Майк Германов
Безликий

© Германов М., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

* * *

Я приведу вас в пустыню народов, и мы будем лицом к лицу, и Я буду судить вас.

(Иезекииль 20:35)

Глава 1. Царь-ванна

Среда, 2 июня

Каждый раз накануне своего дня рождения мама брала нас с Мариной, и мы ехали на автобусе в Екатерининский парк, чтобы погулять среди бело-голубых дворцов с огромными окнами и бронзовыми атлантами. Теперь их покрасили охрой, и они выглядят тусклыми, а когда-то сверкали не хуже Золотых ворот.

Пока отец был на работе, мы ходили по дорожкам, а потом сидели на траве, подстелив покрывало, и ели бутерброды с сыром и вареной колбасой, разрезанные пополам помидоры и огурцы, которые нужно было посыпать солью, и яйца.

В то время я не обращал особого внимания на то, что окружало меня, потому что каждая такая поездка была в первую очередь приятным приключением, путешествием, а не осмотром достопримечательностей. Поэтому планировка и архитектура Пушкина долго оставались для меня абстракцией, смутно возникающей на фоне воспоминаний о наших «приключениях».

Потом я иногда думал, почему мама возила нас с сестрой на эти прогулки именно накануне своего дня рождения. Ответа на этот вопрос я не нашел, но однажды, размышляя об этом, вдруг осознал, что не могу вспомнить ее лицо. В смысле молодого. Оно стерлось из памяти, осталось лишь ощущение, что мама была другой.

Я проехал мимо Египетских ворот, служащих пропилеями. Когда-то через них действительно можно было попасть в Пушкин, но после реставрации, проведенной в восьмидесятых, дорогу пустили вокруг памятника, сделав его чисто декоративным.

Свернув на Дворцовую улицу, я оказался в Царском Селе и покатил между деревьями двух скверов, расположенных по обе стороны проезжей части.

Основанный в 1710 году как императорская загородная резиденция, Пушкин претерпел множество изменений и перестроек, повидал во время Великой Отечественной войны немецких оккупантов, потерял часть достопримечательностей, которые были разрушены снарядами и пожарами. Однако одну из них не смогли одолеть даже фашисты – именно к ней я и направлялся.

У нас в «Серийном отделе» бывают недели затишья, но бывают и периоды, когда работать приходится чуть ли не сутками. К счастью, маньяки в Питере объявляются не такуж часто.

Конечно, если бы можно было идентифицировать все серийные убийства, которые происходят, дело обстояло бы иначе – наверное, нам было б не продохнуть. Но проблема в том, что далеко не все маньяки имеют свой «почерк». Большинство не выкладывает из порубленных тел сцены с полотен эпохи Возрождения, не приделывает к трупам орлиные крылья, не вырезает на своих жертвах сатанинские пентаграммы. Некоторые просто убивают. И объединить подобные случаи в серию невозможно.

Наш отдел занимается только теми делами, которые имеют явный «почерк».

На этот раз случай был именно такой.

Поскольку Пушкин входит в состав Петербурга, расследование передали нам. Мой друг и коллега Дремин, как назло, улетел с женой в Пекин проводить отпуск, и поселиться у него на время расследования мне не светило (дело в том, что он как раз недавно переехал в Пушкин и успел даже сделать ремонт). Мотаться же каждый день из Питера было хоть и не очень далеко, но неудобно, поэтому я обдумывал по дороге, нельзя ли снять на несколько дней комнату за счет бюджета отдела.

Конечно, это были пустые фантазии: приди я к своему начальнику Павлу Петровичу Башметову, с подобной идеей, он рассмеялся бы мне в лицо.

В детстве мы с сестрой часто ездили в Пушкин не только с мамой, но и всей семьей. Это тоже было здорово. Отец всегда брал с собой фотоаппарат – черный «Зенит» в коричневом кожаном футляре, – и мы позировали у каждого дворца, у каждой беседки и на каждом мостике.

Особенно мне нравились наши осенние визиты, когда с деревьев облетали багровые, желтые, оранжевые и красные листья, выстилавшие дорожки пушистым упругим ковром. Мама и Марина всегда собирали кленовые, чтобы сделать из них венок, который потом долго хранился дома – пока не засыхал настолько, что рассыпался, стоило взять его в руки.

