Мелисса де ла Круз
Королевский Ассасин

Глава 3
Тень

Я не могла остаться. Как только Кэледон снял маску с принца, откуда ни возьмись появился отряд воинов королевы. Когда я наконец возвращаюсь домой, голова у меня идет кругом.

Как только я ступаю на гравийную дорожку, проходящую мимо огорода с лекарственными травами, у меня начинают подгибаться ноги. Может, мне в самом деле стоит просто сесть на землю и уснуть прямо здесь? Но я прохожу мимо пчельника с его рядами ульев и подхожу к дому. Наш домик темен, только в одном из его окон виден тусклый желтый свет – это окно спальни моих тетушек. Вероятно, они воспользовались магией, чтобы определить, где я нахожусь, и с тех пор следили за тем, как я добиралась домой. Они вполне могли бы отправить ко мне лошадь. Надо думать, они решили так наказать меня, посчитав, что, проделав весь путь пешком, я понесу заслуженную кару.

Хотя им, скорее всего, известно, что я вернулась, я все равно вхожу через заднюю дверь и на цыпочках прохожу через кухню. Сейчас уже глубокая ночь.

Я быстро-быстро поднимаюсь по лестнице в мою уютную комнату на чердаке, пропустив седьмую ступеньку снизу, поскольку она издает такой громкий скрип, что от него мог бы проснуться и медведь, погруженный в зимнюю спячку, и наконец плюхаюсь на свою мягкую кровать, сбросив с ног ботинки, но не сняв одежды. Утром я об этом пожалею, ведь мне придется стирать испачканное постельное белье, но сейчас мне нужно только одно – лежать и знать, что меня никто не побеспокоит.

Но я не могу не думать о том, что случилось. Я снова и снова вижу Кэледона и принца. Принц пытался убить меня! И на нем была афразианская маска. Значит ли это, что он изменил короне? Я обязана Кэледону жизнью – однако я никому не могу рассказать, что он спас меня! Меня мучает вина – а вдруг Кэледона накажут за то, что он убил принца? Я должна что-то сделать, должна что-то сказать.

В доме царит неестественная тишина – это значит, что мои тетушки прислушиваются к каждому моему движению. Я напрягаюсь, ожидая, что вот-вот услышу их шаги на лестнице, но они так и не приходят.

Наконец я слышу, как они шепчутся в своей спальне. Я пытаюсь подслушать их, но я слишком устала, чтобы прилагать усилия. К тому же заградительное заклятие, которое они накладывают на свою комнату, обычно не дает мне услышать то, что они говорят, даже если я стараюсь. Интересно, что им известно о том, где я была? Думают ли они, что раз я вернулась, то они одержали верх в нашем утреннем споре? Что я готова отказаться от мысли вступить в Гильдию Очага?

Но, несмотря на усталость, сон ко мне не идет. События дня проходят перед моим мысленным взором опять и опять: Кэледон Холт, принц Аласт, спор о моем будущем, который, в конце концов, и привел меня в аббатство Баэр. Я вспоминаю, как таинственная сила влекла меня туда, вспоминаю видение, явившееся мне, когда я коснулась той ивы… Мне бы хотелось рассказать обо всем этом тетушкам, но тогда мне пришлось бы признаться, что я побывала в аббатстве и что там меня подстерегала смертельная опасность.

Несмотря на мысли, теснящиеся в моей голове, в какой-то момент меня все-таки одолевает сон, а затем я просыпаюсь от криков петухов и лязга котелков. Тетя Меша готовит свою всегдашнюю утреннюю овсянку. У меня урчит в животе. Надеюсь, к овсянке она подаст патоку, а не один только мед. А также поставит на стол свежие сливки.

Я накрываю голову подушкой. Не знаю, спали ли мои тетушки минувшей ночью. Я слышу их голоса. Похоже, они думают, что я все еще сплю, – и поэтому не пытаются помешать мне услышать их слова.

Я слышу, как тетя Меша говорит:

– Мы не можем допустить, чтобы она…

Но тетя Мория перебивает ее:

– Если она отправится туда все равно, то что же нам делать? Ты этого хочешь?

– Но несем ли мы вообще ответственность за то, чтобы она…

– Как ты можешь так говорить? Ты же знаешь, что несем!

Я слышу, как одна из них с сердитым стуком мешает чай в чашке, затем шваркает ложку на стол.

– Конечно, мы с тобой давно были такими юными, как она сейчас, но надеюсь, ты еще помнишь, что, если молодому человеку или девушке что-то втемяшится в голову, если они полны решимости, с этим мало что можно сделать… Может быть, если… – голос тети Меши затихает.

