Наталия Экономцева
Синдром раскрытого сердца

© Н. Экономцева, текст, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Редактор серии А. Гостюнина

Оформление серии Е. Куликовой

Издание подготовлено при участии литературного агентства «Флобериум»

В оформлении авантитула использована иллюстрация: © AllaR15 / Shutterstock.com

* * *

Всего один идеальный выстрел

Он стоит у меня за спиной и наклоняется так близко, что я чувствую на шее его горячее дыхание.

– Делай все точно так же, как во время тренировки, – шепчет он мне на ухо. – Левую ногу вперед, правую – назад. Ты же помнишь?

Я все помню и послушно делаю левой ногой шаг назад, а правую руку вытягиваю прямо перед собой. Стараюсь одновременно зафиксировать прямую руку и расслабить локоть.

– Локоть слишком жесткий, – говорит он. – Ты напряжена. Расслабься. В тренировочном лагере ты делала это тысячи раз. Ничего нового.

Я стараюсь дышать ровно и размеренно. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Действительно, ничего нового. Но раньше это были просто тренировочные мишени. А сейчас – впервые – все по-настоящему.

– Смотри внимательно. Сейчас ты увидишь цель. Она выйдет из торгового центра на той стороне. У тебя будет около минуты, чтобы изучить движение и подпустить ее ближе. Готовься.

Я смотрю на фотографию, которую уже изучила вдоль и поперек, и перевожу взгляд на двери торгового центра. Они плавно поворачиваются, выпуская несколько человек. Я узнаю ее сразу. В горле пересыхает, по спине бегут мурашки.

– Фиксируйся не на ней, а на прицеле, – шепчет он. – Дыши глубже, сейчас твоя рука, твой прицел и твоя цель станут едины И тогда медленный вдох, медленный выдох и выстрел. Видишь ее?

– Нет, – хрипло говорю я.

– Нет?! Ты что, ослепла?!

– Я не ослепла – вижу ее как на ладони. Но я не могу. – И я бессильно опускаю руку. Локоть наконец-то расслабляется.

– Что значит «не могу»? – шипит он.

– Посмотри на нее: она же совсем девчонка! Сколько ей лет? Шестнадцать? Семнадцать? Она выглядит как ребенок!

– Ты прекрасно знала, как она выглядит, когда отправлялась на задание. Тебе передали фото неделю назад.

– На фото она совсем другая, посмотри сам! – быстро шепчу я и тычу пальцем в смятую фотографию отвратительного качества, распечатанную на цветном принтере. – Эта прическа, этот макияж, платье дурацкое в воланах… Как будто на десять лет старше… А тут она просто какой-то несмышленыш!

Джинсы с дырками на коленях, простая белая майка, темные волосы завязаны в высокий хвост, косолапит, как первоклашка. Я смотрю на невысокую девушку, которая растерянно оглядывается по сторонам, как будто не может решить, куда ей идти. Точно как первоклашка на школьной линейке, которая потерялась и ищет маму! На глаза наворачиваются слезы – в таком состоянии я не попаду в цель и с трех шагов.

– Видимо, я на это не способна. Извини.

– Ты способна. Ты самая меткая в лагере.

– Но сейчас я просто не могу! Это неправильно!

– С чего ты взяла, что знаешь, что правильно, а что – нет? Раз Он, – тут мой учитель со значением поднимает палец вверх, – решил, что так правильно, значит, так оно и есть. Это не твоего ума дела. И даже не моего. Все твои решения остались в прошлой жизни, ты же знаешь. От нас с тобой уже ничего не зависит.

Я подпрыгиваю как ужаленная.

– Как это не зависит?! Все зависит именно от того, кто стреляет. А я отказываюсь! Отказываюсь выполнять это решение.

Я скрещиваю руки на груди и упрямо поднимаю подбородок вверх.

– Послушай, – примирительно говорит он. – Ты же понимаешь, что вместо тебя придет тот, кто выполнит. Все, что ты можешь выиграть для этой девчонки, – это пара дней. Может быть, неделя. По большому счету, ничего не изменится. Что решено, то должно быть исполнено.

