Наталья Хабибулина
Черная химера
Ерохин шутливо козырнул.
Втроем они расположились у стола и стали рассматривать небольшие схемы, начертанные очень тщательно с указанием каждого предмета.
– Смотрите-ка! – воскликнул Хижин. – А ведь в кабинете Флярковского кое-что переставлено, а здесь это не отмечено. Шкафы стоят теперь немного не так, как указано здесь.
– Когда их переставили?
– Да не так давно, недели три назад, не больше. Флярковский тогда попросил санитаров помочь ему в перестановке.
– Что-нибудь ещё? Посмотрите внимательно, ничего не упущено, кроме переставленных шкафов?
– Нет-нет, всё так, как было! – горячо заверил оперативников Хижин.
– Значит, этот шкаф, – Ерохин ткнул пальцем в схему, – Усладова могла не проверить? Она же искала строго по схеме?
– Может быть, может быть… – задумчиво проговорил Дубовик.
– Так, давайте, проверим там? – Ерохин поднялся из-за стола.
– Ся-ядь! Ты у нас кто? – подполковник дернул капитана за руку.
– А, да, забыл! Вы сами пойдете?
– «Мышиная возня» всё это, хотя проверить надо. Но сделать это следует либо в отсутствии заведующего, либо вам самому, – он кивнул Хижину. – Придумайте что-нибудь, чтобы без лишних вопросов. – Доктор кивнул. – А вообще, считаю, что не могла Кривец положить на видное место то, из-за чего, собственно, могли убить женщину. – Перехватив вопросительный взгляд собеседников, Дубовик кивнул: – Да, именно так!
– Вы что-то уже узнали? Но как?.. – испуганно спросил Хижин.
– Про убийство? Пока нет. Но анализирую факты, а они упрямая вещь! И позвольте не утруждать вас подробностями, – уже довольно сухо ответил подполковник.
Хижин счел нужным промолчать, так как понял, что задал лишние вопросы.
Дубовик, несколько смягчившись, объяснил ему, каким примерно должен быть пакет. По размеру, указанному Юлией, он был не больше тетрадного формата.
–Да-а, знать бы что там!.. – Ерохин почесал в затылке.
– Хм, и не тратить зря время, – Дубовик легонько толкнул его в плечо, потом обратился к Хижину: – Оставьте, пожалуйста, нас ненадолго одних.
– Пилить будете? – хмуро спросил Ерохин, когда доктор вышел.
– Надо не тебя пилить, а у тебя отпиливать – хмыкнул подполковник. – Что ты за всеми юбками таскаешься? Как увидишь красивую девку, так сразу наступает размягчение мозгов!
– А я с вас пример беру!.. – дерзко ответил капитан.
– Дурак! Сколько раз твердил, что у нас с тобой разные жизненные обстоятельства! – Дубовик щелкнул Ерохина по лбу. – Как говорил один древний философ: «Владей своими страстями, или они овладеют тобой»! Хотя… Ты все равно не воспринял… Ладно, оставим это. Видно, не исправишься, пока не споткнешься! Ты скажи мне лучше: выстрел слышал?
– Так я же сказал вам сразу, что мне показалось, будто Оксана просто споткнулась, упала. Когда она бежала, снег только скрипел, – пожал плечами капитан.
– Ну, из этого следует, что пистолет был с глушителем. А это встречается, ох, как нечасто! Но хлопок ты должен был услышать, даже не ожидая выстрела. Просто это как раз тот случай, когда мозги твои отключились!
– Я все равно не помог бы ей!
– Согласен! Но мог выиграть секунды, и увидеть стрелявшего. Понимаю, что сквозь пелену снега трудно разглядеть кого-то, но с твоей спортивной подготовкой была возможность догнать его, тем более, что стоял он не так уж далеко. – Увидев, что Ерохин пытается возразить, остановил его жестом: – Не спорь! Все, что произошло, это минус твоему профессионализму. Моршанский, конечно, за это не зацепится, а вот генерал – не дурак, сразу просечет все. Поэтому, пока докладывать подробности ему не буду, а нам с тобой остается только рыть днем и ночью. – Дубовик присел боком на стол перед Ерохиным: – Значит так, похоже, пистолет Вальтер П38, такой же, как у Штерн, хотя об этом говорить рано.
