Мэтт Хейг
Последнее семейство в Англии

девочка в зеркале

Я беспокоился за Хэла, но это было не ново. Я беспокоился уже довольно давно.

Из-за того, что он никогда не был собой, ни перед кем. Из-за того, что он был шумным и уверенным в себе среди Семьи, но цепенел перед внешним миром. Из-за того, как он говорил с зеркалом, словно это была девушка его мечты, Лора Шепард. В тот вечер я просто лежал там, на полу его спальни, пристально наблюдая.

– Привет, Лора, – сказал он. А затем попробовал другой тон. – Привет, Лора.

Он позвал ее на вымышленное свидание:

– Что ты делаешь в пятницу вечером? – спросил он, выжидающе подняв бровь.

Конечно, девочка в зеркале не ответила, а он не настаивал. Вместо этого он подождал, когда она отвернется или полностью исчезнет, чтобы он смог выдавить свои угри.

голос

Голос с первого этажа. Его мама:

– Еда готова.

еда

Я спустился вниз и сел в корзину, чтобы проследить за всем, как обычно. Однако, не закончив, Шарлотта отложила нож и вилку. Кейт заметила, что она не доела рыбу.

– Ты оставила рыбу, – сказала Кейт.

Шарлотта глубоко вдохнула и объявила:

– Я решила стать вегетарианкой.

– Но Шарлотта, – возразила ей мама, – ты не любишь овощи.

– И дохлых животных я есть не люблю.

– Каждый десятый человек в Британии вегетарианец, – объявил Хэл, проглотив кусок рыбы.

Адам положил руку на плечо Кейт.

– Если Шарлотта не хочет есть мясо, это ее собственное решение.

– Адам, ей тринадцать.

– И среди всех сегментов населения вегетарианцев больше среди девочек-подростков, – продолжал Хэл. – Думаю, дело в том, что они хотят контролировать, что едят. Это вопрос власти, по сути.

Шарлотта презрительно фыркнула на брата.

– Через сто лет все будут вегетарианцами, потому что поймут, как отвратительно, примитивно, варварски есть других животных. Мы все должны быть равны.

– Но Шарлотта, тебе нужно есть рыбу и мясо, чтобы получать витамины и белки, – возразила Кейт.

Шарлотта взглянула на меня.

– Ну, в Принце много витаминов и белка, почему же мы не едим его?

Хэл насмешливо хмыкнул.

– Он не поместится в духовку.

– Шарлотта, это нелепо, – заявила Кейт. – Собаки – другое дело.

Адам придвинулся на стуле.

– Но она задает хороший вопрос. В смысле, мы находим идею съесть Принца отвратительной, потому что очеловечиваем собак больше, чем других животных.

Кейт уставилась в потолок, пока Адам продолжал.

– В смысле, у собак теперь свои психотерапевты, верно? И духи. Я читал в газете, что в Лондоне есть даже ресторан для собак. Возможно, очень скоро у них будут свои вегетарианские рестораны. Представьте.

– Да, – произнесла Кейт, разочарованная, но не удивленная недостаточной поддержкой мужа. – Представляю.

телефон

Вот он. Тот момент. Последний раз, когда все было нормально.

Потому что тогда зазвонил телефон.

тяготение

Адам пошел ответить, закрыв за собой дверь кухни. Его голос был приглушен, но Кейт поняла, что что-то не так. Она открыла дверь, когда Адам положил трубку.

– Он…

Кейт взглянула на него, в отчаянии изучая его лицо, ища знака, что это не та новость, которой она боялась на протяжении недель.

– О чем ты?

– Твой отец. Он…

– Нет.

– Кейт, мне жаль.

– Нет.

– Это была сиделка, из палаты интенсивной терапии. Она сказала, что не было времени позвонить, понимаешь, пока…

– Нет.

– Она сказала, все случилось быстро. Без боли.

– Нет, не может…

– Дорогая, мне очень жаль, – Адам шагнул вперед. – Мне так… жаль.

Ее голова упала ему на плечо, а руки стиснули его рубашку. Шарлотта стояла в дверях кухни. А позади нее Хэл.