Я переворачиваюсь и заставляю себя встать с кровати. Мои руки и ноги ужасно ноют после вчерашнего, шея не поворачивается, плечи болят. Кисти моих рук покрыты крошечными царапинами. Мне страшно посмотреть в зеркало, настолько я уверена, что выгляжу еще хуже, чем себя чувствую. А ведь мне и сегодня надо отправляться в город, чтобы продавать мед.

Когда я спущусь на кухню, они начнут задавать мне вопросы. Наверное, можно было бы рассказать им о ягуаре, но больше ни о чем. Они ни за что не поверят, что меня атаковали случайно и это чистое совпадение, что Кэледон Холт, которым я так открыто восхищаюсь, оказался рядом именно в нужный момент. Как мне заставить их поверить, что все это была всего лишь игра случая? Наверняка они подумают, что я следила за Кэледоном в надежде убедить его позволить мне стать подмастерьем Гильдии Очага. Потому что другого разумного объяснения всему этому нет.

Избегая смотреть в маленькое зеркальце, висящее на стене, я снимаю грязную рубашку и порванные черные штаны – они явно испорчены непоправимо – и с грехом пополам умываюсь остатком чистой воды, которую я принесла в свою комнату позавчера. Затем расчесываю свои длинные волосы, попутно извлекая из них веточки и листья, и сооружаю из них узел на затылке. Ну вот, как-то так. Облачившись в чистую льняную сорочку, я надеваю поверх нее юбку из мягкой коричневой ткани, затем зашнуровываю на себе кожаный корсаж. Теперь я выгляжу пристойно. Я повязываю передник и обуваюсь в деревянные сабо.

Мои тетушки обрывают свой разговор, услышав стук моих деревянных подошв по ступенькам. Я слышу, как они мешают ложечками чай, затем кто-то из них разбивает яйцо, и оно шипит, упав на нагретую сковороду.

– Доброе утро, – говорю я, входя в кухню.

Ни одна из них не отвечает. Они смотрят на мое лицо, затем переводят глаза на мои руки. И переглядываются. Нет, они не сердятся. Не знаю, что именно у них на уме – но они точно обеспокоены. И раздосадованы. И, может быть, немного грустны? Они явно не спали или спали, но мало – на них обеих ночные рубашки и халаты, и волосы тети Мории все еще накручены на папильотки. А волосы тети Меши заплетены в ее всегдашнюю нетугую косу, лежащую на спине – она носит такую прическу постоянно, и ночью и днем.

Я веду себя как ни в чем не бывало. Интересно, заговорит ли кто-то из них о вчерашнем или же инцидент исчерпан и забыт? Я беру с полки щербатую чашку и сыплю в нее смесь сушеных трав. Мои тетушки продолжают смотреть на меня, а я делаю вид, будто этого не замечаю. Я добавляю к травам изрядную дозу куркумы, чтобы облегчить боль в мышцах. Затем беру прихватку, снимаю с огня чайник, наполняю чашку кипятком и опять подвешиваю чайник над огнем в очаге.

Я начинаю гадать, где мне лучше ждать, когда мой травяной чай настоится: здесь или снаружи, и тут тетя Мория наконец говорит:

– Нам надо поговорить, дитя мое.

Тетя Меша начинает суетиться, открывать и закрывать стоящую на столе посуду, будто что-то ища. И, остановившись в конце концов на банке с медом, принимается ложку за ложкой класть его в свою миску с овсянкой. Ее руки дрожат.

Я киваю, отпив глоток моего слишком горячего, еще не настоявшегося и водянистого чая. Мне не хочется рассказывать им что-либо или задавать вопросы, поскольку это могло бы вывести нас на такие темы, которые у меня нет охоты обсуждать.

– Меша? Ты не хочешь… – начинает тетя Мория.

Тетя Меша шваркает ложку для меда на стол.

– Нет, не хочу, и тебе это отлично известно.

– Что это с вами? – спрашиваю я. Их поведение начинает беспокоить меня. Я чувствую, что дело тут в чем-то большем, чем вопрос о том, где я пропадала вчера.

– Ну… – говорит тетя Мория.

Тетя Меша разражается слезами.

– Я не понимаю, как это могло произойти так быстро.

– Успокойся, Меша. Ты пугаешь ее.

– Если честно, это делаете вы обе. – говорю я.

