Наталия Геннадьевна Сурьева
Кабинет психолога. «Хроника кабинета психолога»

Один из моих клиентов, который провёл своё детство и юность на море, рассказал, что его отец был горьким пьяницей. Он обижал жену и мать, у которой силой отнимал всю пенсию, чтобы купить водку. Ребёнком он не мог оказать отцу сопротивления и тогда придумал красивую легенду: всем рассказывал о подвигах отца – капитана дальнего плаванья, в красивой морской форме покоряющего океаны с преданной командой моряков, в своих мечтах встречая отца-героя на высоком берегу вместе с мамой из дальнего рейса. В этом своём придуманном мире мой клиент любил своего отца и гордился им. Идеализировав своего недостойного родителя, он спасся – стал замечательным отцом и хорошим мужем.

Но в своем воображаемом мире я не придумывала никому рангов – просто представляла как нам хорошо от того, что мы вместе. В то время мой дядька работал в рыбоохране, и часто по выходным мы ездили на катере рыбоохраны куда-нибудь в дальний лес по грибы-ягоды. Тогда я всем рассказывала, как управляла штурвалом катера, что было правдой. С 10 лет я управляла автомобилем – обычно на загородной дороге. Бывало, при выезде из города нас обгоняла машина – все, как полагается: отец за рулём, мой одноклассник, скучающий, – на заднем сиденье, я же в то время уже вовсю рулила по жизни.

Сейчас у меня есть «милый друг», ему семьдесят пять. У него есть семья, хорошая жена, мы с ней знакомы. Он на пенсии и много пишет, изредка мы встречаемся за чашкой кофе. Недавно он прочёл мне свою новую работу «Рапсодия в эфире», «милый друг» читает мне свои опусы по телефону. Когда он закончил чтение, я спросила его: «Вы очень одиноки?» – «Да, – ответил он, – я никому не нужен. Все мои друзья покинули этот мир, а дома каждый сам по себе». Мой «милый друг» живёт в виртуальном мире, круглые сутки сидя в интернете. Сначала он придумал себе человека, с которым они нужны друг другу, а потом нашел Её – в Сети. Теперь посвящает ей стихи и ревностно «заботится» о ней. Он так же напридумывал о ней всё до мельчайших деталей, как и я в своих детских мечтах – в том своём мире, где мама или отец заботливо укрывают меня на ночь тёплым одеялом и ласково желают спокойной ночи. Мир грёз моих клиентов, их рассказы об одиночестве с раннего детства и мир моего «милого друга», где он накрывает свою подругу пледом, носит ей кофе в постель, ждёт встречи с ней, ворчит, что она много работает и мало отдыхает, – это тот самый мир иллюзий, в который можно погрузиться в абсолютно любом возрасте, потому что он… спасает.

Знаете, как выглядит ещё одно одиночество мегаполиса? (я видела его). У него кто-то был раньше – близкий, далекий, но был, возможно, это была работа, родители, супруг и так далее, но в какой-то момент этого не стало. Он живет за закрытой дверью год, два, не больше, можно сказать пролазит в замочную щель, чтобы выйти из квартиры незамеченным, но наступает момент, когда он ее открывает настежь и стоит на коленях. Соседи обращают на это внимание и спрашивают: «Что случилось?» Одиночество отвечает «меня ограбили», и выясняется, что он допился до белой горячки: дома полный хаос, спит он как собачка на коврике на полу, стоять на ногах уже нет сил, его одолевают болезни, отсутствие еды и аппетита. Соседей он просит принести алкоголь и табак, при этом с деньгами у него все хорошо. Он рассказывает соседям сказки – о том, кто его ограбил, и делает акцент, что в кресле сидит еще тот в маске из шерсти, который его грабил. Соседи вызывают скорую, его увозят в больницу, чтобы нормализовать состояние, и всё, соседи становятся врагами №1. В итоге он умирает один за закрытой дверью, и соседи реагируют на запах, который становится невыносим…

Безмерно мало надо человеку –

Вода и хлеб,

Трава и снег.

