Ник Эдвардс
До слез. Истории из отделения неотложной помощи

На работе в канун Нового года

Пишу это в Новый год. Всю ночь работал, и это был просто ад. Отделение напоминало зону боевых действий – тут полиция усмиряет агрессивных алкашей, там у каких-то подростков рвота и рыдания, а еле живые от усталости сотрудники выполняют роль вышибал. Могу только предположить, что наше руководство решило, что кто-нибудь может одну ночку подкорректировать цифры, и решило не нанимать дополнительных сотрудников, хотя и знало, как много работы может быть. К концу смены я был совершенно измотан и взбешен отношением некоторых пациентов, но при этом, честно говоря, неплохо проводил время.

Наверное, наше новое антиалкогольное законодательство здесь ни при чем. Моя смена началась в 9 часов вечера, а в числе пациентов уже были пьяные. Первым из них был симпатичный паренек 17 лет: он уснул на улице, и кто-то вызвал скорую, потому что он обмочился и его рвало.

– Так, и что же случилось? – спросил я.

– Это ты мне скажи, – пробормотал он.

– Нет. Я первый спросил. Что случилось?

– Да я почем знаю, дружище. Оттягивался я, – сказал он со своим раздражающим акцентом, типичным для неформальной молодежи: одновременно претенциозным и с небрежным оттенком «эстуарного английского» ^[4].

– Медсестра тут написала, что ты употреблял алкоголь. Этого же не может быть, тебе же нет 18 лет, значит, алкоголь употреблять ты не мог. Что же на самом деле произошло? – глумился я.

– Нее, дружище, я ваще нехило накидался. Я ваще первый сорт, – выразился он на своем «мокни» ^[5].

К счастью, я слушаю «Радио 1», поэтому примерно понял, что он сказал.

– И чего же это ты так нехило накидался, дружище? – спросил я.

– Водки, дружище. Бутылку водки за час уговорил. Я ж говорю, оттягивался. А как я сюда-то попал?

Я объяснил, что ему вызвали скорую, потому что он так напился.

– Вот это первый сорт! Я в больничке, потому что нажрался. Первый сорт.

Я задал ему еще пару вопросов, с целью убедиться, что у него все в порядке и нет никаких последствий ночной попойки. Я спросил, действительно ли он считает, что бутылка водки – это нормально для печени 17-летнего юноши.

– Мне нормально, я нереально крутой. Я крутой, как черт…

– Ну да… такой крутой, что обмочился и облевался и мамочке пришлось забрать тебя в десять часов? Да уж, ты крут. Молодец, дружище.

Я позвонил его матери, когда он уже был в состоянии ходить, не спотыкаясь, и его отправили домой. Правда на этом его словоизлияния не закончились. Пока мы ждали его мать, он каждые две минуты кричал какой-нибудь из сестер:

– Эй, красотка! Поехали ко мне домой, я парень первый сорт!

Он, конечно, не делал ничего плохого, но через некоторое время начал нас раздражать.

Следующей была 14-летняя девочка. Со скорой позвонили, что ее везут с мигалками, потому что она без сознания. Медсестра и младший врач пытались привести ее в чувство, но безуспешно. Меня вызвали по внутренней связи.

Поначалу у меня тоже ничего не получалось. Если бы она была на самом деле без сознания, мы могли бы интубировать ее (то есть погрузить в сон и перевести на аппарат искусственной вентиляции легких, чтобы она не захлебнулась собственными рвотными массами, которые сейчас мне приходилось удалять из ее рта с помощью аспирационной трубки). Пришлось применить прием, известный как «сдавливание трапециевидной мышцы». Суть его в том, чтобы надавить как можно сильнее на участок мышцы между шеей и плечом, продолжая, пока пациент не очнется. Это помогло – девочка быстро пришла в себя. Я убедился, что у нее не было травмы головы и она не принимала наркотики, попросил старшую сестру поставить венозный катетер, следить за ней на случай, если снова возникнет рвота, и прокапать физраствор.