Мне в голову приходит ужасная мысль. Они что, собираются выдать меня замуж? Часть чая выплескивается из моей чашки. Я ставлю ее на стол и вытираю руку о юбку.

Меша вытирает лицо передником.

– Мы получили это сегодня, это письмо от твоей матушки и повеление, пришедшее из дворца. Ты должна будешь занять свое место рядом с матушкой во дворце.

Я читаю короткую записку моей матушки и официальный документ.

Девице Тени, проживающей в королевстве Реновия, в деревне Нир, на ферме «Медовая Поляна».

Ее Королевское Величество Лилиана, королева-регентша Реновии, требует твоего прибытия ко двору в Виолле Рузе.

Я хотела, чтобы моя матушка призвала меня к себе, но не так. Я так и сказала ей, когда она навещала меня в прошлый раз. Я попросила ее отправить меня на обучение в Гильдию. Я знаю, временами я веду себя слишком смело, но все эти годы я была покладистой дочерью, всегда готовой слушать и учиться – и что же? На пороге взрослой жизни со мной обращаются, совершенно не считаясь с моими желаниями? Мне семнадцать лет. Я уже достаточно взрослая и для замужества, и для того, чтобы иметь собственную жизнь.

И тут меня осеняет. Поэтому-то это и происходит именно теперь.

И я не могу ослушаться повеления королевы.

– Мы так гордимся тобой, – говорит тетя Меша.

– Твоя матушка так гордится тобой, – добавляет тетя Мория.

Наверняка они полагают, что это великая честь – вместе с моей матушкой жить во дворце. Об этом мечтает любая девочка. Но я уже не девочка. И я никогда не мечтала жить в королевском дворце. Я жажду выполнять опасные задания, жажду заниматься секретной работой, быть шпионкой, как моя матушка, когда она была молодой. Но ей это невдомек, поскольку жизнь при дворе всегда была для нее важнее, чем попытки по-настоящему узнать свою единственную дочь.

– Я не хочу отправляться ко двору, – говорю я.

– Ты поедешь туда не сейчас, – отвечает тетя Меша. – Твоя матушка пишет, что у нас есть неделя подготовиться.

Тетя Мория обнимает ее, затем поворачивается ко мне.

– Давайте не будем говорить об этом сейчас. Тень, дорогая, сходи на огород и проверь, как там наша мята, хорошо? Я опасаюсь, что ночью на нее опять напали вредители.

Я беру свою чашку с травяным чаем и через заднюю дверь выхожу из кухни на огород. С мятой, разумеется, все в порядке. Им просто хочется уединиться, чтобы поговорить обо мне. Я усаживаюсь на нашу старую каменную скамью и дую на чай, чтобы остудить его, одновременно думая о повелении явиться во дворец, а также о том, что случилось со мной вчера. Я по-прежнему не знаю, как это понимать и что делать после этого.

Я должна явиться ко двору. Разумеется, девушки в городе, вечно копирующие модные прически и декольте знатных дам, не колебались бы ни секунды. Они бы сочли меня дурой, узнав, что я сомневаюсь. Признаться, какой-то части меня, совсем небольшой, приятно было бы увидеть их лица, когда они услышат, что пасечница стала придворной дамой. Но это удовольствие продлилось бы недолго.

Я предназначена для куда большего. Теперь мне известны такие вещи, которые не знает даже моя мать, которые не знает Гильдия Очага. В аббатстве Баэр до сих пор имеются какие-то секреты. Афразианцы отнюдь не так слабы и разрозненны, как все думают. Хотя Кэледон убил принца, он не преступник, а герой. Он спас мне жизнь. Двор должен об этом узнать. И королева должна об этом узнать.

И мне вдруг приходит в голову, что мой вызов в Виоллу Рузу – это не так уж и плохо.

Глава 4
Кэледон

От глубокого сна Кэла пробуждают грохот лошадиных копыт и звон колокольчиков, которые прикрепляют к сбруе королевских лошадей. Голова у него раскалывается, во рту пересохло. Он облизывает потрескавшиеся губы, но это не помогает.

Три отрывистых удара в дверь. Он не отвечает. Еще удары. Он тяжело вздыхает. Снаружи начинают уже не стучать, а молотить в дверь.

– Что, не терпится, да? – наконец кричит он, глядя на дверь.

Он садится на кровати и заставляет себя встать, плечи у него болят, шея не поворачивается. Он по-прежнему одет во вчерашнее платье и даже не снял с ног грязных сапог.