И знать, что где-то тебя ждёт

Такой же точно человек.

(автор неизвестен)

Отец познакомил меня со своей женщиной. Я долго скрывала этот факт от мамы – не хотела обижать, но всё открылось. Мама ругалась, мне было стыдно перед ней. У мамы тоже были мужчины, и она, точно так же, как отец, стала редким гостем в нашем доме на окраине, приходила переночевать. Я хотела, чтобы моя мама была счастлива, но, возвращаясь из школы домой, боялась переступить порог, потому что в доме всегда была одна. В этом доме у меня накопилось много страхов. Я мучительно ждала выходных, когда из дома на окраине можно было уйти к бабушке. Бабушка стала для меня спасательным кругом – окружила заботой, любовью и вниманием, контролировала меня со школой. До четвёртого класса вестником обо мне у бабушки была сорока, которую я всюду искала. Я верила, что сорока прилетает к ней и всё-всё рассказывает: и какие у меня оценки, и какое поведение в школе. Потом, спустя время, поняла, что той «сорокой» была моя мама, которая сообщала всё обо мне бабуле по телефону.

С раннего детства время перед сном стало моим особенным временем. Залезая под одеяло, я начинала мечтать – это было моё личное время, когда мне никто не мешал. Это стало традицией, особым ритуалом – и сейчас, перед тем как заснуть, я просматриваю, как на киноплёнке, сюжеты своих фантазий и мечт. В детстве велосипед был моей мечтой: оказавшись в постели, я думала только о велосипеде, представляла, как я на нём мчусь. Ветер свободы обдувал меня, я чувствовала скорость и свежий воздух. Потом у меня был период, когда я хотела умереть, только понарошку – хотела, чтобы мама обратила на меня внимание. Представляла себе, как лежу в гробу посреди нашей большой комнаты, а мама сидит рядом и плачет. В этой комнате только мы вдвоём. В финале я должна была ожить – обязательно, а мама – обрадоваться. Мне было себя очень жалко, я чувствовала себя одинокой и никому не нужной. Со временем эти чувства прошли. У меня сегодняшней нет жалости к себе, и на любой удар судьбы я не вопрошаю, как один из моих клиентов: «За что? Почему именно я?», – у меня нет особого отношения к себе.

…Всё детство я занималась спортом и часто выигрывала на местных городских соревнованиях. В шестом классе у нас была красивая игра в баскетбол – лучшая игра в моей жизни. Команда девочек нашего класса выиграла в школьном турнире по баскетболу, и наш класс стал первым. Лидерами в команде были мы с Леной, спортсменкой разрядницей, остальные девочки были на площадке для количества. Лена жила далеко от школы, и в окне между уроками мы обычно шли ко мне – переждать и покушать. Мне нравилось с ней вместе жарить картошку. Мы готовили, ели, возвращались в школу и расходились в разные стороны. В школе мы с Леной практически не общались – только здоровались, у нас сложились скорее деловые, приятельские отношения.

…Недавно Лена мне написала: «Наташка, знаешь, одно из моих очень уютных-теплых-кайфовых воспоминаний-состояний – благодаря тебе и с тобой напополам. Это было в конце зимы или очень ранней весной где-то в 4-м классе, точно не помню. Мы с тобой с умеренного морозца у тебя дома болтаем и едим невероятно вкусные яблоки, очень похожие на Джонатан, но мельче и более густого вкуса. Как было ХОРОШО! Спасибо тебе. Это не единственное, но почему-то самое любимое». Так вот: про яблоки ничего не помню, наверное, ящик яблок стоял в углу, а вот жареная картошка в её компании была потрясающей.