Вопрос о том, стоит ли назначать капельницы пьяным, конечно, неоднозначный. С одной стороны, мы тратим деньги налогоплательщиков только на то, чтобы пьяный протрезвел и не страдал так сильно от похмелья, что, безусловно, сподвигнет его в дальнейшем всегда обращаться в неотложку с перепоя. Ничего хорошего в этом нет, но я все равно выступаю за то, чтобы назначать пьяным побольше физраствора, потому что это помогает быстрее от них избавиться. Пьяный быстрее протрезвеет, плюс очень скоро проснется, потому что ему понадобится в туалет. Иногда, конечно, это приводит к обратному результату, поскольку пациент не может контролировать свой переполненный мочевой пузырь, но я предпочитаю идти на риск, потому что это позволяет эффективно обеспечить быструю выписку.

Я объяснил маме девочки, что происходит и почему ее дочь под капельницей. Девочку перевернули на бок и оставили там, где за ней можно было бы присматривать. Выдали стул и одеяло ее сестренке, которой пришлось встречать Новый год, наблюдая за тем, как ее старшую сестру тошнит. Через 3 часа 59 минут девочка достаточно протрезвела, чтобы отправиться домой с мамой, которая была просто в ярости. Когда я подошел посмотреть, как у нее дела, мать как раз ее отчитывала.

– Ты уже второй раз так поступаешь! Ты эгоистка, испортила Новый год себе и всем остальным, – услышал я.

Я представился девочке и проверил, все ли у нее в порядке. Потом я сказал, что она может уходить, однако сначала я бы хотел прочитать ей небольшую, но полезную лекцию.

– Ты понимаешь, что могла сегодня умереть? А тебе ведь всего 14 лет. В будущем постарайся быть осторожнее.

Она сидела, уставившись в пол.

– Хотите, чтобы я ее отчитал? – спросил я у ее матери.

– Да, пожалуйста, – ответила она.

– Я видел многих людей, которым сломал жизнь алкоголь. Это было очень глупо с твоей стороны. Нам приходилось удалять рвотные массы у тебя изо рта. Ты это понимаешь? Если бы они попали тебе в легкие, ты не смогла бы дышать. Ты могла умереть. И в таком состоянии кто угодно мог что угодно с тобой сделать, а ты даже не заметила бы. Впредь будь умней, и если пьешь, то не забывай про самоуважение.

Ее мать, как мне показалось, была мной очень довольна. Но я еще не закончил:

– А еще из-за тебя у меня не хватило времени на настоящих больных, которым действительно нужна была моя помощь. Пожилой женщине с переломом ноги в пятой палате пришлось лишние полчаса ждать, пока я приду и дам ей обезболивающее, – и все из-за твоей глупости и эгоизма.

Казалось, мама девочки вполне удовлетворена тем, как я отчитал ее дочь, но тут я услышал, как она процедила уходя: «Ну погоди, сейчас придем домой, я тебе задам, как следует»! Мне стало жалко девочку; похоже, я был с ней еще недостаточно строг…

Наверняка, с точки зрения больничного траста, я неправильно вел себя по отношению к этой пациентке – не лечил ее комплексно, не учитывал в общении с ней ее культурных нужд (то есть в данном случае – не учитывал, что она англичанка и ее культурные нужды заключаются как раз в том, чтобы регулярно напиваться в стельку). Многие врачи, переживающие из-за политкорректности, возможно, не поступили бы так, как я, побоялись жалоб. Но мне кажется, что жаловаться нужно как раз тогда, когда врачи не читают пациентам лекции о профилактике опасного поведения. Нужно, чтобы они знали, что их поведение связано с рисками, и практика показывает, что такой небольшой выговор от доктора отделения неотложной помощи может многое изменить в модели поведении человека. Вдобавок нам, врачам, это еще и приятно. Но дело не в этом. Если бы я специально выбирал себе работу с возможностью регулярно ругаться на подростков, я бы стал учителем. Хотя, с другой стороны, все мои друзья-учителя говорят, что если бы они специально выбирали работу по аналогичным критериям, то стали бы врачами неотложки. В любом случае мои опасения, что я немного перегнул палку, развеялись, когда утром ко мне пришла мама девочки с коробкой конфет и благодарственным письмом. Меня никогда раньше никто не благодарил за то, что я просто поговорил начистоту с его отпрыском.