Развалины аббатства, стычка с монахами, потрясение, которое он испытал, когда обнаружилось, что предатель – это младший брат короля, незнакомая девушка, жизнь которой он спас, – все эти картины обрушиваются на него снова. Более того, судя по яркому солнечному свету, льющемуся в окно, он проспал куда дольше, чем собирался.

Когда он открывает дверь кузницы, паж с детским личиком – на вид мальчугану никак не больше двенадцати лет – протягивает ему свиток, запечатанный королевской печатью Реновии. Кэл хрипло благодарит пажа, мальчик, не говоря ни слова, отрывисто кланяется и возвращается к карете, поджидающей на булыжной мостовой улицы.

Заперев дверь на оба запора, Кэледон садится на деревянный табурет, стоящий перед очагом. Это его любимое место для размышлений, здесь хорошо думается, и обычно при этом он готовит на огне какое-нибудь сытное варево. Именно здесь ему приходят в голову самые удачные идеи. Так, в прошлом году ему пришло на ум сыграть роль повара, чтобы проникнуть в поместье одного сторонника афразианцев в Ставине, – это оказалось проще простого – и тем самым получить прямой доступ ко всем его съестным припасам. А минувшим летом он, научившись изображать аргонианский акцент и выучив наизусть кучу монологов, исполнил главную роль в любимой пьесе еще одного малого, мечтающего узурпировать власть, и тем самым сумел втереться в его ближний круг.

Он распечатывает свиток с помощью ножа и разворачивает его.

Ее Королевское Величество Лилиана, королева-регентша Реновии, требует твоего незамедлительного прибытия ко двору.

Написано по существу, но явно не очень-то милостиво. За подписью и печатью самой королевы Лилианы. Кэл ругается. Как он мог проспать так долго? Он намеревался прибыть во дворец на рассвете, чтобы самому доложить королеве о том, что произошло в аббатстве. Но после того, как ему пришлось сразить нескольких мятежных монахов, спасти девушку и убить принца, он без сил рухнул на свое ложе, едва вернувшись домой. И теперь он понятия не имеет, какую историю ей рассказали те воины, которые прибыли туда, когда все уже было кончено. Он удивился, увидав королевских гвардейцев так далеко от дворца, но был благодарен за их помощь в уничтожении все еще остававшихся в окрестностях афразианцев.

Он отправился туда вчера, повинуясь наитию. Нет, он не обольщался, но у него было такое чувство, что, быть может – быть может – это наитие наконец приведет его к исполнению его долга перед королевой. Быть может, он сможет отыскать свитки Деи где-то в пещере внутри одного из холмов, высящихся за аббатством.

Поиск этих свитков составляет смысл всего его существования. Он исполнит обет своего отца, даже если для этого ему придется умереть. Он продолжит жить этой жизнью и не успокоится, пока они не будут найдены и возвращены королеве.

Вот только они с королевой иногда расходятся во мнениях относительно того, что именно следует делать, чтобы их найти. Кэл подается вперед и, опершись локтями о колени, закрывает лицо руками. Как же ему объяснить королеве произошедшее накануне? Поехав в аббатство, он нарушил ее приказ. Ведь она велела ему ехать в Монтрис. Однако на прошлой неделе, когда он играл в кости с матросами каперского корабля в одном из аргонианских портов, они упомянули в разговоре некоего реновианского рыбака, приобретшего небольшое грузовое судно, чтобы возить коммерческие грузы по рекам, и это немедля напомнило ему ту реку, которая протекает под Баэрскими холмами. Поэтому он и решил довериться своему чутью и вместо Монтриса отправиться к развалинам аббатства. И хорошо сделал, иначе та девушка была бы сейчас мертва.

Что же он скажет королеве, когда прибудет во дворец? «Знаете, Ваше Величество, плохая новость заключается в том, что дело мятежных афразианцев не умерло, оно живет и здравствует. Есть новость и похуже – принц Аласт, ваш деверь, участвовал в подготовке их мятежа. Хорошая новость в том, что я поймал его, а плохая – что я убил его прежде, чем узнал, кто он. В свою защиту я могу сказать, что он был одет как мятежник и собирался заколоть ни в чем не повинную девушку».

Впрочем, это королеве уже известно. Об убийстве принца, а не о девушке. Но почему Аласт хотел убить ее? И непонятно, что она делала на поле битвы при Баэре. Большинство тамошних жителей обходят его стороной, считая, что оно проклято.

Но сейчас у него нет времени на то, чтобы думать о том, кто она и что делала на поле той давней битвы. К этим вопросам он вернется позже.