Теперь я не хожу по опавшим листьям. С тех пор как увидел торчащую из-под них, опухшую бело-синюю руку со скрюченными пальцами и почерневшими ногтями. Женщину расчленили, выпотрошили и бросили в парке возле шоссе, припорошив прелой листвой. Ее нашла утром собачница, выгуливавшая Лабрадора.

Мы выехали тогда на вызов, но «серия» не подтвердилась: других подобных трупов обнаружено не было, и делом занялся убойный отдел.

Еще в Пушкине мне запомнились маленькие деревянные домики, раскрашенные «под кирпич». Так удивительно было видеть их рядом с современными домами. Теперь, проезжая по улицам Царского Села, я невольно высматривал их, но не заметил.

Я припарковал свой «Олдсмобиль» на дорожке Баболовского парка – там, где она переходит в мостик через пруд со знаменитой «каменной ванной», по сути представлявшей собой искусственный порог под мостом.

Разросшиеся деревья окружали дорожки подобно старым дряхлым часовым, некогда могучим, а теперь доживающим последние годы, кусты обрамляли пруд, местами спускаясь к самой воде, затянутой зеленой ряской.

Едва я вылез из машины, ко мне направился местный опер. Среднего роста, коренастый, он был одет в плотную куртку, несмотря на то, что вечер выдался теплый.

Я молча предъявил удостоверение.

– Лейтенант вас ждет. – Опер махнул в сторону развалин, где среди зарослей виднелись фигуры полицейских и натянутая желтая лента.

Я отправился на поиски того, кто занимался местом преступления до моего прибытия. Проходя через мостик, не удержался и перегнулся через перила, чтобы взглянуть на воду. Из-за осевшей на выстилающих дно булыжниках ржавчины она казалась желтоватой. Не хотелось бы свалиться в нее и сломать себе руку или ногу: для ныряния здесь было слишком мелко.

Когда я оказываюсь на мосту – неважно, высоком или низком, – меня тянет посмотреть вниз, на текущую или колышущуюся воду. В такие мгновения все тело, начиная с ног, охватывает оцепенение, и думаешь лишь о том, что там внизу, в черной сверкающей пучине.

Холод и отсутствие воздуха.

Ужас погружения и вода, рвущаяся в твои легкие.

Заставив себя оторваться от перил, я двинулся дальше. Обогнув по дорожке заросли кустов, я направился к развалинам из красного кирпича, обнесенным полицейской лентой.

Это был Баболовский дворец. Сейчас от него мало что осталось, но все равно было видно, что строился он в виде маленького готического здания с узкими, начинавшимися от самого пола стрельчатыми окнами. Крыша была только на круглом павильоне, где располагалась Царь-ванна, но она выглядела слишком новой, из чего я сделал вывод, что соорудили ее не так уж давно – видимо, чтобы защитить достопримечательность от дождя и снега.

Заметив полицейского без формы, я подошел прямо к нему.

– Старший лейтенант Самсонов, меня прислали из Питера, – сказал я, протягивая руку.

– Димитров, – представился тот, окинув меня нарочито равнодушным взглядом.

Он был невысок, но плечист, под рыжей курткой из тонкой кожи виднелись мускулистые руки и грудь – полицейский явно немало времени проводил в качалке.

– Быстро вы приехали, – добавил он, проведя ладонью по темным волосам, отчего они не стали лежать ни лучше, ни хуже.

– Прилетел на крыльях долга, – ответил я, осматриваясь. – Где труп?

– Внутри. – Димитров указал на пролом в стене, к которому вели дощатые мостки. – Посмотрите?

– Может, сразу перейдем на «ты»? – предложил я. – Работать-то вместе.

Лейтенант слегка пожал плечами – мол, да как угодно.

– Хорошо, – сказал он. – Тогда я – Рома.

– Валера.

Димитров кивнул и пошел к пролому, на ходу объясняя, что случилось.

– Тело нашли местные велосипедисты. У них маршрут проходит через Баболовский парк, и сюда они часто заезжают передохнуть. Заглянули внутрь и увидели, что ванна наполнена водой, и в ней кто-то плавает. Человек не шевелился, и они его окликнули. Он не ответил, тогда один из велосипедистов полез внутрь и нашел труп. – Димитров вскарабкался по мосткам и вошел в развалины, исчезнув из виду.