На этом, впрочем, пьяные не закончились. К счастью, ближе к ночи стали поступать уже пациенты более старшего возраста. С другой стороны, они были более агрессивными, потому что им теперь приходилось дольше ждать приема. Все вокруг пили в честь праздника, причем в основном на голодный желудок; а если у человека еще и голова пустая, то это особо опасное сочетание. Единственное отличие от того, как проходила встреча Нового года до принятия либеральных законов об употреблении алкоголя, заключается в том, что теперь пациенты с алкогольной интоксикацией продолжают поступать к нам с восьми вечера до шести утра.

Важно не забывать, что таким больным действительно нужен медицинский уход; более того, они зачастую требуют даже больше внимания, чем трезвые, ведь когда человек пьян, он может и не заметить пару-тройку существенных повреждений. А если серьезно, очень просто ошибиться, приняв человека в бессознательном состоянии за мертвецки пьяного, когда на самом деле у него черепно-мозговая травма. Уходил с работы я абсолютно обессиленным, а в голове крутилась мысль: вот бы можно было снимать таких пациентов на видео, а потом показывать им, как глупо они выглядели…

Зачем тратить время?

Воскресенье. Погода прекрасная. Можно гулять на свежем воздухе, смотреть футбольные матчи, болтать с друзьями, пить пиво, и до моря всего час езды. Вы молоды и здоровы, у вас есть деньги – перед вами открыты все дороги. На сайте lastminute.com вам предложат всего за 3 фунта провести 12 часов в Нью-Йорке, в кинотеатре показывают новый фильм, а еще у вас есть новая сексапильная подружка. Можете делать все, что только пожелаете. Так почему же, ради всего святого, вы 5 часов подряд сидите в очереди отделения неотложной помощи (простите, миссис Хьюитт, по официальной версии – 3 часа 59 минут) только для того, чтобы я вас осмотрел и сказал, что с вами все в порядке? Слушайте, если вас волнует что-то не очень срочное, идите к своему врачу общей практики и в следующий раз, когда придете к нам в отделение, читайте надпись над входом: «Отделение травматологии и неотложной помощи».

Приведу несколько примеров из того, что накопилось за последние дни:

1. Восьмилетний школьник. Упал и разбил колено, потом еще полчаса играл в футбол, пока не заметили, что у него вся нога в крови. В школе никто не горел желанием брать на себя ответственность, хотя нужно было всего лишь промыть ссадину и дать ему обезболивающее. Поэтому бедному ребенку пришлось ждать 4,5 часа (ой, извините, для вас 3 часа 59 минут, госпожа министр здравоохранения), пока медсестра промоет и перевяжет ему коленку. Если бы только его учителю было разрешено законом проявлять здравый смысл, пацан мог бы провести это время в школе за более интересными (а может, даже и полезными) занятиями, чем просто сидеть в приемном, ожидая своей очереди.

2. Мужчина, 50 лет: «Доктор, я лег спать, а потом проснулся, мне было страшно, и я вызвал скорую». Ему просто приснился кошмар. Я злюсь не на него. Я злюсь на отсутствие служб психиатрической помощи, которые могли бы обеспечивать уход за больными в таком состоянии, как у него.

