Наталья Хабибулина
Черная химера
Ерохин с чувством облегчения вычеркнул фамилию Гогочи.
К городской поликлинике, где работал хирург Санаев, подъехали после обеда.
Ерохин достал тёмные очки и подал их Тропинину:
– Яков Лукич! Оденьте вот это!
– Зачем? – удивился мужчина. – В них неудобно в помещении! И выглядеть буду слепым!
– Вопрос не в удобстве, а в вашей безопасности! – веско сказал Калошин. – Вы же помните, как на вас посмотрел тот врач? А если вы его узнаете, сможете сдержать эмоции?
– Думаю, что смогу! – горячо заверил Тропинин.
– Зато ваши глаза могут вас выдать! Этот человек чрезвычайно опасен, поверьте нам! Ему есть, за что вцепиться нам в глотки! – объяснил Ерохин. – Если облажаемся, нам Дубовик снесет головы… – он сделал паузу, решая, как поэффектнее изобразить «казнь», – … по самые яйца!
Калошин с Дорониным засмеялись, а фельдшер только нервозно хохотнул, вдруг почувствовал серьёзность предстоящей операции.
Первый день ничего не дал: попасть на прием к Санаеву Тропинину так и не удалось: тот уехал в район на какую-то серьёзную операцию.
На следующий день в больницу поехали с утра, но в коридорах уже было много народа. Те, кому повезло, заняли места на деревянных диванчиках, те же, кто пришел позже, подпирали стены.
Возле кабинета хирурга было особенно многолюдно. У некоторых белели на разных частях тела повязки. Один мужчина с забинтованной рукой на перевязи ходил по коридору, тихо постанывая.
Якову Лукичу уступили место, решив, видимо, что у того что-то с глазами. Ерохин подошел позже, устроился на подоконнике напротив очереди. У соседнего кабинета он увидел соседку Оксаны Ильченко Горбунову. Та сидела у двери с надписью: «Врач-терапевт Кураев А.Г.»
– И эта здесь, – буркнул про себя капитан. Быть узнанным он не боялся: меры предосторожности приняли и оперативники.
Мимо проходили врачи, сновали туда-сюда медсёстры. Тропинин был спокоен.
Хирург Санаев вышел из кабинета и направился куда-то по коридору. В этот момент Ерохин заметил, как фельдшер провел рукой по волосам: это был условный знак.
Ерохин лениво, но внутренне напрягшись, подошел к двери кабинета хирурга, открыл её и капризно спросил у сидевшей за столом медсестры:
– А что, Александр Михайлович принимать больше не будет?
– Он вышел лишь на минуту, – не глядя на Ерохина, буркнула женщина. – Ждите!
Тот, закрыв дверь, как бы, между прочим, присел на корточки возле Тропинина. В коридоре разговаривали все, поэтому перебросится несколькими словами, не привлекая внимания, Ерохину и Тропинину ничто не мешало.
Яков Лукич смотрел прямо перед собой, но руки его заметно подрагивали.
– Это он? – не поворачивая головы, спросил Ерохин. – Санаев?
– Санаев? Нет, что вы! Я говорю про того, что стоит у окна, разговаривает с бабой.
Ерохин опешил: минуту назад из кабинета терапевта вышел врач, за ним рванулась Горбунова, при этом она крикнула: «Александр Григорьевич, постойте!» и, схватив его за рукав, оттащила к окну.
– Но это терапевт Кураев! – тихо, не оборачиваясь к Тропинину, сказал капитан.
– По мне хоть динозавр, но это он! И он узнал меня, я понял это по глазам, – быстро шептал фельдшер, пока врач отвлекся на Горбунову. – Вы умница, что придумали номер с очками.
– Сидите, не двигайтесь с места! – Ерохин нарочито медленно поднялся и побрел по коридору.
На крыльце стоял Доронин и, покусывая зажатую в зубах папиросу, равнодушно провожал всех прищуренным взглядом. Увидев выходящего Ерохина, он внутренне подобрался, но остался стоять в прежней позе.
Ерохин остановился недалеко от него и быстро пересказал всё, что им с Тропининым удалось увидеть и узнать.
– Оставайся, Василий, здесь. Если что, иди за ним. Я бегу звонить Дубовику.
