Майкл Маршалл Смит
Соломенные люди

Он посмотрел на меня. Вид у него был усталый и разочарованный от неудачи.

– Так или иначе, свое дело они сделали. Нам же ничего не осталось, кроме новых проблем, а их у нас и без того достаточно.

Не говоря больше ни слова, мы пошли через лес.

Глава 26

Нина предполагала, что Зандт объяснит ей, что у него на уме, но с тех пор, как те двое уехали, он ни разу не раскрыл рта. Когда он приехал в аэропорт на такси, вид у него тоже был не особо дружелюбный, но с ним, по крайней мере, можно было разговаривать. Теперь же, как только они выяснили, что двое из отеля «Холидей-Инн» в Хантерс-Роке – чем бы они ни занимались, а на этот счет у нее до сих пор оставались вопросы – не имеют никакого отношения к Человеку прямоходящему, он, похоже, снова ушел в себя. Она чувствовала себя несколько глупо из-за того, что им пришлось тащиться на север штата, но лучше уж было ошибаться, чем вообще ничего не делать. Она прекрасно осознавала, что драгоценное время уходит, осознавала настолько остро, как будто кто-то сдирал с нее живьем кожу. Ей все больше хотелось поговорить, попытаться что-нибудь сделать или сказать – что угодно, словно это могло хоть чем-то помочь. Зандт же, напротив, вел себя так, что ей казалось: еще немного – и он вообще лишится дара речи.

Самолет был почти пуст, и тем не менее он даже не сел рядом с ней. Он расположился через проход, изучая какие-то старые материалы, которые забрал из дома. Она позвонила в офис в Брентвуде и выяснила, что никаких новостей нет, ничем не выдавая того, что находится сейчас где-то далеко.

Снова повернувшись к иллюминатору, она уставилась на проплывающую внизу землю, размышляя, не пролетают ли они сейчас как раз над тем самым местом, над тайным домом или хижиной, как бы его ни называл Человек прямоходящий. Не в силах вынести мысли о том, что, возможно, Сара Беккер сейчас где-то прямо там, внизу, она вытащила из кармана на спинке кресла журнал и, превозмогая себя, попыталась читать.

Зандт едва осознавал, что находится в самолете, и даже не думал о Саре Беккер. Он размышлял о четырех исчезновениях, случившихся в разных концах страны за три года. Их мало что связывало друг с другом, кроме копии всех дел, лежащих сейчас у него на коленях. Но если между ними имелось нечто общее – тогда обычные способы расследования серийных убийств могли оказаться неприменимыми. Если речь идет о нескольких исчезновениях или трупах в одной и той же местности – вполне логично предполагать, что поиск улик или дополнительных обстоятельств можно именно ею и ограничить.

У большинства убийц есть своя охотничья территория, на которой они чувствуют себя уверенно. Некоторые ограничивают поле деятельности несколькими кварталами, даже парой улиц – особенно если охотятся на представителей слоев общества, не вызывающих особого интереса властей. Зандт вспомнил, как смотрел видеозапись об уничтожении дома, где находилась квартира Джеффри Дамера, в которой молодых негров и азиатов убивали, расчленяли и ели, не обязательно именно в такой последовательности. За происходящим наблюдали родственники жертв, некоторые молча, большинство с рыданиями. Но мало кто требовал объяснений, пытаясь найти хоть какой-то повод смириться с тем, что их детей похищали и убивали. Никого, похоже, это особо не волновало.

Исчезновения людей в разных концах страны – особенно если они происходили примерно в одно и то же время – редко сопоставлялись друг с другом даже после того, как к делу подключалось ФБР. Невозможно поймать кого-то из Сан-Франциско вечером вторника, а потом схватить другого в Майами ранним утром четверга.

По крайней мере, если речь не идет об одном и том же человеке. Зандт искал информацию об исчезновениях, похожих на те, которые связывались с Человеком прямоходящим и которые происходили в те же годы. Он не ожидал, что найдет другие упоминания о "подарках" с вышитыми на них именами девочек. Человек прямоходящий был достаточно умен и не давал повода сравнивать случаи в Лос-Анджелесе с любыми другими.