…В городской газете печатали результаты прошедших соревнований, и моя фамилия изредка бывала в списке победителей. Бабушка была счастлива, когда соседи приносили ей свежую газету и читали обо мне. Посмаковав с соседями мой успех, она убирала газеты – они всегда хранились в её сундуке. Радость бабушки была моей мотивацией стараться во всём. В выходной день, укладываясь спать на перине и прижимаясь к ней, я думала, – только не умирай. Где-то глубоко внутри меня был страх, что она может умереть ночью, когда мы вместе. Утром просыпалась от душистого запаха блинов, доносящегося с кухни, – каждое воскресенье мы завтракали горячими блинчиками. Во второй половине этого восхитительного дня бабушка провожала меня домой. Мы шли всегда одним и тем же маршрутом: в его середине обязательно заходили в кафе и покупали пирожные, а потом шли и вместе читали молитвы. В понедельник начиналась моя школьная повинность. Был у нас тогда предмет – атеизм, на котором моя любимая учительница истории Елена Карловна рассказала о том, как старушки становятся жертвами обмана священников. Бабушек заманивают в церковь и обманом выманивают у них деньги. После такого заявления учительницы я пришла к бабушке и сказала, что Бога нет. Баба посмотрела на меня таким добрым взглядом, будто сам Бог в ту минуту смотрел на меня. Улыбнувшись, она воскликнула: «Что ты говоришь такое, доченька!» Я, как всегда отмолчалась, но после её взгляда такой предмет, как атеизм, для меня не существовал. В трудную минуту я прошу Бога помочь мне и верю, что каждому воздастся по заслугам. К сожалению, часто вспоминаю о Боге когда плохо.

Моя младшая сестра оказалась моей ношей – моей ежедневной обязанностью было забирать её из детского сада. Мама работала, отцу было не до того. В сад нужно было ездить на автобусе, он находился далеко. Привязка ко времени автобуса и потраченные на это часы забирали у меня веселое время отдыха от школы. Иногда мама не оставляла мне денег на автобус, и тогда я занимала у Инны Степановны. Были у меня и срывы, когда я не ехала в сад за сестрой – это было моим протестом, я очень уставала от этой обязанности. Сестру воспитывала по-спартански, часто обижала, но при всех моих тиранствах она всегда заступалась за меня, когда мне доставалось от мамы. Она была моим хвостиком, видела мой подростковый образ жизни изнутри и никогда не рассказывала маме, где мы были, что делали, сколько сигарет выкурили. И уж точно ей было нескучно со мной: придя в школу сестра время от времени обнаруживала в своём портфеле поварёшку, толкушку или пустую бутылку.

Младшая сестра состоялась в жизни – у неё собственный бизнес, который приносит ей немалый доход – больший, чем у меня. Её дом несоизмерим с моим жильём, и автомобиль больше – класса люкс, и детей больше. Радуюсь – моя школа, и убеждаюсь – именно так надо воспитывать детей. Теперь она меня ругает, что я баловала свою дочь.

Долгие годы я не переставала ждать отца. Он уехал жить в Томск и всё реже стал приезжать к нам. Мы месяцами не виделись. Зайчик перестал передавать мне посылки. Дело дошло до того, что когда в очередной раз он приехал через два-три месяца, мы холодно встретились (раньше всегда прыгала к нему на шею – обнимала, целовала) – я сразу ушла заниматься своими делами. Отец был чем-то недоволен и сказал мне об этом, на что я ответила: «Можешь не приезжать сюда!» Он посмотрел на меня с грустью, виноватым взглядом и ничего не сказал. Так я поняла, что перестала его ждать. После этого его нужность, вернее, наша с отцом нужность друг другу, покинула меня окончательно. Всё случилось само собой – я перестала обращаться к нему за помощью, поняв, что мужчина может уйти от женщины, но уйти от своих детей – это уже предательство. Мой отец ушёл от меня. Моя сестра абсолютно равнодушна к отцу. Её можно понять – отец не вырастил в ней малого корня любви и заботы в свой адрес. У меня этот корень был – он вырастил его во мне, но потом – отрубил…

В этом отношении моя бабушка была моей нерушимой основой: ей я была нужна при любых обстоятельствах. Она была против развода родителей, отчаянно ругала отца и ни в какую не захотела принять его вторую жену. Теперь, когда ко мне приходят замужние/женатые клиенты и говорят о том, что их любовники дарят дорогие подарки их родителям, я не понимаю этого. Как родители могут поддерживать блуд своих детей? Моя бабушка выкинула бы этот подарок за порог, каким бы дорогим он ни был. Своей дочери я никогда не позволю иметь отношения на стороне, хотя она и сама отлично это знает и никогда не скажет мне, если это даже случится.

