Наталья Васильевна Крынкина
Пятёрка. Повесть

© Наталья Крынкина, 2022

ISBN 978-5-4474-6604-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Их было двое. Двое маленьких девятилетних защитников. Они сидели чуть в сторонке от всех, прижавшись плечиками друг к другу. Волосы прилипли к вспотевшим лбам. Тяжёлое дыхание. Казалось, они уже с трудом могли держать прямо головы, облачённые в пластмассовые шлемы с решётчатыми железными масками.

– Думайте! Думайте, Вадик, Матвей! – сквозь гул сотен голосов разносился обращённый к ним мягкий, но повышенный голос. – Работаем в средней зоне! Разрушаем атаки! Встречаем их в средней зоне, а не в своей! Ну?

– Понятно! – отозвался один.

– Да, поняли! – поддержал другой.

– Смена! Пошли! Давай-давай!

– Раз-два, встали! – поднялся первый и потянул за собой второго.

В их распоряжении оставалось всего две минуты. Продержаться. И тогда они – чемпионы… Вжик-вжик – перемахнув через борт легко, словно взрослые, засверкали лезвиями коньков, оставляя на льду полоски следов.

Их первый всероссийский турнир. И соперник попался крепкий. Это они поняли, пытаясь отыграть две шайбы, что пропустили в первые десять минут игры. Отбились. И даже вышли вперёд. А поскольку в нападении у них сегодня не совсем ладилось, решено было играть на удержание счёта.

У них, как у взрослых, настоящая форма – с номерами и фамилиями. Матвею Захарову нравилась троечка, и они вместе с папой выбирали цифру – 33. Солидная цифра. Защитник Вадик Сметанин в качестве номера выбрал год своего рождения – 82. Он знал, так делают часто.

Шайба выскочила из зоны атаки; пошли вперёд, нажимая, соперники.

– Вадим, откатывайся! – командовал со своей стороны площадки Матвей, зная, что напарник и за снаряд успеет побороться, и приём провести, и атаку начать, если получится. Но рисковать нельзя. И вкатился в свою зону, стараясь контролировать нападающих и страховать одновременно товарища. Мельком бросил взгляд на табло – чуть больше минуты.

В хоккее это много.

– Матвей! Держи его!

Всего лишь на секундочку отвлёкся, а друга уже завалили у борта, шайбу отобрали и не давали подняться. Но Вадик такой – он на помощь позовёт.

Время-время…

Матвей спиной двинулся к своим воротам. И вдруг понял, что дело плохо. Выход два в одного. И вратарь за спиной. А рама-то большая, прямо как в футболе. Они не проиграют, если им сейчас забьют. Но будет неприятно.

Как папа учил? Два в одного… Пас! Будет пас. Как их обмануть и не оказаться самому обманутым?

– Матвей, в стороночку! – это он вратарю обзор загородил.

Ага. Чуть вправо. Вот! Сейчас будет скользящий пас…

– Матвей! – а это уже Вадик.

Сумел выбраться. Спотыкаясь и падая, всё-таки догнал игрока с шайбой и, стоя на коленях, умудрился дотянуться клюшкой до его клюшки и зацепить её. Пас не состоялся.

Матвей со снарядом.

Кто сказал, что будет легко?

Вадик поднялся. Он уже готов.

– Наперёд! – скомандовал ему мальчик и сделал быструю передачу в борт, предварительно просчитав в уме, куда отскочит шайба и успеет ли к ней Вадим. – Давай, пошли!!!

Не откликнувшись и оставляя позади двоих чужих нападающих, увлекая за собой всех своих, на хорошей скорости, чем всегда отличался, заскользил в зону атаки.

Закрепиться там и, может, забросить ещё…

Его встретили на синей линии. Но Вадик цепкий, не так его просто обокрасть.

– Вадик! – Матвей стукнул дважды клюшкой об лёд в полной готовности принять снаряд.

– Держи её! – Вадик выцарапал шайбу и оттолкнул коньком в сторону напарника. Развернулся, чтобы убедиться, что она у него. – Отходи…

Тот уверенно откатился на красную линию и поднял вверх левую руку, давая понять, что контролирует ситуацию. Тянуть время. Держать снаряд. Но соперник тоже не глуп. Атаку можно провести и за оставшиеся семнадцать секунд. А они просто так не сдадутся.