3. Мужчина с хроническими болями в тазобедренном суставе, которые мучают его уже два года. Врач общей практики, к которому он обычно ходит, в отпуске, поэтому он пришел к нам. Ему нужен новый тазобедренный сустав, а не неотложная помощь. Бедняга. Я злюсь не на него, скорее на систему, из-за которой люди по 8 месяцев стоят в очереди на операцию по протезированию тазобедренного сустава. (N. B. Конечно, если посмотреть на официальные цифры, то получается, что операции он ждет только 4 месяца, но ведь еще столько же он ждал приема у хирурга-ортопеда, который и сказал, что ему нужна операция. В реальной жизни это называется 8 месяцев. В мире Национальной системы здравоохранения – 4 месяца. Впрочем, это намного лучше, чем в то время, когда медициной управляли консерваторы. Теперь, по крайней мере, лист ожидания быстро уменьшается, даже если для этого потребовались большие затраты и неоднозначные решения.)

4. Мужчина, 28 лет. Играл в футбол и теперь уже 3 дня у него болит ступня. Никаких видимых повреждений нет, он может даже бегать, но поскольку сегодня утром нога еще болела, он вызвал скорую помощь. Никаких обезболивающих не принимал. «Ну, если бы приняли, – сказал я, – может, она бы и болеть перестала». Он потребовал сделать рентген; я спросил, зачем он вызвал скорую. Он ответил, что платит «эти гребаные налоги для того, чтобы ему делали рентген, когда ему это нужно», но на вопрос про скорую не ответил. Я напомнил, что он платит налоги для того, чтобы у меня была возможность назначить ему рентген, если сочту нужным. Он начал говорить про право пациента на выбор: вызывать ли ему скорую и требовать ли ему рентген. Мне пришлось слушать всю эту чушь и при этом оставаться вежливым. Это было непросто. Как жаль, что некому провести агитационную кампанию за право доктора на выбор. Я бы тогда сделал выбор: послал бы его куда подальше. Вместо этого мне пришлось вести себя вежливо, а придя домой с работы, вывалить жене все, что накипело.

И таких случаев полно. Люди не хотят нести ответственность ни за себя, ни за других. Некоторые просто эгоисты, у других проблемы с психикой, а общественных служб, которые бы обеспечивали уход за ними, просто нет. Некоторые по той или иной причине не могут попасть к своему врачу общей практики. Проще говоря, ни про одного из таких пациентов нельзя сказать, что он обратился не по адресу. Скорее всего, он не знал, какие есть альтернативы (и в каком случае ими можно воспользоваться), либо он живет в районе, где у подобных альтернативных служб просто недостаточно ресурсов.

Как я рад, что я устал

Вчера я лег спать в 10 вечера. Моей жене было совсем плохо: высокая температура, слабость, кашель и насморк – грипп, решил я и согласился ночью побыть с нашим малышом, который беспокойно спит. Я нервничал оттого, что меня в любой момент могут разбудить, и никак не мог уснуть. Пришлось пойти на отчаянные меры – взяться за чтение журнала «British Medical Journal»: всего 30 секунд, и я вырубился.

Через пару часов ребенок начал плакать. После этого мне удалось снова уснуть. В 2 часа опять подъем, потом в 4, потом в 5:30. Жаль, что я не могу придумать какое-нибудь средство от колик и прорезывания зубов – по крайней мере, что-нибудь более этичное, чем беруши… В результате к 7:30, когда нужно было идти на работу, я был совершенно без сил. Мне кажется, человек, который придумал выражение «спит как ребенок», вообще никогда не видел детей в возрасте до 5 лет. Не успел я прийти на работу, как зазвонил «красный телефон». Со скорой сообщили, что везут ребенка с остановкой сердца. Пациент, шестимесячный младенец, к тому моменту, когда его доставили в больницу, посинел и покрылся пятнами. Старшая сестра вызвала педиатрическую реанимационную бригаду, но мы все понимали, каков наиболее вероятный исход: это синдром внезапной смерти младенца, и нам предстоит провести все положенные в таком случае реанимационные мероприятия, а потом утешать безутешных родственников.