…С мамой у меня всегда были непростые отношения, с отцом мы были ближе. Я была папина дочь. Мама никогда не говорила, что любит меня, часто унижала и делала это публично. Меня это очень обижало. Я никогда не рассказывала ей о том, что творится в моей душе, и она не знает ни одного моего секрета. Мы можем говорить о ком и о чем угодно, но только не о нас. Я всегда знала, что за моей спиной никто не стоит, в отличие от той моей одноклассницы. Мама дала мне понять это ещё в детстве – к примеру, если я с кем-то дралась, это были мои проблемы. Но при этом она всегда заботилась обо мне – делала завтрак, старательно размешивая сахар в стакане, и очень тонко мазала масло на хлеб – не люблю толстый слой масла, иначе я просто не хотела кушать. С отцом всё было по другому – я могла обозвать его дураком, когда он ставил меня в угол, но маме не могла сказать ничего. Я не любила наш дом на окраине, потому что он был пустым и холодным для меня, когда отец покинул его. Но в то же время, когда уезжала в летний лагерь, очень скучала именно по маме. Мне везде слышался её голос, я всегда спешила к ней. Люблю приходить домой с гостинцами, как и она.

Уже давно мама переехали из дома на окраине – в нём теперь живёт моя сестра. Дом надрос ещё одним этажом, там есть баня и джакузи, но моё отношение к нему не изменилось. Меня по-прежнему не тянет в этот дом. Как-то однажды, приехав погостить у мамы в её квартире, я снова, как и в детстве, услышала от неё слова унижения, мы поругались. Перед этим она накормила меня вкусным завтраком в постели. Когда она вновь оскорбила меня, в тот момент я решила – всё, хватит, ухожу, не нужно мне ничего, настолько мне было обидно. Собрав вещи, для себя я решила, что не хочу больше быть и в этой квартире. Я собиралась улететь в Москву и пошла купить билет на самолёт. На улице я вдруг поняла, что эту дверь нельзя закрывать. Именно эту дверь нельзя закрывать за собой никогда. Я вернулась: мама плакала, вечер был безмолвным. Именно тогда мы выстроили отношения с ней: больше никогда я не слышала от неё обидных слов. Мама обижала меня словесно, но не бросила и не предала никогда.

Узел проблем может затягиваться в жизни любого человека. Одни этот узел затягивают, другие делают попытки ослабить, но я всегда рублю его. С плеча.

С раннего детства я работала. Летом в каникулы на подработках разносила почту, как когда-то моя мама, разве что без коня, работала горничной в гостинице – носила передачи в больнице – и всегда вела активный образ жизни. У меня был велосипед «Подросток», но мечтала я о велосипеде «Салют» – тогда это была самая лучшая модель, такие велики были у моих счастливых сверстников. Стоил он 100 рублей – по тем временам это зарплата взрослого человека. Мама к тому времени работала в гостинице на другом конце города и предложила ездить к ней на работу после школы: она будет собирать в номерах пустые бутылки, а я буду их сдавать – так и заработаю себе на велосипед. Каждый день я сдавала двадцать бутылок и зарабатывала рубль. Почти всю зиму ездила на автобусе с двумя пересадками и сдавала бутылки. Однажды мама пошутила надо мной, она сказала: «По радио объявили, что три года не будет лета, а будет стоять зима!» Тогда по радио говорили только правду. Первое чувство, которое возникло во мне – это потеря чего-то важного. Я очень расстроилась, потому что лето для меня – это велосипед. Когда мне удалось заработать семьдесят пять рублей, одной бабке-горничной стало завидно, что я отбираю у неё деньги, и мой заработок прекратился. Пришла весна, мне нужно было где-то взять ещё двадцать пять рублей. Мне было десять лет, и это была моя проблема – бабушка не открыла сундук и не достала из него нужную мне сумму, отца не было в городе. Недостающую сумму денег мне дала моя тётка, моя крёстная. Я купила себе велосипед и была очень счастлива. Он прослужил мне несколько лет, но в старших классах я потеряла к нему всякий интерес – тогда уже захотела мотоцикл и машину. И это стало моей мечтой.