– Что случилось? – спросили они вместе. А может, только Шарлотта. Не помню.

– Дедушка, – объяснил Адам. – Он…

Слово, которое он не мог произнести, заполнило весь дом и усилило земное тяготение.

Шарлотта и Кейт с трудом держались на ногах. Хэл и Адам с трудом их поддерживали.

А я просто стоял возле кухонного стола, не зная, что делать. Не зная, что это значило для Семьи.

беда

Только позже, когда Адам сказал Хэлу, что бабушка Маргарет будет жить с нами, смысл начал проясняться.

– Папа, ты шутишь.

Адам вздохнул.

– Боюсь, что это единственный вариант.

– Но у нее есть бунгало.

– Для нее это слишком дорого. И в любом случае, мама думает, что ей будет лучше здесь.

Хэл отложил свой сэндвич с арахисовым маслом и «Мармайтом» на тарелку и проглотил то, что оставалось во рту.

– Но это будет полный кошмар.

Адам подошел туда, где стоял я, между кухней и коридором, и потянул меня вперед за ошейник. Он закрыл дверь, чтобы не дать словам просочиться наверх.

– Ну же, брось. Подумай о маме. Она хочет, чтобы бабушка жила здесь.

– Но у меня экзамены. Я должен готовиться.

– Прошу, Хэл. Не усложняй все еще больше. – Адам теперь смотрел в кухонное окно на то, как Лапсанг прогуливалась по забору.

– Я не знаю, почему мы все так расстроились. Дедушка не мог толком говорить уже много лет. Он просто сидел там и медленно доходил в углу.

– Хэл, ты не серьезно.

– Если бы это был Принц, нам бы пришлось его усыпить. – Я поднял голову, расслышав свое имя, притворяясь, что не понимаю.

– Хэл, брось. Подумай о маме, подумай… – Адам осекся, расслышав приглушенные голоса Шарлотты и Кейт наверху. Он посмотрел на меня и сказал:

– Думаю, мне нужно его покормить.

– Нет, папа. Все хорошо. Я сам.

Но я не был голоден.

Я просто пялился в свою миску, полную мяса и печенья, пытаясь придумать, что делать. Кто больше всего нуждался в моей поддержке? Кейт и Шарлотта, терзаемые тем, что случилось? Или Адам и Хэл, терзаемые тем, что последует?

Требовалась осмотрительность. Было воскресенье. Воскресенья всегда опасны, даже в лучшие времена. Семья слишком много времени проводит вместе и слишком много общается. Но в это воскресенье атмосфера была еще хуже и напряженней.

Завтра все наладится. Я смогу поговорить с Генри, моим наставником и другом-лабрадором. Он скажет мне, что делать, как и всегда, с тех пор как я прибыл к Хантерам. С тех пор как меня спасли.

Но прямо сейчас я не мог собраться. Я чувствовал, что что-то не так, но не мог уловить, что. Бабушка Маргарет приедет к нам жить. Это плохо, да. Признаю. Но опасно? Конечно, нет. И все же определенно было что-то среди этих печальных запахов, оно сгущалось в воздухе.

Комната вокруг меня была заряжена отрицательной энергией. Посудомоечная машина, холодильник, ящик с овощами, даже моя корзина – все казалось тайным оружием в невидимой войне. И именно тогда мне стало впервые понятно. Беда грядет, и только я способен ее остановить.

сон

Той ночью они забыли закрыть меня, так что я спал на лестнице, потерявшись в жестоком волчьем сне. Я бегал на воле. Быстро бежал сквозь лес, вместе со стаей, и солнце проторяло себе путь над горизонтом. Я слышал вой вдали. Чуял запах крови: мы приближались к нашей утренней добыче, сердце и лапы стучали в унисон. Еще запахи. Сосны, кора, земля, пот, кости, волки, солнечный свет. И быстрее, вниз с холма, поваленный лес, затем открытая местность, последний поворот, мы движемся как один. Обещание крови было повсюду, перебивало все остальное. Через секунду мы окружим ее, нашу добычу, со всех сторон. Мы пригнули головы и пошли. Вот оно. Не убежать. Мы рвали плоть, кровь брызгала нам на морды. Но прежде чем я смог ощутить вкус, я проснулся.