Вот так. Вадим уже подсказывает из-за спины:

– Забрасывай! Не успеют! Чуть-чуть осталось!

Последовал совету. Собрал остатки сил и запустил шайбу к чужим воротам. Чтобы начать заново, сопернику надо за ней вернуться…

Финальный гудок… И вместе с ним – победа… Первая…

…Год четвертый. Развал

«ХК Уралец»

Он уже и забыл, как это – наблюдать со стороны за работой отца. С тех пор, как он в команде, только и тренировался, совершенствуя мастерство. Папа за сыном следил и гонял как сидорову козу, а вот сын за отцом не смотрел – некогда. Только что-то из детства помнил, короткие отрезочки событий. Они приходили вместе на стадион – по субботам и воскресеньям, когда у Матвея не было занятий в школе. Девятилетний мальчишка садился на скамейку за бортом, смотрел, как папа старательно завязывает шнурки на ботинках, потом берёт клюшку с крюком на левую сторону, выходит в калитку, обязательно делает круг по площадке и лишь после этого даёт свисток к началу тренировки.

Папа тренировал тогда старший год в хоккейной школе клуба «ХК Уралец». Он их вырастил, выпестовал, и теперь кое-кто из них играет под его руководством в основной команде. Здесь же и он, Матвей. Но сегодня он приболел и будет наблюдать за тренировкой из-за борта, словно его здесь нет.

Вот отец накрепко затягивает шнурки. Кто же отучит его, в конце концов, заматывать их вокруг ноги?! Знает, что нельзя, а всё равно делает – вполне сознательно.

Матвей улыбнулся самому себе и ткнулся носом в левое плечо, продолжая наблюдать за фигурой отца. Тот поднял поседевшую голову и повернулся к сыну, подмигнул чёрным глазом и взялся за клюшку. Да, Матвей иногда замечает, что он дышит тяжело. Надо настоять на обследовании.

Сделав круг, тренер затормозил у красной линии, подняв коньками ворох снежинок, и поднёс к губам свисток, шнурок которого замотан на двух пальцах правой руки – указательном и среднем. Дан сигнал к началу тренировки.

У отца много забот и хлопот. Ребята все довольно опытные, но нет уже в команде того духа, который присутствовал здесь пару лет назад. У кого-то со здоровьем проблемы, кто-то никак себя в игре не найдёт, случается такое; а кто-то просто вредничает…

– Чикаев! Опоздун и опозданец! – тренер живо зацепился взглядом за высокую фигуру, замаячившую на пути к раздевалке. – Дополнительный час!

– Кудинов! – повернулся корпусом к двигавшемуся вдоль борта хоккеисту. – Работай! Работай ногами! Скорость!

– А ну на лёд, зелёные! – тоном, не терпящим возражений, обратился к мальчишкам, хихикавшим у скамейки для запасных. – Малы ещё, чтоб отдыхать! Хохочут! О хоккее на работе надо думать, а не о девочках! Пошли!

– Вадик! Ну, кто делает так, а?! Тебя за это живо на неделю оштрафуют! – возмутился, приметив недисциплинированную игру. – Тебе это надо?!

– Чикаев, быстрее! Крикните там этому копуше: если не появится через минуту, ещё полчаса накину! – раздражённо бросил в сторону раздевалки.

– Отрабатываем два в одного! Игорь! Егор! – короткий свисток к началу действия.

Отец непрестанно жестикулировал руками, а клюшка была ему вместо указки. Молодых мальчишек он подгонял ею обычно, похлопав их по пятой точке. Ну, и сам, конечно, делился большим игровым опытом с хоккеистами, активно используя клюшку. Короткий мощный щелчок Матвей унаследовал от отца.

Вот он возмущается. Один из новобранцев неправильно откатывается назад. Отец в шоке. Парень пришёл в клуб не из нашей хоккейной школы. Там, где он играл, его даже толком отходить не научили. И при этом он ещё умудрился почти весь первый круг чемпионата в основе поиграть.

– Смотри! – сам решил взяться за дело, – Едешь и… раз – влево! и раз – вправо! Разве трудно?! Давай!.. Стой-стой! Пошёл вперёд! Разворот! Отходи! Нет, ну!.. – приблизился к парню, взял его за локоть. – На тебя идёт соперник! Что он будет делать? Правильно, обводить!.. Ты должен в сторону идти, наперерез! Что непонятного?! У тебя задача не дать ему себя обвести!.. Давай ещё раз!

