Никита Владимирович Чирков
Вновь
Письмо 6
Темнота прекрасна. Объятия космоса. Если ты только прибыл в солнечную систему ИМБ, то останься до ночи. Выключи все и отдайся девственной Вселенной. Здесь не видно звезд. ИМБ – это изгой в космосе. Система далеко. Отстранена от коллектива. Живет для себя. Это учит. Тьма лучше света. Тьма обволакивает, убаюкивает, заботится. Свет оголяет брак, сталкивает материю со смыслом. Когда свет, то идет конфликт. Свет показывает все лица, провоцируя на вопрос: кто я? Тьма же любит молча. Много не надо. Попробуй, если не боишься. Бояться стоит. Обратный путь сложен. Не все хотят видеть правду мира. Тьма скрывает брак от брака. Свет вынуждает видеть закулисье. Никакой лжи, свет ее не терпит. Лишь провокация и сражение. Тьма защищает от этого. Надеюсь утонуть в темноте. Зачем мне видеть свет? Все знают, след оставлен, ощущаю это даже здесь. На этой планете ожидалось новое начало. Опять. Вновь. Все вновь. Ошибка ожидания. Пишу для того, чтобы вспомнить. Не хочу забыть перед смертью. Нужно помнить. Последнее воспоминание важнее всего. Детство. Тогда все было лучше. Прекрасная ложь. Знаю историю любви. Красивую, честную. Счастье видно со стороны. Моя позиция наблюдения раскрывала любовь по-новому. Истинная красота. Больше чем природа. Эта природа неправильная. Искусственно. Как и человек. Появилась причина прожить еще один день. Почти потеря воспоминания перед смертью. Не хочу такого. Надо хорошо вспомнить детство. Наивность, забота, семья, любовь. Друзья. Надо писать, чтобы ум работал. Голод, истощение, слабость. Все идет к смерти. Но надо дотянуть. Наступит новая тьма. Тьма должна наступить и обнять меня. Тогда и дам воспоминаниям жизнь. Дальше смерть. Последний момент жизни будет счастливым. Прекрасное окончание. Надо лишь дотянуть. Пусть все живет своими рельсами. Хватит перемен. Последняя попытка была важна. Тот отец умер. Не должен был. Все я. Вновь. Запишу, чтобы не забыть. Имен не будет, даже не думай. Это для меня. Любопытство привело в эту точку. Любопытство. Жалею о нем. С другой стороны, оно вскрыло закулисье. Правда, делиться этим не с кем. Даже если тут, то слишком мало, чтобы ты понял. В двух словах нельзя. Шанс ошибки велик. Я знаю. Знаю по себе. Знаю так хорошо, что ненавижу. Стоп. Хватит. Успокойся. Думай о хорошем. О тех, кто знал тебя. Кто был твоей семьей. Любопытство досталось мне. Строительство другу. Красота подруге. Она видела мир красивым. Таким красивым, как не могла описать. Пела, рисовала, созидала. Доброта не знала границ. Искусство было создано ею без мысли – интуицией. Рука природы, зеркало мира. А он помогал ей. Все видел в схемах. Изобретатель, аналитик. Думал быстрее, чем понимал. Тогда мы не знали про стены. Мама и папа рядом, каждый удивлял другого. Не помню день поломки, было давно. Ну и хорошо. Помню долгую дорогу. Первый увиденный снег. Мы ехали долго, куда-то вперед. Тогда не было страха, лишь предвкушение нового. Остановки дарили впечатления. Фантазия обогащалась текстурами. Холод был первым маркером. Вторым стал снег. Красивый, белый, влажный, такой чистый. Первый раз узнали и увидели. Запомнилось навсегда. Костер каждый вечер, часто засыпали под темной Вселенной, единые теплом огня. Строили дом из дерева. Изучали зимних животных и растения. Так давно, словно выдумка. Но это не так. Это было. Точно знаю. Хорошо помню. Сидя в темноте, ощущаю пустоту. Должен быть костер. Должна быть семья. Должен быть дом. Без этого я – никто. Брак. Перед грядущей ночью буду это вспоминать. Каждую секунду. Может, сделать костер? Представить семью рядом? Да. Костер начнет гаснуть – и я вместе с ним.