звук

И был звук.

всхлип

Перебивая ветер снаружи, из комнаты Шарлотты раздавались тонкие всхлипы. И запах. Знакомый запах босых ног Адама. Я наблюдал затуманенным взором, как они остановились передо мной. Его пальцы на ногах дернулись. На том конце пижамы явно принималось какое-то решение.

Он нагнулся к двери Шарлотты.

– Лотти? – прошептал он.

Нет ответа.

– Шарлотта, милая. Все хорошо?

Еще один всхлип.

Он мягко открыл дверь. Она сидела в кровати, сжимая уголок одеяла. Запах в комнате был знакомый. Такой же был той ночью, когда бабушка Маргарет присматривала за ней и грозила деревянной ложкой (которую она бы использовала, если бы я не вмешался). Запах был, когда Хэл кричал на нее и говорил, в первобытном приступе братской ярости, что придет к ней в комнату среди ночи и выбросит ее из окна. И был, когда она обнаружила, совсем недавно, первые следы крови на трусиках, и слишком напугалась и смутилась, чтобы сказать кому-то. Кроме меня.

Но теперь, если это возможно, запах стал еще сильнее.

– О, Шарлотта, детка, – сказал Адам, усаживаясь рядом с ней на кровати. – Брось, не плачь.

Руки Шарлотты тяжело лежали на коленках, и хотя мы были близко, она казалась совершенно одинокой. Перенесенной в другой мир – мир горя.

Адам тоже это почувствовал и понял, что слов не хватит, чтобы ее вернуть. Он хотел утешить ее. Прикоснуться, обнять.

Он сомневался. Устало потер свое лицо.

Сейчас он мало что мог сделать. С тех пор как ее тело начало набухать женственностью, он был очень осторожен. Хотя мне было трудно понять эту проблему, я чувствовал его тревогу, когда он сидел с ней рядом, с парящей над ее коленкой рукой, пытаясь вспомнить, где находятся нейтральные зоны.

В итоге он обнял ее за плечи. Это было неловко поначалу, и мы почти ожидали, что Шарлотта уклонится. Но нет. Напротив, ее голова поневоле упала Адаму на грудь, и девочка забилась в рыданиях.

– Дедушка, – слово звучало приглушенно, но отчаяние в ее голосе и запах были слишком ясны.

– Знаю, Лотти, – сказал Адам.

Я ощущал полную беспомощность. Я абсолютно ничего не мог сделать, чтобы изменить ситуацию, или хотя бы подбодрить их. Пакт не готовит вас к таким моментам. Моментам, когда боль есть, а опасности нет.

Но все равно я хотел помочь.

Я заботился о них, вот в чем дело.

До этого мгновения – когда я увидел, как Шарлотта уткнулась в пижаму Адама, в надежде что все исчезнет – моя забота о Семье заключалась в приверженности Пакту. И вот я стоял за пределами сцены, которую нюхал, неспособный никак на нее повлиять.

Но нет: это мои мысли сейчас, когда я вспоминаю. А тогда я не сомневался в Пакте. Я был в замешательстве, конечно, и хотел все исправить. Но тут не было неповиновения. Я все еще учился, еще было то, чего я не знал. Я не полностью понимал двойственную природу боли, что она могла и разделять Семьи, и сплачивать их.

И конечно, даже зная то, что я знаю сейчас, даже совершив те ужасные поступки, я бы ничего не мог сделать. Ничего, что остановило бы эти запахи грусти.

– Что происходит?

Это была Кейт. Осознав, что ее вопрос не требует ответа, она тоже вошла в комнату и села на кровать. Шарлотта, тут же успокоенная ее присутствием, отстранилась от груди Адама и уткнулась в мамину.

– Почему людям приходится умирать? – спросила Шарлотта, вытерев лицо ладонью. – Это так несправедливо.

Кейт проглотила собственное горе и взглянула на Адама.