Отойдя на некоторое расстояние от больницы, он дождался Калошина, подъехавшего к нему на машине, заскочил в кабину и выдохнул:
– Гони в отделение! – на ходу пересказал всё Калошину. Тот удовлетворенно кивнул:
– Нашёлся всё-таки!
– Теперь наша задача – не упустить его!
По номеру телефона, оставленного Дубовиком, ответил незнакомец, представившийся старшим лейтенантом Сорокиным, и сказал, что подполковник будет через час.
Эти шестьдесят минут показались Ерохину вечностью. Он понимал, что вернуться в больницу нельзя, надеялся только на Доронина, что тот всё же сумеет проконтролировать ситуацию – парень с головой. Вот только навыками наружного наблюдения может в полной мере не обладать, а такого «жука», как Вагнер, известного теперь под фамилией Кураев, «вести» будет очень сложно. А если учесть, что он узнал Тропинина, то это только осложняет дело. Остаётся надежда лишь на то, что сам Кураев не может точно знать, узнан ли он был фельдшером, ведь лицо его тогда было закрыто медицинской маской.
Когда раздалась трель междугороднего звонка, Ерохин буквально сорвал трубку с телефона и, услыхав спокойный баритон подполковника, возбужденно, но стараясь не повысить голос, чтобы не привлечь лишнего внимания, сказал:
– Товарищ подполковник! Разрешите доложить: нашли!
– Кураев? – не повышая тона, спросил Дубовик.
– …?
– Ерохин? Почему молчишь? Тебе неудобно говорить? – в голосе подполковника появилась нотка беспокойства.
– Язык вытаскиваю из глотки – проглотил! Вы что, приемник Вольфа Мессинга?
– Шутник! – засмеялся Дубовик. – Я хороший ученик школы Дзерджинского! Понял, капитан? А теперь серьёзно: где он сейчас?
– В больнице, на своем месте должен быть. У него приём ещё не закончился. Там Доронин. И Тропинин сидит в очереди к хирургу. Какие будут приказания?
– Нашу «наружку» послать не успею, придется, Володя, тебе самому, пока я не приеду. А я выезжаю сейчас же! Будь осторожен! Оружие держи наготове! Учить тебя не надо! Калошин и Доронин должны быть рядом, но не на виду! Распредели силы сам! Тропинин пусть пройдет на прием к хирургу, чтобы Кураев ничего не заметил, и отправляется домой! А вообще, действуй по обстановке! – Ерохин услышал щелчок отключения и протяжно выдохнул.
Сейчас на его плечи ложился огромный груз ответственности. Капитан в изнеможении опустился на стул и дал себе немного расслабиться и передохнуть.
Глава 18.
Действуя строго по намеченному плану, Доронин вышел из поликлиники и прямиком направился в кафе напротив, где его ждал Ерохин.
– Кураев заканчивает прием – два человека осталось. Потом он собирается на обход по домам – медсестра сказала кому-то по телефону, я стоял рядом, дверь была приоткрыта. По-моему, он спокоен, если даже и узнал Тропинина. Похоже, он «клюнул» на темные очки, потому не волнуется. – Доронин помолчал, потом произнес с сомнением: – А если это не тот? Странно как-то: блестящий хирург – и вдруг! – какой-то участковый терапевт! И Тропинин вот так просто, по глазам, узнает врага через десять лет! – он пожал плечами.
– Именно – врага! Потому и узнал! А насчет того, что он поменял специализацию…. Так ему надо было как-то скрывать свое истинное лицо, а уж такого блестящего хирурга знала бы каждая собака, так что, всё, лейтенант, логично! – Ерохин допил стоящий перед ним чай и поднялся:
– Ладно, я пошёл «на передовую»! Держитесь, на всякий случай, от меня в стороне.
Калошин встретил Дубовика на вокзале, тот сразу спросил, где Ерохин.
– Они с Дорониным поочередно дежурят у дома Кураева. Я недавно к ним ездил. Парни – молодцы, всю ночь в подъезде напротив его дома просидели. Говорят, что всё спокойно.
– Дай-то Бог! – вздохнул Дубовик.
– Андрей Ефимович! Впервые от тебя такие слова слышу! – качнул головой Калошин.
– Да с такими делами кому угодно кланяться начнёшь! – Дубовик снял очки и стал их тщательно протирать. – Какое-то идиотское волнение, что просто ненавижу! Это – слабость духа!