Он вздыхает, как будто ему самому очень тяжело стоять рядом со мной и направлять мою руку. «Направляющий» – так у нас называется его роль. Но правда ли ему тяжело? Или он давно привык и к подобным заданиям, и к таким же срывам, как у меня? Наверняка же он проходил тренинг на тему «Что делать, если в последний момент стрелок отказывается выполнять задание». Шаг первый: скажи, что от нас ничего не зависит. Шаг второй: добавь, что от судьбы не уйдешь. Шаг третий: вздохни потяжелее и продолжай убеждать… Шаг четвертый: если не удалось убедить, выстрели сам – ты-то давно привык выполнять приказы.

– Я не буду стрелять. Слышишь? Не буду! Она такая молодая, а я пущу всю ее жизнь под откос из-за какого-то дурацкого решения, которое принял Тот, кого я ни разу в глаза не видела. И может быть, не увижу.

– Ты видела его, просто не помнишь. И обязательно увидишь вновь. Послушай…

Тут он поворачивает меня лицом к себе и спиной к окну – это категорически запрещено инструкциями. Что бы ни случилось, не поворачивайся спиной к цели: потеряешь ее за пару секунд и больше не найдешь. Может быть, ему и правда непросто?

– Послушай… Что ты знаешь о ее жизни?

– Знаю, что сейчас у нее, по крайней мере, есть жизнь. А вот после того, как я выстрелю…

– После того как ты выстрелишь, для нее все изменится в один миг. Но может быть, та жизнь, которая у нее есть сейчас, никуда не годится? Может быть, она проклинает эту жизнь каждый вечер, когда ложится спать? И начинает с проклятия каждое утро, когда открывает глаза? Может, она думает, что совершенно одна в этом мире, и нет ни единой родственной души вокруг? И сейчас она оглядывается по сторонам не потому, что потерялась, а потому что мучительно ищет любое существо, на которое можно опереться? А ты хочешь оставить ее в холоде и одиночестве!

– Ну, у нее наверняка есть родители…

– Послушай, ей 17 лет, при чем здесь родители? – невесело усмехается он, а потом кладет мне руки на плечи и снова поворачивает лицом к окну. – Посмотри на нее. Да, она ребенок и несмышленыш. Но она ребенок, который отчаянно ищет любви.

Я смотрю вниз. Она замерла у выхода и нажимает на кнопки телефона. Кажется, он разрядился или завис – и она чуть не плачет от досады, потому что не знает, куда идти, а маршрут теперь не построишь. И народу вокруг совсем никого, а позади девчонки уже поворачивается стеклянная дверь, из которой вот-вот выйдет долговязый парень с длинной челкой, закрывающей один глаз. Я еще раз смотрю на смятую фотографию – он. Более удобного момента уже не будет.

Я вытягиваю руку вперед, и локоть в этот раз ведет себя как надо. Вдох и выдох, вдох и выдох, и прицел практически сливается с целью. Просто натянуть тетиву и потом отпустить. В тренировочном центре я делала это тысячи раз. Тонкая, как леска, стрела рвется вперед, без единого звука проходит сквозь сердце девчонки и вонзается в парня. Он замирает на месте. Смотрит на нее. Раскрывает рот, как будто ему не хватает воздуха. Делает к ней пару шагов, и тут она роняет телефон на асфальт. Я даже из окна вижу, как экран покрывается мелкой сеточкой трещин. Парень наклоняется, чтобы его подобрать, проводит пальцем по разбитому стеклу. Что-то быстро говорит девчонке, и она, уже готовая разреветься, вдруг улыбается.

– Молодец, – тихо говорит мой учитель и кладет руку мне на плечо. – Идеально сработано. Сможешь сейчас выполнить еще одно задание?

– Еще одно? Прямо здесь?

Он кивает.

– Думаю, что смогу.

Он протягивает мне еще одно смятое фото и вкладывает в руку стрелу.

– У тебя есть пара минут до следующей цели, приготовься. Вон в том окне, она пойдет от вокзала, видишь?

– Нет, – хрипло говорю я.

– Не видишь вокзала? – с насмешкой переспрашивает он.