– Уверена, что где бы дедушка сейчас ни был, он смотрит прямо на нас.

– Нет, неправда, – сказала Шарлотта, – он ушел навсегда. Мы все уйдем навсегда. Больше ничего нет.

Столкнувшись с этим новым открытием, Шарлотта выглядела так, будто ее вот-вот стошнит. Оба родителя обнимали ее теперь, и было слышно, как Хэл встал с постели и направился в ванную. Он писал, затем послышались громкие звуки смыва.

Мгновения спустя он тоже сидел на постели сестры.

Он ничего не говорил. Он не плакал. Он не присоединился к скорбным объятиям. По правде, необученному носу могло показаться, что он слишком устал для любых переживаний. Но когда я подошел и понюхал его, пытаясь не замечать запах его трусов, то смог различить удушающий запах печали, столь же тяжкой, как и у других.

Его родители продолжали утешать сестру.

– Ну же, Шарлотта, ты должна быть сильной.

– Пусть дедушка гордится тобой.

Наконец, все еще держа одну руку на спине дочки, Адам повернулся к Хэлу и спросил, как он.

– Да нормально, – ответил тот. – Правда, нормально.

Последнее «нормально» было почти неразличимо в сильном порыве ветра, который ударил в окно. Хэл жизнеутверждающе улыбнулся, но в его глазах было что-то еще. Что-то, что нельзя было изгнать объятием. Что-то, что таило в себе тьму, скрывало растущую угрозу внешнего мира, за пределами Семьи.

За пределами моей защиты.

ПАКТ ЛАБРАДОРОВ:

Учитесь у старейшин

В самом начале миссии юным лабрадорам требуется наставничество и обучение, и на старших представителях нашей породы лежит ответственность в обеспечении такой помощи. Пакт требуется растолковывать и применять к каждой индивидуальной миссии, и только те, у кого есть достаточно опыта, будут способны помочь молодым лабрадорам в этой задаче.

Не подчиняться нашим старейшинам или отвергать их – это подрывать священный порядок, который помогал нам защищать хозяев-людей на протяжении всей истории.

хороший

Вечер в парке был временем сближающего общения. Я и Адам. Никаких других собак, которые могли бы нас отвлечь. Утром, однако, парк менялся. Он превращался в учебную площадку.

– Долг превыше всего.

– Долг превыше всего.

Я как никогда был рад видеть золотистую морду Генри. Один его запах уже придавал мне уверенности.

– Я чую, что ты обеспокоен, Принц. Что-то не так? Твоя Семья в опасности?

Каждое утро с тех пор, как началась моя миссия, он обучал меня тому, что значит быть хорошим лабрадором, и как я должен жить в соответствии с Пактом. Если кто-то и мог сказать мне, что делать, так это он.

– Я не знаю. Умер отец Кейт. Бабушка Маргарет приедет к нам жить. Все расстроены.

– Это естественно, Принц.

– Да, знаю. Но я беспокоюсь, чем это обернется в будущем.

– Нет повода для беспокойства, Принц. Ты молодец. Только помни: все под твоим контролем.

– Но… – Я осекся, видя, как спрингер-спаниель направился к нам.

– О, нет, – сказал Генри, – а вот и спрингер.

принципы

Спрингер врезался в Генри, сбив его с ног. Затем, когда Генри вновь поднялся, спрингер попытался взобраться на него, агрессивно толкнув его несколько раз, прежде чем убежать, не сказав ни слова.

Меня бесило, когда это случалось. И должен сказать, это случалось часто. Для большинства собак, которых мы встречали в парке, Генри был посмешищем. Конечно, всех лабрадоров высмеивали время от времени, особенно спрингеры. Это неизбежно. Наши принципы, заявленные в Пакте, считались старомодными. В конце концов, это век, когда собачий долг и жертвенность заменили упрямая погоня за удовольствием и лишь малейшее внимание к нашим людям-хозяевам.

Генри, однако, доставалось больше, чем остальным.