– Ты сам всегда говоришь, что это естественно! Откуда такое самобичевание?
– Ладно, оставим это! Скажи лучше, Геннадий Евсеевич, как будем брать злодея? Какие мысли есть по этому поводу?
– Я думаю, что лучше всего на работе. Ну, не может же он таскать с собой оружие? А дома может и начать стрелять!
– Я тоже такого же мнения. К тому же, войти в кабинет под видом больного – самое тактически правильное решение. Дождёмся окончания приема. Кстати, никому никаких вопросов о Кураеве не задавали? – вдруг забеспокоился подполковник.
– Ну, что ты, Андрей Ефимович, дело свое знаем! И Ерохин твой всех держит на коротком поводке! Хваткий парень! И с мозгами дефицита нет! – Калошин покрутил пальцами вокруг головы. – Но ты-то нас удивил не меньше! Откуда узнал про Кураева? Или опять твоя тактика?
– Это уже скорее стратегия! – улыбнулся Дубовик. – А что и как узнал – расскажу. Всему свое время, не обессудь!
Во второй половине дня операция по задержанию Кураева была успешно завершена. Арестованный вел себя на удивление спокойно. Только глаза стальным блеском выдавали ненависть и злобу.
Когда на запястьях Кураева защелкнулись наручники, Дубовик спросил его:
– Где ваша мать?
– Какая? – злобно усмехнулся арестованный.
– У вас их несколько? Ну, что ж, какую-нибудь да отыщем! – спокойно произнёс подполковник и махнул конвоирам: «Увозите!». Потом повернулся к оперативникам:
– Едем на квартиру, проведем там обыск и – в отделение! Все разговоры и вопросы после!
В квартире Кураева висела звенящая тишина.
Дубовик первым шагнул в коридор, держа пистолет наготове.
– Думаете, кто-то здесь есть? – прошептал за его спиной Ерохин. Подполковник так же тихо ответил:
– Уверен! – и постучал пальцем по носу – дескать, чутьё подсказывает!
В комнате он сразу взглядом выхватил стол, на котором стояла вазочка с конфетами «Мишка на севере». Тут же мелькнуло: «Дочь Усладовой была здесь!». На тумбочке большого трюмо – на болванке надет чёрный парик. Там же дорогой одеколон «Консул». Всё это разом подтверждало версию о причастности Кураева ко всем событиям последних недель.
Дальше всё происходило, как в замедленной съемке: Дубовик откуда-то справа вдруг услышал Варин оклик, а сзади – чей-то тихий вздох. Шагнув резко на голос девушки, он в эту же секунду повернул голову назад. Увидев черный глаз пистолета, смог только удивленно выдохнуть:
– Анна Григорьевна?! – и тотчас же резкая боль обожгла его руку на линии сердца.
Вторая пуля пробила всего лишь пол возле ботинка подполковника, так как крепкие руки Ерохина и Калошина уже не дали возможности женщине выстрелить прицельно. Ерохин, защёлкивая наручники на тонких старушечьих запястьях, крикнул:
– Товарищ подполковник! Вы как? Потерпите, сейчас-сейчас! – и, оттолкнув Пескову, подбежал к Дубовику.
Тот, зажав рану, брезгливо посмотрел на женщину, извивающуюся в крепких руках Калошина. Потом вдруг сказал, отрывая окровавленные пальцы, в которых всё ещё был зажат пистолет, от левой руки и изумленно их разглядывая:
– Меня спасла Варя…
– Идиот! – по-змеиному прошипела Пескова и плюнула в сторону подполковника.
– Ну, это не самый страшный диагноз из ваших уст, «уважаемая»… Как вас? Лопухина Анастасия Григорьевна? И какой моветон – харкаетесь, как грузчик! Где ваше дворянское воспитание? – уже почти придя в себя, и, невзирая на бледность, с ироничной улыбкой парировал Дубовик, глядя вслед уводимой Калошиным женщине.
– Прекратите болтать, товарищ подполковник! – рассерженно сказал Ерохин, снимая с его плеча пиджак и перетягивая окровавленную руку оторванным рукавом рубашки. – Что вы за человек такой? А?
– Вскрытие покажет! – морщась от боли, пробурчал Дубовик.