Объясняет прямо как Матвею когда-то. Только раньше отцовские воспитанники едва доставали макушками его плеча, а теперь наоборот – папа смотрит снизу вверх на рослых подопечных.

А вот и Чикаев, наконец, из раздевалки показался. Заработал себе дополнительные полтора часа тренировок. У отца с опозданиями строго, поэтому они редки. А если уж быть совсем честным, папа и Колька Чикаев недолюбливают друг друга. И дело, в общем, в них обоих. Николай со своими утончёнными аристократическими замашками считает себя исключительной личностью, и ему мало быть центральным нападающим четвёртого звена. Кроме того, у Матвея есть сестра-двойняшка Ольга, которую Колька умудрился околдовать своими чарами. А отцу это не по душе вдобавок к тому скептицизму, с которым он относится к Чикаеву как к человеку.

Ощущение, что они друг другу мстят. Николай требует перевести его в первую «тройку», а папа заставляет его пахать как проклятого.

– Матвей, дай-ка воды… – подкатил к борту отец, тяжело дыша и потирая ладонью грудь.

– Может, отдохнёшь? – не вставая, сын протянул ему бутылочку минералки со слабым газом.

Тот отмахнулся, глотая воду.

– Явился?! Не прошло и полгода, Чика!

– Виктор Анатольевич, язвите! – отозвался тот, застёгивая шлем на ходу.

– Коль! Ни стыда, ни совести! – парировал тренер, прислоняясь к борту поясницей и продолжая держать руку у груди. – Ты опаздываешь на третью подряд тренировку. Давай все мои лучшие парни будут дурной пример вон, зелени, – кивнул на молодых, восемнадцатилетних, – подавать. Тебе самому, что ли, хочется лишние силы тратить?

– Да, я смотрю, это у вас нервов через край, если на такую ерунду внимание обращаете, – медленно опустил и поднял ресницы, глядя ему в глаза.

– Послушай, друг! – он чуть повысил голос. – Я всё понимаю, но совесть тоже надо иметь! Ты с главным тренером разговариваешь. Моё терпение кончилось. С этого дня ты будешь в дубле выступать. Всё.

Чикаев брезгливо фыркнул:

– Тренироваться тоже с ними? Можно идти обратно в раздевалку? – и стал теперь уже расстёгивать ремешок под подбородком.

На этот раз не выдержал Матвей. Поднявшись с лавочки, он обратил на себя их внимание.

– Коль, будь добр, не хами, да? – и коснулся плечом отцовского плеча.

Тот снял шлем с кудрявой головы и пригладил волосы, которые до сих пор выбивались из-под него – так модно в нынешнем хоккее.

– Вы, Виктор Анатольевич, приняли стопроцентное решение? Или у меня есть ещё шансы остаться под вашим руководством? Не нужно идти к начальству? – и многозначительно двинул чёрной изогнутой бровью.

– Чика… Заколебал… – у Захарова-младшего с трудом хватило сил удержаться от нецензурной лексики. – Если хочешь остаться в команде, вопросы надо решать тут, внутри неё. Менеджер тебе не поможет, – и повернулся к отцу.

Его было не узнать. Он побледнел, вцепившись рукой в край борта так, что пальцы побелели. Другую руку он крепко прижимал к левой стороне груди.

– Пап! – Матвей живо перескочил через борт, оказавшись на льду, подхватил его подмышки. – Что?! Сердце?!

– О-ой! Прихватило! – еле выговорил тот.

– Помоги! – парень бросил отчаянный взгляд на Чикаева, и тот, испуганно хекнув, поспешил на помощь. – Врача! Вызовите «скорую»!

На стадионе поднялась лёгкая паника. Матвей с Николаем на этот раз действовали, не сговариваясь, согласованно и организованно. Усадив Виктора Анатольевича на скамейку, один раздобыл воды, второй быстро обшарил карманы отца в поисках таблеток. Руки дрожали. Матвей боялся отвести взгляд от его лица. Наконец, вытряхнул на ладошку маленькую красную капсулку и вложил её в посиневшие губы отца. Потом, придерживая его голову, дал запить. Коля расстегнул на тренере замок спортивной куртки, чтобы дать ему возможность дышать глубже.

