Майкл Ховард
Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871

Мобилизация в Германии

Пока дипломаты вели переговоры, военные обеих держав принимали первые предупредительные меры. Уже 11 июля прусский военный атташе в Париже граф Альфред фон Вальдерзее сообщил королю, что французы приступили к скрытной подготовке к войне. В Америке размещались заказы на фураж, в железнодорожные компании направлялись военные комиссии, военно-морских офицеров отзывали из отпусков, в Тулоне готовили транспортные средства для переброски сил из Алжира и Рима, закипела бурная деятельность и на складах боеприпасов. Король Вильгельм I, у которого были все основания для тревоги, тут же телеграфировал соответствующие распоряжения в военное министерство – вооружить гарнизоны крепостей в Майнце и Зарлуи и принять меры для обороны Рейнской области. Роона эти распоряжения привели в замешательство. Не существовало планов подобной частичной мобилизации, а импровизации всегда дезорганизуют всеобщую мобилизацию и, как следствие, наступление войск, которое никак нельзя было исключать. С другой стороны, всеобщая мобилизация, автоматически переходившая в сосредоточение сил, а последнее – во вторжение, означала войну. Столь безукоризненно продуманные Мольтке меры поставили пруссаков перед той же дилеммой, с которой столкнулись генеральные штабы европейских армий в июле 1914 года. Мольтке, который, как и Бисмарк, пребывал в отпуске у себя в имении, был послан к королю, и Роон после консультации с Советом министров объяснил Вильгельму I, что «военные полумеры с нашей стороны вызовут аналогичные меры на стороне врага и нас неизбежно втянут в войну. Если Ваше Величество полагает, что полученные из надежных источников сообщения о принимаемых французами мерах означают, что они готовят войну против нас, в таком случае может быть рекомендована лишь всеобщая мобилизация армии». Но время для такого шага еще не настало, хотя военное министерство уже проверяло действенность мобилизационного механизма, и 12 июля Подбельски доложил, что механизм этот «полностью дееспособен». Все распоряжения проверены, и они будут разосланы, как только французские палаты одобрят военные кредиты или приступят к призыву запасников, или же Австрия обнаружит признаки подготовки к войне.

Новости об этих предупредительных мерах достигли Франции и там прибавили волнений. 12 июля префект в Маконе сообщил, что пруссакам, находящимся в Лионе, входящим в ландвер, приказано срочно вернуться на родину. 14 июля французский консул во Франкфурте-на-Майне сообщил, что в регулярную армию скрытно призывают резервистов. Поступили и сообщения о прусских агентах, закупающих лошадей в Бельгии. Таким образом, меры военного характера обеих сторон, хотя и оборонительные, принимались, что лишь приближало день начала войны, и когда 14 июля французы стали призывать своих резервистов, вопрос о предстоящей войне уже не вызывал ни у кого сомнений. 15 июля король Пруссии возвратился из Эмса в Берлин, и в Бранденбурге в его поезд сели Бисмарк, Роон и Мольтке, которые вместе с кронпринцем все оставшееся до прибытия в столицу время потратили на уговоры объявить мобилизацию. Даже такому представительному квартету было весьма нелегко убедить осторожного и престарелого короля, склонного дождаться хотя бы заседания Совета министров, намеченного на следующий день. Но по прибытии в Потсдам они узнали, что в Париже уже проголосовали за военные кредиты. Стало быть, королю ничего не оставалось, как объявить всеобщую мобилизацию, и сам кронпринц зачитал приказ о мобилизации ликующей толпе.