– И юмор у вас фельдфебельский! – доставая фляжку с коньяком из внутреннего кармана пиджака подполковника, ещё больше рассердился Ерохин, чем вызвал улыбку Дубовика.
Подполковник взял коньяк и сделал большой глоток, подмигнув капитану:
– Ну, как сказал Парацельс: «Всё есть яд, всё есть лекарство!»
Через час Дубовик довольно бодрым шагом, в чистой рубашке, пожертвованной ему Лагутиным, с рукой на перевязи, входил в комнату для допросов, где его дожидался Моршанский с арестованной Песковой. Ерохин сидел за небольшим столиком с печатной машинкой и яростно крутил валик «Ремингтона», вставляя чистый лист бумаги. В углу на стуле пристроился Калошин, с интересом поглядывая на Пескову. С ней произошла странная метаморфоза: из худенькой бедной санитарки она разом превратилась в сухощавую злобную старуху, бывшую некогда богатой профессорской дочкой и потенциальной невесткой германского барона.
Дубовик кивнул Моршанскому, и на его вопрос: «Как вы?» едва махнул рукой, тот наклонился к уху подполковника, когда он сел за стол, и тихо спросил:
– Допрашивать сможете?
– Ну, мне же не язык отрезали, – как всегда, не удержался Дубовик от едкого замечания.
Моршанский на это лишь покачал головой: он уже начал привыкать к подобным выпадам комитетчика, и старался на них не отвечать.
Дубовик же спокойно посмотрел в глаза Песковой:
– Итак, Анна… простите, Анастасия Григорьевна! Позвольте задать вам несколько вопросов, которые, не стану лукавить, просто завели нас в тупик?
– Побеседовать желаете? – она отвечала спокойно, ровно, но так же, как и Кураев, взглядом источала ненависть.
– Ну, беседой это вряд ли можно назвать, на задушевность наш допрос не тянет, – Дубовик достал папиросы и, с едва заметной иронией, спросил:
– Дама не будет против?
Пескова зло фыркнула:
– Что вы, как паяц!..
– Ну, в артистических способностях и вам не откажешь! – Дубовик закурил. – Итак, как мы уже поняли, убитой оказалась ваша сестра – Кураева Анна Григорьевна, верно?
– Ничего о ней не знаю! Жила в Москве, куда потом подевалась, меня не интересовало. Мы с ней не общались, она слишком ущербной была, – Пескова сцепила пальцы, сжав их до белизны в костяшках.
– А разве не вы её убили? – спросил Дубовик.
– Я?.. Да зачем мне это надо было? – передернула плечами женщина.
– А и в самом деле, зачем? Ведь она все эти годы растила вашего сына, носила ваше имя, видимо, по вашему настоянию. И Александру вы дали отчество своего отца, так?
– А это что, преступление? Вы за это меня арестовали? – она злорадно усмехнулась.
– Да-а, видимо вы и в самом деле считаете нас идиотами, в частности, меня… – Дубовик вдруг понял, что Пескова не догадывается, что они нашли пакет с документами. Значит, и аргументировать все свои поступки будет по своему сценарию, станет изворачиваться, ведь на местах преступлений следов она не оставляла, а, следовательно, считает, что и прижать её нечем. И будут они бесконечно «толочь воду в ступе».
Он встал, загасив окурок в пепельнице и, обойдя стул, на котором сидела Пескова, опёрся здоровой рукой на спинку. Ерохин, зная своего начальника, понял, что этот жест не случаен. Моршанский с Калошиным так же вопросительно смотрели на подполковника.
Пескова чувствовала себя неуютно, но виду не подавала.
В комнате повисла гнетущая тишина, потом вдруг за спиной женщины раздался спокойный голос:
Помню, как она глядела – помню губы, руки, грудь –
Сердце помнит – помнит тело. Не забыть. И не вернуть.
Но она была, была! Да, была! Всё это было:
Мимоходом обняла – и всю жизнь переменила! – Дубовик повернулся к оперативникам и хитро подмигнул.
Пескову будто ударили по спине кнутом, она резко выпрямилась, и теперь на неё было страшно смотреть: лицо её цветом слилось с побелкой стен, губы посинели, рот то открывался, то закрывался, как у выброшенной на берег рыбы.
Хриплым голосом она, наконец, кое-как произнесла:
– Где ты их нашёл?