– «Скорая» едет! – раздался за спиной Матвея голос, и легла на плечо в знак поддержки рука товарища по звену.

– Пап, потерпи немножечко! «Скорая» уже едет! – громко сглотнул и подбадривающе вложил руку в ладонь отца. Тот крепко сжал её. Нестерпимо больно. Матвей чуть не вскрикнул, только издал лёгкий стон. Как ему, должно быть, плохо!

– Оля… – прочитал по его губам Матвей и почувствовал, что папа ослабил захват, глубоко задышал.

– Всё будет хорошо, пап! Терпи!

…В больничном коридоре тихо. Изредка шаркают тапками врачи. Холодный матовый свет. За коридорным квадратом окна – пасмурное осеннее небо, и на его фоне – ветка канадского клёна с остатками листьев бурого цвета.

Матвей был не один. Рядом с ним врач команды и генеральный менеджер, тут же прилетевший в госпиталь, как только ему сообщили о ЧП. Подбадривают. Просят не молчать, если что-то будет нужно. Он хоть и знает, что папе уже лучше, но всё равно душа не находит покоя. Как сказать о случившемся сестре?.. Ему не сидится на месте. У самого уже от волнения сердечко покалывает. Подошел к окну и прислонился лбом к стеклу. Холодное. Голова гудит, кругом идёт и мысль только: папа, папа…

Вот они, красавцы! Две фигуры в белых халатах, кое-как наброшенных на плечи. Спешат из противоположного конца коридора вечный юноша, узколицый Игорь Кудинов и невысокий по хоккейным меркам, но похожий на маленький танк Вадик Сметанин – самый лучший партнёр на свете.

– Ну, как?.. Ему лучше?.. Он в реанимации?.. Ольге сказал?.. Что-нибудь нужно?.. – посыпались вопросы. Матвей лишь успевал кивать или отрицательно мотать головой. Не выдержал. По щекам слёзы поползли.

– Держись, – выдохнул Игорь, приобняв его за плечи, и сам потёр под носом. – Чика не звонил?

– Звонил, – громко вздохнул парень, утираясь рукавом, как в детстве.

– Егор обещал подъехать, – Вадим потрепал его коротко стриженую макушку. – А Ольге я сам скажу, ладно?

– Если Чика не опередит, – шмыгнул носом Кудинов. – Давай-ка быстро, пулей…

– Держись, – он похлопал напарника по плечу, и это уже неоднократно звучавшее слово в этот раз было не просто словом, а чем-то вроде глотка свежего воздуха. Словно теперь всё от него самого зависит, как он себя поведёт. Матвей проводил его взглядом.

– Присядь, – Игорь подтолкнул его к стулу. – На водички… – достал откуда-то минералку. – Не торопись…

– Не могу успокоиться, Кýда, – прерывисто вздохнул.

– Угу, – угукнул тот, что-то вспоминая. Он не понаслышке знал, что это такое. Потом опустился рядом и попытался подбодрить: – Говорят, положение устаканилось?

– Более или менее, – кивнул. – Что ж теперь будет?.. – вопрос в пустоту, на него он не ждал ответа.

Кудинов пожал плечами, потом чуть улыбнулся:

– Он боец, он выберется…

Год первый. Мы вместе

Егор Ларионов

Сегодня 23 августа 1999 года. Ровно месяц прошёл с того момента, как я стал Наташкиным мужем. Она не простила бы мне, если б я забыл. Поэтому чуть свет выбираюсь из-под одеяла и бегу на рынок за её любимыми ромашками. Сонно тащатся по маршрутам автобусы, даже ветер не слишком охотно заигрывает с листвой. Мы живём в самом зелёном райончике города, все так его и называют. Здесь много парков, аллей, садиков.

Иду по цветочным рядам. Всего-всего полно, только ромашек не вижу. Глаза разбегаются. Все жаждут заполучить первого покупателя, зазывают. А я только в затылке чешу. Неужели придётся бежать куда-то ещё? Нет! Вот они. Нашёл-таки у какой-то бабульки. Прикинул и решил взять всю охапку.

– Это кто такая счастливая? – улыбнулось сморщенное личико с добрыми выцветшими глазами.

– Жена, – пропыхтел я, подхватывая цветы подмышку. Иначе нести их было неудобно, я рисковал растянуться на асфальте.