32
Бесконечные стресс и напряжение стали для них слишком тесными мучителями и по совместительству спасителями, из-за чего сейчас и здесь, в прохладной темноте и пронзающей тишине, хочется просто упасть от бессилия. Мысли начинают скакать из стороны в сторону от непривычной свободы и отсутствия раздражителей. Но, помимо стойкого желания довершить уже дело, внимание их было украдено отсутствием… всего и всех. Под лучами фар их джипа отчетливо видны следы от колес грузовика, который служит группе передвижным лагерем и базой одновременно. Там же видно оставшиеся ящики с оборудованием и странные следы… словно тут дрались или что-то тащили.
– Мы точно туда приехали? – Бэккер спросил с тонкой издевкой. Оскар проигнорировал эту провокацию и решил просто позвонить.
Тошное отвращение и злоба читались на лице Бэккера достаточно явно для возникновения сомнений в его адекватности. Каждая секунда пробуждала в нем нечто необъяснимое. Оскар уже хотел спросить, отчего Бэккер смотрит во тьму вокруг так, будто бы следит за перемещением заклятого врага и испытывает его на стойкость, но внимание отвлекло отсутствие ответа на звонок.
– Бэккер! – окликнул его Оскар, и тот вернулся в реальность. – У нас тут проблема, соберись! – Тот сразу же осмотрелся. – Рода не отвечает, если ты никого не видишь и не слышишь, то надо помощь звать.
– У тебя есть только ее контакт?
– Да. Спрошу у Насти, может, что знает. – Оскар начал набирать ее, но внезапно наткнулся на отсутствие сети, будто бы сигнал попросту не доходит до него. Недовольные восклицания Оскара спровоцировали Бэккера показать тому свой напульсник с таким же нулевым сигналом.
– Посмотрим в пещере. Они могут быть там, – раздраженно вывалил Бэккер и направился прямо к дыре в плите, метрах в пяти наискосок от лучей транспорта.
Там уже стоял квадратный каркас для креплений троса, чтобы опуститься внутрь на тросе, чья работоспособность моментально была проверена Бэккером. При этом освещение отсутствовало, не только вызывая настороженность, но и позволяя черноте прятать Бэккера. Оскар успел переставить джип, дабы фары подсветили вход и готовящегося спуститься в колодец Бэккера.
– Ты собираешься туда вот так лезть? Давай вызовем…
– Прямо сейчас они могут там умирать из-за завала и камня, что умудрился по башке дать! Если их там нет, то позвонишь своей Настеньке!
– Эй! – Оскар схватил Бэккера за плечо и вонзился глазами. – Мы здесь по общему делу! Я вынужден тебе доверять, так что не провоцируй меня!
Бэккер долго смотрел в глаза раздраженного Оскара, потом молча кивнул, дал ему в руки трос и начал помогать надеть обвязку. Минуту спустя оба были готовы спуститься в бездонную пещеру, больше походившую на кишку вглубь планеты, которую вырезали квадратом совсем недавно, что ощущается неестественно: ведь кажется, будто бы они проникают в чужие владения.
Оба включили фонарики, потом огляделись вокруг и чуть ли не синхронно осознали мучающий дискомфорт тишины и мрака, чья безграничность так и манит избавлением от всех тягот Монолита. Никакого ветра, немного холодно, но скафандр справляется хорошо, при этом из-за невозможности увидеть звезды без телескопа чернота кажется чем-то материальным, перекрывающим обзор и доступ к остальному миру. Порой кажется: здесь, на просторе, они в большей тесноте, нежели там, внизу.
– Оружие есть только у тебя – иди первым.
– Мне не от кого их защищать. Крупных животных тут нет.
– Я думал, за сегодня ты усвоил ошибочность доверия человеческому фактору.
– Усвоил отлично! Поэтому ты и идешь первым.
Оскар толкнул Бэккера вперед, дабы тот вынужден был схватиться за крепление и начать спуск.
Изначально тесная «кишка» разрослась достаточно, чтобы по прибытии на дно расстелить ровную площадку метров на шесть в диаметре. Бэккер не стал сразу же отсоединяться от троса в угоду более безопасному осмотру окружения, боясь не только наступить в возможную яму, но и спровоцировать чье-то излишнее внимание. Оскару он сказал зависнуть, дабы без помех изучить окружение. Но совершенно неожиданно для себя Бэккер не стал осматриваться вокруг, не говоря уже о том, чтобы сказать Оскару о небольшом тоннеле перед собой. Взбодрившая интрига манила с другой стороны пятиметрового тоннеля. Большинство познает страх, некоторые отдадутся невинному любопытству и трепету перед открытием тайн – но вот Бэккер…
Когда Оскар уже спустился и, ругаясь, догнал его, то сначала познал неопределенный страх: ведь небольшое помещение неизвестного происхождения стало очередным возбудителем спокойствия. Рассекая фонариками абсолютную темноту, выстроить примерное представление об увиденном отняло немного времени: помещение примерно в сотню квадратных метров с потолком примерно в два метра казалось скорее коробкой из металла с разными линиями на каждой поверхности и четырьмя большими квадратными столбами на равном расстоянии друг от друга в центре. Стены спереди, слева и справа были без дверей, а та, со стороны которой они вошли, и вовсе отсутствовала.