– Ну, вот, мы уже на «ты»!.. Теперь можем и поторговаться! – Дубовик сел за стол.
– Отдай их мне, – безжизненным голосом, едва раздвигая губы, прошептала женщина.
– Отдам, слово офицера! И даже кое-что от себя добавлю! Но за это требую полную откровенность, – он подался вперед к Песковой. – Ответы на все мои вопросы, с необходимыми комментариями.
– Спрашивай…
– Сначала я расскажу кое-что из вашей биографии. Если ошибусь – поправьте! Итак. Место вашего рождения – город Могилёв. Ваши родители сошлись вопреки желанию своих родителей, поэтому семьи, как таковой, они создать не смогли. Ваша мать Кураева?..
– Елизавета Федоровна…
– … двоих детей поднять не могла, потому-то они с вашим отцом попросту разделили вас с Анной. Сестра ваша была слаба от рождения, отставала в развитии, по этой причине отец забрал вас. Но вы страдали хромотой, и он постоянно возил вас на курорт в Италию, где однажды вы, будучи молоденькой девушкой, познакомились с красивым немцем – бароном фон Вагнером. Между вами зародились чувства. И всё это неплохо, но, ко всеобщему сожалению, Михаэль на тот момент был помолвлен со своей соотечественницей из семьи богатого бюргера Эльзе. Ваш отец, одержимый идеей создания сверхчеловека-убийцы, посвятил в свои планы Михаэля. По каким критериям он отобрал единомышленника – не знаю, но зерно упало на благодатную почву, и молодой немец заразился этими концепциями, и, в итоге, переехал в Могилев для сотрудничества с профессором Лопухиным. И пока у вашего отца была прекрасная лаборатория, Михаэль оставался в России. Ко времени переезда он уже был женат на Эльзе, и вскоре у них родился сын Стефан. Но ваш роман, тем не менее, не угас, и, как следствие близких отношений – через несколько лет и у вас родился сын, Александр. Всё правильно?
– Всё грязное бельё перевернули? – зло усмехнулась Пескова.
– И даже скелетов из шкафов достали, – в тон ей ответил Дубовик. – Двигаемся дальше… Когда Вагнер вернулся в Германию, оставив, кстати сказать, в России и свою жену с сыном, и свою любовницу, тоже с сыном, вы оказались в роли матери-одиночки, что в Советском обществе не поощрялось, а вам необходимо было в нем утвердиться, поэтому вы отдали своего незаконнорожденного сына на воспитание вашей сестре, которая в силу своих патологий не могла иметь детей. Потому-то она всем сердцем полюбила Александра. Вы же вышли замуж за Пескова…
– Оказывается, не всех скелетов раскопали!.. Что ж, помогу… Уж больно ты мне симпатичен, подполковник! – женщина с прищуром оценивающе посмотрела на Дубовика. – Вначале я была замужем за другим человеком. Им был инженер Герлиц.
– Что с ним стало?
– Ничего, мы разошлись через месяц – мне нужна была только его фамилия. Уже потом я стала женой Пескова.
– Сын и дочь от него?
– Да. Но я любила Александра! Больше всех на свете! – она в страстном порыве приложила руку к сердцу. – Этот ребёнок рожден от любимого человека! Только он был и остается смыслом всей моей жизни!
– Разумеется! Ведь благодаря его рождению, Вагнер обещал сделать вас хозяйкой и своего родового замка, и всего состояния! Это голубая мечта русской дворянки! Не правда ли? Тут уж на карту вы поставили всё! А что мог дать Песков? Он был лишь декорацией, прикрывающей вашу истинную жизнь. Вы постоянно были рядом с Александром, потому-то дочь и сын редко виделись с вами, и любви материнской не знали… Были такой же частью декорации… Но это лирика… – Дубовик вздохнул.
– Ты не понимаешь! Я и так пострадала от своей матери – она не смогла родить здоровых детей! Кто я такая – хромоножка! Надо мной смеялись сверстники, в меня летели палки и камни от совдеповских ублюдков! Да, я научилась стрелять, чтобы доказать свою силу и правоту! И не зря!
– Ну, это мы уже поняли. Что было потом?
– Вагнер написал, что будет война, и он обязательно приедет в Россию, чтобы здесь на месте продолжать воплощение идей моего отца. Правда, к тому времени он уже считал их полностью своими. Для меня это не имело никакого значения, я только должна была убедить Александра доказать свою приверженность идеям Михаэля. Только так он мог стать наследником всего состояния Вагнеров.