Немцы приветствовали предстоящую войну не столь эмоционально, как парижане, скорее, серьезно, что диктовалось высокими моральными соображениями. Война представлялась немцам в первую очередь как в высшей степени справедливая, и они искренне уповали на «бога сражений» как на своего союзника. Лютеранские гимны смешались с патриотическими песнями на торжествах. Британским военным корреспондентам не раз пришлось услышать напоминание о конниках Кромвеля. Письма всех участников войны, от Роона и Мольтке и до младших офицеров и солдат, дошедшие до нас, пронизаны лютеранским благочестием. Хотя усматривается некая отталкивающая самоуверенность, с которой пруссаки сознательно противопоставляли свое напыщенно-уважительное отношение к предстоящей схватке легковесно-атеистическому отношению к ней своих будущих противников. Северную Германию охватило пламя страстного патриотизма, всячески раздуваемое в прессе^[18]. На юге страны энтузиазм, как и следовало ожидать, был не столь впечатляющим. Кронпринц оптимистично писал, что «даже в Южной Германии население так прониклось единодушным рвением к этой войне, что правителям и кабинетам министров не удержать его, даже если бы они этого и пожелали», а вот из Швайнфурта докладывали о крестьянах, скашивавших недозрелый урожай – лишь бы он не достался врагу, причем под врагом они подразумевали пруссаков, а не французов. В Майнце три четверти представителей судебной власти, как говорили, ждали французов как избавителей, из Ганновера докладывали об «открыто изменнических настроениях», и даже официальный историк мобилизации был вынужден признать, что существовали круги, которые «шли собственным путем, злобно ворча на ненавистных пруссаков и даже симпатизируя открыто или втайне противнику». Но надо всем довлел casus foederis — случай, при котором вступают в силу обязательства, вытекающие из союзного договора: у южногерманских государств не могло быть никаких оправданий для возможного уклонения от исполнения договорных обязательств. Бавария и Баден объявили мобилизацию 16 июля, а Вюртемберг – 17 июля. В течение 18 дней 1 183 000 человек (и резервистов, и кадровых военных) прошли через казармы в Германии, составив вооруженные силы военного времени, а 462 000 человек были переброшены к французской границе для начала кампании.

Большую часть работы Мольтке проделал заблаговременно, но оставалось выполнить одну жизненно важную задачу: провести назначения на высшие командные должности в штабах и в действующей армии. Двое уже были на постах в армии: сын короля и его племянник, кронпринц Фридрих Вильгельм и принц Фридрих Карл, оба победители битвы при Садове. Из политических соображений кронпринц принял 3-ю армию, рекрутированную также и из южногерманских государств (5-го и 11-го, 1-го и 2-го баварских корпусов, вюртембергской и баденской полевых дивизий и 4-й кавалерийской дивизии). Это послужило утонченным комплиментом очень уж восприимчивым королям Баварии и Вюртемберга, которым кронпринц без промедления нанес визиты вежливости, но назначение на эту должность вселило в него тревогу. Войска Южной Германии, которые он считал «плохо настроенными в отношении нас и довольно слабо подготовленными в нашем прусском духе», вряд ли, как он считал, смогут успешно противостоять опытным и хорошо подготовленным французам.

Фридриху Карлу дали 2-ю армию (которая включила в себя 4-ю армию, как первоначально планировал Мольтке), состоявшую из четырех корпусов (гвардейского, 3, 4 и 10-го) и двух независимых кавалерийских дивизий – слишком большое оперативное объединение, и даже сам Фридрих Карл жаловался на сложности, связанные с управлением такой махиной. Однако принц проявил себя вполне надежным командующим – если не сказать слишком надежным. Его прозвище «Красный принц» объяснялось гусарской формой, которую он обычно носил. Принц Фридрих Карл производил обманчивое впечатление порывистого и энергичного. На самом же деле он был солидным кадровым военным, склонным к самоанализу, умным, но очень осторожным, что и продемонстрировал в 1866 году и что вновь подтвердилось позже на Луаре.

