Наталья Александрова
Серенада для шефа

– А она не могла немного преувеличивать, скажем так?

– Вообще-то она прихвастнуть любила, но со мной нет. Я ей не соперница!

– Да вы умница, Оленька!

Оля опустила голову.

– Зачем она это сделала?

– Что, с седьмого этажа бросилась? Скажите, Оля, а вы сами-то в это верите?

– Но ведь говорили, что начальник ваш…

«Ну, Полякова, зараза, и тут успела!» – это про себя, а вслух Надежда ничего не сказала и стала прощаться.

А назавтра начальнику позвонили и срочно вызвали к следователю. К вечеру он на работу не вернулся. Дома Надежда ждала звонка, не дождалась, стирала, потом залезла под душ, и тут-то зазвонил телефон. «Не пойду», – сонно подумала она, блаженствуя под теплыми струями, но почему-то сама не поняла, как оказалась в коридоре у телефона.

– Надежда Николаевна, это Лебедев, – голос был какой-то полузадушенный, наверно, из автомата звонит. – Я бы хотел с вами поговорить.

– А вы где находитесь, Сан Саныч?

– Да я тут, у вашего метро. Если не поздно, мы бы могли тут встретиться.

Надежда посмотрела на лужу у ног на полу.

– Нет, Сан Саныч, заходите лучше ко мне.

– Да нет, неудобно, поздно уже, ваши домашние…

– Заходите-заходите, у меня сейчас из домашних один кот. От метро пройдите наискосок между домами, тут сразу на углу мой дом, квартира сто четыре.

Надежда заметалась по квартире, распихивая барахло по углам. Бейсик бросался под ноги и наступал на полы халата. Через десять минут раздался звонок в дверь. Он стоял на пороге без шапки, мокрые волосы прилипли ко лбу, глаза блестели.

– З-з-д-д-равствуйте.

Господи помилуй, да он выпивши! Только этого ей не хватало, на ночь глядя.

– Проходите, раздевайтесь, да вы весь мокрый. Хотите чаю?

– Да, пожалуй, – ответил он как-то рассеянно.

Бейсик вышел в коридор знакомиться. Сан Саныч наклонился расшнуровать ботинки, пошатнулся и оперся рукой о стену. Бейсик отскочил боком, выгнул спину и вопросительно взглянул на Надежду: «Кто это еще к тебе притащился? Натоптал в прихожей, и не только не похвалил милого котика, но, похоже, вообще меня не заметил».

«Да, Бейсинька, влипли мы с тобой», – подумала Надежда.

Сан Саныч сел на стул в кухне и прикрыл глаза. Ставя перед ним чашку с чаем, Надежда незаметно принюхалась.

– Вы не думайте, я не пьян. Только голова очень болит, и свет режет.

Надежде стало стыдно. Может, у него с сердцем плохо. Бледный весь какой-то.

– Я был в милиции, вернее теперь в другом месте. Там следователь другой… другая. Она узнала, что Марина беременна была, и так меня строго допрашивала.

Видно было, что слова он произносит с большим трудом.

– Сан Саныч, а сердце у вас не болит?

– Нет, только голова и ломает всего.

Она уже ставила ему градусник, потом помогла снять пиджак, расслабила галстук.

– Ого, температура 39,5. Да у вас грипп! Первая волна идет, по радио говорили. Так, сейчас парацетамол, потом чай с лимоном, витамин С, потом полежите.

Он сделал попытку встать.

– Неудобно, я пойду.

– Тихо, тихо, никуда вы не пойдете. Странно, что вы до меня добрались, на улице не упали. Пойдемте, я вам лечь помогу. Бейсик, пошел вон!

Надежда уложила его на диване, сама прикорнула на Аленином кресле-кровати, но почти не спала – то поила его кислым питьем, то натирала уксусом с водой, то переодевала – нашла в шкафу две старые зятевы футболки. Часам к пяти утра температура спала, и он заснул, а в полседьмого зазвонил будильник. Надежда тихонько собиралась на работу. Сан Саныч открыл глаза.

– Вот, устроил я вам ночку.