– Тело достали? – спросил я, залезая следом.

Внутри пахло человеческими экскрементами и тиной.

– Да. Воду еще не сливали. Ждем, пока насос подвезут. Криминалисты взяли пару литров на анализ, соскобы какие-то сделали. В общем, можно осушать.

Я переступил с мостков на полати, идущие вокруг знаменитой гранитной Царь-ванны, в которой купалась Екатерина Великая. Этого серого каменного монстра не смогли поднять и увезти в Германию в виде трофея даже фашисты – сорок восемь тонн оказались неподъемными. Теперь же вместо молока в ней была желтоватая вода, из которой перед моим приездом извлекли труп.

Лично я принимаю ванну очень редко. Мне попросту лень ждать, пока наберется вода, да и помещаюсь я в нее не целиком. Ноги не распрямишь. Вот если бы у меня была квартира побольше… но это мечты.

Словом, как правило, я принимаю душ. Но иногда все же хочется просто полежать в воде, закрыв глаза, и подумать о чем-нибудь отвлеченном. В таких случаях я всегда потом вылезаю из ванны прежде, чем вытащить затычку.

В детстве мама читала и пересказывала потом отцу книгу, где рассказывалось о змеях, заползавших в канализационные трубы и нападавших на жильцов. С тех пор я опасаюсь скользких тварей и потому не остаюсь там, куда они могут проникнуть через какое-нибудь отверстие.

Все это пронеслось в моей голове, пока я смотрел на воду, заполнявшую каменный резервуар. Здесь, конечно, не было ни труб, ни затычек.

Я поднял взгляд. На стенах виднелись сделанные краской надписи: буквы, цифры и разные символы.

– Эти художества были тут до убийства? – спросил я.

– Велосипедисты говорят, что только те, которые нанесены черной и синей красками, – ответил Димитров. – Те, что белой, – свежие. Думаешь, их оставил убийца?

– Когда велосипедисты были тут последний раз? Не считая сегодняшнего, естественно.

– Вчера вечером. Около половины девятого. Надписей не было.

Я прошелся по полатям, прогибавшимся так, что казалось: вот-вот проломятся, и я полечу вниз. А до пола было метра два – по высоте ванны.

Белые надписи в полутемном помещении выделялись особенно хорошо. Будь я убийцей и если бы хотел обратить внимание полиции на свое послание, выбрал бы именно этот цвет.

Я вгляделся в линии и кружки, тесно выведенные на старых кирпичных стенах.

– Похоже на ноты, – подсказал Димитров, наблюдая за мной.

Он был прав.

– Надо узнать, что это за мелодия, – сказал я.

– Зачем?

– На всякий случай. Сделали фотографии?

– Да. Если надо, могу дать копии.

– Пригодятся. – Я перевел взгляд на ванну. – А откуда здесь вода?

– Без понятия.

– Но не ведром же убийца ее натаскал.

Димитров усмехнулся:

– Надо думать! Ему бы пришлось сутки этим заниматься. Ванна-то огромная.

– А где тело? – спросил я. – Увезли уже?

– Нет, тебя ждали. Хочешь взглянуть?

– Жертву опознали?

– Как тебе сказать. – Димитров смущенно кашлянул. – Это трудновато будет.

– Почему?

– У него нет лица.

– В каком смысле? Изуродовано?

– Содрано.

Я невольно вздрогнул. Вид трупов никогда не оставлял меня равнодушным, а обезображенных – тем более.

– Так будешь смотреть? – предложил Димитров.

– Да. Где он?

– Снаружи.

Мы вышли из развалин и обошли их с левой стороны. Труп лежал в черном пластиковом мешке. Земля вокруг была мокрая.

– Откройте, – кивнул Димитров криминалистам, которые сидели неподалеку и курили. Те нехотя встали и расстегнули молнию.

Я готовился к тому, что увижу, но то, что оказалось внутри мешка, было настолько ужасно, что я едва сдержал рвотный позыв: вместо лица сплошная рана, алая, бордовая, со светлыми жировыми прожилками! Кое-где белели кости черепа, зубы торчали зловеще, как у киношного зомби, а глазные яблоки, лишенные век, «смотрели» в разные стороны.