– Но таких «трофейников» сколько угодно после войны можно было добыть, – пожал плечами капитан.
– Да, согласен, но есть кое-что интересное даже не в самих пистолетах, а в патронах, – Дубовик поднял указательный палец, – слушай внимательно. В акте экспертизы по патронам, найденным у Штерн, было сказано, что пули в них со стальной оболочкой, плакированной мельхиором. Так? Пуля, изъятая из трупа девушки совершенно идентична тем пулям! Но!.. Такие пули были на вооружении Германской имперской армии до 1917 года, а потом стали плакироваться томпаком, то есть разновидностью латуни. Кроме того, и пули, и гильзы после 1917 года стали покрывать водонепроницаемым лаком, а на патронах у Штерн и пули из трупа девушки этого покрытия нет. Улавливаешь? Эти патроны из оружейных запасов немцев! Из старых, очень старых запасов! Не может быть это случайным совпадением! И, возвращаясь к глушителю, скажу: их американцы ставили на свои МЗА, которые прекрасно переделывались под патрон девять на девятнадцать миллиметров парабеллум, то есть с той самой пулей, что была выпущена в девушку. А значит и глушитель можно было переделать под Вальтер. Такая «игрушка» на рыночный прилавок не выставляется. Серьёзные люди держат в руках это оружие. Но, даже если пистолет другой, то пули – это связующее звено со Штерн, а, следовательно, и с Вагнером.
– Ну, товарищ подполковник, быть вам генералом! Про патроны откуда знаете?
– Описание – из акта экспертизы ещё по делу Штерн! А об остальном – читал! Тебе тоже советую чаще заглядывать в умные книги! И журналы!
– У меня дети, мы с ними детские читаем!
– Ну, тогда!.. – Дубовик шутливо развел руками. – А что думаешь про стрелка, папаша?
– В таком снежном мареве, с десяти метров попасть в бегущую мишень – это может только стрелок высочайшего класса!
– А там было, согласно акта, даже больше!
– Ну, это уж вообще, ас!
– Во-от, что и требовалось доказать! Не тебе, ты и так все понимаешь, Моршанскому! Но я доказывать ему ничего не стану. Привык «пингвин» таскать чужими руками каштаны из огня, пусть идет своим путем, а мы, как всегда, пойдем правильным! Одним словом, остаёшься здесь, как и договорились, а мы с Калошиным возьмём на себя всё остальное. Но если ничего здесь не добудешь – подставлю под генеральские розги, чтобы задница твоя не прохлаждалась, а горела, как у чертей на сковородке! – Дубовик, наклонившись, посмотрел на Ерохина: – И как твоя Ирка тебя до сих пор терпит с твоими кобелиными выходками?
– Так она о них ничего не знает! – весело ответил капитан.
– Да-а, а ты ещё больший дурак, чем я думал!
– Товарищ подполковник, не понял?
– Твоя жена просто старается сохранить семью и сберечь тебя от непоправимого! И не только тебя, но и твой партийный билет бережет!
– Но она никогда… – ошарашено проговорил Ерохин.
– Потому что умная! Вот так, делай выводы! – подполковник похлопал его по плечу. – Ну ладно, мне пора!
Глава 8.
Моршанский был доволен: Хохлов дошел до предела, нервничал, и, по мнению следователя, вот-вот должен был сознаться в убийстве девушки. Следователь тихонько посмеивался, представляя как, наконец-то, заткнёт за пояс этого гэбэшного выскочку. Выезд на место происшествия дал положительный результат: Хохлов показал, где он, якобы, просто стоял, поджидая девушку. И вроде видел другого человека, который, по его словам, выстрелил. «Врёт!» Правда, червячок сомнения грыз Моршанского: встав сам туда и проследив взглядом расстояние до места, где лежал труп, понимал, что попасть в бегущего человека можно было только случайно. «Ну, значит, так и вышло!» – успокаивал он себя. «Но парень служил в армии, подготовка у него, по словам военкома, была на высшем уровне. Значки за стрельбы имеет»! И ещё пистолет… Мог и купить, семья не бедствовала!.. Хохлов настаивает на том, что стрелял тот, другой. Но другой – фигура призрачная, а Хохлов – вот он! Тем более, что друзья говорят об его прямых угрозах девушке, когда та, якобы, стала встречаться с другим парнем, которого никто и не видел! А скорее всего, его и не было вовсе! Так что, оставалось только ждать и … дожимать, дожимать…
Вернулся Дубовик. Моршанский не сдержался, чтобы не спросить его с ехидцей в голосе:
– Ну, и как продвигаются ваши дела?