– Ничего, завтра уже суббота. Я ухожу, а вы оставайтесь здесь. Напишите заявление на отгул, я вам в стол положу, а вы позвоните потом на работу начальству и скажите, что больны и в поликлинику пойдете.

– Не хочу я в поликлинику, еще три дня, до понедельника все пройдет. Дома отлежусь.

– Ну как знаете. Но сегодня меня дождитесь, я с обеда отпрошусь и приду. А вы позвоните домой, чтобы о вас не волновались.

– Да никто нигде меня не хватится!

«Так я и поверила, – подумала Надежда. – Рубашка подкрахмалена, воротник не замят, белье не заношено, платки носовые чистые. Ни за что не поверю, что никакая женщина за ним не смотрит!»

Между делом Надежда ловко подхватила Бейсика, пытавшегося прошмыгнуть в комнату, и плотно закрыла дверь.

– Только попробуй у меня орать под дверью и обои рвать. Веди себя прилично, там человек больной, пусть поспит.

Бейсик негодующе фыркнул в ответ.

На работе Надежда быстренько управилась с делами, подсунула начальнику в стол заявление и ушла с обеда. Потратила часа полтора на магазины. Войдя домой, застала такую картину.

Сан Саныч, поджав ноги, полулежал на диване, укутавшись одеялом, и читал «Двенадцать стульев». Остальные две трети дивана занимал кот. Лежа на спине, вытянув лапы, он крепко спал, демонстрируя всем свое кремовое пузо размером с полковой барабан.

– О, я вижу, вы уже как следует познакомились. Вы ели что-нибудь, Сан Саныч?

– Я – нет, но кота покормил.

– Зачем?

– Ну, он так мяукал и подводил меня то к миске, то к холодильнику. Я там нашел в кастрюле рыбу, котов ведь рыбой кормят, и дал ему.

Надежда заглянула в холодильник.

– Сан Саныч, это же ему на три дня было!

– Он не заболеет? – испугался Сан Саныч.

– Он? Заболеет? Да он вечно всем врет, что голодный. Думаете, я его утром не кормила? Заболеет он, как же, обжора несчастный. Это я с ним заболею.

К обеду Сан Саныч почувствовал себя лучше, поел, как здоровый, на кухне, но после еды еле добрался до дивана и задремал. Надежда, стараясь не шуметь, вымыла посуду, потом погладила белье и наконец, когда делать в кухне было уже совершенно нечего, осторожно приоткрыла дверь. Он лежал на боку и крепко спал. Кот перебрался на кресло.

– Очень мило! А мне, выходит, и деться некуда.

Она на цыпочках прошла мимо дивана, потянулась за книжкой, уронила будильник – в общем, все проснулись.

– Ох, Надежда Николаевна, надо мне уходить, я вам мешаю.

– Ох, Сан Саныч, очень я вам не советую этого делать. Конечно, удерживать я вас не могу, если вас дома ждут, а так очень бы вам нужно еще полежать. К вечеру может температура подняться.

– Я, конечно, домой звонил, но никто меня там не ждет. Живу я с сыном, у него своя семья, так что я сам по себе.

Неожиданно для себя он рассказал ей, как после смерти жены невестка стала резко требовать разъехаться. У нее комната в коммуналке, она хотела, чтобы он, Сан Саныч, туда переехал. А ему хоть и тоскливо было в той же квартире жить, где жена умирала, но в коммуналке с соседями тоже уже не по возрасту. В общем, отказался он. И теперь невестка с ним не разговаривает, на сына шипит, на внука кричит. Сын отмалчивается, а он виноватым себя чувствует, иногда уже почти готов уступить, да как вспомнит ту дремучую коммуналку, так нет сил согласиться. Так и живут семьей.

«Один, – поняла Надежда, – он совсем один. Господи, как же мужика допекло, если он к ней, Надежде, малознакомому человеку, через весь город потащился!»

Она потрогала его лоб.

– Сейчас лекарство выпьем, потом почитайте что-нибудь.

– Да, я у вас тут нашел «Двенадцать стульев».

– Знаете, я тоже, когда болею, эту книжку перечитываю. Тонус поднимается. Можно еще «Мастера и Маргариту» или Гоголя «Ночь перед Рождеством».

– Гоголя я не пробовал.