Весьма трудно было упрекнуть в чрезмерной осторожности командующего 1-й армией генерала фон Штейнмеца, назначение которого было встречено людьми сведущими с удивлением. Разумеется, генерал, которому было за 70 – он родился в 1796 году, – проявил себя в ходе кампании 1866 года блестяще, не считая самого Мольтке. Его корпус при Находе сдержал натиск превосходящих сил австрийцев (пруссаки потеряли здесь 1122 человека, а австрийцы – 5719), более того, сумел отбросить их, а на следующий день преследовал их, одерживая победу за победой, которые, собственно, и подготовили почву для триумфальной развязки при Садове. Личная отвага и решительность фон Штейнмеца сыграли в этом решающую роль, как справедливо считалось. Некоторые видели в нем Блюхера (полководца 1813–1815 годов) новой кампании. Но фон Штейнмец был своеволен, упрям и нетерпим к любым попыткам контролировать его действия. В куда меньшей степени, чем другие старшие офицеры, он был склонен усваивать уроки, которые Мольтке терпеливо пытался вбить в их голову. «Куда подевались его рассудительность и энергичность, – писал один офицер-штабист, не скрывая недоброжелательства, – одно только упрямство и осталось». Одним из объяснений назначения фон Штейнмеца – опасение Мольтке, что сравнительно малочисленная 1-я армия, развернувшая в начале кампании всего два корпуса (7-й, 8-й и 3-я кавалерийская дивизия), возможно, примет на себя основной удар наступления французов в нижнем течении Мозеля и, конечно, Штейнмец – именно тот, кому под силу справиться со столь критической ситуацией. Но, как оказалось, фон Штейнмец стал истинным бедствием. Мольтке ничего не мог поделать с упрямым стариком. Его неповиновение нарушало планы Мольтке, вызывало массу проблем и как минимум однажды едва не привело целую немецкую армию к катастрофе.

О королевской ставке. Сам король, хорошо осведомленный и деятельный командующий, которого при принятии важных решений ограничивал лишь его возраст – Вильгельму I было 73 года. Положение Мольтке, как единственного советника короля, теперь (кроме Штейнмеца) никто и не пытался оспорить. Генерал-лейтенант фон Подбельски находился на должности генерал-квартирмейстера, а генерал-лейтенант фон Штош – главного интенданта, и этот пост, принимая во внимание его службу на протяжении нескольких лет начальником военно-экономического отдела военного министерства, полностью ему подходил. Непосредственно подконтрольными фон Мольтке были трое: полковник Бронзарт фон Шеллендорф, отвечавший за переброску войск, полковник фон Бранденштейн – за железнодорожные перевозки и войсковой подвоз, и полковник Верди дю Вернуа – за ведение разведки. Эти трое офицеров и были проводниками Мольтке в осуществлении его стратегии. Через фон Шеллендорфа и фон Бранденштейна поступали все приказы на переброску и войсковой подвоз, а Верди, в дополнение к своим основным обязанностям по ведению разведки, Мольтке использовал как флигель-адъютанта, что наделяло его невиданной в прусском Генеральном штабе ответственностью. В войсках эту троицу прозвали «полубогами» Мольтке и не особенно жаловали. Но благодаря длительному обучению у Мольтке они исполняли свои обязанности быстро и рационально, тем самым установив планку, к которой офицеры-штабисты стремились, однако отнюдь не всегда достигали. Всего при штабе числилось, кроме упомянутых троих офицеров, 11 офицеров, 10 картографов, 7 помощников низкого ранга и 59 других служащих: не столь уж и раздутая единица, контролировавшая всю армию, численность которой к концу войны составляла около 850 000 человек.