Он был не слишком общительным и никогда не прятал презрения к нюхаголикам. «Нюханье всегда должно иметь цель помимо чувствования», – заявлял он. Его считали, полагаю, лишенным чувства юмора и слишком серьезным (впечатление это усиливалось его статусом бывшей полицейской собаки-нюхача). Его ум всегда был занят высшими вопросами.

Ну, я так думал. Оглядываясь назад, я понимаю, как много он держал в себе. Сколько боли, должно быть, он чувствовал. Сколько вины.

Но в то время я безмерно любил и уважал мудрого старого лабрадора. Его полная преданность делу казалась не иначе как героической. Я равнялся на него, следовал за ним, когда он устремлял в небо свою увесистую челюсть, и жаждал его уважения.

– Мне жаль его, – произнес Генри, кивая в сторону владельца спрингера. – На что он надеется, живя с ним? С тем же успехом можно было завести кошку. И не стоит напоминать тебе, что именно поэтому люди погрузились в хаос. У большинства уже нет собак, а те, что решают их завести, редко выбирают лабрадоров.

Я вспомнил кое-что, сказанное им по другому поводу.

– Но я думал, что, если лабрадоры будут следовать долгу, у каждой Семьи появится шанс. Даже у тех, что без собак.

Генри поколебался, отступив на цветочную клумбу, и задрал лапу.

– По идее, да, Принц. Все верно. Как говорит Пакт: «Защищая одну Семью, защищаешь все». Но наше влияние затухает. Мы не можем игнорировать факт, что Восстание спрингеров имело реальные последствия. Когда каждая собака следовала своему долгу, почти каждая Семья в Англии была в безопасности, не важно, какого питомца она выбирала. Даже тех, у кого не было питомца, часто можно было спасти, таково было влияние нашего вида на человеческое общество. Но теперь Семьи распадаются повсюду. Мы больше не можем слишком заботиться о судьбе других людей, но должны сосредоточиться на тех, кто нам ближе всего.

– Но ты заботишься о моей Семье.

– Верно, Принц. Верно. Но это потому, что твою Семью можно спасти. Ты лабрадор и понимаешь, что это значит. – Он взглянул на своего хозяина, Мика, который был занят разговором с Адамом на парковой скамейке. Как всегда, Адам будто бы не слушал, что тот ему говорил, вместо этого разглядывая огромный, только что построенный дом, в тени которого они сидели.

Я не много знал о Мике, ведь Генри мало что рассказывал мне о собственной миссии. Генри был старше меня, намного старше, старым как сам парк. Он имел право хранить молчание. В старейшинах не сомневаешься, если ты лабрадор. Но мне не нужно было сомневаться. Факт заключался в том, что у Мика был Генри. Поэтому, если у Мика была Семья, она была счастлива. Генри знал Пакт, его историю, значение – лучше, чем кто-либо из тех, кого я встречал. Кроме того, он был хорошим учителям, опиравшимся (как я думал), на свой личный опыт. Поэтому мне не нужно было, чтобы Генри поведал мне все о Мике. Я верил.

И все-таки я знал кое-что. Я знал, что Мик раньше служил в полиции, вместе с Генри, но теперь он был слишком стар. Я знал, что «он способен заболтать Англию», потому что так Адам сказал Кейт. Я знал, что он живет с Генри в одном из маленьких старых домиков напротив парка. Я знал, и ветер знал тоже, что пряди волос на его голове были не его. Но это было все.

Я видел однажды женщину, выходившую из дома Генри. Женщину с печальным лицом и еще более печальным запахом. Она пахла слишком несчастно, чтобы быть частью Семьи, за которой присматривал Генри, но потом я подумал, что возможно, у нее был неудачный день.

Генри продолжал, все еще поглядывая на парковую скамейку:

– Ты должен быть осторожен во времена перемен. Но не нужно паниковать. Я знаю, что ты впервые в такой ситуации, но надеюсь, я хорошо тебя подготовил. Ты должен быть сильным всегда. Не важно, как станет плохо, не важно, сколько ссор возникнет в Семье, и сколько раз тебя оставят без внимания, – не забывай, что ты главный. Что ты обладаешь властью все исправить. Понимаешь? Ты будешь сильным?