Ребенка доставили в больницу вместе с рыдающей матерью. Мне почему-то врезалось в память, что на ножках малыша были очень милые синие носочки, которые теперь были одного цвета с его кожей. Первоначальные опасения подтвердились. Мы работали слаженно, у каждого была своя функция, руководил нами ординатор из педиатрического отделения. Моей задачей было обеспечить внутрикостный доступ (это значит, что в кость в ножке ребенка нужно установить иглу, чтобы можно было очень быстро ввести в организм нужные растворы и препараты, – это делают, когда ребенок находится в тяжелом состоянии и обнаружить кровеносный сосуд невозможно). Я принялся за дело и вдруг почувствовал себя нехорошо. Я никак не мог сосредоточиться на том, что я делаю. Не знаю, почему, но вдруг ощутил какую-то отстраненность от происходящего: все голоса доносились как будто издалека. Я слышал, как плачет мать и как мой коллега вслух считает количество компрессий сердца, но все это было словно не со мной. Не могу объяснить, почему я так себя почувствовал. Я немного сильнее нажал на иглу и почувствовал, как она вошла в кость ребенка. Это было огромное облегчение: я справился со своей частью работы. Присоединил иглу к капельнице и начал вводить препараты, которые уже подготовили коллеги, но лекарства не помогали – все было безуспешно. Мы качали кровь по телу малыша, сжимая сердце, анестезиолог дышал за него, но ребенок был мертв, причем уже давно. Мы все об этом знали, но никто не хотел сдаваться. Никто не хотел говорить «стоп» в присутствии матери.

Могло показаться, что это бессмысленная жестокость, но я оправдывал наши действия тем, что ребенок ничего не почувствует, а маме с папой будет хоть немного легче пережить горе, если они будут знать, что мы сделали все, что могли.

Я хотел было сказать «стоп», но старший коллега вполголоса предложил удвоить обычную дозу адреналина. Все понимали, что это вряд ли сработает, но вслух никто этого не сказал. Остановить реанимацию пожилого человека намного проще, чем остановить реанимацию ребенка. Никто не хочет первым говорить «стоп». Прошло примерно 15 минут, когда один из медбратьев сказал, что пора прекратить реанимацию. Никто толком ему не ответил; вместо этого все, не сговариваясь, начали очередной цикл продолжительностью в 2 минуты.

К счастью, решение (и оно было правильным) приняла за нас мать: «Пожалуйста, хватит. Хватит. Хватит! Хватит! Он умер… Мой малыш умер». Мы все посмотрели друг на друга, кивнули и остановились. От крошечного тельца отключили эти кошмарные провода и трубки, медбрат завернул его в одеяльце, взял на руки и передал матери. Она держала дитя и рыдала, рыдала, рыдала… а потом начала разговаривать с ним: «Прости, я тебя сегодня подвела. Но я все исправлю. Завтра мы пойдем в зоопарк и будем смотреть на всех этих зверюшек, которых ты так любишь».

Я больше не мог там оставаться. Педиатр-консультант уже ехал в больницу, чтобы поговорить с матерью ребенка о том, что произошло. Я был рад, что это не моя обязанность. Все, чего мне хотелось – это выпить чашку чая и поплакать. Я заварил чай и присел на пару минут, чтобы успокоиться. Вскоре мое уединение нарушил один из новых управляющих сестринским персоналом, который влетел в комнату и рявкнул: «Пациента в третьей палате нужно немедленно осмотреть, иначе он не уложится в четырехчасовое ограничение». Я не верил своим ушам. Я только что принимал участие в безуспешной реанимации младенца, а его волновали какие-то паршивые цифры. Хотелось кричать, что мне плевать на это. Но, увы, в итоге я пробормотал лишь «буду через минуту». Как я ненавижу себя в таких случаях.