Кэл встает с табурета и начинает ходить туда-сюда перед очагом, обдумывая положение дел. Какое-то время назад сети королевских шпионов стало известно, что секта афразианцев опять набирает силу. В донесениях говорилось, что афразианцы готовятся и ждут подходящего момента, чтобы нанести удар и свергнуть королеву, которая правит только на правах регентши. Они собираются заменить ее и принцессу, ее дочь от Эзбана, своим ставленником, в котором, как они считают, течет их чистая магическая кровь.

Однако реновианцы не имеют ни малейшего представления о том, где базируются мятежные монахи, – кто-то утверждает, что они обосновались в одной из таверн столицы, другие – что их штаб-квартира находится на какой-то ферме в Аргонии или где-то в Ставине. Королева же убеждена, что средствами их снабжает Монтрис, что это именно ее бывшая родина плетет заговор с целью ее свержения. Хотя считается, что между их странами царит мир, недавно Монтрис отправил на границу подозрительно большое войско. И многие реновианцы боятся, что их соседи готовят вторжение.

Но у Кэла имелись иные соображения относительно того, где искать бунтовщиков.

Разве есть лучшее место для подготовки их мятежа, чем само аббатство Баэр? Все считают, что там никого нет, поскольку его земли осквернены, а замок разрушен. Но в лабиринте его подземелий может храниться столько продовольствия, что этих запасов хватило бы на несколько лет. К тому же маловероятно, что кто-то набредет на его развалины случайно, к этому надо прибавить, что немногочисленные жители города Баэр не любят чужаков, не говоря уже о том, что для того, чтобы достичь ворот аббатства, нужно пробраться сквозь дремучий, полный опасностей лес.

Придя к выводу, что монахи решили просто-напросто обосноваться в своем прежнем обиталище, Кэл, однако, никому не сказал, что он собирается обследовать развалины аббатства, и скрыл это даже от королевы. Лучше держать язык за зубами, чтобы исключить всякую возможность того, что сведения о его подозрениях дойдут до ушей врагов. Придворные любят чесать языки, и уклад двора подразумевает торговлю мелкими секретами и кумовство. Кэл терпеть не может придворную жизнь и всеми силами старается избегать ее.

Разумеется, кроме поисков свитков перед ним стоит и более насущная проблема. Что с ним сделают за убийство принца Аласта – наградят или накажут? Он не знает, что решит королева. Ведь официально он находится на ее службе всего несколько лет. Она доверяет ему, но он не знает, кто еще имеет доступ к ее августейшему уху и не работали ли эти люди на покойного принца. Почем знать, возможно, кто-то уже пытается перевернуть эту историю с ног на голову и представить дело так, будто он подставил Аласта и что на самом деле он сам втайне состоит в ордене афразианцев, – или наплести что-нибудь еще против него.

Если даже принц был человеком афразианцев, то любой придворный может быть с ними заодно. У Аласта была безупречная репутация. Он пользовался уважением, ему верили, его даже любили – как же, ведь он герой, отомстивший за гибель Эзбана. Ни у кого не было ни малейшего подозрения, что он гнусный изменник, затесавшийся в их ряды. Все были уверены, что он всей душой предан королеве и своей племяннице, предан Реновии. Если бы вчера утром кто-то сказал Кэлу, что до того, как стемнеет, он убьет принца, он бы посмеялся.

Кэл напрягает память, пытаясь припомнить что-нибудь подозрительное, чему он не придал значения, – какой-нибудь необычный разговор, странное поведение кого-то из придворных. Не замечал ли он, чтобы во время ужина Аласт с кем-то шептался, чтобы когда-либо он вдруг не ко времени исчезал – что угодно, что могло бы пролить свет на его роль внутри ордена афразианцев? И не говорил ли когда-нибудь он сам, Кэл, чего-нибудь такого, что может быть истолковано превратно, что могли бы использовать против него тайные враги? Но ничего не приходит ему на ум. Насколько он помнит, никто при нем не вел себя странно. Впрочем, это еще ничего не значит.

Ему в голову приходит ужасная мысль: а что, если Аласт выполнял секретное задание королевы, – что, если та крестьянская девушка была шпионкой? И он, Кэл, придя ей на помощь, убил его напрасно?