– Вот это я уже точно не смогу сделать! Посмотри на нее! Это же бабулька! Она лет на двадцать младше мужика на фотографии! Что они будут делать вместе? Вязать носки, сидя на печке?! Где были твои глаза, когда ты выбирал это фото?

– Вообще-то, – грустно говорит он, – у меня давным-давно нет глаз. И у тебя их тоже нет, и тебе прекрасно это известно. Глаза, голоса, сердце, мурашки по коже – это все иллюзии, и с ними так сложно расставаться, правда? Ощущения тела… как мы не хотим их отпускать… Но этим двоим совсем не обязательно сидеть на печке. Они могут любить точно так же, как и другие люди, независимо от возраста и от того, есть ли у них глаза или сердце. Как ты или я.

Он поворачивает меня к себе, и тонкая, как леска, струна срывается и несется вперед, пронзая его точно там, где когда-то было сердце.

– Еще один идеальный выстрел, – говорит он. И хотя у него давно нет тела, он крепко прижимает меня к себе. – Странные ощущения, правда?

И хотя у меня тоже давно нет сердца, я чувствую, как оно сначала сжимается, а потом становится большим и легким, как детский воздушный шар.

– Ничего странного, – говорю я. – Давай подстрелим старушку вместе.

В бутылке

Не знаю, где были мои глаза, когда я купила эту бутылку. Если присмотреться как следует, сразу понятно: с ней все не так – слишком легкая, слишком прозрачная, а внутри что-то подозрительно перекатывается. Но о том, как они умеют пускать пыль в глаза, не зря предупреждают в новостях. Я заметила неладное, только когда открыла бутылку. Она хлопнула втрое громче обычного, потом стала огненно-горячей, а в следующую секунду – снова ледяной. После этого из нее повалил густой белый дым, который замысловатым образом сложился в фигуру человека. Неплохую фигуру, надо признаться.

И вот пожалуйста – он уже сидел у меня на кухне. В костюме, небрежно застегнутой белой рубашке, сверкающих ботинках и невообразимых розовых носках. Я даже не успела вдохнуть и выдохнуть.

– Ну а ты что думала? – спросил он, как будто прочитал мои мысли, и разгладил невидимую складку на узком пиджаке. – Что в итальянской бутылке будет сидеть мужик в шароварах и шапке с кисточкой?

– Вообще-то я просто хотела немного вина перед Новым годом, – неуверенно ответила я.

– А вот это, дорогая моя, вообще не проблема.

Он щелкнул пальцами и протянул мне запотевший бокал с золотистым вином, по которому бежали вверх крошечные пузырьки. Я сделала глоток. Он щелкнул еще раз, поставил передо мной тарелку с толстыми зелеными оливками и лучезарно улыбнулся. Я улыбнулась ему в ответ и тихонько потянулась рукой к телефону. Набрать номер я, конечно, не успею, но нажать тревожную кнопку, скорее всего, смогу. Как раз об этом и твердят во всех новостях: скачайте приложение с тревожной кнопкой, и если это случится с вами, подайте сигнал за одну секунду.

Вот это и случилось с нами, да. Только он не дал мне ни секунды. Плавно, но очень быстро он накрыл мою руку своей.

– Подожди, пожалуйста, – сказал он. – Я слишком долго выбирал среди вас умную бабу, чтобы все вот так глупо закончилось.

– Я умная? – От неожиданности я сделала еще один большой глоток, закашлялась и попыталась поставить бокал мимо стола.

Он щелкнул пальцами, и точно под бокалом оказался серебряный подносик.

– Вот подумай сама. Сейчас ты нажмешь кнопку, и что будет дальше?

– Что будет? Они приедут и меня спасут.

– Конечно, они приедут, загонят меня обратно в эту бутылку и увезут с собой, но тебя они увезут тоже – чтобы поизучать на досуге, как джинны влияют на людей, и убедиться, что я не успел запудрить тебе мозг. А может быть, пока они едут, я успею запудрить тебе мозг и сбежать, и тогда в бутылке окажешься ты сама. Выпей еще вина, дорогая.