– Попробуйте, я поищу у Алены сейчас.

– Это ваша дочка там на фотографии?

– Да, и зять, а вы думали, что я старая дева?

– Нет, но…

– Думали, думали! Еще бы: одинокая, вся в работе, да еще и с котом. Кота этого Аленка в позапрошлом году у алкаша какого-то за трешку купила. Я была против, тесно у нас, так она сама его вырастила. Заморенный такой был котенок, а теперь полдивана занимает. Что жмуришься, про тебя говорят, разбойник рыжий. Он по Алене очень скучает.

– А вы?

– И я, конечно, да у нее теперь своя семья. Нашла себе курсанта-моряка и выскочила замуж, он учебу закончил, теперь они в Северодвинске. К весне должны приехать, я бабушкой стану.

– А жить где?

– Родители хлопочут перевод ему и жилье. Тут уж теперь только мы с Бейсиком будем жить.

У него на языке вертелся еще один вопрос.

– Что, еще про мужа хотите спросить? Давно мы с ним не виделись, с Аленкиной свадьбы.

Потом они пили чай с абрикосовым вареньем, смотрели телевизор и рано улеглись спать, каждый в своем углу. Надежда вырубилась мгновенно, но проснулась среди ночи. Она взглянула на будильник: три часа. Сан Саныч лежал на спине совершенно неподвижно и смотрел в потолок. В глазах, казавшихся совсем черными в полутьме, стояла какая-то мука.

– Сан Саныч, что с вами? Саша! – она сама не заметила, как оговорилась. Едва накинув халат и подбежав, она тронула его за плечо. Он очнулся.

– Простите меня, я вас напугал. Пока жена болела, я совсем спать разучился. В это время, как раз с трех до пяти, она меня несколько раз будила, а я не могу так: то засыпать, то просыпаться, я совсем не спал. Вот с тех пор так проснусь ночью и жду, что она позовет или застонет, ничего не могу поделать. А сейчас еще мысли всякие в голову лезут по поводу следствия.

Надежда представила, как он лежит так каждую ночь совсем один в темноте и с тоской ждет и ждет, когда пройдет время, и под утро наконец засыпает, а потом надо вставать на работу, и длинный гнусный день, и на работе неприятности… с ума сойти можно! Она погладила его по голове, он повернулся на бок и прижался щекой к ее руке, как ребенок. На один миг ей захотелось обнять его, поцеловать, а там будь что будет, но усилием воли она отогнала от себя всю эту чушь.

«Спокойно, – сказала себе Надежда, – спокойно, он пришел сюда не за этим. Это он и в другом месте может получить, тем более что вопрос с крахмальными рубашками остается открытым. Он пришел к тебе за помощью, и он ее получит. И без дураков».

Он почувствовал ее настроение, отпустил руку.

– Спасибо, мне уже лучше.

– Сан Саныч, расскажите мне теперь подробно, о чем вас там на следствии спрашивали.

– Ну что, как я понял, родственники Марины пожаловались на того следователя, который дело вел, там у них какая-то внеочередная проверка, начальство устроило разгон, и дело передали в другое место, я там у них не разбираюсь. В общем, прихожу я, сидит в кабинете дама такая представительная, лет пятидесяти, серьги у нее большие зеленого цвета. Старший следователь Громова, говорит. А до этого она меня два часа в коридоре продержала, в интересах следствия наверно. Я, конечно, уже там, в коридоре разозлился, на работу ведь надо! И как взяла она меня в оборот! Показывает официальное заключение из консультации о том, что Марина была беременна, и спрашивает, что вы, я то есть, об этом думаете. Я говорю, ничего не думаю и ничего не знаю.

«А какие у вас были отношения с вашей лаборанткой?»

Я говорю, чисто служебные были отношения.

«А почему у вас с ней все время были конфликты? А может быть, вы к ней, так сказать, нерабочий интерес испытывали, а она вам не уступала?»

И смотрит на меня так, прищурясь, что вот, мол, козел старый, взял девочку молоденькую в лаборантки и вязался к ней в кабинете.

Я говорю, вы уж что-нибудь одно мне инкриминируйте: если она мне не уступала, то к беременности ее я никакого отношения не имею, а если она мне уступила, то зачем мне с ней тогда ругаться?