Обратный путь занял пятнадцать минут. Ленивый толстый кот нашей соседки с первого этажа нежился на подоконнике в солнечном свете. Потянулся. Зевнул… Теряя мелкие цветочки, я поднялся по ступенькам на свой третий этаж и кое-как попал ключом в дверь.

Наши окна выходили на запад. Но солнце в спальне обязательно присутствовало и утром, отражаясь от стёкол дома напротив. Я шагнул в комнату через порог и не смог не улыбнуться. Наташка, как и тот кот, вытянулась поперёк кровати, а, услышав шаги, потянулась и, повернувшись ко мне, зевнула, прикрывая рот ладошкой.

– Можно я угадаю, где ты был?

– Угадай, – я продолжал стоять за шкафом, высунув только нос.

– Пахнет мокрой травой, – она перевернулась на спину и, раскидав по подушке волосы, прикусила свой указательный пальчик. Что-что, а флиртовать она умеет, в этом я убедился ещё в первый день знакомства.

– Тебя не проведёшь, – улыбнулся я и зашелестел своим подарком. – Это тебе, – и, вручив ей цветы, чмокнул в нос.

– Фотографируй меня скорее! – сияла она. – Это моё самое лучшее утро на свете!

Подарить любимой самое лучшее утро! Я уже жил не зря. Она невероятно фотогенична. То изогнёт домиком бровки. То невинно хлопнет пушистыми ресничками, и озорно засверкают золотисто-карие глаза. То растреплет волнистые волосы или сунет нос в жёлтые солнышки, обрамлённые сотнями лепестков. То выставит кокетливо гладкое плечико с голубой бретелькой-бантиком… Уже не до фотографий.

– Ай, Егор! – она стала прятать от меня ромашки. – Ты же их помнёшь! Ну!.. Смотри, что ты наделал! Постель в зелёных пятнах!

– Я все постираю, – мурлыкнул ей в ушко, заставляя выпустить цветы из рук. – Я же у тебя Золушка, – и потёрся небритой щекой о её шею. Наташка передёрнулась и, выдворяя меня с этой нежной территории, прижала голову к плечу.

– Ларионов, я люблю, когда ты небритый, но только если твоей щетине хотя бы два дня. Ты почему-то об этом забываешь, – она уже смирилась, что мокрые цветы раскиданы по постели и теперь переключилась на мою персону. Видимо, я чересчур рьяно бросился показывать, как сильно и нежно люблю её. Как обычно, забылся.

– Прости, – я сложил покаянную голову у неё на груди. Она запустила пальцы в мои короткие волосы и стала делать массирующие движения.

– А ты купишь мне мороженое? – детский вопрос.

– Моя сластёна! – я свалил её прямо в ромашки.

– Егор! Что ты делаешь? Мы их раздавим! – засопротивлялась.

– Я тебе ещё насобираю!

…Это был последний полноценный день, который мы могли провести вместе перед сборами. Завтра вечером мы отправляемся с командой за город. Закончилось межсезонье, пора приступать к тренировкам. Я уж и забыл совсем о работе, очень бурным получился у меня отпуск. Подготовка к свадьбе, само празднество, путешествие на море. Все это отняло столько сил, что, наверно, я был бы непрочь отдохнуть ещё с месяцок.

Что происходит в команде, мне неизвестно. Понятно, что кардинально меняют состав, но что и как – для меня тёмный лес. Я выпал из реальности. Для меня не существует хоккея уже целый месяц. Мне 22 года, из них пятнадцать я занимаюсь хоккеем, он стал моей болью и радостью, выработался рефлекс: когда я слышу это слово – хоть даже в сотый раз в какой-нибудь глупой рекламе, – неизменно поворачиваю голову… И тут такое: другая болезнь – жена.

Но теперь нужно возвращаться в привычную колею. Это примерно, то же самое, что поставить на место вывихнутый сустав.

Три недели сборов. И из них лишь три ночи в постели с женой. А потом две выездных недели. Расписание я уже видел. Я уезжаю завтра вечером. И нам надо прожить эти сутки так, словно завтра ничего не будет.

– Чем мы сегодня займёмся? – Наташин носик коснулся моей щеки, и она чмокнула меня в небритый подбородок.

Я взглянул на наручные часы. Ого! Мы провалялись в кровати почти до полудня. Да и не хотелось вылезать. Лежать бы ещё и лежать.