Я выпила.

– Теперь подумай, зачем они загоняют нас в бутылки и увозят?

– Чтобы вы не нападали на людей.

– Столько лет выбирать среди вас умную бабу, и вот пожалуйста! – Он закатил глаза. – Мы не нападаем на людей! Обманываем – да, охмуряем – сколько угодно, но нападаем – нет!

– Зачем тогда весь этот шум и тревожные кнопки?

– Ты дура?! – Он возмущенно цыкнул и расстегнул еще одну пуговицу на рубашке, как будто ему было трудно дышать. – Мы исполняем желания, в этом все дело. Они нас увозят, чтобы мы исполняли их желания. Я, конечно, могу сейчас загнать тебя в бутылку и сбежать, но они найдут меня достаточно быстро, это понятно. И тогда в дураках окажемся мы оба. Но вот что я придумал, пока сидел внутри. – Тут он постучал по стеклу пальцем. – Что, если я останусь, а ты никуда не будешь звонить?

– Как это?

– Очень просто, дорогая. Я хочу настоящее тело и настоящую жизнь, но я привязан к этой бутылке. И я умею исполнять желания. У тебя есть настоящее тело и настоящая жизнь, но исполнять желания ты не можешь, увы. Так я подумал: что, если мы с тобой будем меняться? Скажем, по три дня: я джинн в бутылке, исполняю желания, у тебя тело, потом ты джинн в бутылке, исполняешь желания, у меня тело. Как тебе? Конечно, все, что мы умеем, – это иллюзии, так что на замки, которые простоят веками, можешь не надеяться. Но жизнь становится приятнее, это точно. И кстати, джинны не стареют, так что, сидя в бутылке, ты ничего не теряешь.

– Ты можешь меня обмануть.

– Да, могу. Но они тебя обманут наверняка. Чтобы тебе было спокойнее, первые три дня в бутылке буду я. Хочешь рискнуть?

Я рискнула.

Для начала он уставил мой стол едой, а в углу комнаты изобразил лохматую ароматную ель, усыпанную снежными птицами и настоящими сосульками, которые не таяли в комнате. Он разрисовал мои окна узорами («Кажется, ты принимаешь меня за Деда Мороза, дорогая?») и усадил за стол виновника моего разбитого сердца («Ты уверена, что именно этого идиота тебе не хватает?»). А сам убрался в бутылку и провел в ней ровно три дня, не подавая признаков жизни – пока я сама его не позвала. Съел пирожное, потребовал теплые ботинки, пальто, шарф в сине-серую клетку и полные карманы удачи. И красотку, которая встретится ему прямо за углом дома, непременно блондинку.

Надо ли говорить, что я очнулась на дне бутылки? Сквозь стекло я смотрела, как вокруг темнеет, становится светлее и снова темнеет. Впрочем, он вернулся даже раньше, чем обещал.

– Блондинка оказалась так себе, дорогая. Тебе еще учиться и учиться, – объявил он, выпуская меня из бутылки, и гнусно заржал. – На самом деле для первого раза пойдет. Я решил тебя выпустить побыстрее, чтобы ты не волновалась. Трогательно, правда?

Он соткал для меня из воздуха невесомое вечернее платье, два билета на самолет и виновника моего разбитого сердца – слегка ошалевшего, но в целом довольного («Серьезно? Опять?! Не обижайся, дорогая, но с фантазией у тебя не очень»). Мы вернулись через три дня, а он отправился на рыбалку.

В новостях говорили о доверчивых гражданах, которые становились жертвами коварных джиннов в разных городах мира. Я врала соседям, что он мой женатый любовник, и ловила сочувственные взгляды в лифте.

Он был помешан на цветных рубашках, ботинках и шарфах и очень быстро разжился собственным гардеробом, поэтому к квартире пришлось добавить пару комнат и несколько просторных шкафов. Над этой иллюзией он бился несколько дней, чтобы снаружи было незаметно.