Я сидела за рулём машины, когда мои ноги ещё не доставали до педалей. Сначала у отца на коленках, а потом сама. «Жигули» первой модели, «копейка», собранный экспериментально для советского автопрома в Италии, в нашем городке у одного из первых появился у моего родного дядьки. Я же купила свою первую машину, когда мне только исполнился двадцать один год. Я познакомилась с начальником ГАИ нашего города. Он спросил меня, чьих я буду, имея в виду мой род, и, узнав мою фамилию, поинтересовался, кто мне Петро, – я отвечала, что это мой родной дядька. Тогда он рассказал, что в 70-е годы, во времена, когда сам он был рядовым инспектором, мой дядька выезжал в город на своей «копейке», и инспекторы специально останавливали его, чтобы осмотреть машину – в точности как сейчас, когда хотят поближе рассмотреть тюнинг. Машина у дядьки всегда была в идеальном состоянии – я помню, потому что в детстве много ездила на ней. Он приезжал на нашу улицу, мы большой оравой девчонок садились к нему в салон, и он нас катал. А с начальником ГАИ нашего города мы стали приятелями. Это был замечательный госавтоинспектор – в 2006 году он погиб как герой России. Светлая память Вячеславу Александровичу…

Про дядю Петю бабушка рассказала жуткую историю, которую помню до сих пор, только имя женщины забыла. Жили они тогда ещё в деревне, куда её сослали. Петя был ребенком, но копал яму под строительство здания вместе со взрослыми. Наравне с десятком мужиков работала и женщина, маленький Петенька копал, как мог, старался и раскопал какую-то грязную тряпочку, поднял её вверх и громко спросил у всех: «Кто потерял красную тряпочку?» Мужики начали громко смеяться, острить и смотреть на женщину. Та молча бросила лопату, вылезла из ямы и ушла. Кругом была глухая тайга, женщина ушла в лес и не вернулась, больше её никто никогда не видел. Она не смогла пережить позор, чувство стыда оказалось сильнее её жизни.

В седьмом классе меня как будто кто-то включил, так однажды выразился мой клиент, – именно кто-то «включил» раздался щелчок над головой. И всё, началась новая жизнь. Я окончательно оправилась от развода родителей, закинула велосипед и начала радоваться жизни. У меня появились друзья-товарищи, мы подружились с модной одноклассницей, с которой ранее никогда не были близки. С ней мы ярко наряжались и ходили на дискотеки. Однажды я перебрала с эксцентричностью, и мама порвала на мне джинсы, которые были расписаны по моде, а ей это показалось неприличным.

В это время в нашу школу набрали новый класс «7Г», это были другие люди, их перевели из разных школ. Эти ребята были из другого района города. Мы смотрели на них, как на инопланетян. Они кардинально отличались от нашего потока семиклассников. Это были хиппи. У девочек были начёсы на голове, яркий макияж, модная одежда, а пацаны в основном лохматые чумазики-коротышки. Сначала мы смеялись над ними и говорили «фу…», просто так на «Г» не назовут. Но прошло совсем немного времени, и все самые яркие хиппи класса «Г» стали моими друзьями-подругами. Мне было интересно с ними, среди них была Буква. В подростковом возрасте меня привлекало всё плохое, всё, что отличалось от нормы. Одноклассники мне надоели со своими правилами хороших манер и белыми бантами. Мне хотелось быть смешной, плохой, даже немного наивной дурочкой, и в какие-то моменты я усиливала это состояние сознательно. Таким образом привлекала к себе внимание по другому не умела. Меня тянуло к плохим ребятам, поступкам, но в итоге у меня всегда были и есть очень хорошие друзья, приятели. Однажды двоюродная старшая сестра меня спросила: «Если бы я не была твоей сестрой, ты бы со мной дружила?», я ответила: «Нет». Это правда. Сейчас мне интересны умные, добрые люди. Доброта на первом месте.