Этот рабочий штаб составлял лишь небольшую часть свиты, которая должна была сопровождать короля, когда он выехал из Берлина в свою новую ставку в Майнце вечером 31 июля. Вильгельм I был не только главой государства, но и главнокомандующим вооруженными силами, и при нем должны были находиться органы управления – как гражданские, так и военные кабинеты, Бисмарк и ответственные лица из министерства иностранных дел, Роон вместе со своими заместителями и помощниками. Существовали и эксперты, как гражданские, так и военные, они решали вопросы, связанные с комиссариатом и связью. Были офицеры и для назначения управляющими оккупированными территориями. И наконец, существовала масса своего рода привилегированных зрителей, требования которых к расквартированию и средствам связи действовали на нервы офицерам штаба, вынужденным в спартанских условиях планировать и вести непростую и широкомасштабную войну. Дружелюбные и занимавшие нейтральные позиции военные корреспонденты, которых Бисмарк не обошел гостеприимством, всегда были желанными гостями. Как и военные атташе иностранных держав. Но вот для всякого рода придворных князьков мест не находилось, тех самых князьков, которые вместе с их лакеями, лошадьми, камердинерами и поварами примазывались к войскам с таким видом, будто спешили на очередной светский раут. Невольно почувствуешь ностальгическую симпатию к этим изящным и бездумным «болельщикам», которые в эпоху, когда война превращалась в науку, столь же тоскливую и точную, как экономика, все еще воспринимали ее как прогулку, развлекательную и бездумную, под стать войнам Людовика XIV. Они воспринимались таким же анахронизмом, как позолоченная резная фигура над носовой частью современного линкора, но этот анахронизм лишний раз подчеркивал утилитарную эффективность остальных элементов механизма войны. И эта эффективность не шла ни в какое сравнение с французской.

Мобилизация во Франции

Планы, разработанные Лебёфом для мобилизации, основывались на проекте обороны Фроссара 1868 года, предусматривавшем формирование трех армий – в районе Меца, Страсбурга и Шалона. Армией в Эльзасе (район Страсбурга), с тремя сильными корпусами, должен был командовать маршал Мак-Магон, герой Крымской кампании и генерал-губернатор Алжира. В эту же армию должны были войти и силы, дислоцированные в Алжире. Армией в районе Меца, также включавшей три корпуса, должен был командовать маршал Базен, руководивший до этого злополучной мексиканской экспедицией, а Шалонской армией, состоявшей из двух сильных корпусов, – маршал Канробер, репутация которого после Крыма и Италии затмила даже репутацию Мак-Магона. В течение пяти дней все приготовления были завершены, затем 11 июля император распорядился о полной реорганизации. Согласно распоряжению Наполеона III под его личным командованием должна была остаться лишь одна армия из восьми корпусов, а трое прежних командующих в качестве своего рода компенсации получали весьма многочисленные корпуса – в составе трех дивизий вместо двух. Это было первым из тех нерешительных, почти спонтанных вмешательств Наполеона III, которые до основания потрясли армию, ту армию, которую он так стремился создать. Внесение изменений в план было осуществлено не в последнюю очередь благодаря стараниям императрицы: мол, Наполеон III, император, должен командовать своей армией лично, а правительство оставить в Париже. Но Лебёф приписывал это инициативе эрцгерцога Альбрехта Австрийского, считавшего, что устранение промежуточной ставки будет способствовать тому, что армия сыграет более гибкую и подходящую ей роль в союзнической наступательной стратегии, которую он обрисовал в общих чертах. Конечно, это убедило и армию, и в особенности самого Лебёфа в том, что австрийцы все же собирались вмешаться, хотя идея эта не имела под собой никаких объективных оснований, а одни только домыслы.