Он любил быстрые машины и горные лыжи, а я – морские прогулки; он вечно мерз, а я раскрывала настежь окна. Он не выносил запаха рыбы и приводил домой блондинок, иногда по несколько штук сразу. В такие ночи я поворачивалась к ним спиной и постукивала ногой по бутылочному стеклу. Блондинки испуганно озирались, он злился, но не подавал виду. В крайнем случае – убирал бутылку в шкаф.

Для моих подруг он рисовал в воздухе выигрышные лотерейные билеты, для меня устраивал море прямо на балконе, а я усыпала для него небо звездами такой неимоверной величины, что удивлялись даже блондинки. Он добывал мне пыльные книги, а я ему – старые вина. Если честно, я сама не заметила, когда все изменилось. Через два года? Через три? Его веселые бестолковые подруги стали появляться все реже, а ошалевший виновник моего разбитого сердца и вовсе исчез. Помню, как однажды вечером, когда я выпустила его из бутылки, он в первый раз отказался от приключений.

– Просто выпей со мной чаю, дорогая. Ты же можешь выполнить такое желание, правда?

Мы выпили чаю, прогулялись по улице, а в следующее путешествие отправились вместе. Выяснилось, что несколько дней бутылка вполне может обходиться без повелителя.

* * *

Наша дочка родилась через пару лет – мы понятия не имели, как пребывание в бутылке влияет на беременность, так что ему пришлось оставаться без тела сорок недель подряд, но он не жаловался. Похоже, что он был единственным на свете джинном, который рыдал в бутылке, глядя на крошечную девочку. Мы создавали для нее живых единорогов и говорящих медвежат, по очереди отводили в школу и прятали на верхнюю полку свою бутылку. Никто из нас не знал, что может случиться, если она разобьется, но мы не сомневались, что ничего хорошего.

Мы как могли скрывали от девочки необычные особенности своего семейства, но думаю, что она с самого начала догадывалась, а лет с четырнадцати знала наверняка.

В новостях по-прежнему твердили о тревожных кнопках. Нам нельзя было привлекать внимание, так что мы часто переезжали с места на место. Несколько месяцев в оазисе посреди пустыни, осень у теплого моря, северное сияние в январе, дождливая зима в тропиках. Иногда мы говорили друг другу «просто скучная жизнь» и на пару лет оседали в богом забытых городках.

Годы текли для нас медленно, но время оказалось неподвластно иллюзиям. Я замечала каждую седую прядь у него в волосах и каждую новую морщинку. Когда нам стало трудно подниматься по лестницам? Что будет, если один из нас не сможет выпустить другого? И один закончит свои дни как человек, а второй навсегда останется пленником бутылки? Мы об этом не говорили, но я все чаще забиралась в бутылку, дрожа от страха.

Когда он впервые отказался от бокала вина за ужином и улегся отдохнуть еще до заката, я села рядом. Его кожа стала тонкой и прозрачной, как папиросная бумага. Его тело как будто сделалось меньше, а яркие рубашки, которые он так любил, – шире. Я считала его выдохи и вдохи, а когда полная луна осветила комнату – настоящая, не иллюзорная, – я достала из шкафа бутылку.

Мы давно придумали для нее мягкий чехол, чтобы ненароком не повредить, ведь никто из нас до сих пор не знал, что будет, если ее разбить. Но вот беда: теперь я точно знала, что будет, если ее не разбить. И радости в этом не было ни капли.

Я осторожно поддела чехол ножом и разрезала плотную ткань. Бутылка была такая же, как раньше – слишком легкая, слишком прозрачная. Я поцеловала прохладное стекло и со всей силы хлопнула ее о каменный пол. Тонкие трещины медленно поползли по нему, как кровеносные сосуды, замысловато прорезая каждый миллиметр.

А дальше все случилось мгновенно. Я даже не успела вдохнуть и выдохнуть. Он сидел за столом в моей крошечной старой кухне. В костюме, небрежно застегнутой белой рубашке, сверкающих ботинках и невообразимых розовых носках. Он щелкнул пальцами и протянул мне запотевший бокал с золотистым вином, по которому бежали вверх крошечные пузырьки.

Я посмотрела на пол: он был покрыт тончайшими трещинами, которые пронизывали каждый миллиметр. Но теперь они были похожи не на обнаженные сосуды, а на сказочные узоры гор и морей.