А она тогда тему меняет и спрашивает: а где вы были, гражданин Лебедев, шестого ноября с семи до одиннадцати вечера, прямо как у Райкина, только мне не до смеха.

Вышел с работы, говорю, в пять часов пятнадцать минут, как полагается, человек я одинокий, прошелся по магазинам и к девяти примерно дома был.

Это, говорит, мы у ваших домашних спросим, но даже если и были вы дома в девять часов, то где же вы без малого четыре часа пропадали?

Я говорю, в магазинах по очередям стоял, а потом домой пешком шел. Она не верит. И не могу я ей объяснить, что неохота мне с невесткой на кухне лишний раз сталкиваться, я жду, когда они поужинают и уйдут. Я поэтому и на работе все время задерживаюсь, а тут все опечатали. И от болезни будто молот в голове от ее слов стучит.

– Кошмар какой!

– Ну, в общем, отпустила она меня. Идите, говорит, гражданин Лебедев, и не волнуйтесь: мы с вами часто будем встречаться, и процент раскрываемости у меня оч-чень высокий. Вышел я на улицу, в голове гудит, руки трясутся, чувствую, что, если не поговорю с кем-нибудь, точно рехнусь. Ну и поехал к вам.

– Да-а, – протянула Надежда, – выражаясь юридическим языком, алиби у вас слабовато.

– А вы бы что подумали насчет того, что я четыре часа до дома добирался?

– Я бы подумала, что вы какую-то знакомую женщину навещали и теперь ее впутывать не хотите.

– Да нет у меня никаких знакомых женщин!

– Нет? А кто же рубашки вам стирает так чисто?

– Да сам я стираю себе рубашки! И белье! И носки!

– Сан Саныч, да вы же уникум! Конечно, я понимаю, жизнь заставляет, но чтобы так чисто, да еще и крахмалить! Да так же не каждая женщина сумеет. У меня с моей бывшей свекровью из-за белья вечно трения были! И постельное белье тоже сами?

– Постельное белье машина стирает, а я сам полощу и подсиниваю.

– Уму непостижимо!

– Да будет вам шутить, Надежда Николаевна, у меня ведь неприятности большие.

– Не расстраивайтесь, Сан Саныч, милый, давайте я скажу, что вы шестого у меня весь вечер были, а хоть бы и всю ночь. Я женщина свободная, кто мне что скажет? И пусть ваша дама в серьгах попробует доказать, что это не так!

– Спасибо, конечно, но это уж в самом крайнем случае.

Надежда стала серьезной.

– Ну, вот что. Насчет того, что вы с Мариной ну… это, так следователь никогда не докажет. Никто вас вне работы вместе не видел, после рабочего дня никогда вы с ней не задерживались, так что тут даже Полякова ничего придумать не сможет. И потом, даже если допустить, – он сделал протестующий жест, – я сказала: допустить, что она от вас беременна, так зачем вам ее убивать? Человек вы свободный, живете самостоятельно, жены у вас нет, что вам мешает? Ну был бы скандал, ну сняли бы вас с начальников в крайнем случае, подумаешь, карьера – начальник сектора! Есть из-за чего убивать! А может, и без скандала, женились бы на ней по-тихому, вот и все.

– Ой не надо!

– Это было во-первых, а во-вторых, не знаю, как вам, а мне самой интересно разобраться, что же все-таки с бедной Маринкой произошло.

– Еще бы мне не интересно, когда это напрямую меня касается!

– Тогда давайте думать.

– Сейчас, в четыре утра?

– А что, раз вы все равно не спите. Только я замерзла босиком. А если я оттуда, из кресла, буду кричать, то мы всех соседей перебудим. Слышимость в нашем доме потрясающая.

Она схватила одеяло, завернулась и присела на диван у него в ногах. Пока она возилась и устраивалась поудобнее, он, отвернувшись, тихонько улыбался. Ситуация-то двусмысленная, а она ведет себя совершенно естественно. Да, не соскучишься с ней!