В восьмом классе я встречалась с парнем, его отец был директор пивзавода. В те времена Колпашевский пивзавод славился – на Томскую, Новосибирскую, Кемеровскую области. Пивовар был немец, он варил отменное пиво. Мы начали выпивать, покуривать. Мама била меня за то, что я курю, – моя мама ВДВ, она родилась в день десантника. Мне доставалось от неё, часто было заслуженно. Учуяв от меня запах табака, она быстро ликвидировала мою коллекцию сигарет, а их был у меня не один десяток красивых пачек. Думаю, она неплохо на этом заработала – пачка «Мальборо» по спекулятивной цене стоила десять рублей, а проезд на автобусе – шесть копеек. В то время всякий дефицит приходилось выменивать или покупать. У меня всегда были деньги.

Спиртным я не злоупотребляла, но в компании с удовольствием выпивала. Как у всех подростков, у нас были крайности, и какой-то период времени мы тусовались на городском кладбище, причем часто в темное время суток, потому что в это время кладбище становилось безлюдным, там нам никто не мешал. У нас не было страхов, я могла одна уйти домой. Мы не были никакими эмо или готами, просто большая компания малолеток: жгли костры, пили спиртное и пели песни под гитару. Тогда казалось, что в этом не было ничего непристойного, максимум, что случалось, кто-то мог выпить лишнего. Мы не бросали друг друга. Как-то раз Буква напилась и заснула между могилок, а может даже и на могилке. Когда она выспалась, ей захотелось воды: не было проблем, всё было под руками – я вытащила цветы из банки на соседней могилке и напоила подругу. Мы часто вспоминаем об этом до сих пор: я смеюсь над её жаждой, а она над тем, как мама била меня и гоняла всех, и как они бегали от неё. Она стала бабушкой двух внуков, но так и осталась Буквой.

С отцом мы встречались время от времени. К нам он приезжал редко, и я стала гостьей в их доме, летая к ним даже на выходные. В семье отца меня принимали хорошо – не было ощущений дискомфорта. Дочь жены отца – Татьяна – стала мне очень близким человеком, она старше меня на пару лет. По сути я уже ездила к ней, а не к отцу, и продолжаю ездить. У меня много кровных сестёр, но ни с одной из них я так не близка, как с Таней. Она научила меня многим хорошим вещам. Моя мама с большим уважением относится к ней, хочу думать, что Таня у меня – на всю жизнь. Когда я прилетаю в Томск, она всегда встречает и провожает меня.

…Я закончила восемь классов и решила покинуть школу. Поступила в педагогическое училище, на физкультурное отделение. Туда меня приняли как «кандидата» в студенты, это значит, что меня могли отчислить в любой момент. «Кандидатом» потому что у меня не было высокого спортивного разряда, а у остальных он был. Приоритетом для поступления на этот факультет являлись спортивные достижения. Наш факультет был единственный в области. В училище было две кафедры – школьная и спортивная; сейчас это колледж. Так началась моя новая жизнь – мне было четырнадцать лет.

У меня поменялся круг друзей, но Буква тусовалась со мной и в педе, который стал моей большой находкой в жизни. Очевидна была разница между школой и училищем – преподаватели были совсем другого уровня. Я полюбила литературу – этот предмет, как и преподаватель, в училище был потрясающим. Основная часть студентов были приезжие, все сплошь спортсмены – разрядники, кандидаты в мастера спорта, мастера спорта. Из тридцати студентов в нашей группе местных было четверо, мы все быстро сдружились. Я была старостой группы на протяжении всего обучения, мне нравилось заниматься хозяйственными делами, выдавать всем талоны на питание. Тогда вся страна жила по талонам, но многие однокурсники отказывались от талонов, потому что у них не было денег, чтобы выкупать продукты. Я отдавала невостребованные талоны маме, и вся наша родня затаривалась на них.