– Где его одежда? – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Одежды нет, – ответил Димитров. – Он был голый. И посмотри на грудь. Видишь клеймо? Его выжгли еще до того, как бедняга умер. Лицо, кстати, сдирали тоже живьем.

– Откуда это известно? – спросил я, уставившись на крупную цифру «4», багровеющую на фоне бледной кожи.

– Уж поверь! – раздался знакомый голос у меня за спиной. – Я двенадцать лет в судебной медицине.

Обернувшись, я увидел высокого мужчину, с большими, как у панды, глазами, крупным носом и сверкающими в мочках-тоннелях. Он подошел, протирая очки в роговой оправе. На нем был прозрачный пластиковый комбинезон, через который виднелся светло-серый костюм в мелкую полоску.

Это был Федор Полтавин, штатный криминалист нашего «Серийного отдела».

– Привет, – сказал я. – Давно приехал?

– Не очень. Башметов сначала мне позвонил, а потом уж тебя разыскивать начал.

Я перевел взгляд на труп, но тут же отвернулся.

– Значит, можно считать, что имели место пытки?

Полтавин криво усмехнулся:

– Не думаю, чтобы эти издевательства можно было назвать как-то иначе.

– А какова причина смерти?

– Болевой шок. Не выдержало сердце.

Я повернулся к Димитрову.

– Какие-нибудь следы обнаружили? Шины, подошвы? Про отпечатки пальцев пока, наверное, спрашивать рано?

– Их еще будут снимать, – кивнул лейтенант. – А насчет следов – есть несколько узких борозд, думаю, их оставила тачка вроде садовой. Отпечатки шин тоже имеются, довольно широкие, как от грузовичка или другого крупного автомобиля. Полагаю, он такой и должен быть, если на нем убийца привез тачку.

– И еще насос.

– Что? – не понял Димитров.

– Насос. Им была накачана вода в ванну. Больше этого никак не сделать.

– Логично, – подумав, согласился Димитров. – Тогда ясно, для чего он притащил тачку.

– Чтобы перевозить насос, – кивнул я. – И тело тоже.

– С чего ты взял, что жертву убили не здесь?

Я повернулся к патологоанатому, который не уходил, а с интересом слушал наш разговор – словно чувствовал, что еще понадобится.

Пока мы с Димитровым разговаривали, он расстегнул молнию на комбинезоне, достал из внутреннего кармана пиджака круглый диетический хлебец и теперь жевал его, роняя на землю крупные крошки.

– Федя, есть поблизости следы крови?

– Есть, но немного. Думаю, ты прав, и убийца обработал жертву в другом месте, а потом уже привез сюда, чтобы устроить эту жуткую инсталляцию.

– Кстати, для чего ему это понадобилось? – встрял Димитров.

– Для того чтобы ответить на этот вопрос, нужно знать мотивы убийства, – произнес я. – А мы пока такой информацией не располагаем.

Лейтенант фыркнул:

– Мы вообще ничего про него не знаем! Честно говоря, я думал, что после того, как в Баболовском парке поймали последних маньяков, там будет поспокойнее. И вот тебе пожалуйста!

– Да бросьте! – вмешался в разговор патологоанатом. – Тоже мне, безопасное место! Да я уверен, что сюда никто после девяти вечера не пойдет, даже летом. Я уж молчу про зиму.

– Но зачем тащить труп специально сюда? – возразил Димитров. – Не все ли равно, где его бросить?

– Убийца его не просто привез сюда, – заметил я. – Он прихватил насос и не пожалел времени на то, чтобы наполнить огромную ванну водой. – Я снова обратился к патологоанатому: – Во сколько примерно наступила смерть?

– Между четырьмя и пятью утра.

– Значит, здесь убийца орудовал уже с пяти-шести часов. Опасное время, некоторые уже просыпаются и выходят на улицу.

– Кто, например? – скептически поинтересовался Димитров.

– Хотя бы бомжи.

Лейтенант задумался:

– А ведь верно. Их тут полно, и кто-то мог видеть убийцу или его машину.

– Надо опросить их.

– Я поручу это кому-нибудь.

– Кроме того, преступник наверняка местный.

Димитров усмехнулся.