– Так вот. Значит, что мы имеем? Пока не будем думать, убийство это или самоубийство, а если убийство, то кто ее убил. Поговорим вот о чем. Девушка найдена мертвой с беременностью примерно шесть недель. Значит, есть человек, который, простите, ей этого ребенка сделал. Девушка из довольно приличной семьи, стало быть, маловероятно, что это была случайная встреча в компании, там, или на даче. Скорее всего, у нее был постоянный друг, правильнее сказать, любовник, с которым она встречалась. Ее близкая подруга рассказала мне, что Марина встречалась с кем-то на работе. Скорее всего, это так, потому что, если бы это был кто-нибудь из друзей, многие знали бы, а на улице со случайным человеком Марина знакомиться не стала бы. Значит, будем искать на работе. В институте три тысячи человек, допустим, мужчин подходящего возраста человек пятьсот, да, неслабо получается. Попробуем другим путем. Работала у нас Марина несколько месяцев, около полугода, в командировки не ездила, по профсоюзным путевкам не отдыхала, значит, там ни с кем из института познакомиться не могла. Далее, из молодежи многие ошиваются при комитете комсомола, или уже бывшем, как он теперь называется? И это не Маринкина компания: там они вечно ходят гурьбой, все со всеми у них спят, и никто ничего не скрывает. А у нас на пятом этаже всего два отдела, да мастерские, на дверях кодовый замок, так что посторонние к нам не очень-то ходят, только по делу. Молодых людей у нас достаточно, и вот с ними Марина общалась.

– Так, значит, узнать, с кем ее чаще всего видели, тот и есть.

– Э нет, Сан Саныч, не так все просто. Если бы ее с кем-то часто видели, давно бы уж сплетни пошли. А если даже Полякова с Пелагеей ничего не знают, значит, все чисто.

– Но ведь был же у нее кто-то?

– Был, это точно. А раз никто ничего не заметил, значит, они тщательно это скрывали. Вернее, не они, а он, ей-то скрывать нечего. А он скрывал, как думаете, почему?

– Потому что женатый человек.

– Верно, но отчасти. Мало, что ли, женатых мужчин на работе любовниц заводят?

– Ну, может, жена очень ревнивая или боялся развода, детей любит.

– Очень может быть. Значит, в понедельник достану списки обоих отделов. Лучше взять журналы по гражданской обороне, там и возраст и семейное положение указаны. И адреса на всякий случай надо выписать. Мужиков из макетной мастерской я не считаю, там одни алкоголики. И вот еще, Оля говорила, что на машине он Марину возил.

– Ну, с этим проще: мужчин молодых с машинами у нас раз-два и обчелся.

– А если у него родительская машина или тещина? Тут надо наших теток расспросить, уж это они точно знают.

– Ну выпишете вы подходящие фамилии на бумажку, а дальше что?

– А дальше вот что. Вот завел себе женатый мужчина подружку. Бывает, конечно, у людей любовь, за редким исключением, а так у него к подружке интерес только один: постель. Ну, конечно, сводил ее, там, в театр, в кафе, когда ухаживал, а дальше что? В театр он и с женой сходит: риска меньше. Не в кино же в последнем ряду тискаться, не подростки ведь. Значит, нужно место, где встречаться. Этот вопрос мы пока оставим. Может быть, у Марины они встречались, когда родителей нет, хотя вряд ли. Отец у Марины достаточно строгий, если бы застал их, скандала не миновать, с мордобоем даже. А вот другой вопрос: когда?

– После работы, когда же.

– Ну, Сан Саныч, вы меня простите, но сразу видно, что у вас любовницы никогда не было.

– А почему это вы так думаете?

Он явно обиделся.

– Ладно, оставим это. Так вот, вы мне скажите, какая жена, даже не ревнивая, потерпит, чтобы муж после работы где-то шлялся? Ведь она как рассуждает? Вот закончил он работу в пять пятнадцать. До дома добираться нам всем ну максимум час. Плюс пятнадцать минут на сложности с общественным транспортом и покупку сигарет. И в шесть тридцать будь добр как штык стоять на пороге, тарелка супа на столе, а разогревать обед по десять раз она не обязана!

– А если она сама поздно приходит?