– Не «как», а «куда», – Дубовик уловил неприятную интонацию в словах следователя и с сарказмом произнес: – Представьте себе, в правильном направлении!
– И у нас все в порядке, несмотря на ваш скепсис, – Моршанский кинул на подполковника едкий взгляд, – и я вам надеюсь это доказать. А то ведь вам всё немецкие агенты мерещатся! Вы даже не допускаете, что человек может убить из-за элементарной ревности. Хохлов в этом смысле очень яркая личность – куда тебе Отелло! Жениться собирался, а она давай хвостом вертеть! Говорит, что какого-то начальника себе нашла. Вот он и взбесился! Так что, обыкновенная бытовуха. И стреляет хорошо, даже отлично! Так что, попробуйте доказать обратное!
– Ну, мне вы можете ничего не доказывать, и я не берусь доказывать вам, а вы вину подозреваемого докажите, а там и поговорим! Помните: «Тяжесть доказательства лежит на том, кто утверждает, а не на том, кто отрицает»! Вот и тащите! – Дубовик сел напротив Моршанского и, глядя прямо ему в глаза, зло сказал: – Вам со мной не соперничать, а дружить надо! Ваши амбиции, уважаемый Герман Борисович, перехлёстывают доводы разума! Вы неглупый человек, и понимаете, что мы оба знаем, из какой задницы у вашей неприязни ко мне ноги растут, и не только, как к человеку, не побоюсь быть нескромным, много выше вас во всех смыслах, но и как к представителю «противостоящей» структуры, «опекаемой» прокуратурой! Но мне глубоко плевать на ваши чувства, как, впрочем, и вам на мои. Только люди, которых вы готовы запихнуть за решетку лишь для того, чтобы макнуть меня мордой в дерьмо, не виноваты. Пытаясь потягаться со мной, вы боритесь с истиной! Поэтому засуньте свои амбициозные выпады против меня куда подальше, и давайте работать без взаимных афронтов и следовать закону при любых обстоятельствах. Dura lex, sed lex!
Моршанский буквально потерял дар речи. Опешив, он смотрел во все глаза на Дубовика, не зная, как отреагировать на эти слова. И в конце концов не нашел ничего лучшего, как в очередной раз обидеться. Подполковник же благодушно развалился на стуле и, в обычной своей манере, иронично улыбался, по-прежнему, глядя в глаза Моршанскому. Тот не выдержал и отвернулся, пробормотав:
– Мог бы обойтись без своих сентенций! «Нравоучитель»!
– Это непреложные правила, которые вы бесконечно игнорируете! – спокойно ответил Дубовик на колкость следователя.
В этот момент вошел Лагутин.
– Герман Борисович, к вам пришла мать Хохлова. Просит вас поговорить с ней!
Моршанский поднялся:
– Сейчас побеседуем со старушкой! Поплакаться пришла? Воспитывать сыночка надо было! – ворча, он собрал бумаги и, не прощаясь, вышел.
– Ну-ну, пусть побеседует! Он ещё не видел этой «старушки»! – Лагутин весело потер руки.
Дубовик с удивлением посмотрел на него.
– Там мама килограмм сто пятьдесят, рост под два метра, голос, как у иерихонской трубы, а характер!.. Фурия! Да и лет ей не больше пятидесяти!
– Да-а, день у нашего следователя не задался! – почти сочувственно произнес Дубовик.
– Никак жалеешь толстячка? – засмеялся Лагутин.
– Да Боже упаси! Вот чего уж не испытываю к нему, так это жалости!
– А ты чего ему тут впарил, что у него лицо было, как на старообрядческой иконе? Обидел, обидел дядю!.. – Лагутин шутливо погрозил пальцем.
