Народное творчество
Золотые подковки
Уж как хозяева обрадовались! Не знают, где Климова посадить, чем угостить. Накормили его досыта, напоили допьяна и домой с почетом отвезли.
Хорошо зажил Климов в деревне: везде ему почет, уваженье; везде он первый гость… А чуть что не по нем – сейчас над виноватым, смотришь, и шутку сыграет.
Раз пришел он к своему свату – скупой-прескупой мужик был – и просит: «Угости-ка винцом, сватушка; после вчерашнего, с похмелья, голова болит». «Ишь, какой выискался! – говорит сват. – Что у меня кабак, что ли, про тебя припасен? Проваливай, брат, по здорову». Выглянул Климов в окошко: «Ах, батюшки, – кричит, – воды-то что на улице: совсем все село затопила!» Как хлынет вода в избу… Оробели хозяева – прыгнули на лавку, а вода за ними; на полати влезли – и туда вода подступает. «Что, испугались? – говорит Климов. – Ничего, это я не во вред вам воды напустил, а для уток: сейчас сюда две диких прилетят, вот мне и закуска будет; вино-то, признаться, у меня с собой есть». И точно, откуда ни возьмись, прилетела пара уток; плавают, ныряют около самых полатей. «Хватай их, – говорит Климов хозяину, – да руби им головы топором». Климов отворил дверь, воду мигом выпустил, а потом обернулся к свату и говорит: «Ну, давай уток жарить будем». Оглянулся сват – а вместо уток теплые сапоги без головок: головки-то он им вместо утиных голов сам отрубил…
Тоже над старухой над одной Климов подшутил. Собралась она старика своего помянуть: на блины опару поставила, гостей скликала, а Климова-то не позвала. Вот, только что изладилась старуха блины печь, он подошел к окну и говорит: «Всем окно, а хозяйке пусть печь будет!» Давай старуха тесто ложкой в окно выливать – думает, что печь. Все тесто на землю вылила, нечем было гостей попотчевать…
Так-то, хоть большой беды никому Климов не делал, а все-таки, кто знал про его мастерство, поопасывались его, ублажали всячески, чтоб шутки какой не сшутил.
По понедельникам у них в селе торг был. Вышел Климов утром на площадь; сейчас знакомые повели его в трактир, угостили. Выходит он из трактира навеселе. «Смотри, – кричит, – народ православный, как я сейчас сквозь колоду пролезу!» А на площади толстая-претолстая колода валялась. Собрался народ, дивуется: лезет Климов сквозь колоду, точно она из мягкого снега… А тут мужичок один из чужой деревни с возом сена проезжал. Подошел он поглядеть, смотрит: солдат через колоду перелезает, а народ ахает, что он сквозь нее лезет. Приехал-то мужик позднее, вот у него глаза и не были заморочены. Он и закричи: «Обманывает вас солдат, православные, глаза отводит! Не сквозь колоду, а через нее он лезет!» Обидно показалось Климову, что поймал его мужик. Встал он и говорит: «Эх, дядя, далеко ты видишь, а что под носом у тебя – то тебе невдомек. Гляди-ка, сено-то твое как полыхает!» Оглянулся мужик. Батюшки! Горит его сено на возу, так пламя по нем и бегает! Давай он сено с воза раскидывать да ногами топтать. А Климов подошел, смотрит: «Выручай, – говорит, – хоть лошадь-то, дядя! Гляди: оглобли уж горят». Мужик за топор: ну оглобли рубить. Отрубил, лошадь убежала. «Ой, армяк на тебе загорелся, шапка горит!» – кричит Климов. Сорвал мужик с себя кафтан и шапку, кинул в грязь и давай топтать… Тут Климов повернулся и ушел. Оглядывается мужик: что за притча? Сено раскидано, оглобли обрублены, лошадь убежала, шапка с кафтаном в грязь втоптаны, а ни на чем и виду огня нет… Даже заплакалмужик от обиды, как узнал, что это Климов над ним так подшутил.
Кончился Климову отпуск, и пошел он назад в город на службу. Уходил домой – смирный, тихий солдатик был; а вернулся таким лихачом, просто не узнаешь. Привык чертенковыми подковками орудовать: всех морочит, всем глаза отводит. Начальство говорит: «Вот солдат исправный, вот старательный!» В ефрейторы его произвели, а он, знай, по трактирам гуляет, пьян всегда…
И повадился он ходить в один трактир. Придет, сейчас самой лучшей еды, напитков что ни есть первых себе спросит. Напьет-наест на много, вынет из кармана горсть золотых, платит и сдачи не берет: «Половым на чай!» Трактирщик диву дается: откуда у солдата такие деньги. «Не обокрал ли, – думает, – казну? Жалованье-то их, солдат, известное: три денежки в день – куда хочешь, туда и день. Попадешь с ним еще в беду…» Собрался, и пошел к главному в том городе генералу: «Так и так, ваше превосходительство: вот какое дело!..» Сейчас генерал приказал городовым взять Климова из трактира и к нему привести. Привели. «Откуда ты, братец, деньги берешь? Вот господин купец говорит, что ты кутишь и много золота тратишь». – «Никак нет, ваше превосходительство, вовсе я золота не трачу и отроду его у меня не было». «Принеси-ка, господин купец, твою выручку сюда; не фальшивое ли золото», – говорит генерал. Съездил трактирщик домой, захватил свой сундучок и привозит к генералу. Открыли сундучок, а там, в отдельном ящичке, куда купец солдатовы деньги особо складывал, куча черепков лежит… Так и взвыл трактирщик. «Все, – кричит, – половые видели, что он золотом платил!» Позвали половых, те утверждают: «Золотом платил, и много у нас в трактире денег оставил: не одну тысячу». А Климов стоит, смотрит на генерала смело: «Это, – говорит, – уже не моя вина, что мои черепки им золотом казались». Как рассердится генерал, как закричит: «Ах ты, мошенник, разбойник ты этакий! Да за такую штуку ты в тюрьме сгниешь!..» «Ваше превосходительство, – говорит Климов, – не до того теперь! Глядите: нам смерть приходит…» Оглянулся генерал: так и хлещет вода в двери и в окна… Генерал вскочил на стол, Климов – на другой; а вода все прибывает: уж по грудь их залила. «Плывите, ваше превосходительство, к печке за мной; может, через трубу на крышу выберемся». Кое-как выбрались они на крышу, забрались на трубу, сидят. Кругом них море без конца, без края, все: и город, и вся сторона, сколько глазом окинуть, затоплены. Генерал сидит, плачет: «Пропал, – говорит, – я!» Вдруг плывет мимо них лодка пустая; толкнулась об трубу, Климов ее и поймал. «Садитесь, – говорит, – поплывем; а то здесь все равно с голоду помирать придется». Сели, поплыли. Плыли-плыли – день плывут, другой, на третий кругом сухо стало…