Он сминает в кулаке свиток с повелением явиться во дворец и бросает его в огонь. «Что сделано, то сделано», – говорит он себе. Ничего не воротишь. Исправить ничего нельзя. Его головная боль усугубляется, левый висок словно пронзает ножом. Когда он в последний раз ел, когда пил? Он начинает наливать вчерашнюю питьевую воду в глиняную кружку, затем решает допить ее остатки прямо из кувшина. Затем хватает ломоть черствого хлеба и запихивает его в рот. Хорошо, что хлеб жесткий и его трудно жевать – это даст ему хоть какую-то физическую разрядку.

Неизвестность еще больше усугубляет дело, и он решает, что лучше немедля ехать в Виоллу Рузу. Чем скорее он окажется лицом к лицу с королевой, тем скорее сможет перестать беспокоиться. Он терпеть не может изводить себя беспокойством, ведь это пустая трата времени. Куда лучше действовать. А действовать надо быстро.

У него мало мебели – только кровать и простой гардероб, который сколотил его отец и в который он вешает немногочисленные предметы своей одежды. Остальные его вещи – пара книг и клинки, унаследованные им от отца, – хранятся в запертом сундуке, стоящем в изножье кровати.

Он мог бы иметь куда больше – королева платит ему хорошо, – но, по его мнению, чем меньше у него пожитков, тем лучше. Как бы ему тут ни нравилось, он никогда не позволял себе окружать себя излишними удобствами, обустраиваться слишком уж основательно. Он должен жить сегодняшним днем, а не заботой о туманном будущем. К тому же чем больше вещей, тем больше багажа, а ему, может статься, придется покинуть это место в течение нескольких минут. Будучи Королевским Ассасином, он никогда не может знать, куда его работа закинет, на какое время ему придется уехать и вообще вернется ли он. А если он не вернется, почем знать, кому доведется рыться в его вещах?

К тому же ему некому оставить свое имущество.

Наверное, так оно лучше. Его отец не знал, что не вернется, когда отправился на розыски заговорщика пять лет назад. Не знал, что никогда больше не увидит своего сына. Что тот останется сиротой и будет жить один-одинешенек.

Расти без матери было тяжело, но потерять отца еще тяжелее. Его отец был единственным человеком, который заботился о нем, который делал так, что у него была еда, который успокаивал его, когда он кричал по ночам, который научил его завязывать шнурки и ловить форель, которому приходилось исполнять две роли – одну для него, Кэла, а другую для королевы, – и с потерей отца он утратил нечто такое, чего ему никогда не вернуть. Но лучше об этом не думать.

Кэл начинает облачаться в свой лучший наряд, но затем решает, что для предстоящей встречи с королевой стоит одеться поскромнее. И выбирает самое чистое повседневное платье, которое у него есть, – простые коричневые панталоны, такого же цвета камзол и белую рубашку. Затем надевает на голову кожаную шляпу, которую королева подарила ему год назад, когда он стал совершеннолетним и официально сделался Королевским Ассасином. Чтобы напомнить ей о ее расположении к нему. И о том, что он хорошо делает свою работу.

Он выходит из дома через заднюю дверь и садится на свою гнедую кобылу Рейну. Она тихо ржет, радуясь тому, что он рядом.

– Извини, девочка, сегодня у меня нет для тебя яблок, – говорит он, потерев ее лоб. Рейна наклоняет голову и бьет копытом. Кэл смеется. – Не капризничай. Я добуду тебе лакомство позже. А сейчас нам надо ехать.

Они двое неразлучны с тех самых пор, когда он спас ее, – в то время она еще была жеребенком. Рейна – единственное существо, к которому он позволил себе привязаться. Как-то летним вечером, когда вот-вот должна была начаться гроза, он, возвращаясь из дворца в свою кузницу, нашел ее привязанной к дереву у дороги, где кто-то бросил ее. Тогда она была пугливой и всего боялась. «Жаль, что лошади не умеют говорить», – часто думал он. Ему хотелось узнать, кем был ее предыдущий владелец и почему он покинул ее. Впрочем, теперь это уже не имеет значения, ведь Кэл верит, что она не зря оказалась на его пути. Ей было предназначено стать его другом. Двое сирот, которые нашли друг друга.

Он машет рукой молочнице, продающей масло с подводы, затем портному, стоящему возле своей мастерской на углу. Для них он всего-навсего молодой кузнец из Серроне, которого по работе нередко вызывают во дворец. За те несколько лет, что он здесь живет, у него никогда не было неприятностей с соседями. Он никогда не имел дел с бродягами, заходящими в здешнюю таверну, не заглядывался ни на чьих дочерей. Он просто занимается своим делом и держится особняком. И намеревается вести себя так и дальше.