– Александр встречался с отцом во время войны?
– Постоянно. Они и работали вместе.
– Как-то вы нам рассказывали, что к доктору однажды приехал незнакомец, вы слышали, что они говорили по-немецки. Это был Александр? – Пескова кивнула. – Тогда зачем вообще было рассказывать нам это? – пожал плечами Дубовик.
– Это всего лишь для убедительности, – усмехнулась женщина. – Я была уверена, что вы ни того, ни другого не найдёте… Да, недооценила я тебя, подполковник…
– Вы недооценили всех ребят! Ставку делали, видимо, только на меня? А зря! – Дубовик опять подмигнул Калошину и Ерохину. Те лишь скромно заулыбались. – Расскажите о том, чем на самом деле занимался Вагнер в клинике, а также о роли Зеленцова во всей вашей истории.
– Я уже говорила вам, что Вагнер совершал чудеса с памятью солдат, раненных в голову.
– Я помню. Только это было лишь частью экспериментов. Поэтому не пытайтесь сейчас меня обмануть! – Дубовик пронзительным взглядом посмотрел прямо в глаза Песковой.
– Да уж, тебя обманешь!.. Слушай дальше. – Похоже было, что присутствие всех остальных она просто игнорировала. – Во время войны немцы привозили в клинику военнопленных солдат, Вагнер называл их «кроликами». С ними проводили опыты, потом отвозили куда-то. Я не знаю. Всё делалось скрытно. Я лишь присутствовала на операциях. После того, как ушли немцы, Вагнер в госпитале выбирал солдат, тяжело раненных в голову. Сначала он их лечил, потом вживлял им в мозг микросхемы, но что-то не получалось. У раненых начинались сильные головные боли. Тогда их усыпляли, а потом Зеленцов вывозил их на автомобиле клиники, убивал по дороге и где-то в лесу хоронил.
При этих словах мужчины буквально застыли, пораженные такой сермяжной правдой. Некоторое время в комнате слышалось только тяжелое сопение Моршанского.
Дубовик опустил голову и потёр лоб пальцами, застыв так на некоторое время. Чувствовалось, что ему трудно было сохранять спокойствие.
– Откуда в клинике появился Зеленцов? – глухо спросил он.
– Его привел Мелюков. Вагнер знал, что тот совершил преступление, этим и шантажировал этого партийца.
– Кто привозил вам письма и посылки от Вагнера?
– Я не знаю этого человека. Он называл себя просто Лео. Приходил, отдавал и уходил. Мне о нем вообще ничего не известно. Вагнер никогда ни о чем мне не говорил. А мне это и не надо было. Меньше знаешь…
– Как попал к Вагнеру Берсенев? Ведь он тоже принимал активное участие в экспериментах?
– Насколько мне было известно из разговоров мужчин, Вагнер просто купил его. – Пескова, говоря это, напряглась. Дубовик сразу ухватился за это:
– Ассистентов, которых привозил с собой Берсенев, тоже покупали? Или отдавали на откуп Зеленцову?
– Я устала… – Пескова действительно стала вдруг похожа на сдутый мяч: ещё больше сморщилась, лицо посерело.
Дубовик с некоторым облегчением согласился сделать перерыв.
Дружно отправились в соседнее кафе ужинать. По дороге к ним присоединился Лагутин.
Во время трапезы Дубовик постоянно ловил на себе вопросительные взгляды то Калошина, то Ерохина. Он же только хитро улыбался, прекрасно понимая, как тем не терпится задать подполковнику волнующие их вопросы.
После ужина Лагутин пригласил всех к себе в кабинет. Моршанский тут же засопел на диване, прикрыв глаза. Доронин тоже, после бессонной ночи, проведенной в подъезде чужого дома, едва сдерживал зевоту. Но, тем не менее, внимательно слушал разговор сидящих за столом.
– Андрей Ефимович, ну, уж теперь-то, может быть, наконец, расскажешь, как ты узнал про Кураева? – нетерпеливо спросил Калошин. – Его ведь не было в списке.