– Слушай, не много ли внимания ему? Ты мне лучше скажи, как поговорить с этим арестованным Хохловым? Только так, чтобы Моршанский ни сном, ни духом!
– А кстати, он ведь распорядился никого к тому не пускать, особенно, тебя! Да, у вас «любовь» взаимная! Но как тебе помочь? – Лагутин задумался. – Андрей Ефимович, может быть, завтра? Дежурить будет мой крестник. С ним всё без проблем.
– Нет! Сегодня, и ночью! Давай, Вадим Арсеньевич, думай, как это сделать!
– Так всё серьёзно?
– Более чем! Вытянет из парня признание! Нельзя этого допустить. Думаю, что убийство девушки связано и с нашими делами. Но никого пока не хочу напрягать, для возбуждения нашего дела оснований нет, а значит, и объединить их пока не можем. Начальство пусть остается в неведении. Ненавижу, когда у меня под ногами болтаются!
– А не боишься, что вздёрнут? – Лагутин уважительно посмотрел на него.
– Я последний раз боялся, когда девственности лишался! – с веселой злостью заявил Дубовик.
– Ну и циник ты, подполковник! И рисковый! И язык у тебя, что бритва!
– Да, и зубы, как у акулы! Драться – не страшно, страшно – бояться. Не находишь?
Лагутин покачал головой.
– Трудно не согласиться! Ядреная философия! Ну, на меня, если что, рассчитывай! А вот как тебе доставить Хохлова? Сегодня такой дежурный!.. Карьеру делает, перед прокурорскими всегда во фрунт!
– Да, если бы пораньше, я бы нашел, чем его прижать!
– Ладно, не тушуйся, я придумаю. До ночи время ещё есть! Занимайся своими делами! – проводив Дубовика до двери, Лагутин крепко пожал ему руку.
В коридоре подполковник услышал шум и грубые крики из-за двери кабинета следователя. Было ясно, что разговор со «старушкой» состоялся. Дубовик с усмешкой покачал головой и прошел мимо.
На крыльце он столкнулся с Калошиным, который стремительным шагом направлялся в отделение. По его настроению было ясно, что время, проведенное со Светланой, не прошло даром. Майор, глянув в хитрые глаза Дубовика, отрезал:
– Ни слова, иначе за себя не ручаюсь!
– Молчу, как обезглавленный! – подполковник шутливо поднял руки. – Ладно, идем, расскажу всё, что удалось сегодня узнать. Кстати, не мешало бы, и пообедать, правда, у тебя завтрак только закончился!..
– Хотел бы я обидеться на тебя, да не то у меня настроение! – махнул рукой Калошин. – Я, между прочим, Светлану возил по делам. Зато она раньше всё закончила. И поехала к матери и сыну.
– А у нас, похоже, все дела только начинаются! Просмотри, Геннадий Евсеевич, дела Коломийца. За что сидел, с кем сидел, короче, всё как обычно!
В школу Дубовик подъехал, когда прозвенел звонок, извещавший о конце второй смены. Тамару Кривец он выделил сразу в стайке таких же голенастых девочек-подростков. Выделялась она какой-то смиренностью и грустью, тогда как сверстницы её галдели и толкались, выходя за ворота школы.
Подполковник подошел к девочке, и она, узнав его, попыталась улыбнуться, но на лице появилась лишь гримаска страдающего ребенка. Дубовик взял её за руку и повел к скамейке возле школьного крыльца. Девочка покорно села рядом, ожидая что-то нехорошее, но мужчина, взяв ласково её худенькую ручку в свои ладони, как бы согревая, сказал просто:
– Я, Тамара, хотел бы поговорить с тобой о твоей маме. О том, что вы делали с ней в последний вечер, чем занимались. Ты помнишь? Сможешь мне рассказать? – он заглянул ей в лицо.
Девочка, приободрившись, кивнула:
– Я всё очень хорошо помню. Меня мама об этом просила…
– Давай договоримся, что ты мне будешь рассказывать подробно и по порядку. Начни с того, как ты пришла со школы.
Тамара снова кивнула:
– Хорошо. Я пришла из школы, когда мамы ещё не было дома. Только папа. Мы разогрели ужин и накрыли на стол, когда пришла мама. За ужином папа всё время спрашивал, когда мама перестанет думать про Шаргина.