– Ну, для начала устроим постирушки, – я взял с подушки цветок и вставил в её волосы. – Я же обещал. А потом совершим бартер: я тебе ведро мороженого, а ты мне печёную курочку. Хорошо?

– Ладно, – согласилась. – А потом?

– Хочешь, сходим в кино?

– Не хочу, мы там позавчера были, – тихонько фыркнула.

– Тогда сама придумай.

– И придумаю. Мы пойдём выбирать чайник, ты же мне вчера спалил чайник, дорогой, – это она ко мне обратилась, а не определила стоимость посудины. Да, спалил. Поставил на плиту и забыл о нём. Так сама же виновата. Кто просил спинку потереть? И насколько это затянулось?

– Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа, – я вздохнул.

– А теперь иди бриться! – она чмокнула меня в нос, и я встретился взглядом с её шаловливыми глазками. Потом подскочила резво, стащив с меня одеяло, и, кутаясь в него, побежала из комнаты. Через полминуты хлопнула дверь в ванную.

Просто чудеса женской логики. Не перестаю удивляться. Отослала меня бриться, а сама заперлась в ванной. Да и совершенно не хочется, если честно, брать в руки станок. Лучше чай согрею в кастрюле, пока она там чупахтается. Желудок уже начинал гневаться, требуя чего-нибудь принять.

Я приготовил Наташины любимые горячие бутерброды с колбасой и расплавленным сыром. Первое время я совал в них веточку укропа или петрушки, но она начинала плеваться при одном их виде. Мои доводы об их полезности не имели действия. Жена заявляла: что полезно, то не всегда вкусно. Мёд она тоже не ела. И малиновое варенье. Да и вообще всё, что пахло малиной. Говорит, в детстве перекормили.

Она снова захлопала дверьми. Загремела какими-то тюбиками. Я терпеливо ждал, когда она изволит явиться в кухню. Включил телевизор, мирно до этого времени дремавший на холодильнике, и стал размешивать сахар в чашке.

– Эй, жена моя, природная, – именно это слово означало в переводе с латинского её имя, – потом намажешься своими мазилками! Я уже всё съел!

– Иду-иду! Сейчас цветы куда-нибудь поставлю! – раздалось в ответ. Следующие минут десять она металась по квартире в поисках вазочек и банок. На моё предложение сунуть всю охапку в тазик, справедливо заметила, что в тазике я буду сегодня стирать. Наконец, когда я уже почти допил свой чай, пришла ко мне и опустилась рядом на мягкий диванчик, устало вздохнула и положила голову мне на плечо.

– Твой чай уже остыл, – я повернул к ней лицо, ткнулся носом в ароматные влажные волосы.

– Ну и пусть. А что ты смотришь? Новости? – взяла с тарелки бутерброд и уставилась в телевизор. – Я забыла тебе сказать… то есть не успела. Тебе звонили.

– Кто? Когда? – я забросил её ножки к себе на колено и откусил от предложенного бутерброда. – Давай ешь сама.

– Сегодня утром, когда ты убегал. Виктор Анатольевич.

– И чего ему не спится… – я пожал плечами и потёрся носом о щёчку жены. – Сказал что-нибудь?

– Да ничего. Велел напомнить, что на работу завтра. Ты уже весь, наверно, чешешься оттого, как хочется в руки клюшку взять. Устал от меня, да?

– Да вообще надоела ты мне до изжоги! – подтвердил я шутливо, но она, как водится, обиделась, отвернулась, засопела. Я ухмыльнулся, молча встал, чтобы помыть за собой чашку. – Давай быстрее сушись, одевайся, пойдём за чайником.

– Не пойду я ни за каким чайником! – даже не посмотрела в мою сторону. – Сам иди!

Я отодвинул занавеску на окне в угол, распахнул пошире створку. Тёплый ветерок. И жёсткий голос жены:

– Закрой окно! Я мокрая! Меня продует!

– Мокрая… продует… – я передразнил её, отобрал у неё бутерброд и подхватил на руки. Она взвизгнула. Взял её поудобнее и высунул ножки в окно.

– Ай-ай-ай! Дурак! Поставь меня на место! – вцепилась в мою шею и замахала ногами так, что чуть не слетели тапки. – Пусти меня, Егор! Я боюсь!

Потрепав ей нервишки, стараясь не задеть горячую кастрюлю, вернул её обратно в квартиру, но на пол не опустил. Упали тапки. Замечательный финал.