– Да, – ответил я, обретя уверенность. – Буду.

– О, боже, – сказал он, наблюдая, как Мик и Адам встают и подходят к нам. – Похоже, у нас не будет времени на утренний урок – Контроль Усиленным Вилянием. Мы прибережем это на завтра.

Когда они подошли к нам, я заметил, что Мик оживлен больше, чем обычно, и даже более говорлив. Я слышал его голос:

– Говорю тебе, эта сегодняшняя молодежь в половине случаев даже не знает, что родилась. Они все принимают как должное, а затем выбрасывают. Только посмотри, взгляни на это… – он махнул ногой в сторону разбитой бутылки на земле. – Это постыдно. Они приходят сюда на выходных, напиваются до одури, принимают наркотики и вытворяют бог знает что. Впрочем, что я тебе рассказываю.

Адам был удивлен этим комментарием, возможно, не мог решить, обращался ли Мик к его статусу родителя или учителя.

– Что ж, я вижу подобные случаи в школе, – сказал он. – Но у многих из этих детей большие проблемы дома, понимаешь. Родители на героине, такое. Много случаев жестокого обращения с детьми. Учитывая все проблемы, с которыми им приходится сталкиваться, неудивительно, что им трудно получить аттестат зрелости. Просто они чувствуют, что им не на что надеяться. Звучит странно, учитывая, что я учитель оттуда, но я бы никогда не отправил своих детей в Роузвуд.

Генри внезапно стало неуютно, и он подскочил к Мику, чтобы тот отвел его домой. Но Мик был слишком увлечен беседой, чтобы обратить на это внимание.

– Ну, это либеральная точка зрения, полагаю, – сказал он, и красные пятна выступили у него на шее, а запах злости пополз в воздухе. – Винить во всем общие «проблемы». Я сам скорее традиционалист, если помнишь. Эти проблемы не существовали, когда мы были молоды, насколько я знаю. Я лишь думаю, что мы струсили, дали слабину. Побоялись обращаться с детьми как с детьми. Учителя и полиция, и все вообще, просто не имеют власти что-либо сделать. – Генри подпрыгнул выше, облизав хозяину лицо. – Ладно, идем. Я отведу тебя домой.

Мик и Адам пристегнули наши поводки, оба одинаково пахли потом.

– Помни: будь сильным, – повторил Генри, продолжая тянуть хозяина домой.

– Да, Генри, я запомню.

уборка

Кейт, взяв неделю отпуска, на четвереньках драила один из кухонных буфетов. С тех пор, как она вернулась от бабушки Маргарет, она вымыла все комнаты, а теперь пошла по второму кругу.

– Этот дом такой грязный, – повторяла она мне.

Я следовал за ней по пятам, пытаясь ее подбодрить или хотя бы предложить поддержку. Но как бы я ни вилял хвостом, запахи печали не улетучивались. Они висели в воздухе, смешиваясь с острым запахом моющего средства.

Время от времени Кейт останавливалась, садилась на корточки и подносила руку – ту, что не держала синюю тряпку – к лицу. Всякий раз я думал, что она расплачется, но нет. Вместо этого она глубоко вздыхала и продолжала уборку еще усердней, чем прежде.

Когда я услышал, как в двери повернулся ключ, мое сердце возрадовалось.

– Мама, что ты делаешь? – это был Хэл.

– Пытаюсь навести порядок. Дом такой грязный.

– Он выглядит чистым и опрятным, как никогда.

Вновь она села и подняла руку к лицу. На этот раз у нее потекли слезы.

– Я просто хочу… я хочу что-то делать… я просто…

Хэл положил школьный рюкзак на кухонный стол и медленно подошел к ней, взял за руку.

– Понимаю, мама. Понимаю. Все будет хорошо.

Чуть позже вернулся Адам. Он подошел к Кейт сзади и обвил руками ее талию.

– Ты пахнешь великолепно, – сказал он, прежде чем поцеловать ее в шею.

Кейт вздрогнула.

– Прошу, Адам, не надо. Не хочу, чтобы ты меня… трогал. Прошу.