – это правда?
– Если у тебя ничего не получится, то применить подобное станет необходимостью.