Дубовик улыбнулся:
– Я вспомнил, что Ерохин говорил о враче-терапевте, который постоянно приходил в подъезд, где жила Ильченко. Узнал его фамилию. В Москве очень быстро определился с ним. В архиве института нашел его данные, всё совпало. Преподаватели также многое о нем рассказали. Кстати, он и в самодеятельном театре в институте играл. Правда, мать Кураева соседи описали, как монашку: она всегда одевалась в черное, ходила в платке, в очках. Тут уж я не смог провести никакой параллели с Песковой. Да и не считал её Лопухиной. Понимал, что необходимо будет узнать, кто она на самом деле. К сожалению, архивных данных об этой женщине не нашлось. Но теперь это уже не тайна!
– А что ты там про Варю бормотал, когда Пескова в тебя выстрелила? – поинтересовался Калошин, с прищуром глядя в глаза товарища.
– Ну, это, доложу я вам, мистика, никак не иначе! Я ведь явственно услышал её зов, и если бы не эти полшага вправо, разговаривал бы я сейчас не с вами, а с самим Создателем!.. Так-то!
– А вы у Вари, товарищ подполковник, спросите, интересно же! – сказал Доронин. – Мне бабушка нечто подобное рассказывала про себя и про деда. Просто почувствовала, что ему грозит опасность. Может быть, и с вами так же?
– Обязательно узнаю, – кивнул Дубовик, поглаживая ноющую раненую руку.
– А что за стихи вы там читали, уважаемый Андрей Ефимович? – не открывая глаз, сонно пробормотал Моршанский. – Довольно эксцентричный стиль допроса! Хотя, признаюсь, весьма плодотворный! Стихи-то чьи?
– Стихи-то? – в тон ему переспросил Дубовик. – Стихи-то Гёте, те, что Вагнер Песковой написал!
Моршанский оторвался от спинки дивана и открыл, наконец, глаза:
– И откуда такая уверенность, что она на них отреагирует?
– Плохо вы женщин знаете, Герман Борисович! Ещё хуже – наследниц дворянских фамилий. Девочки 19 и начала 20 века просто зачитывались Шиллером, Гёте, де Мюссе, Байроном…. Перечислять можно долго, но не это главное. Дело в том, что Пескова долгие годы жила с нелюбимым мужчиной, и письма Вагнера были для неё и откровением, и отдушиной. И читала она их не раз, а то письмо, где Вагнер посвятил ей стихи Гёте – затёрто до дыр! Так что, понять, какой будет реакция женщины на эти четыре строчки, совсем не сложно!
– Ну, реакция-то у Песковой была сногсшибательная. Я, было, подумал, что у неё с сердцем плохо станет! – покачал головой Калошин.
– И я испугался! – поддакнул Ерохин. – Пожилая женщина – и такой стресс!
– Да у неё и сердца-то нет, – поморщился Дубовик. – А посему, продолжим допрос!
– Андрей Ефимович! Мы не имеем права допрашивать арестованных в ночное время! – сонно пробормотал Моршанский. – Я не пойду на это!
– А я пойду! И пока не допрошу обоих – не успокоюсь! – упрямо мотнул головой Дубовик. – «Победителей не судят»! И потом, до ночи есть ещё немало времени. А завтра за ними приедет конвой. – И сказал, обращаясь к Калошину и Ерохину: – Только поговорим теперь с Кураевым!
Александр, войдя в кабинет, оглядел всех презрительно-уничижительным взглядом. Сев на стул, он закинул ногу на ногу и положил руки в наручниках на колени.
Не здороваясь, кивнул на руку подполковника:
– Что, маменькина работа? Как же она так промахнулась? Не похоже на неё!.. – и злорадно усмехнулся.
– У меня хороший ангел-хранитель, – Дубовик улыбнулся своим мыслям.
– А что, «краснота» и в Бога веруют, и в Ленина? – ядовито спросил Кураев.
–Диспут о сакральном перенесём на другое время и в другое место, – подполковник указал глазами в потолок.
– А я туда не спешу, – прикрывая злость улыбкой, ответил арестованный.
– К сожалению, ваш билет уже прокомпостирован, – жестко парировал Дубовик.
В кабинете повисла долгая пауза. Подполковник как будто не спешил начинать допрос. Он внимательно смотрел на сидящего перед ним симпатичного мужчину вполне презентабельного вида.