– Я знаю эту тему, – сказал он. – Типа маньяки охотятся на одной территории и неподалеку от дома.

Я кивнул:

– Да, на хорошо знакомой местности.

– Но что, если это не серийный убийца, – возразил Димитров, – а просто садист, который…

– Об этом можно говорить, только если не будет второй жертвы, – перебил я. На самом деле у меня почти не было сомнений в том, что одной смертью дело не ограничится: когда столько лет работаешь с маньяками, появляется определенное чутье. И Башметов тоже считал, что нашему отделу стоит этим делом заняться. – А теперь давай взглянем на отпечатки шин, – добавил я.

– Ладно, как хочешь. Но готов поспорить, это не серия.

– Давай, я согласен.

– На что? – не понял Димитров.

– Поспорить.

Полицейский приподнял брови:

– Ты серьезно?

– Абсолютно.

– На что будем спорить?

– Потом решим.

– Договорились! – Димитров протянул руку, я ее пожал.

– Разбей, Федя, не сочти за труд, – попросил я Полтавина.

– Делать вам нечего! – проворчал тот, выполнив, однако, просьбу. – Лучше бы делом занялись.

– Уже идем! – Димитров кивнул мне, и мы двинулись к пруду. – Вот здесь следы становятся заметны, – сказал лейтенант, садясь на корточки и указывая на траву. – И тянутся они до берега, а потом обратно.

– А это отпечатки автомобильных шин? – спросил я, ткнув пальцем в широкие полосы примятых лопухов.

– Точно. Здесь убийца поставил машину, вытащил тачку и насос и покатил к воде. Затем вернулся и погрузил в тачку труп. Отсюда следы идут и в другую сторону, к ванне. – Димитров отошел на пару шагов влево и показал на борозды, оставленные колесами тачки.

– По отпечаткам шин можно будет определить марку? – спросил я.

– Не знаю. Снимки забрали ваши криминалисты, а что они скажут… – Лейтенант развел руками.

– Надеюсь, хотя бы отпечатки пальцев у убитого сняли?

– Сняли. И даже отправили в отдел, чтобы прогнать по базе. Скоро будут результаты. Если, конечно, жертва привлекалась к ответственности или выезжала за границу, – добавил Димитров. – Если его пальчики нигде не хранятся, дактилоскопия нам его личность установить не поможет.

– Я так понимаю, пока что остается ждать заключения криминалистов?

– В общем, да.

Полтавин и его команда не любили, когда их подгоняют, но работали быстро, и в этом обычно не возникало необходимости.

– Терпеть не могу ждать.

– Увы, такая у нас работа. Не все зависит от…

Димитров не закончил мысль, потому что в этот момент нас окликнул Полтавин:

– Эй, я хочу вам кое-что показать! Думаю, будет интересно.

– Что-то нашли? – спросил я.

– Да. Идемте.

Патологоанатом подвел нас к трупу и указал на место, где было лицо.

– Видите? – Он протянул руку и провел по воздуху пальцем, разделяя кровавое месиво на части, словно прочертил воображаемую решетку. – Здесь на мышцах разрезы, причем некоторые глубже других. Есть следы и на кости.

Я и Димитров невольно наклонились, чтобы рассмотреть то, что показывал судмедэксперт. Теперь, после слов Полтавина, действительно можно было заметить, что убийца полосовал лицо своей жертвы, делая глубокие порезы, причем лезвие иногда доходило до черепа и оставляло на нем небольшие царапины.

Я старался не смотреть на повернутые в разные стороны глаза – почему-то они производили на меня особенно жуткое впечатление.

– Похоже на пирог моей бабушки, – заметил лейтенант через пару секунд. – Когда его нарежут для гостей.

– Более того, – оживился Полтавин, – я заметил также несколько проколов вот здесь, здесь и здесь. После детального обследования, возможно, смогу сказать больше.

– Хорошо, не затягивай, – проговорил я.

– Не собираюсь! – обиделся патологоанатом.

– Извини, это я… так, – спохватился я.

Полтавин махнул рукой:

– Ладно, твое счастье, Валера, что я отходчивый.

– Позвони, как только будут результаты.

– Непременно. Увозите! – скомандовал медэксперт своим помощникам, и они застегнули мешок, скрыв от нас жуткое зрелище человека, лишенного лица.