Посмотрев на молчавшего все это время Бэккера, Оскар увидел тайну не меньшую, чем причина существования этого места. Бэккер бродил настороженно, лишь поворачивая голову и замирая в одном положении на минуту-другую, порой даже глазами не двигая – смотря в одну точку. Руки его были опущены, общее состояние недоступно для распознания.
– Что ты знаешь об этой… этом? – Оскар светил фонариком прямо на безжизненное лицо Бэккера, но тот не замечал этого. – Как давно она здесь? Это Опус сделал? Здесь был Осколок?! Зачем тут это помещение?!
С каждым словом Оскар приближался к нему и спрашивал с претензией, откровенно устав от очередных тайн в череде бессмысленных открытий. Ожидание не оправдало себя – Бэккер так ничего и не ответил.
– Идем наверх. – Бэккер посмотрел на него неживыми глазами. – Ты тут не останешься.
Покорное следование удивило Оскара, сам он внимательно оглядывал все и вся, боясь ответа на вопрос: куда исчезла группа Роды?
Уже наверху, вновь в черноте, Оскар познал совершенный недуг, спасение от которого он видит лишь в необъятном желании поговорить с Настей. Осматриваясь вокруг и не видя вообще ничего, он отчетливо понимает – они зашли слишком далеко, чтобы потерять контроль. Если изначальная цель была вроде бы проста, то теперь, помимо пропавшей группы, открылась неизвестно откуда взявшееся помещение с отсутствием видимой причины существования. Весь этот день шел настолько криво и косо, что, казалось, уже ничем не удивить… Но все же ключевое состояло в том, что ранее причины и следствия были продиктованы понятными человеческими желаниями, а ныне все кажется слишком неестественным. Бэккер-то был прав: Оскар и правда хотел выслужиться перед отцом… Но теперь, столкнувшись с необъятным и непредсказуемым, он не хочет перепутать смелость и глупость. Поступивший звонок от Насти испугал его своей неожиданностью.
– Куда вы пропали?!
– Видимо, спутники барахлят, но не это главное. Настя, мы приехали, но тут никого нет. Я не знаю, где…
– Я знаю! – Оскар переглянулся с заинтригованным Бэккером. – Как только все увидите, сразу же за ними! Я в это время иду к твоему отцу и ввожу его в курс дела! Больше я никому не дам умереть!
Настя испугала их своей граничащей с истерикой яростью. Не успел Оскар и слово сказать, как она отключилась. Бэккер подошел ближе в тот момент, как Оскару пришел видеофайл.
Каким бы трудным человеком ни была Рода, что-что, а искренность окупала недостатки, потому что ложь считалась в ее глазах самым страшным преступлением, что не раз рушило дружбу и отношения в ее жизни. Рода никогда не плакала и не показывала слабость, сам Андрей, как отец, с каждым годом все сложнее мог найти с ней язык, а несколько лет назад она и вовсе закрылась от него и всех. Теперь же Оскар знакомился с ней впервые, потому что от того человека не осталось и следа.