– Идиот! – стала вертеться и всё-таки плюхнулась на пол. Но и дальше я её не отпустил.

– Сама ты дурочка. И шуток не понимаешь, – спеленал её по рукам, чтоб не брыкалась. – Чего вредничаешь?

Пыхтит. Уворачивается. Не даётся.

Кое-как вымудрился чмокнуть капризную в нос. И поспешил ретироваться.

…Несколько часов я пытался заслужить прощение, сидя в ванной возле древней стиральной машинки, а потом ещё и собственноручно готовя в духовке курицу. Потому что Наташка отказалась меня кормить, а есть всё равно хотелось. А когда я, наконец, весь взмыленный приволок ей из магазина килограмм мороженого, смягчилась и даже разрешила поцеловать себя в щёчку.

За чайником мы всё-таки пошли, долго спорили в магазине: ей хотелось эмалированный с розовыми цветочками, я настаивал на обычном – алюминиевом. В конце концов сошлись на компромиссе и сделали посудной лавке двойную выручку… На полпути домой попали под дождь. На удивление тёплый, летний, солнечный. Спрятались под деревом в знакомом парке.

– Всё равно мой чайник лучше твоего! – весело заявила жена, держа меня за руку и толкая бедром в бедро.

– Это чем же? – парировал я.

– Всем!.. Я промокла! А ты похож… – замолчала подленько.

– На кого?! – метнул на неё взгляд. Волосы взъерошил ветер. На носу повисла дождевая капелька. Глаза шаловливо сверкают. Мокрое платье облепило тело, выставляя все округлости напоказ. Я обнял её за талию и прижал к себе, пытаясь отодрать подол от бёдер и одновременно оглядываясь вокруг, не видит ли её кто. – Ну? На кого?

– На мокрого павлина, – выдала и уткнулась носиком мне в плечо, обняла за шею рукой, в которой держала чайник, и я почувствовал спиной приятный холод.

– Да ты тоже… цыплёнок лохматый… – я чуть запнулся, выбирая слово поаккуратнее, чтобы вновь не навлечь на себя гнев.

– Что ты там делаешь? – она, видимо, почуяла, как отстаёт от кожи не без моей помощи мокрая ткань.

– Ничего, – обнял ее обеими руками, и она, чуть пискнув, подалась вбок, отстраняясь от моего чайника. – Холодно?

– Да… Егор… – и указала куда-то за мою спину.

Я обернулся. Кто-то пришпилил на ствол дерева объявление о наборе мальчиков в школу «ХК Уралец». Сине-красные буквы и картинка, изображающая двух маленьких хоккеистов.

– Когда ты играешь в хоккей, ты про меня забываешь, – погрустнела и шмыгнула носиком.

– А когда я с тобой, забываю про хоккей… – специально произнёс это еле слышно, чтоб кое-как можно было разобрать сквозь шум дождя. Но она поняла.

– Это дурацкая работа, Егор! Если бы ты просто играл зимой, вечером, два часа в день… а то… Я не вижу тебя…

– Это больше, чем работа, – отозвался я как-то отрешённо. Почему-то когда она начинала этот разговор, между нами включалось непонимание. – Давай не будем…

Наташка вздохнула громко, как только могла, и повернулась ко мне спиной. Даже не ко мне – к объявлению. Чайники звонко ударились друг о друга. Мы, наверно, странно выглядели со стороны.

– Я боюсь твоих синяков, рубцов, шрамов. Не тех, что есть, а тех, что будут… – объяснила.

– А разве они не украшают твоего любимого мужчину? – попытался пошутить я.

– А разве они не треплют нервы твоей любимой женщине? – тихонько раздалось в ответ.

Я помолчал немного, глядя на солнечный ливень.

– Ты же знаешь, сладкая, кроме тебя и хоккея у меня нет ничего. Хоккей – не работа, это образ жизни. Я дышать перестану, если с ним завяжу. Если б даже хотел всё бросить, не смог бы…

– Ты больной, – натянуто улыбнулась.

– Я счастливый! – расплылся в улыбке я.