– Тогда теща за ним присмотрит, и он не то что за час, за сорок пять минут до дома доберется! Так вот, собственно, к чему я веду. Встречались они в рабочее время. А как можно через нашу проходную в рабочее время уйти? Правильно, по увольнительным, это мы уже проходили. По личному делу, по служебной надобности, в местную командировку, в библиотеку – все тут годится! Можно еще пол-отгула взять, но рискованно, жена позвонить может: какой отгул, почему отгул? А так ей в ответ: в местной командировке, и все. Значит, как узнаю я предположительно фамилии, так пойду по этажу гулять и всеми правдами и неправдами просмотрю старые увольнительные. И если найду того, кто хоть раз уходил с Маринкой вместе, значит, он и есть! А чтобы меня все жалели, вы, Сан Саныч, мне почаще замечания на работе делайте, у вас это очень хорошо получается! А вообще-то шестой час уже, я спать хочу, спокойной ночи!

– Спокойной ночи!

Надежда подхватила свое одеяло и отправилась на кресло. Сан Саныч вытянулся, стремясь улечься поудобнее на освободившемся месте, но оказалось, что оно уже занято котом.

Они проснулись поздно. Он собрался уходить, но Надежда заявила, что без завтрака его не отпустит, а то голова может закружиться от свежего воздуха. Вид у него был получше, только небритый. Надежда сварила геркулес на молоке, он украдкой поморщился, но съел, потом выпил большую чашку кофе с молоком, хотя всегда пил только черный, съел бутерброд с сыром, и только тогда Надежда сжалилась над ним и отпустила. Когда уже стояли в прихожей, она ждала всяких слов благодарности и заранее испытывала неловкость, но он ничего не сказал, только взял ее руки в свои, поцеловал и вышел. Надежда растрогалась.

– Вот видишь, Бейсик, как люди прощаются, а ты только царапаться умеешь.

Потом она побродила по комнате, бесцельно перекладывая вещи, сама себе удивляясь, после этого взяла себя в руки, вычесала кота, достала пылесос и занялась уборкой. Хозяйственный зуд не прошел и в воскресенье. Надежда решила разобрать шкаф, вытащила ворох одежды, перемерила все юбки и жутко расстроилась. Юбки были безнадежно малы. Ожидая самого худшего, Надежда полезла в кладовку за напольными весами. Весы эти подарил Алене зять Борис непонятно зачем – Алена была тощая, как щепка. Надежда долго искала весы, надышалась пылью, и в конце концов умудрилась запереть в кладовке Бейсика, который уронил там с полки все пустые банки и разодрал старый альбом с фотографиями. Встав на весы, Надежда поняла, что все ее худшие опасения подтвердились, а зловредный Борька еще уверял, что весы показывают на пять килограммов меньше. В результате Надежда легла спать без ужина, долго ворочалась без сна и пришла утром на работу с головной болью и с голодным блеском в глазах.

Сан Саныч сидел в кабинете чисто выбритый и в белоснежной рубашке. Надежда нехотя занялась делами, потом он вызвал ее к себе в кабинет, стал что-то нудно объяснять, увидел, что она не слушает, остановился и спросил, о чем она собственно думает?

– О диете, – честно ответила она.

– О какой диете?

– Английской. Два дня белковых, два дня овощных, разгрузочный день на кефире.

– Да выбросите вы эту чушь из головы!

– Вам легко говорить, – вздохнула Надежда, – вы вон какой худой.

– Вот что, идите, Надежда Николаевна, и займитесь наконец делом.

Надежда сделала обиженное лицо и вышла.

В первом же секторе у соседей Надежде повезло. Лаборантка Алла Ивановна с понедельника села на больничный по обострению печени, и у нее за столом тихонько сидела Лиля Зайцеваева. Вернее, настоящая ее фамилия была Зайцева, а еще раньше до замужества – Берендеева.

Лиля Берендеева была в своем роде уникальной личностью. Дело в том, что никто никогда не видел Лилю с чистыми волосами. В любой день недели, в будни и в праздники, на голове у нее были не волосы, а какая-то жирная пакля, которая вместе с платьем в крупную коричневую клетку создавала потрясающий эффект. При этом Лиля вовсе не была неряхой, потому что к платью каждый день был пришит чистый белый воротничок. Дамское общество долго не могло разгадать этот ребус, пока Поляковой не пришла в голову мысль, которая была проста как все гениальное. Оказалось, что Лиля устраивает, так сказать, банный день регулярно раз в неделю по пятницам, поэтому к понедельнику волосы уже пачкались. Почему-то мыть волосы чаще просто не приходило ей в голову. В ответ на все доброжелательные и недоброжелательные советы Лиля только улыбалась.