– Моя жена враз бы в обморок хлопнулась! – проговорил Димитров. – Если бы такое увидела. Она даже когда ужастики смотрит, визжит будто резаная!

– Зачем же смотрит? – удивился я.

Сам я никогда хоррором не интересовался. В детстве было слишком страшно, а потом и так хватало… острых впечатлений.

– А я откуда знаю? – пожал плечами Димитров. – Наверное, расслабляется. Посмотрит ужасы по телику, и жизнь кажется не такой уж плохой.

– Что ж, твоей жене так плохо живется? – усмехнулся я. – Ты, как муж, должен принять меры.

– Я, как муж, скоро, похоже, дома буду через день бывать. Начальство требует результатов как можно быстрее, а я что, волшебник? Так что на тебя одна надежда, специалист.

– Постараюсь, чтобы твоя личная жизнь не рухнула из-за моей нерадивости окончательно, – пообещал я.

Полтавин тем временем ушел вместе с санитарами следить за погрузкой тела, а мы с Димитровым присели на парапет Баболовского дворца.

Лейтенант вытащил из внутреннего кармана куртки сложенные снимки, сделанные «Полароидом».

– Вот пока то, что есть, – сказал он, протягивая их мне. – Попозже будут увеличенные копии. Но здесь тоже все видно.

– Ноты получились не целиком, – сказал я, разглядывая фотографии. – По ним трудно угадать мелодию.

– Ничего, если человек знает, то и так поймет.

– И у кого мы будем выяснять, что это за композиция? – поинтересовался я.

– Покажем снимки какому-нибудь музыканту или композитору – они-то должны узнать мелодию. Вот только что нам это даст? Тем более не факт, что надписи сделал убийца. Те велосипедисты, которые нашли труп, могли и не обратить на ноты внимания, когда были тут в последний раз.

– Могли, – не стал я спорить. – И все же, мне кажется, ноты имеют значение. Хоть я и не знаю, какое.

– Ну, имя убийцы мы в них едва ли прочитаем! – усмехнулся Димитров.

– Имя убийцы, может, и нет.

– Думаешь, тут намек на жертву?

– Почему бы и нет?

– Не проще ли было оставить парню лицо?

Я покачал головой:

– Лицо понадобилось убийце. Оно – часть его ритуала. Может быть, самая важная. Так сказать, ключевая.

– То есть ты все-таки считаешь, что намечается серия? – обеспокоенно спросил Димитров.

– Пока говорить об этом рано, но отметать такую возможность не стоит, – ответил я уклончиво.

– Почему?

– Если человек зациклен на лицах, одного ему будет мало. Уже хотя бы потому, что человеческая плоть недолговечна.

– Думаешь, он хочет сделать из лица маску или что-нибудь в этом роде?

– В любом случае ему наверняка скоро захочется получить новое. Причем, возможно, он даже знает когда.

– С чего ты взял?

Я перебрал фотографии и нашел нужную.

– Смотри, это цифра «4». Убийца выжег ее на груди жертвы.

– Да, я в курсе. И что?

– Почему «4»?

– Не знаю, а при чем тут это? – Димитров забрал снимок у меня из рук и внимательно разглядел. – Может, это буква «Ч»? – предположил он вдруг.

– Может, – согласился я. – Но если это четверка, то мне она напоминает начало обратного отсчета.

– Хочешь сказать, убийца наметил четыре жертвы?

– Похоже на то.

– А зачем ему сообщать нам об этом?

– На это может быть много причин. Но о них лучше расскажут психиатры, а не я.

– Боюсь, с этим у нас несколько напряженно.

– Ничего, мы запросим психологический портрет в управлении. Когда будет более-менее ясна картина преступления.

Димитров вернул мне фотографию.

– Начальство выделило тебе комнату в отделе, – сказал он. – Чтобы ты не мотался из Питера сюда. Так что, если хочешь, можешь там поселиться на время расследования. Или у тебя семья?

Я отрицательно покачал головой:

– Не успел обзавестись.

– Ну, так как? Переедешь?

– Конечно. Надо только прихватить вещички.

Все складывалось весьма удачно: теперь я смогу быть поблизости от охотничьих угодий маньяка все время, а не наездами.