Остаток дня прошёл в какой-то наэлектризованной тишине. Наташа от меня не отходила, всё льнула ко мне и даже согласилась, что воду мы станем кипятить в моём чайнике. Я, наверно, в жизни так ещё не ненавидел хоккей. За то, что люблю его и, может быть, даже… больше, чем жену. Я хотел на сборы, рвался туда, но именно поэтому сейчас тихо страдал мой самый родной человечек.

Помню книжку, где героине предстояло расстаться на время с другом. Он уезжает, а она знает, как это: «неделю умираешь, неделю просто больно, потом начинаешь забывать, а потом кажется, что ничего и не было, что было не с тобой» ¹… Но у нас до этого не дойдёт. Я буду постоянно о себе напоминать. Звонками, сообщениями и побегами из лагеря. Уверен, там меня поймут.

Следующий день тоже пролетел незаметно. Наташа встала рано и, когда я проснулся, уже успела перегладить кучу белья. На обед приготовила рыбу в тесте, которую я выпрашивал уже неделю. Улыбалась, а глаза подозрительно блестели. Плакала?.. Потом смотрели какой-то фильм, но я даже не понял, о чём он. Потом валялись в кровати, фотографировали друг друга, я, как стихоплёт, сочинял ей какие-то строчки. А около пяти часов вечера позвонил мой одноклубник Игорь, живший неподалёку. Обещал за мной заехать.

Наташа не стала выходить к машине. Обняла меня на пороге, и я увидел на щёчке влажную дорожку.

– Это что ещё такое? – грозно взглянул на неё.

– Я не буду больше! – утёрлась ладошкой поспешно.

– Я приеду на выходных. А может, раньше вырвусь, – сменил гнев на милость. – Я люблю тебя…

– И я… – замолчала, набрав воздух в лёгкие.

– Люблю, – повторил я, чмокнул её в губки и закрыл дверь.

«ХК Уралец». Сборы

Тренировочная база команды находилась за городом. Включала в себя крытый каток с искусственным льдом, два спортзала – тренажёрный и игровой – и «казарму». Так хоккеисты прозвали помещение, где им приходилось есть и спать. Давным-давно, когда еще только был создан клуб, оно действительно было похоже на казарму с двухъярусными койками. Все спали в одном месте. Вернее, не спал никто. Хохотали, травили байки. Позднее провели ремонт, и в этом крыле здания появилось множество маленьких комнат. А прозвище осталось.

Посёлок, где расположена база, небольшой, аккуратный. Домов мало. И кроме речки с песчаным пляжем, ходить здесь некуда. За ребят переживать не приходилось – далеко не убегут.

Игорь и Егор отметились, показавшись тренерам, и стали заселяться. Егору было в принципе всё равно, с кем ему жить, поэтому против Игоря не возражал. Оба в команде играли уже два года, с тех пор, как Ларионов закрепился в основе и как Игорь приехал из другого города. Друг друга знали хорошо, доверяли. Не сказать, чтоб они были друзьями, но хорошими товарищами. Никогда еще они не сближались настолько. Теперь посмотрят, что из этого выйдет.

– Ты как, ужинать будешь? – Игорь бросил сумку на пол и задвинул в угол за тумбочку. Он был среднего роста, худой. Но крепкий. Лицо сужалось к подбородку. Тонкий нос немного втиснут в лицо. Серьёзный шрам от рваной раны протянулся от правого уголка губ наискось до полщеки. Глаза восточные, цвета молочного шоколада, с чуть приспущенными ресницами. Шатен с аккуратно постриженными волосами – чтоб не мешались, не лезли в глаза и в то же время выбивались завитушками из-под шлема.

– Мы же только из дома, – ухмыльнулся Егор и зевнул, усаживаясь на кровать.

– У меня бездонный желудок, – отозвался тот. – Сколько бы ни съел, всё равно голодный.

– На меня, конечно, тоже иногда жор нападает, но сегодня я сыт. Если только вечером соку попить…

– Так до вечера ещё далеко. Чем заняться?

– Вещи разбирай, – и упал на кровать. – Кстати, надо будет с ребятами познакомиться потом. Как думаешь?

– Ещё не все собрались, – вздохнул. – Пошли купаться?

– Идём…

…После длительного межсезонья предстояла долгая и мучительная работа. Много ребят ушло, ещё больше пришло. От прежнего состава осталось ровно десять человек, среди которых четверо, кто большую часть прошлого года просидел в запасе. Остальные друг с другом на поле светились редко. Несыгранность. Её предстояло ликвидировать.