Неестественно испуганная Рода снимала себя сама, все время оглядываясь в поиске кого-то за пределами их грузовика. Она была не в кабине, а у двери, снимая весь салон, где горела лишь маленькая лампочка на полу под столом, создавая пугающие тени вокруг. Там же из тени появился Мориц и сел на пол – водитель, механик, технарь на все руки. Он открыл аптечку прямо на полу и, достав медицинскую ленту, обмотал левое предплечье, чтобы остановить кровь, которая так и хлестала сквозь куртку. На его лице были крупные кровоточащие царапины, одна из которых задела левый глаз. Как только он замотал руку, стал обрабатывать лицо и заклеивать царапины. Все происходило быстро, оба старались вести себя тихо, напряжение ощущалось столь четко, будто бы Оскар и Бэккер сейчас там с ними. Рода заговорила через силу, будто бы каждое слово могло убить ее в любой момент:
– Во время раскопок Копатель Шесть столкнулся с неопознанным существом. Признаков интеллекта не обнаружено. Высота метра два, длина два – два с половиной, шириной в метр-полтора. Крепкая шкура с волосяным покровом, четыре опорные конечности, мощная голова с зубастой челюстью. Оно крайне агрессивно, передвигается быстро и выдерживает выстрел из пистолета и винтовки в упор. За счет когтей и сильных мышц оно смогло забраться на высоту в двадцать четыре метра по камням и грунту… Скорость передвижения по прямой около восьмидесяти километров, столько мы успели проехать, пока генератор окончательно не сломался после повреждений этой тварью, которая накинулась на транспорт сразу же, как вылезла из пещеры. Иных особей замечено не было. Сейчас мы застряли в километрах двадцати от Тиши. Тюрьма обладает крепкими стенами и защитой, и она ближе всего к нам. Если получится, мы сможем дойти, но если нет… пожалуйста, похороните меня с отцом.
После этих слов контакт прервался. В звенящей тишине Бэккер подбежал к клетке в пещеру и, приглядевшись, смог увидеть то, чего ранее они не заметили то ли из-за усталости, то ли потому что плохо смотрели: крупные следы от царапин на камнях, немного погнутые опоры клетки с фрагментами шерсти в разных местах. Стоило Оскару также увидеть это, как поступил сигнал о непрочитанных файлах. Это пришло второе сообщение от Насти, пока они смотрели видео, и там было несколько снимков этой самой твари: она вылезла из пещеры, съела того несчастного, кто смог убежать в страхе аж метра на три, неизвестный делает выстрел в тушу, та отворачивается, а потом испачканная свежей кровью волосатая морда накинулась на транспорт – изнутри и был сделан последний снимок.
33
«Больше я никому не дам умереть». Вновь и вновь эти слова питают Настю силой столь большой, сколь и разрушительной. Отринув сомнения, она стремительно движется к генералу с четким и непреклонным требованием дать ей ресурсы для спасения Роды, Морица, Оскара и даже Бэккера. Терять ей уже нечего, какая-либо карьерная перспектива и без того почти потеряла смысл, освободив место для разгорающегося чувства ответственности за своих людей.
Когда они с Томасом наконец-то узнали, где будут происходить переговоры, – в музее государственного блока, – то сразу же ринулись туда. Минуя охрану и роботов среди коридоров, они оказались у небольшого зала, где ожидали протестующие, мирно пришедшие под лидерством Любы. Ожидающие вердикта граждане Монолита готовы были сдаться или даже принести себя в жертву, как некая гарантия с их стороны в доказательство серьезности намерений добиться мира. Человек сорок, почти все мужчины, многие с травмами физическими, но не моральными, они стояли группой молча и смиренно, зная, что в случае неудачи сбежать или контратаковать не получится. Если Томас еще сдерживал себя и лишь грозно смотрел на эти любопытные, чуть ли не невинные лица, то Настя готова была прямо сейчас вцепиться им в глотки. Глаза ее пылали, презрение столь сильное, что способно заразить любого на ее стороне. Что-то при виде этих людей – хотя и людьми она их больше не считала – в ней щелкнуло, запущенная от ярости реакция почти затмила ее изначальную цель. Казалось, сейчас она бросится на них и зубами вцепится в горло каждому. Томас смотрел на нее и впервые испытал настоящий страх перед этой женщиной. Ему уже хотелось увести ее, помешать новому кровопролитию, но тут и случилось открытие: Настя взяла себя в руки. Пусть глаза ее и пылали самой раскаленной ненавистью, тело все же подчинялось разуму. Та минута, что они стояли метрах в пяти от бунтовщиков, показалась целой вечностью, отчего оставшееся расстояние было пройдено быстро. Осталось пробиться через личную охрану, которой был дан четкий приказ никого не впускать. После тщательного и агрессивного доказательства необходимости увидеть генерала незамедлительно готовая взорваться в любой момент Настя прибегла к ранее невозможной в ее исполнении и даже мысли крайности:
– Немедленно доложи о моем приходе, иначе я расшатаю ту толпу – и будь что будет, ибо если я не доложу о новой угрозе, то все это уже будет лишним!