– Ты готова рискнуть, дорогая?

Покажи мне молнию

Когда моя девочка просыпается с сияющими волосами цвета морской волны, я знаю, что все будет в порядке. Она выйдет из комнаты в мягких тапочках и пижамке с трогательными мультяшными зайцами на животе, уткнется веснушчатым носом мне в щеку, а потом мы будем вместе пить на кухне какао и читать новости в Интернете. Но если утром ее волосы грязно-серые – пиши пропало. Можно забыть о какао, веснушках и мультяшных героях. Моя девочка будет мрачнее тучи, доведет до истерики учительницу математики, а географ опять уйдет в ботинках не на ту ногу и с дергающимся глазом.

Она с рождения была не такой, как все.

В полгода уже умела менять цвет глаз в зависимости от освещения. В год с небольшим научилась за считаные секунды отращивать только что обстриженные ногти на крошечных пальчиках. А в три от души развлекалась тем, что била током всех тех, кто казался не слишком достойным доверия. В пять лет она несколько месяцев разговаривала басом, и когда окрестные эндокринологи сбились с ног в поисках причины такого странного сбоя, она легко перешла на фальцет. В шесть ее любимыми книжками стали истории о русалках, и на досуге девочка научилась отращивать в ванне блестящий чешуйчатый хвост.

– Редчайшая аномалия нервной системы, – развел руками врач из дорогой частной клиники, мелкими шагами продвигаясь к выходу из нашего дома. – Один, максимум – два случая на миллиард. Боюсь, что достойных доверия исследований не проводилось, а значит, и лекарств тоже нет. Похоже, что в России такое заболевание было зафиксировано всего один раз. Когда я еще учился в институте, мне приходилось слышать о девочке, которая умела запускать молнии.

– Что потом случилось с этой девочкой? – спросила моя дочка.

– Кажется, она сожгла два многоквартирных дома и небольшой дачный поселок.

Доктор надел шляпу и выскользнул за дверь.

Мы переехали за город и выстроили вокруг дома самый высокий в округе забор, чтобы в солнечные дни наша девочка могла лежать на траве, поочередно окрашивая ногти во все цвета радуги и практикуясь в отращивании крылышек самых невообразимых форм и размеров. Разумеется, о посещении школы можно было забыть. К нам на дом приезжают учителя, которых девочка встречает в толстовках, застегнутых до подбородка, темных очках, шапочке и тонких шелковых перчатках.

– Аллергия на солнечный свет, – трагическим голосом говорим мы педагогам и задергиваем плотные занавески, чтобы никто не увидел, как от волнения ее кожа начинает испускать крошечные голубые искры.

Но все же они что-то чувствуют, потому что учительница английского частенько начинает рыдать, не успев выбежать за ворота, а историк путается в датах и истово крестится, когда думает, что на него никто не смотрит.

Вся ее жизнь – в Интернете. Виртуальные подруги, виртуальные парни, виртуальные прогулки по Парижу. Наши реальные развлечения – это походы в кино, в театр или на концерты, где во время представления гасят свет. Мы покупаем билеты на боковые места и пробираемся в зал после третьего звонка, а потом в спешке исчезаем еще до того, как опустится занавес. В темноте моя девочка иногда беззвучно подпевает фугам Баха, и с ее губ слетают крошечные изящные облачка в форме ноток. Они поднимаются вверх, к огромным люстрам и расписанным потолкам, и самые внимательные из зрителей иногда замечают эти удивительные спецэффекты. Через пару дней недоуменные вопросы появляются на форумах в Интернете – мы хохочем над ними от души. И тогда ее волосы становятся сияющими и бирюзовыми.

Мы гуляем после захода солнца, а на день рождения девочки арендуем на ночь аквапарк. Мы особенно настаиваем на том, чтобы все камеры слежения были выключены, ведь больше всего именинница любит отталкиваться русалочьим хвостом от поверхности бассейна и взмывать вверх. Надеюсь, когда она подрастет, ей понравится бывать на дискотеках. Там искорки, которые от волнения испускает ее кожа, будут не слишком бросаться в глаза.