– А ты знаешь, кто такой Шаргин?
– Да, это доктор с маминой работы. Очень хороший! Он упал под поезд, – в голосе девочки послышалась неприкрытая грусть.
Дубовик поспешил перевести разговор:
– Что же было дальше в тот вечер?
– Мама предложила мне вставить фотографии в рамки, которые мы с ней уже давно сделали. Только времени у мамы не было, чтобы отобрать самые хорошие карточки. Рамки у нас из ракушек! Мы их с мамой с моря привезли, когда ездили в санаторий! – чувствовалось, что это было самое приятное воспоминание ребенка о матери за последние месяцы. – Мы весь вечер с ней прозанимались. А когда легли спать, мама меня поцеловала и сказала: «Запомни, доченька, этот вечер». Вот я и запомнила. А на другой день она уже не вернулась! – Тамара вдруг громко всхлипнула и разрыдалась.
Подполковник опешил. Ему никогда не приходилось иметь дело с детьми, а тем более, с плачущими. Но он сумел повести себя подобающим образом: прижал её голову к своей груди и просто гладил по мягким волосам. Она в свою очередь обняла его за талию тонкими ручками. Немного погодя, девочка затихла и почти не дышала. Дубовик вдруг подумал, что её давно никто так не утешал: матери не было, а отец лелеял себя и свое горе, забывая о ребенке. Так они просидели некоторое время, потом Тамара отстранилась и сказала:
– Папа стал какой-то не такой, все забывает, перекладывает с места на место, а меня винит в этом.
Дубовик задержал дыхание, боясь спугнуть направление мысли девочки, и осторожно спросил:
– А что, например, он переложил и забыл?
– Книжку. Она стояла на другой полке. Потом он разбил старую копилку, которая стояла на шкафу. Сказал, что это сделала я. Но я не разбивала! Честное пионерское! Муку просыпал сам, на меня опять сказал.
– Ну, ты не обижайся на него. Просто он сильно переживает. – Дубовик ещё раз провел ладонью по голове девочки и, проводив до школьных ворот, тепло попрощался с ней. Сам отправился в другую сторону.
Доронин поджидал Дубовика в гостинице. Был уже вечер, они с Калошиным сидели в номере.
– Товарищ подполковник! Разрешите доложить! Все бумаги разобраны, рассортированы, разложены по стеллажам.
– Молодец, хвалю! А интересное что-нибудь обнаружил?
– Всё те же записи Шаргина, разобрать их может только специалист. Медицинская абракадабра! Я эти записи в отдельную папочку собрал и принес, – Доронин подал бумаги Дубовику.
– Ладно, передадим это специалистам. У тебя, майор, есть, что интересное по Коломийцу?
– Обычный вор, даже дела какие-то простоватые. О лагерных знакомствах послал запрос. Закрыть вопрос о нем не думаешь?
– Э не-ет! Я научен горьким опытом! Пока до конца не разберёмся в этом деле, никаких закрытых вопросов. Мало того, перед прокурором поставлю вопрос об эксгумации. Диагноз Коломийцу не поставлен? От чего умер, тоже не понятно. Пусть в этом разбираются наши специалисты. А у меня возникли новые вопросы по поводу Кривец, – Дубовик подробно рассказал о своем визите в школу.
– Она что же, знала, что на следующий день не вернётся? – спросил Доронин.
– Видимо… – подполковник задумался.
– Опять что-то не так, Андрей Ефимович? – настороженно обратился к нему Калошин.
– Не знаю, не знаю… Девочка могла слова матери интерпретировать по-своему, попробую ещё раз с ней поговорить. И с мужем тоже… Есть во всем этом какая-то подоплека…
– Да-а, чем дальше в лес, тем больше дров… – покачал Калошин головой.