Тут ко мне подошел медбрат, который тоже участвовал в реанимации, обнял меня и сказал: «Пей чай. К черту эти глупые цифры… их всегда можно исправить».

Я улыбнулся – какое счастье, что большинство медперсонала сохранило здравый смысл, несмотря на все усилия правительства добиться обратного, – и пошел осматривать следующего пациента: человека, доставленного бригадой скорой помощи с болью в плече, которая у него была в течение последних 4 лет… ох, уж эти радости работы в неотложке…

К концу смены я был без сил, но не мог не радоваться своей усталости, ведь это мой собственный ребенок не давал мне спать всю ночь. А вот родители того малыша спокойно выспались, ведь за последние несколько часов он, наверное, не издал ни звука… Такого начала дня не пожелаешь и врагу.

К кому мы направляем своих пациентов

Врачи в отделении неотложной помощи часто направляют пациентов к специалистам и другим медицинским работникам. Ниже я расскажу о некоторых из тех людей, с которыми мы работаем, и объясню, что они делают.

P. S. Описание шутливое, так что прошу меня простить, если кого-нибудь обидел.

Рентгенологи (радиологи) – врачи, которые специализируется на рассматривании рентгеновских снимков и сканов. Рентгенологи постарше специализируются на том, чтобы объяснять, почему вам не нужно делать исследование, которое вам нужно; врачи помоложе – на том, чтобы не только делать исследования, но еще и присоединять к пациенту во время исследования разные трубочки. Никогда не называйте их рентген-лаборантами – они на это обижаются.

Пластические хирурги. Если это врач-консультант, то большую часть своего времени он зарабатывает деньги на людях с низкой самооценкой. А если стажер, то большую часть времени он лечит пациентов с ожогами и покалеченными руками.

Пульмонологи – знают все о грудной клетке, туберкулезе и астме. Любят хихикать, когда говорят пациенту «дышите глубже» ^[6]. (Если вам кто-нибудь из них такое скажет, не нужно отвечать «спасибо, доктор» и начинать строить глазки.)

Кардиологи – разбираются во всем, что касается сердца. Кроме того, разбираются в том, как дать вам понять, что они разбираются во всем, что касается сердца. Вымирающая порода врачей, которые не понимают, что в галстуке-бабочке они выглядят по-идиотски.

Младшие хирурги – мастера резать пациентов.

Старшие хирурги – мастера играть в гольф.

Гинекологи – как пиво «Heineken», только в мире врачей: гинеколог работает там, где другие не могут ^[7].

Специалисты по терапии острых состояний – лечат примерно тех же пациентов, что и врачи отделения неотложной помощи, но при этом имеют в распоряжении больше 4 часов.

Терапевты общего профиля – лечат пациентов с «терапевтическими» заболеваниями (например инфарктами, инсультами, сердечной недостаточностью, воспалением легких). Любят назначать кучу анализов, и чем дороже, тем лучше.

Педиатры – лечат маленьких детей. Всегда веселые. Носят разноцветные галстуки. Обычно добрые.

Ортопеды. Их называют плотниками медицины, потому что они чинят кости и заменяют суставы. Гордятся тем, что их знания о медицине минимальны. Являются вечным предметом шуток среди врачей: стоит заменить в анекдоте слово «блондинка» на слово «ортопед», и врачам этот анекдот скорее всего покажется смешным. В числе наиболее популярных шуток про ортопедов следующие:

– Сколько нужно ортопедов, чтобы заменить лампочку? Один: чтобы выписать направление в терапию с формулировкой «темно, причина неясна».

– Что такое «двойное слепое испытание»? Два ортопеда пытаются разобраться в ЭКГ.

– Чем ортопед отличается от плотника? Плотник знает больше одного антибиотика.

Ну и так далее.

Ревматологи – выписывают таблетки от артрита. Когда таблетки перестают действовать, они направляют пациента к ортопеду.