Так продолжалось долгое время, пока Лиля вдруг не вышла замуж. Дамы поверили в это только тогда, когда своими глазами увидели, что Лилю регулярно встречает после работы муж – худенький мальчик в очках. Лиля подстриглась, выбросила жуткое клетчатое платье и стала, наконец, похожа на человека. Когда же она принесла паспорт с новой фамилией, случилось следующее.

Зарплату в институте давно уже централизованно считал компьютер. Девочка-оператор внесла в ведомость фамилию Зайцева, забыв стереть фамилию Берендеева, так что после Зайцевой остался кусочек Берендеевой. Получилось Зайцеваева. Новая фамилия понравилась всем, кроме Лили. Отдел потешался два раза в месяц – в аванс и в получку, а на робкие просьбы Лили пойти в бухгалтерию и навести в ведомости порядок секретарша Зинаида Павловна не уставала отчитывать ее в коридоре глубоким контральто: «Ты будешь десять раз замуж выходить, а я должна бегать!»

С Лилей Надежда управилась довольно быстро: она просто выгребла из ящика все увольнительные, папки и журналы по гражданской обороне и унесла к себе, пообещав вернуть по первому требованию.

В следующую комнату Надежда, как и собиралась, подоспела к одиннадцатичасовому общему чаю. Она очень натурально смутилась, хотела выйти, но ей не позволили и усадили за стол с чашкой. Народ в этом секторе подобрался веселый, начальник был молодой, заводной, Надежду уважал за спокойный характер и неоднократно звал к себе работать. Вернулась из командировки Леночка Костикова, привезла документацию по новому заказу и торт «Птичье молоко». Под общий хохот Лена в который раз начала рассказывать Надежде свою историю.

В Москву должен был ехать главный конструктор на утверждение важного заказа, но в последний момент что-то там перерешили, Москва колебалась, поэтому главный не поехал, а в Москву послали Леночку просто привезти документы. Билет был уже заказан, отменять ничего не стали, а так как главный конструктор по рангу приравнивается к генералу и директору завода, то Лена в первый раз в жизни оказалась в СВ. Придя пораньше, она скромно уселась в уголке и стала ждать отправления поезда. На второе место явился какой-то плешивый хмырь. Увидев Леночкины опрометчиво выставленные на общее обозрение круглые коленки, хмырь плотоядно улыбнулся и, по выражению Леночки, совершенно потерял человеческий облик. Когда до Леночки дошло, что ей предстоит провести целую ночь наедине с этим типом, она, дождавшись отправления поезда, отважно отправилась по вагону, заглядывая во все купе, с целью найти подходящего человека, чтобы поменяться местами.

– И вот, представляете, Надежда Николаевна, иду я по вагону, везде мужчины такие солидные, все начальники, все с портфелями, и вдруг слышу из одного купе женский смех. Ну, думаю, повезло. Стучусь, там дядька такой крупный и девица шикарная. Я и говорю ей: давайте, мол, поменяемся, чтобы нам с вами в одном купе ехать. А они так друг на друга посмотрели, а потом как захохочут, остановиться не могут, этот дядька покраснел весь, я думала, вообще задохнется. А я чуть со стыда не сгорела за свою глупость, потом проводник меня пожалел, иди, говорит, в последнее купе, там мужчина с женщиной посторонние едут.

И правда, мужчина такой приличный, на вашего Лебедева похож, сразу согласился, собрал вещи и вышел. А зато тетка так на меня посмотрела, что я думаю, уж лучше бы с тем хмырем ночевала, отбилась бы как-нибудь, а так тетка ночью подушкой еще придушит. Ну, сидим, друг на друга смотрим, потом чайку попили, ее как прорвало. Рассказала мне, что живет она вроде ничего, замужем, детей двое, но муж ей изменяет с близкой подругой. И как узнала она об этом, так с тех пор сама не своя и жить не хочется. Разводиться с мужем нельзя, на квартиру они стоят в очереди от его работы, да и зачем же этой стерве, близкой подруге то есть, собственного мужа за просто так отдавать!