– И куча гнилых пней!.. Вопросы множатся в геометрической прогрессии… – Дубовик вдруг с горечью рассмеялся: – Верите, впервые запутался, не могу уловить суть всего происходящего!.. По моему глубокому убеждению, след ведет, все-таки, в прошлое, которое мы пока не открыли, потому и блуждаем в дебрях… – Он посмотрел на часы. – Мне пора идти на свидание к Хохлову. А ты, Геннадий Евсеевич, завтра поедешь домой, там займёшься слесарем Зеленцовым. У Сухарева тебя ждет копия допроса шофера Мелюкова. Он дал очень интересные показания. Да и дома тебе пора показаться, – подполковник многозначительно посмотрел на Калошина, тот, поняв, что он имел в виду Светлану, которая уехала в Энск к матери, улыбнулся.
Лагутин ждал Дубовика на крыльце отделения милиции.
– Можешь разговаривать спокойно, Хохлов тебя ждет. Моршанского полностью нейтрализовали. Не помешает. Дежурит мой крестник. Давай, иди!
– Ну, спасибо! Не забуду! – хлопнул подполковник майора по плечу.
– Да ла-адно! Сочтемся! С тебя коньяк! – хитро подмигнул тот.
– Проси сразу ужин в ресторане – не пожалею!
– Да-а, видно здорово прижало! А? – Лагутин с участием заглянул в глаза Дубовику.
– Трудно не согласиться, но, думаю, выгребем! – они пожали крепко друг другу руки, и подполковник отправился в дежурную часть.
Хохлов оказался красивым парнем: среднего роста, широкоплечий, с пшеничными волосами и голубыми глазами, он больше походил на актера, нежели на преступника. Держался он хоть и не очень уверенно, но с достоинством. Это было тем более удивительно, что, по словам следователя, на допросах Хохлов истерил. «Или притворяется, или Моршанский доводит?» – подумал Дубовик, а на парня посмотрел с интересом.
– Значит так, Виталий! Я подполковник госбезопасности, и твое дело не в моей компетенции. Но может оказаться, что ты был свидетелем преступления, которое интересует меня. Поможешь мне – выйдешь, или, если поддашься следователю, дойдёшь до цугундера.
Хохлов выпрямился, сглотнул и прошептал:
– Вы верите в мою невиновность?
– Так, давай только без соплей! Мне нужна правда и только правда! Рассказывай!
– По порядку?
– Давай по порядку! – Дубовик вынул коробку «Казбека» и положил перед Хохловым: – Кури!
Хохлов взял дрожащими пальцами папиросу: видно было, что он вдруг заволновался.
– Я Оксанку ещё со школы люблю,.. любил… Она хорошая девчонка… была, только немного ветреная. То с одним покрутит, то с другим. Я терпеливо ждал, когда она обратит внимание на меня. Ну, вроде все наладилось. Даже моя мать была не против наших встреч. Хотя в городе про Оксанку, что только не говорили. А она знаете какая? – Дубовик кивнул, вспомнив слова Лагутина. – Ну вот! Я на Оксанку за прошлое даже не обижался, предложил ей пожениться, она сначала согласилась, потом вдруг на попятный пошла! Заявила, что у неё, видите ли, есть ухажер богаче меня. Ну, тут меня и понесло! Я так разозлился, что даже залепил ей пощёчину, правда, потом от матушки своей получил такой нокаут! – он потер щёку и грустно улыбнулся. Затянувшись папиросой, продолжил. Чувствовалось, что ему хотелось выговориться. – Ну вот! Стал я следить за ней, очень хотелось узнать, что же это за «жук» такой богатый! А ведь мы, между прочим, тоже неплохо с матерью живем. Достаток у нас неплохой. Короче, стал я Оксанку после работы постоянно выслеживать. Вроде бы никого не было. Решил поговорить с ней, думал, так, на понт брала, она – нет, есть ухажер и все тут! А в тот день снег вдруг повалил, когда я пробрался в кусты, из которых за ней следил. Там очень удобное место. Вот хоть смейтесь, залягу и жду! – парень опять грустно улыбнулся. – «Всё равно, – думаю, – поймаю её на горячем!», главное, ведь домой к ней никто не ходил, мне соседка сказала. На танцах всё свои крутились. Вот и таскался в этот парк следить за ней. Ну, лежу значит, снегом меня потихоньку