Никто, даже Томас, не хотел верить в неестественный для нее шантаж – но с каждой секундой это менялось. Они уже хотели арестовать ее, причем вместе с Томасом, но тот, внезапно даже для себя, успел одним прицельным ударом по челюсти подошедшего охранника заявить об окончании переговоров. Оставшиеся стоять на своих двоих двое не успели нацелить на них оружие: Настя направила пистолет на вытянутой руке в одного, Томас автоматом – на другого.
– Вы просто исполняете работу. – Томас был громким голосом разума. – Я понимаю. Но мирный договор будет бесполезен, если мы еще промедлим.
Охранники переглянулись, усталость в них читалась отлично, да и Томас с Настей все же имели авторитет помимо должностей и допусков. Когда двери открылись и они оказались в музейном зале, то сразу же привлекли внимание Козырева, чей активный разговор с Любой у портрета Перната сразу же прервался. Козырев ничего не говорил, достаточно было сурового взгляда и защищающей Любу позиции. Сначала он посмотрел на охрану – те пересказали события. После он взглянул на Настю, ожидая ее объяснения. Она убрала пистолет, Томас последовал ее примеру, потом отдала охране оружие, прояснив отсутствие боезапаса, что незамедлительно было проверено и подтверждено.
– Бэккер рассказал о местоположении второго Осколка. – Настя начала с самого главного, изначально навязывая свои правила. Козырев не повел и бровью, Люба же заинтересовалась и встала вровень, разглядывая Настю. – Я отправила людей к точке координат, чтобы забрать Осколок и уничтожить, но они столкнулись с проблемой, и мне нужна помощь армии, пока еще не поздно! – Козырев стоял неприступной горой, Люба же выступала проявлением аккуратной чувствительности. – Они нуждаются во мне, они нуждаются в лидере, который будет отстаивать их жизни и работу, несмотря ни на что! Это мой долг и это честь для меня – быть этим человеком!
– Я вижу в тебе много несправедливой боли. Не позволяй ей диктовать тебе…
– Заткнись!
– Анастасия! – Козырев впервые заговорил.
– Сэр, если вы дадите приказ, я буду с ней вежлива, но сейчас моя задача – спасти моих людей! А не слушать чужака. Я уже несколько часов пытаюсь добраться сюда и сказать лично. Но, начав переговоры, вы стали недоступны, а наведение порядков не позволило нам сразу же прийти сюда из-за военного положения, потому что в системе я пока не получила повышение со всеми доступами!
– Но у нас наступил мир, люди более не подвержены вражде. – Люба вновь проявляла свою харизму.
– Сэр, я говорю не про людей. – Настя уперлась взглядом в генерала, целиком и полностью доказывая всем своим видом серьезность ее слов. Козырев взглянул на мрачного Томаса, чей краткий кивок был вполне убедительным подтверждением. – Сэр, у нас мало времени, группу надо вытаскивать, они сейчас в пустыне, одни, без поддержки!
– Осколок не уничтожать, Бэккера привести ко мне в целости и сохранности – это приказ.
Козырев с трудом согласился с ней. Он уже собрался сказать, что после выполнения задания она и Томас подвергнутся наказанию за нарушение субординации, как внезапно вспомнил – его сын был с ней. Это разрушило его броню и открыло человеческую сторону. Жизненно важный вопрос сопровождался шагом вперед:
– Где сейчас мой сын?!
– Он отправился за Осколком.
– Почему ты сразу же не сказала, что там Оскар?! – Рычание прорвалось сквозь зубы.
– Я должна знать, что вы мыслите здраво! Вы назначили меня на эту должность, и я требую с ней считаться! Раз я говорю, что мне нужно, значит, у этого есть достаточное основание важности! Ваш сын не должен быть выше Монолита, и вам это известно! Вы согласились до того, как узнали про него, – это заслуживает уважения.
Не то что Томас – даже Люба удивилась ее тону и характеру, который возымел от генерала реакцию, не менее пугающую для свидетелей, чем ее наглость. Сам Козырев не ожидал в себе такой злобы хоть на кого-то, не говоря уже о Насте, извечно примерной и порой даже слишком гибкой для работы юной девушки. Чутье сказало ему: сейчас такие люди нужнее всего. Проверяя на прочность Настю, Козырев смотрел в ее мрачные глаза и встречал неудержимое упрямство – она даже не моргала. В этом положении он достал наушник с напульсника, вставил в ухо и приказал проводить Настю и Томаса до вертолета, дать им все необходимое и принять ее командование.