Надежды на такое вмешательство не угасали до самого августа. Канцлер Австрии Бейст не скрывал удивления и раздражения тем, что Франция бездумно и преждевременно объявила Пруссии войну, к которой Австрия (Австро-Венгрия) – как ее армия, так и общественное мнение были совершенно не готовы, причем в тот момент, когда Россия, лояльная к Бисмарку, как и тот к ней во время Польского восстания 1863 года, в случае объявления мобилизации Австро-Венгрией грозилась объявить ее у себя. Но он мог одним махом отказаться от союза, который на протяжении трех лет создавал. Бейст сопроводил заявление Австро-Венгрии о нейтралитете от 20 июля многочисленными посулами и заверениями в преданности Франции, и австро-венгерская армия тоже втайне приступила к подготовке к войне. Италия, оставшаяся без средств, не имевшая возможности получения кредитов, с армией, сил у которой хватало лишь на решение внутренних вопросов, ни при каких условиях не могла взять на себя риск участия в большой войне. Даже если здесь и существовала влиятельная партия, которая помнила то, чем Италия была обязана Франции в 1859 году, то существовала и другая, не менее влиятельная, помнившая и о том, чем Италия была обязана Пруссии в 1866 году. В любом случае в Италии не нашлось бы государственного деятеля, который отважился бы подписать соглашение с Францией, пока французские штыки обороняли временную власть папства в Риме. Но Франция, вынужденная по крупицам собирать армию для войны с пруссаками, уже отправила транспортные средства для своего римского гарнизона, и военный союз не стал бы слишком высокой ценой, которую пришлось бы заплатить за гарантию того, что сей гарнизон в Рим не возвратится. В течение июля австрийские и итальянские дипломаты консультировались по вопросу того, что они в состоянии предпринять для помощи Франции, и 3 августа итальянский военный атташе в Париже доставил в ставку Наполеона III в Меце проект соглашения, включавшего ряд предложений, с которыми выступал эрцгерцог Альбрехт минувшей весной. А он предлагал следующее: Австро-Венгрия и Италия объявляют состояние вооруженного нейтралитета и частично осуществляют военные приготовления на тот период, пока не смогут предложить либо вооруженное посредничество, либо вступление в войну. Австро-Венгрии пришлось использовать все свое влияние для урегулирования римского вопроса. Но Наполеон ш счел этот проект неприемлемым. Вмешательство, настаивал он, должно произойти немедленно, и касательно римского вопроса император Франции продемонстрировал упорство отчаявшегося. Уступить Рим королю Италии означало бы оттолкнуть своих сторонников-католиков, самые фанатичные из которых открыто заявили о том, что предпочтут «скорее пруссаков в Париже, чем итальянцев в Риме». Они являлись последней точкой опоры, когда наплыв либералов и республиканцев грозил потопить его. Это был финальный трагический поворот в политике перемен и компромиссов, начавшийся с его вмешательства в дела Италии в 1859 году и в конце концов обернувшийся бедой для него.

Рассматривая перспективы войны с пруссаками, Наполеон III поначалу надеялся, что Австрия при определенных обстоятельствах пришла бы к нему на помощь. Именно эти надежды и оправдывали изменение планов 11 июля и дополнительный груз, который свалился на плечи уже и так работавшего на пределе сил военного министерства. У самого министра Лебёфа было хлопот полон рот. В дополнение к своим министерским обязанностям Лебёф стал начальником штаба Рейнской армии, которой командовал император, заняв пост аналогичный Мольтке при Вильгельме I. Однако весьма сомнительно, чтобы Мольтке работал бы и за себя, и за Роона. Помощниками императора были генералы Жаррас и Лебрюн, офицеры, которые впоследствии всячески открещивались от ответственности за проведение военных операций, якобы налагаемой на них занимаемыми должностями помощников императора. В военном министерстве, когда Лебёф отправился в ставку Наполеона III в Меце, он оставил за себя своего заместителя генерала Дежана, и задачи, выполняемые Дежаном, проистекали из памятной записки, направленной Наполеоном III Лебёфу 23 июля. Восемнадцать пунктов, которые император определил необходимыми для уделения им особого внимания министра, включали перевод на военные рельсы железных дорог, организацию войскового подвоза, учреждение служб реквизиции, предоставление транспорта и снабжение гражданских специалистов и наблюдателей при армии и предоставление медицинских и ветеринарных услуг артиллеристам и саперам. Любой из пунктов в этом длинном списке требовал месяцы, если не годы подготовки. Неудивительно, что ошибки в планировании и подготовке французами мобилизации и сосредоточения сил обернулись и возымевшими трагические последствия несоответствиями в ходе выполнения упомянутых планов.