укрывает. Даже мерзнуть стал. Вдруг краем глаза замечаю, что в сторонке кто-то стоит за деревом, прячется, значит. «Ага, – думаю, – ещё кто-то её выслеживает!», других мыслей почему-то и не возникло. Наблюдаю и за тропинкой и за человеком этим, страсть, как интересно стало, что же будет дальше? Эх! – он рубанул рукой воздух. – Если бы я только знал тогда!.. – парень от волнения прикрыл глаза. – Ну, вижу издалека – две фигуры движутся. Чувствую, не одна Оксанка идет. «Всё, – думаю, – поймал!» Тут замечаю, что тот, за деревом, вроде как, подзорную трубу вперед выставил и глядит в неё. Я и понять-то ничего не успел, только удивился и хлопок услышал, увидел, что Оксанка упала, а от чего упала, мне непонятно, подумал, что поскользнулась. Смотрю, этот, за деревом, убегает. Я сижу, верите, как дурак! Мне бы за ним бежать, а я смотрю, кто же возле Оксанки вертится, наклонился к ней, показалось даже, что целует её. Поднялся я – и к ним! Шагу ещё не сделал, а парень этот побежал в ту сторону, куда тот, из-за дерева, умчался. Я смотрю в сторону Оксанки, а она все лежит. Вот тогда меня и пробило: понял я, что за хлопок такой был. Верите, онемел. Понимаю, что если выйду, меня повяжут. А парень этот вернулся и побежал назад в клинику. Тогда я вышел, подошел к ней… Мертвая… Красивая, но как кукла, уже без кровинки в лице… Поцеловал и ушел через парк. Напился, так, что себя не помнил. А дальше… Сами знаете, повязали меня… – видно было, что от тяжёлых воспоминаний парень устал, бледность залила его красивое лицо. То, что он сказал правду, Дубовик ни мало не сомневался. Опыт подсказывал: так сочинить невозможно и лицом так играть нельзя!
– Следователю ты место показал?
– Да, и свое, и того, что за деревом стоял.
– Что Моршанский?
– Говорит, что специально придумал так!
– Рассказал все так же, как мне?
– Пытался, да он не слушал. Орал, что я убийца! Говорил, что не было у неё другого парня, что это мои выдумки.
– А ты уверен, что он был?
– Уверен. Она мне кольцо показывала, дорогое, очень красивое. И, как будто, старинное, такое интересное… Я в золоте понимаю, у моей матушки есть кольца и броши. Из парней такой подарок никто не потянет, так что я сразу понял: мужик у девчонки серьёзный.
– Ладно, давай поговорим о том, кого ты видел.
– Это тот, который с Оксанкой шел?
– Нет, этого мы знаем, он человек случайный. Расскажи, как выглядел стрелявший.
– Роста небольшого, одет во все темное. Ничего примечательного в нем не было. Вот только бежал как-то не так…
– Как «не так»? – Дубовик положил свою ладонь на руку парня и сжал её: – Ну-ка, вспоминай!
– Ну, как будто, ему трудно было ноги от земли отрывать, что ли? Хотя бежал быстро! А там рядом дорога, через дорогу магазин, и людей немало. Я, когда вышел туда, понял, почему парень не догнал того… Утро, кто на работу, кто куда… Да и снег…
– Кровь на рукаве куртки откуда?
– Из носа бежала, когда напился. У меня так бывает, говорят, давление…
– И пьёшь!.. – посетовал подполковник. – В армии служил?
– Да, год назад демобилизовался. В танковых войсках проходил службу, – Хохлов немного горделиво повел плечом.
Дубовик, усмехнувшись не зло, спросил:
– Так как же ты тогда пистолет за подзорную трубу принял?
Парень смутился:
– Черт его знает! Подумалось так, и всё! Да я уж потом понял, что это глушитель. У нас в армии это не изучали. Знали так, что у американцев, у англичан было.
– Ладно, я всё понял. Наказ мой тебе будет следующий: ничего не признавай, стой на своем. Без оружия дело в суд не пойдет. Я тем временем буду работать. Думаю, все поставим на свои места. О том, что я был у тебя – забудь! Даже под гипнозом ни слова! Насчет крови – назначим экспертизу. Если не соврал – молодец! – Дубовик встал и пошел к двери. Постучав, повернулся к Хохлову: – Не вешай нос! – и уже выходя, не удержался: – А бить женщин нехорошо!