Учёба давалась мне легко, я никогда не учила уроки, но и не пропускала ни одной пары. Разницу между школьной подготовкой одногруппников я отметила в первые дни учёбы. У меня она была на высоком уровне, поэтому меня быстро перевели из «кандидата» в студентку. Несмотря на мою нелюбовь к школе, в ней меня научили: мыслить/думать, писать, говорить. Преподаватели в училище были сверстниками моих родителей. Они были местные – городские – и знали моего дядьку и отца в молодости. Для них я была особой зоной интересов. Завидев мою фамилию в журнале, первой спрашивали меня, чтобы посмотреть, что из себя представляет продолжение нашего рода в моём лице. Складывалось впечатление, что моя фамилия единственная в журнале. Позже одна из преподавательниц сказала мне об этом, она же рассказала про моего дядьку, он дружил с её братом. Дядька в 70-х годах был, как сейчас принято говорить, метросексуалом, из одежды носил только мужской костюм, белую рубашку и галстук. Он был кудрявый брюнет, каждый день мыл голову, делал укладку, маникюр с педикюром, носил кольца и брошки. Его очень любили женщины, он был дважды женат. По дороге к жене он погиб в автокатастрофе, мне было тогда два года. Похороны состоялись восьмого марта. Бабушка очень горевала по нему, все думали, что она сойдёт с ума от горя. Она хранила все его украшения и всегда говорила: «Мой Сашенька». Когда я подросла, бабушка рассказала, что после смерти Сашенька приходил к ней ночью какое-то время. Он вставал в дверях и, не говоря ни слова, смотрел на неё живым, грустным, заботливым взглядом, а потом уходил. Поначалу бабушка спрашивала его о чём-то, но он всегда молчал. Я верила ей. Несколько человек мне рассказывали, что к ним приходили близкие после смерти. Даже у известной во всем мире русской учёной Натальи Бехтеревой в книге «Магия мозга» есть рассказ о том, как к ней приходил ее умерший муж. Моя бабушка была необразованная, а Наталья Бехтерева академик – нейрофизиолог. У меня нет сомнений, что душа человека бессмертна. После смерти тела душа мается и не находит себе места. Возможно, она находится в параллельном мире – на Земле ей уже нет места, а Бог её ещё не принимает. Даже могила дядьки привлекала внимание прохожих, многие меня спрашивали: «Кто тебе Сан Саныч?» В родительский день, вся наша родня собиралась у бабушки с дедом, мы большой компанией шли к дяде Саше. Взрослые говорили о нём, было много детей, у меня было чувство какого-то праздника, на мне всегда были белые гольфы и бант.

На срочной воинской службе дядя Саша серьёзно заболел (не знаю диагноз). Находясь в госпитале – не мог сам ходить, и перестал – есть и пить, потому что в таком случае надо ходить в туалет, а сил не было. Тогда он стал умирать уже не от болезни, а от чувства стыда ослабляющего тело. Он не мог себе позволить ходить на утку и чтобы за ним убирали. Его комиссовали из армии с болезнью, которая довела его до дистрофии – бабушка выходила больного. Она начала его кормить с половинки варёного яйца в день. За счёт бабушки он ещё пожил. Чувство стыда у людей прошлых поколений было сильнее желания жить и быть здоровым.

От своих отца и дядьки я унаследовала любовь к нарядам и обожаю наряжаться. Когда училась в педучилище, преподаватели ставили меня в пример всем студенткам нашего училища. Меня уважали преподаватели – они были для меня совершенными людьми.