– Тогда давай за ними. За два-три часа управишься?

– Думаю, да.

– Позвони мне, как приедешь, я тебе скажу, куда ехать. Ну, и поселю.

Мы обменялись телефонами.

– Ладно. – Я встал. – На ночь надо будет оставить кого-нибудь здесь.

– Зачем? – удивился лейтенант.

– На случай, если убийца за чем-нибудь вернется.

– Так он же увидит…

– Поэтому сидеть надо тихо и не спугнуть его.

– Ладно. – Димитров явно считал мою затею глупой. – Посмотрим, что можно сделать.

– Я руковожу расследованием, – напомнил я. – Так что найди способ.

– Сказал же: ладно.

– Я позвоню, когда вернусь.

– Угу.

Сунув фотографии в карман, я направился к машине.

Хорошо, что мне дали комнату в Пушкине. Плохо, что я практически не знал его географию, но ведь, в конце концов, для того и изобрели навигатор. Впрочем, лучше изучить карту Пушкина, чтобы не полагаться на прибор всецело, благо город не такой уж большой.

Я поехал домой собирать вещи и, как и предсказывал Димитров, справился за два с половиной часа. Вернувшись в Пушкин, я позвонил от Египетских ворот лейтенанту.

– Ты уже здесь? – удивился он. – Слушай, как доехать до нашего отдела.

Вскоре я припарковался позади трехэтажного здания из серого кирпича с решетками на окнах. Димитров ждал меня внизу на крыльце.

– И все? – Он с удивлением взглянул на спортивную сумку у меня в руке. – Налегке?

– Надеюсь, мне не придется торчать тут вечно, – ответил я.

– Все зависит от тебя. Ты же руководишь расследованием, – саркастически заметил лейтенант.

– Ладно, не прикапывайся, – сказал я примирительно.

– Пойдем, я покажу тебе твои хоромы.

Димитров провел меня вокруг здания к железной лестнице на второй этаж.

– Это здесь, – сказал он, протягивая мне один-единственный ключ с синей пластмассовой биркой. – Заходить не буду, сам разберешься.

– Ок. – Я взял ключ и начал подниматься.

– Как устроишься, приходи, – окликнул меня Димитров. – Будем отчеты писать.

– Всегда мечтал! – буркнул я без тени энтузиазма.

Лейтенант понимающе рассмеялся:

– Да уж, удовольствие то еще!

Когда он скрылся за углом, я отпер дверь. Вошел, зажег свет и огляделся: комната была метров пятнадцать, меблированная и даже с маленьким телевизором, который я, впрочем, смотреть не собирался. На узкой кровати лежало свернутое постельное белье, шерстяное одеяло висело на спинке. Над столом имелась полка, на которой я обнаружил два старых журнала с кроссвордами и три книги в потрепанных обложках: «Тысячекрылый журавль» Ясунари Кавабаты, «День триффидов» Джона Уиндема и роман Яна Флеминга о Джеймсе Бонде.

Из комнаты вела дверь в совмещенный санузел с душевой кабиной. Первым делом я проверил, работает ли сантехника – к моему удивлению, все оказалось в порядке.

Над пожелтевшей раковиной висело прямоугольное зеркало с трещиной в верхнем правом углу. Я всмотрелся в свое лицо: слегка осунувшееся, небритое, под глазами круги. Надо бы хорошенько выспаться и вообще привести себя в порядок, а то люди скоро перестанут пускать меня на порог, несмотря на удостоверение. Намочив ладонь под краном, я пригладил волосы, ополоснул лицо и вернулся в комнату.

В голову пришло, что эта квартирка – лишний повод сделать все, что возможно, для того, чтобы побыстрее завершить расследование и убраться из Пушкина. Не то чтобы кто-то ждал меня в Питере. С родителями я давно жил раздельно, друзей у меня было мало. Вернее, если уж посмотреть правде в глаза, всего один – Дремин, мой коллега. Остальных сослуживцев можно было считать приятелями, но мы практически не общались вне работы. Девушка… девушка ушла. Я знал, что этим кончится, но от этого было не легче.

Марго хотела детей, а я не представляю, чтобы в моей жизни появился ребенок.