Подобная небрежность преобладала и при назначении на ответственные командные должности. Наполеон III, в отличие от короля Пруссии, не имел военного кабинета, занимавшегося учетом и отбором наиболее компетентных и работоспособных офицеров, да и сам не обладал ни знаниями Вильгельма I, ни его заинтересованностью, позволявшими сформировать опытный генералитет. Пропуском на высокую должность служили бесстрашие в бою и личное обаяние. Из генералов, назначенных на должности командующих корпусами в Рейнской армии, за исключением, пожалуй, одного, все были адъютантами императора. Базен, командующий 3-м корпусом, был довольно прохладно принят при дворе вследствие своего поведения в ходе обернувшейся катастрофой кампании в Мексике. Но пресловутое прохладное отношение двора вкупе со скромным образованием обеспечило ему ореол героя у представителей оппозиции, и если бы император попытался обойти его при назначении на высокую должность, это неизбежно вызвало бы бурю протестов, настолько сильную, как и та, которая в конечном счете вознесла его на пост командующего Рейнской армией. Мак-Магон командовал 1-м корпусом, воевал хоть и бесстрашно, но позже на посту командующего армией проявил себя абсолютно некомпетентным военачальником. Мак-Магон добился бы куда большего успеха, последуй он примеру Канробера, который, почувствовав, что достиг пика карьеры в должности командующего 6-м корпусом, решительно отказался принять командование Рейнской армией, когда ему был предложен этот высокий пост. Из других командующих корпусами Фроссар (2-й корпус) был и оставался военным инженером, сапером, никогда не командовавшим ни одним соединением или даже частью. Файи (5-й корпус), оборонявшего ранее Рим от Гарибальди и разбившего его в 1867 году при Ментане, ненавидели буквально все за его полнейшую некомпетентность. Ладмиро (4-й корпус) и Феликс Дуэ (7-й корпус) полностью соответствовали занимаемым должностям, в то время как Бурбаки, повсюду прославляемый за его деяния в Крыму и в Африке, как и Байар, если бы не его Галаад, проявил себя совершенно лишним человеком на должности командующего императорской гвардией – резервными силами, не участвовавшими ни в одном из крупных сражений последующих полутора месяцев. Как генералы они были, возможно, не хуже средних командующих прусскими корпусами, и окажись они, как их коллеги-пруссаки, под началом старших офицеров выучки фон Мольтке, а не таких безнадежно несведущих военачальников, как сам Наполеон III и Базен, то они, возможно, зарекомендовали бы себя несравненно лучшими командирами.

Однако не промахи французского стратегического планирования, не бездарность французских командующих, не даже значительное численное превосходство пруссаков над французами обеспечили немцам явное преимущество уже с самого начала войны. Главной причиной была хаотически проводимая французами мобилизация. Согласно оценке Лебёфа, Франция могла выставить против Пруссии 300 000 человек и 924 артиллерийских орудия уже по прошествии первых трех недель^[19].