И посоветовали ей умные люди мужу изменить, может, полегчает на душе. А где мужика-то найти? Работает она в такой же организации, как наша, подходящих мужчин там мало, все на виду, если что и выйдет, сплетни пойдут – не отмоешься. До мужа дойдет, а ему только повод дай – сразу ее бросит. А тут ее в командировку послали, и такой случай удобный она из-за меня упустила. И так мне ее жалко стало, что хоть обратно к тому хмырю беги! Ни за что больше в СВ не поеду!

Пока все оживленно обсуждали Леночкин рассказ, Надежда тихонько порылась в столе с увольнительными. Какие-то быстренько просмотрела, а одну книжку за сентябрь выпросила с собой, якобы у нее потерялась старая увольнительная и не попала ли к ним случайно, а то теперь в отделе режима новую книжку не дают.

В следующем секторе у соседей Надежда застала гробовую тишину. Это было неожиданно, потому что, по сведениям Надежды, начальник сектора Яков Михайлович Свердлин («Прошу не путать!» – всегда сердился Яков Михайлович, когда его фамилию по привычке называли неправильно), так вот, Яков Михайлович взял две недели за свой счет по уходу за детьми или за внуками, здесь мнения сотрудников разделились.

Дело в том, что в жизни Якова Михайловича была большая любовь – его собака сенбернар Манечка. На самом деле у нее было очень длинное иностранное имя, паспорт и родословная, но Яков Михайлович нежно называл ее Манечкой. Манечка успешно заменяла Якову Михайловичу все увлечения, несостоявшуюся карьеру, детей и вообще всех родственников, кроме жены. Говорили, что в молодости он подавал большие надежды, даже с налету защитил какую-то блестящую диссертацию в университете, но потом, естественно из-за национальности, ни в какую приличную контору не попал, а только смог устроиться в институт начальником сектора по протекции замдиректора Слуцкого, с которым давно приятельствовал и даже дружил домами.

Как всякий нежно любящий отец, Яков Михайлович старался оберегать свое чадо от вредного влияния посторонних собак и безумно ревновал Манечку к ухажерам. Перед Манечкой замаячила перспектива остаться старой девой. В последний год собачий клуб забил тревогу. Якова Михайловича вызвали на комиссию, провели строгую беседу. Был поставлен ультиматум: сейчас или больше никогда! Появился жених – огромный сенбернар, чемпион породы. Скрепя сердце, Яков Михайлович согласился, в глубине души надеясь, что жених Манечке не понравится и он спустит негодяя с лестницы. Но надежды Якова Михайловича не оправдались, ибо, едва увидев из окна, как жених выходит из шикарной иномарки, Манечка радостно гавкнула, а дальше процесс знакомства и всего прочего прошел как по маслу.

Через некоторое время стало ясно, что Яков Михайлович скоро станет дедушкой. И тут возникли сложности. Как существа глубоко интеллигентные, жена Якова Михайловича и Манечка относились друг к другу весьма корректно до тех пор, пока Манечка не поняла, что она в интересном положении. Тогда она принялась капризничать, привередничать в еде, а поскольку мужа, который должен был бы удовлетворять ее капризы, не было рядом, все трудности достались на долю Якова Михайловича. Естественно, что терпения жены хватило ненадолго. Кому, например, понравилось бы, что среди ночи, часа в два, когда самый сон и у вас, и у соседей, вдруг раздается жуткий вой, а когда вы вскакиваете в холодном поту, хватаясь за сердце, ваш муж, вместо того чтобы хорошенько гаркнуть на эту заразу, укладывает ее в спальне буквально на вашу постель, начинает гладить, шептать ласковые слова («Ах, нашей девочке приснился кошмар, ах, спи спокойно, моя лапочка»), а вам остается только, будучи притиснутой к стене, сжимать кулаки в бессильной злобе, имея в перспективе бессонную ночь и утреннюю разборку с соседями.