Иногда она просыпается в отвратительном настроении и с самого утра бьет током все, что попадется ей под руку.

– Неужели я всю жизнь буду таким чудовищем?! – кричит она и за пару секунд отращивает спутанные волосы до пят. – И у меня никогда не будет настоящих друзей?!

Тогда я прижимаю ее к себе, вытираю слезы, которые катятся из ее бездонных изумрудных глаз, и обещаю, что когда-нибудь все непременно наладится. Потом я варю какао и звоню историку, чтобы отменить урок. Похоже, он каждый раз благодарит небеса за нечаянную передышку.

* * *

Наша жизнь изменилась, когда девочке исполнилось тринадцать.

– Думаю, вам стоит приехать на прием, – сказал по телефону врач из дорогой частной клиники, – у нас есть экспериментальное лекарство. Решайте быстро – в 14 лет в нервной системе происходят необратимые изменения, и любое средство будет бессильно. Разумеется, никаких гарантий, и побочные эффекты пока не изучены, но если вы желаете попробовать…

Мы пожелали.

У экспериментального лекарства не было названия – только бесконечно длинный номер, написанный на коробочке с ампулами. Доктор набрал прозрачную жидкость в шприц, и в ту же секунду кожа нашей девочки покрылась мельчайшими серебристыми чешуйками, плотными, как броня.

– Ой, – выдохнул доктор, и шприц покатился по полу.

Первая доза оказалась загублена, да и что толку? Ни одна игла не смогла бы пробить сияющую броню, которую в одно мгновение отрастила наша девочка.

Мы приезжали в клинику много раз, но так и не смогли оценить лекарство. Блестящие чешуйки каждый раз появлялись в кабинете у врача и с мелодичным звоном опадали на ступеньки у выхода. Медсестры смотрели на них как завороженные. И вот совпадение: после каждого нашего визита в окрестных художественных магазинчиках и галереях появлялись поделки из тонких листочков серебра удивительно правильной шестигранной формы.

Дни летели один за другим, четырнадцатый день рождения становился все ближе, а бесполезные ампулы так и стояли в шкафу частной клиники.

– Вообще-то инъекция должна быть произведена в стерильной обстановке, – шепнул мне на ухо врач за неделю до праздника. – Но я просто не вижу другого выхода. Сделайте это, когда она спит – она ничего не заметит.

И он тихонько положил мне в карман одноразовый шприц и две ампулы.

Я носила их в кармане ровно шесть дней – не могла решиться, а на исходе седьмого набрала безымянное лекарство в шприц.

Моя девочка лежала в кровати и тихонько посапывала во сне. Ее волосы были совершенно обычными – взлохмаченными и темно-каштановыми, а веснушчатый носик казался совсем детским. Руками она крепко обнимала потрепанного мишку в зеленых штанах. Я могла сделать укол, и даже моя феноменальная девочка не успела бы укрыться серебряной чешуей. Ее волосы больше никогда не стали бы розовыми, и уж конечно, она не смогла бы взмыть к потолку ночного аквапарка, оттолкнувшись от поверхности бассейна русалочьим хвостом. Наверное, моя девочка что-то почувствовала. Она рывком села на кровати и за секунду покрылась чешуйками, только в этот раз они были не серебряными, а огненно-красными.

– Мам, ты что? – еле слышно прошептала она.

Я бросила шприц на пол и топтала его ногами, пока он не превратился в кучку бесполезных обломков. А потом взяла ее за руку, помогла одеться и повела на улицу.

– Знаешь, – сказала я ей во дворе, – в детстве у меня была обезьяна, которую я обнимала во сне. Красная, в синих штанах.

– Что с ней случилось? – спросила моя девочка.

– Она сгорела вместе с дачным поселком.

Кажется, она ни капли не удивилась.

– А что потом?

– Потом я научилась дышать животом и представлять, что я – бездонное синее море и ничего не боюсь.

– Круто! Научишь меня тоже? – Глаза моей девочки засверкали в темноте. – Но сначала покажи мне молнию!