Такие силы, оперативно сосредоточенные и немедленно и напористо атаковавшие, возможно, смогли бы нанести весьма значительный урон многочисленным и хорошо вооруженным германским войскам. Если бы эти силы были размещены соответствующим образом на позициях, как рекомендовал Фроссар, то они, имевшие на вооружении винтовки Шаспо и митральезы (картечницы), при условии умелого и максимально полного использования этих вооружений могли бы на неопределенное время остановить армию вторжения, что обеспечило бы подтягивание отмобилизованных сил резерва, прошедшей ускоренную подготовку мобильной гвардии, переброску войск из Африки, Рима, да и Австрия и Италия, под влиянием не столь успешных, как ожидалось, действий пруссаков, вполне могли активно вмешаться. Все зависело от того, насколько быстро была бы сосредоточена армия, и Ниель, и Лебёф прекрасно это понимали. Вот только с быстротой сосредоточения сил дело у французов обстояло из рук вон плохо. Полки французской армии не были ни размещены в основных областях получения пополнения, ни в мирное время не собраны в бригады и более крупные соединения. Они были рассеяны погарнизонно по всей стране, часто меняли место дислокации. Армия для обеспечения выхода на оперативный простор должна была на ходу формировать боевые единицы из рассеянных по всей Франции частей. Солдаты не знали своих командиров, как не знали и тех, кому предстояло обеспечивать их самым необходимым, – то есть французская армия мало походила на прусскую, которая уже в мирное время была сформирована для ведения боевых действий. И французской армии, чтобы рассчитывать на победу, предстояло в кратчайшие сроки завершить мобилизацию, и поэтому Лебёф решил, что мобилизация и сосредоточение должны осуществляться не последовательно, а одновременно в рамках единого плана. Полки не возвращались к месту дислокации для набора резервистов и вооружения, а формировались в боевые части непосредственно перед отправкой на фронт у самой границы. И полки эти по возможности распределялись по ближайшим корпусам. 1-й корпус в Страсбурге получил войска из Африки, 7-й корпус в Бельфоре – с юга Франции, 5-й корпус – из района Лиона, 2-й и 3-й корпуса – из Меца и Сент-Авольда, из Парижа и Шалона и 4-й корпус – из Лилля и с севера Франции, где Ладмиро уже принял над ними командование. Рассчитывалось, что все резервисты будут призваны по истечении 14-го дня после начала мобилизации. Если бы все осуществлялось в соответствии с этим планом, у французов были все основания рассчитывать на возможность начать наступление через Рейн еще до завершения военных приготовлений пруссаков.

Лебёф осознавал безотлагательность подобных мер ничуть не хуже чем фон Мольтке. 9 июля был издан приказ для отзыва войск из Алжира, и 11 июля Лебёф приступил к проверке принятых мобилизационных мер. Два дня спустя он умолял Совет министров объявить мобилизацию – так же, как Мольтке и Роон вынуждены были умолять своего суверена 15 июля и, как мы убедились, даже угрожали отставкой в случае отказа. Вечером 14 июля, на день раньше немцев, приказ наконец был издан.

Результат был прискорбным. Планы военного министерства включали переброску большого количества личного состава во всех направлениях по железным дорогам, по сути не подчинявшимся военным. Полкам предстояло покинуть места расквартирования и направиться в районы сосредоточения, резервистам – покинуть местожительство и следовать на полковые сборные пункты, а оттуда – в полки, а войсковой подвоз осуществлялся из центральных складов по сборным пунктам и полкам. Например, были полки, сборные пункты которых располагались в Лионе, а сам полк дислоцировался в Дюнкерке, другой, тоже дислоцированный в Лионе, имел свой сборный пункт в Сен-Мало. Резервисты, которым предстояло вступить в полк зуавов, должны были прибыть на сборный пункт в Оране, а уже потом следовать в свой полк в Эльзасе. Неудивительно, что группа резервистов, выехавшая из Лилля 18 июля на сборный пункт 53-го полка в Гапе, так и не явилась в свой полк: упомянутая группа подверглась нападению пруссаков у Седана, то есть еще по пути в часть, и в конце концов их включили в состав Луарской армии. Как только резервисты достигали своего сборного пункта, их распределяли по батальонам группами по 100 человек, но сомнительно, что их успевали нормально вооружить и снабдить всем необходимым, поскольку дезорганизация на центральных складах и на железных дорогах обуславливала постоянные задержки с доставкой вооружений на полковые сборные пункты; командиры упомянутых сборных пунктов буквально разрывались между доукомплектованием регулярных батальонов и естественным стремлением дать добро на отправку их только при поступлении вооружений и по работавшим без сбоев железным дорогам. В результате к 6 августа, то есть на 23-й день мобилизации, лишь около половины резервистов добрались до своих полков, и многие из них остались без самого необходимого на войне – без пайка, без оружия и даже без обмундирования. Остальные, если они покидали сборные пункты, застревали по пути следования из-за перебоев в работе железных дорог, коротая время в пьянстве, выклянчивании еды у местного населения и налетах на армейские склады.