Я не хотел расставаться с ней и старался настроиться на нужный лад. Уговаривал себя, приводил кучу доводов «за», однако чувствовал, что это бесполезно. Я выслеживаю жестоких убийц, настоящих извергов, и в этом смысл моего существования. В перерывах между делами я ищу острых ощущений – гонки, азартные игры, скалолазание, сноуборд.

Я просто адреналиновый маньяк! Такому нельзя заводить ребенка. Конечно, можно сказать, что младенец для мужчины – это тот еще экстрим, но я не считаю, что в данном случае есть место шуткам. Когда видишь, что один человек способен сотворить с другим, начинаешь воспринимать жизнь серьезно. Во всяком случае, в некоторых вопросах.

Марго ушла. Я знал, что она расстроена не меньше, чем я. Мы уже проходили это однажды и вот – наступили на те же грабли.

Говорят, время лечит. Прошло уже четыре месяца, так что была надежда, что скоро я полностью исцелюсь.

Просто, осматривая свою временную квартирку, я подумал, что будь у меня девушка, я не смог бы остаться здесь. Она не позволила бы мне ночевать где-то без присмотра. И, наверное, мне это было бы приятно. Неудобно, но приятно.

Я вытащил вещи, разложил по полкам, причем почти все пространство в шкафу оказалось после этого свободным. Окинув комнату придирчивым взглядом, я решил, что в ней давно не убирались. Взяв стоявший возле двери веник, для начала подмел пол, потом смочил тряпку и протер мебель. Пусть я здесь ненадолго (хорошо бы!), но жить в грязи – не комильфо.

Покончив с уборкой, я достал и подключил ноутбук.

К счастью, в отделе был wi-fi, надо было только узнать у Димитрова пароль. Стационарный телефон висел на стене, рядом с ним – старый календарь за позапрошлый год с обведенными в кружок датами. Он был открыт на июне, и справа от столбиков чисел красовалась цветная фотография прибрежной полосы: песок, свинцово-серая вода и торчащие из нее каменные волнорезы, засиженные крошечными фигурками чаек.

Я открыл единственное окно, чтобы разогнать затхлый воздух, посетил туалет и принял тепловатый душ. Когда мне приходится пользоваться санузлом не дома, я всегда испытываю брезгливый дискомфорт, причем неважно, насколько хороша кафельная плитка или насколько чист фаянс. В квартирке, которую выделил мне Димитров, ремонт делали давно и не слишком старательно. Кажется, в верхнем углу ванной комнаты даже начала заводиться плесень. Она напоминала черный налет – словно кто-то взял губку, смочил тушью и слегка прошелся по плитке.

Словом, растягивать водную процедуру я не стал. Быстро ополоснувшись, вылез, стараясь не вставать босыми ногами на пол, а сразу попасть в тапочки, вытерся полотенцем и вернулся в комнату.

На крошечной кухне (скорее, это был закуток, куда втиснули стальную раковину и широкую полку, изображавшую стол) я скептически изучил маленькую электрическую плитку и чайник, пожелтевший от времени.

«Надеюсь, расследование будет очень быстрым», – снова подумал я, понимая, что надежды на это, мягко говоря, немного.

Даже если убийца предпримет следующие шаги в ближайшее время, это не поможет нам выследить его. Но это будет означать, что он, скорее всего, местный, а не заезжий, а значит, круг поиска значительно сузится. Примерно до ста тысяч человек, обитающих в Пушкине. Хотя нет, надо исключить детей и дряхлых стариков. В общем, все меньше, чем живущих во всей России.

Попытавшись воодушевить себя таким сомнительным образом, я растянулся на кровати. Чистое белье было сложено в изголовье, но сейчас застилать не хотелось. На это еще будет время вечером, когда я соберусь спать. А сейчас надо изучить местность – проще говоря, научиться ориентироваться в Пушкине.

Если я собираюсь заниматься делом всерьез, это необходимо. Поэтому через десять минут я встал и уселся за ноутбук. Работа предстояла немалая с учетом того, что Царское Село – это большой исторический памятник, напичканный памятниками поменьше. И убийца, если он местный, знает их не хуже, чем Баболовский парк. И раз он решил использовать его в качестве места преступления (пусть даже жертву он умертвил не там), стало быть, это имеет для него значение. Кроме того, не хотелось выглядеть необразованным в глазах того же Димитрова.