Училище – это то место, куда мне очень хочется вернуться, особенно в большой спортивный зал. Все преподаватели были выдающимися спортсменами, многие мастерами спорта. У нас было по две-три пары физической подготовки в день: гимнастика, волейбол, баскетбол, лёгкая атлетика, спортивные игры, танцы и т.д. Четыре преподавателя одновременно проводили один урок – две женщины и двое мужчин, студенты делились на подгруппы и отрабатывали элементы. Я любила стоять в строю одногруппников в спортивном зале – у меня было ощущение, что идеально чистый и раскрашенный в разные цвета пол блестит от счастья. В ближнем левом углу спортивного зала стояло пианино, на котором, сопровождая почти все предметы, играла красивая пианистка. Мелодия разливалась по залу, и все наши действия казались совершенными, мы бегали и прыгали в ритм и такт музыке. Я не была выдающейся спортсменкой, но, как сказала Анна Фёдоровна: «Пришла в училище ты никакая, а вышла – даже очень ничего». Училище привило мне требовательность к своему телу. В студенческие годы я поняла, что требовательность к себе у человека должна быть во всём.

У нас был классный руководитель – Петрович. Человек, о котором не могу сказать ничего плохого и ничего хорошего. Для меня он был «тёмной лошадкой». Петрович часто говорил мне, что у меня отличный, тонкий юмор. Мне важно звучание слов – обращений, имён, фамилий, кличек. То, как они звучат, как люди представляются, как обозначают своё Я, как обращаются друг к другу. Петрович никогда не называл меня по имени, исключительно по фамилии – при любых обстоятельствах. Из его уст моя фамилия звучала особенно, мне очень нравилось, как у него это получалось. Казалось, что Петрович не знает моего имени, да и не надо ему знать. Бывало, он обращался ко мне дерзко, резко, иногда с иронией, всегда по-разному, но при этом фамилия была каким-то символом взрослости, самодостаточности, признания. За три десятка прошедших лет я встретила единицы людей, умеющих обращаться к собеседнику с неповторимой индивидуальностью, в звучании которой подчёркивается микс значимых качеств, как у Петровича. Он преподал мне один важный урок – этот опыт касался верности своим желаниям и запомнился мне на всю жизнь.

В училище кроме основных уроков каждый студент должен был обязательно посещать факультатив. У нас это были разные спортивные секции два-три раза в неделю. Я мечтала играть в баскетбол, а Петрович курировал в училище женский баскетбол. Он сказал: «Тебе не надо заниматься баскетболом, иди на волейбол». Я послушала его и ходила на волейбол, который люблю смотреть только по телевизору, и то только тогда, когда играет сборная России. Волейбол был для меня каким-то наказанием: я стояла на площадке и, когда на меня летел сильный мяч, уходила от удара, не принимала мяч. Я боялась принимать быстрые мячи – было больно рукам – и не умела ставить блоки. На площадке были профессионалы, они играли сильными атаками. Я была слабым игроком, потому что это была не моя игра, и всю свою жизнь я сожалею о том, что послушала Петровича. Сейчас, когда меня в чём-то убеждают, а я так не хочу, думаю: «Нет, Петрович, будет как я хочу». Баскетбол – моя большая упущенная возможность быть в своей игре. Именно Петрович наделил меня чувством горечи из-за отказа от своего желания. Я поздно это поняла, но поняла основательно: если есть желание, цель, мечта, никто не должен стоять на пути к ней.

Безумно весёлые приключения были на протяжении всего обучения в училище. Каждую осень мы ездили на уборку картофеля и капусты. Бедная капуста с картошкой! По дороге, сидя в автобусе, мы любили построить рожи прохожим на улицах города, приникнув физиономиями к стеклам окон. Получалась весёлая картина: едет колонна автобусов, в это время на остановке стоит много народу – из-за того, что транспорт отправлен на уборку урожая и большинство автобусов сняты с городского маршрута, и вдруг в одном из них у всех пассажиров проблемы с лицом. Это было что-то невероятное! Делали мы это по команде одного из студентов, следящего за народом на улице, и единицы отказывались быть кретином за стеклом. Будучи психологом, я поняла, что те, кто отказывался, уже тогда были лишены внутренней свободы, беспечной радости и дурашливости. А смеялись мы тогда бесконечно. Это было немного неприлично, но ведь кривлялись-то мы по сути друг перед другом, безадресно. У всех были клички, никто никого не называл по имени, были клички и у наших преподавателей.