Что касалось мобильной гвардии, ее существование в основном ограничивалось бумагой. В теории существовало 250 пехотных батальонов и 125 артиллерийских батарей, но на практике кадров и вооружений набиралось лишь на малую часть из приведенных цифр, и изданные 17–18 июля приказы приступить к формированию полков, бригад и дивизий явились всего-навсего стремлением выдать желаемое за действительное. Призванные на службу не получили ничего – ни расквартирования, ни обмундирования, ни вооружения. В лучшем случае они могли получить кепи и блузы, и в Париж от военных властей со всех концов Франции летели отчаянные телеграммы, содержавшие один и тот же вопрос – как быть с ордами рассерженных и агрессивных молодых людей, вдруг свалившихся на голову командующих с требованиями разместить, вооружить, обмундировать и накормить их. Господствовало почти единодушное мнение, что служащих в мобильной гвардии, происходивших из местных жителей, надлежит отправлять как можно дальше от родных мест, распределять их в других частях страны, где они служили бы в условиях более крепкой дисциплины и где легче было подыскать им занятие. Интендантская служба, и так изнуряемая бесконечными требованиями со стороны войск, утверждала, что, мол, вопрос о вооружении мобильной гвардии не в их компетенции, а поскольку иного источника поставок вооружений кроме интендантской службы не существовало, призыв мобильной гвардии с 4 августа был и вовсе приостановлен. Полки из Парижа, которые были уже организованы, послали в лагерь в Шалоне, где Канробер собирал 6-й корпус, и маршал, убедившись, что даже его личное обаяние не в силах побороть их разнузданную недисциплинированность, настойчиво потребовал отправки их в гарнизоны крепостей – пусть, дескать, вкусят прелестей гарнизонной службы. Но командующие крепостями наотрез отказывались от такого пополнения, таким образом, они так и оставались в Шалоне, пока Трошю 17 августа не забрал их с собой в Париж.

Все это создавало невероятную напряженность на железнодорожном транспорте. Более того, поскольку о рекомендациях комиссии Ниеля позабыли, приказы отдавались наугад чиновниками как квалифицированными, так и совершенно неподготовленными, в зависимости от ситуации. Переброска частей осложнялась отсутствием у личного состава необходимой подготовки, его недисциплинированностью и – в особенности это касалось частей, выезжавших из Парижа, – пьянством и асоциальным поведением в пути следования, а еще и тем, что полковых офицеров интересовало одно: как можно скорее бросить личный состав в бой, а все остальное командиров просто не волновало. Самой основной причиной задержек было то же самое, что так досаждало пруссакам в 1866 году и даже давало о себе знать и в 1870 году: дороги, забитые груженым транспортом, посланным по маршруту без согласования возможностей для его разгрузки в пункте назначения. Даже там, где разгрузка была возможна – как, например, в Меце, – транспортные средства все же не разгружались по причине неизвестности пункта назначения. Это вызывало путаницу, когда все элементы организации присутствуют: подвижной состав в достаточном количестве, склады в достаточном количестве, пространство для разгрузки тоже в достаточном количестве – и все же вся структура забита неразгруженными транспортными средствами, доставляющими все, что позарез необходимо на том или ином участке, как необходимы и порожние транспортные средства для последующих загрузок. Пруссаки столкнулись с этой проблемой, однако окончательно ее так и не решили. Что же касается французов, те осознали наличие этой проблемы с большим запозданием.