Психиатры – не любят, когда люди говорят: «Если тебе нужен психиатр, значит, тебе надо проверить голову». Наибо́льшая часть времени, которую они проводят в отделении неотложной помощи, уходит на оценку рисков, связанных с депрессией у пациента; совсем небольшую часть времени они тратят на пациентов с настоящим полномасштабным психозом. Обычно у них отвратительный вкус: они носят сандалии и костюмы из твида. Используют фразы вроде «эротический контрперенос», когда пытаются объяснить, что пациент, по их мнению, в хорошей форме (в том смысле, что привлекательный и совершенно не обязательно спортивный).

Анестезиологи – усыпляют людей перед операцией, обычно с помощью медикаментов, но иногда и просто разговорами. Очень полезны, когда пациент в очень тяжелом состоянии, потому что умеют ставить центральный катетер (большой венозный катетер, через который можно очень быстро подавать в организм растворы, кровь и препараты) и подключать больного к аппарату искусственного дыхания, если дело совсем плохо. Сейчас в неотложке становится все больше и больше врачей, которые умеют это делать сами. Поэтому в будущем, вероятно, нам придется все реже обращаться к помощи этих специалистов, и тогда они смогут уделять больше времени основной области своего профессионального интереса – решать кроссворды и судоку в местном частном клинико-диагностическом центре.

Нефрологи – лечат пациентов, у которых проблемы с почками. Крайне умные, но немного нудные. Знают, что такое гломерулонефрит и АНЦА (см. «Словарь»). Будьте особенно осторожны со специалистами по диализу. Они обижаются на все подряд, поэтому никогда не вымещайте на них свое плохое настроение, ведь только они имеют право делать это с пациентами.

Гериатры – невоспетые герои Национальной службы здравоохранения. Работают с огромным количеством пациентов, умудряясь при этом действовать прагматично, а именно – лечить больного, а не каждый симптом по отдельности. Иногда доктора сложно бывает отличить от пациента.

Онкологи – воспетые герои медицины. Нельзя не признать, что они молодцы.

Врачи паллиативной медицины – лечат пациентов с терминальными состояниями.

Авиационные врачи – лечат пациентов в терминалах аэропортов.

Акушерки – принимают роды, и это главное. С ними шутки плохи. И грубить им нельзя. Никогда!

Дерматологи. Если у вас есть возможность направить пациента к такому специалисту с чем-то экстренным, значит, вы работаете в каком-нибудь большом научно-исследовательском центре. Дерматологи рассматривают сыпь, с умным видом дают ей латинское название, а потом выписывают стероиды.

Офтальмологи – специалисты по глазам. Их вообще можно заменить на робот-автоответчик. Нажмите 1, чтобы я выписал хлорамфениколовую мазь и осмотрел пациента завтра утром; нажмите 2, чтобы я выписал хлорамфеникол и записал пациента на прием через два дня, и т. д.

Урологи – врачи, которые лечат гениталии. Они их просто обожают – короткие, длинные, толстые, тонкие, кривые, больные, сломанные – любые, они их всегда готовы осмотреть. Ну и еще они лечат камни в почках, заболевания простаты и эректильную дисфункцию, которая, кстати, не относится к компетенции врачей отделения неотложной помощи. Пожалуйста, запомните, что у нас в неотложке не прописывают «Виагру», так что не приходите и не просите, я все равно не дам вам рецепт… даже если «она ну просто клевая» и если у вас «уже сто лет ничего ни с кем не было». И уролога я тоже не позову, чтобы он вам выписал «Виагру». Если у вас нет эрекции, то это не травма и не что-то неотложное. Обращайтесь к врачу общей практики. Прошу прощения, просто вспомнил одного пациента, который полгода назад меня вывел из себя.

Ну, вот, в общем-то, и все. Теперь если вы услышите от своего врача, что он вас направляет к кому-то из этих специалистов, то будете знать, чего ожидать.