Первый вопрос его был неожиданным:
– Скажите мне, Александр Григорьевич, для чего вы забеливали себе лицо гримом? У вас на нем нет ничего примечательного, не то, что у Лыкова – веснушки по всему носу.
– Потому и забеливал, чтобы думали, якобы что-то есть, – не меняя позы, только пожав плечами, ответил Кураев. – Ведь думали же? – он едко усмехнулся.
– Признаюсь, ваша хитрость вам вполне удалась,.. на какое-то время…. А специальность зачем поменяли? Вы ведь блестящий, даже гениальный нейрохирург! Ваши преподаватели вас потеряли! Особенно профессор Желябов. Он очень вас хвалил! Сокрушался, что вы пропали, думал, погибли в войну!
– Они меня потеряли! – Кураев вскинул руки, звякнув наручниками и брезгливо глянув на них. – Это я всё потерял! В этой дикой стране я обрёл лишь забвение!
– Это от вас зависело – найти здесь славу и признание!
–Мне, человеку с арийской кровью, – уловив насмешливый взгляд Дубовика, поправил себя: – пусть наполовину, но большую!.. принимать рукоплескания унтерменшен? Не смешите меня, подполковник! Признание единственного человека я бы принял, как высшую награду за свои труды!..
– Уж не Адольфа Гитлера ли? – с прежней насмешкой во взгляде, спросил подполковник и произнес по-немецки: – «Если говорить неправду достаточно долго, достаточно громко и достаточно часто, люди начнут верить»! Вы из тех, кто верит?
– А вы неплохо цитируете его! Читали? – Кураев заинтересованно посмотрел на Дубовика
Тот уклончиво ответил:
– «Чтобы победить врага, надо знать его мысли»!
– Не помню… – Кураев задумался.
– Это сказал Сталин. А его-то вы вряд ли читали…. Но мы отвлеклись! И вот, чтобы приблизить вас к истинному положению вещей, я покажу вам кое-что… – Дубовик открыл свою папку и достал из неё два снимка. Один из них он подкрепил к другому снизу и, держа их двумя пальцами, протянул через стол Кураеву:
– Это вам знакомо?
–Так это же!.. – Кураев опешил. – Откуда это у вас?! – он потянулся обеими руками за фотографией.
– А вы не догадываетесь?
– Вы нашли документы… – арестованный с горечью покачал головой. – Да-а, недооценил я КГБ… – и вдруг вскинулся: – Teufel! Teufel! Teufel! – он сжал виски руками. Потом поднял глаза на подполковника: – Что вы хотите?
– Только откровенности! Но мы не закончили со снимками. Как я понимаю, вы знаете, что это родовой замок Вагнеров в Баварии.
– А разве это не так? – с сомнением спросил Кураев.
– Я понимаю, что вы там никогда не были, но это, действительно, замок Вагнеров. Посмотрите на дату!
– Одна тысяча девятьсот двадцатый год…. И что? – пожал плечами Кураев.
– А теперь взгляните на следующий снимок! И на дату! – Дубовик, как фокусник, снял верхнюю фотографию, а вторую протянул арестованному.
Тот взял её двумя руками и непонимающе посмотрел на Дубовика:
– Что это?
– Это руины вашего замка, дорогой наследник! Дату видите? 1945! И ещё кое-что!.. – подполковник достал несколько документов: – Они все на немецком, но вам будут понятны. Вот копия счета Вагнера из Швейцарского банка: он практически пуст! Правда, никто не имеет права воспользоваться вашим ключиком к банковскому сейфу, но относительно драгоценностей есть отчет поверенного вашего отца: там и на год жизни не хватит! А вот и документ, так называемый, фидеикомисс, по которому вы, как полукровка, никогда не получите ничего! Звание барона вам не светит! Странно, что вы, грамотный человек, этого не знали.
Кураев оторвал взгляд от документов – из его глаз полились злые слёзы…. На него было страшно смотреть: чувствовалось, что он просто раздавлен, на бумаги теперь смотрел, как на ядовитую змею…
– А теперь, чтобы отсрочить путешествие по вашему билету, рассказывайте всё! Может быть, вам и удастся выторговать себе жизнь, пусть даже за колючей проволокой! Но и там люди живут, а вашему таланту найдется применение и в тех условиях! – Дубовик говорил жестко и громко, будто гвоздями вбивал слова в голову арестованного.