Именно эта мысль и мучила Зандта, когда прибыло такси, чтобы доставить его в аэропорт: что свитера присылались лишь для пущего эффекта, что они имели мало отношения, или вообще никакого, к психопатии убийцы и на самом деле служили лишь средством выделить небольшую группу эпизодов, создав видимость, что со всеми прочими они никак не связаны. Возможно, Человек прямоходящий считал, что на полицию подобная деталь произведет такое же впечатление, как и на зрителей кинофильмов, где в горле жертв оставляли куколок насекомых, или телесериалов, где полицейский каждую неделю ловил убийц, у которых чуть ли не на груди были написаны все признаки их самых глубоких психозов. Если появился свитер с вышитым на нем именем – значит, это один из наших случаев. Если нет – значит, нам этот случай вообще неинтересен. У нашего убийцы своя, особая психопатия, и именно ее проявления мы и ищем. Это одна из немногих зацепок, которые у нас есть, мы ее разрабатываем, и разве вы не видите, насколько мы заняты?

Зандт считал вполне возможным, что Человек прямоходящий вообще не страдает какой-либо психопатией и по этим признакам его найти вряд ли удастся. Он мог находиться где угодно и похищать своих жертв в любой точке страны. Может быть, даже мира. Просто потому, что ему так хотелось.

Сами потерпевшие ничем особенным среди других не выделялись, если не считать длинных волос, но Зандт не считал это надежным показателем. Если он был прав насчет того, что свитера являлись ложным следом, то длинные волосы девочек могли служить лишь средством для достижения цели. Отличительных черт было лишь две. Первая – возраст. Без вести пропадает немало маленьких детей, не меньше и стариков, которых забивают до смерти в их собственных домах. И те и другие невольно пополняют статистику в силу своей физической слабости.

Что же касается остальных, то большинство пропавших женщин находятся в возрасте девятнадцати – двадцати двух лет – они достаточно молоды (и не слишком стары), чтобы вести самостоятельную жизнь. Их можно встретить поздним вечером по дороге домой, и они в силу молодости достаточно уверены в себе, чтобы подойти помочь симпатичному мужчине с рукой на перевязи и скрытым в тени лицом на какой-нибудь парковке поздним вечером. Пропадают без вести женщины всех возрастов, но самый пик приходится именно на этот промежуток.

Однако известным жертвам Человека прямоходящего, так же как и пропавшим девочкам, дела которых лежали у него на коленях, было от четырнадцати до шестнадцати. Достаточно взрослые, чтобы оказать физическое сопротивление похитителю, но слишком юные, чтобы часто оказываться в наиболее опасных местах. Это не означало, что Зандт мог просто взять любую девочку этого возраста и назвать ее возможной жертвой. По всей стране полно было мест, где такие девочки просто стояли по ночам на улицах, торгуя собственным телом.

Если бы Человека прямоходящего или его поставщика интересовал лишь возраст, он мог бы отправиться на грузовике в соответствующую часть города и загрузить его доверху. Вместо этого он выбирал жертву не только среди тех, кого гораздо труднее было подстеречь в силу их возраста, но и тех, чьей легкодоступности препятствовало происхождение. Семья Элизы Лебланк была менее состоятельной, чем другие, но все же однозначно принадлежала к среднему классу. Остальных можно было причислить к относительно богатым. Человеку прямоходящему было нужно не просто тело. Ему требовалось еще и качество.

Зандт сидел, уставившись на фотографии мертвых девочек. Мысли его бежали все быстрее и быстрее, соединяя факты, которые были перед ним, с теми, что стали ему известны два года назад. Места, имена, лица. Он попытался представить их себе как единое целое, исключив лишь собственную семью и дочь, которую, как он был теперь убежден, выбрали лишь затем, чтобы преподать ему урок. Зандт и раньше пытался выбросить Карен из своих рассуждений, но ему это не удавалось. Осознание того, что ее больше нет, окрашивало в мрачные тона все, что он говорил или делал с тех пор, как они с Дженнифер обнаружили у себя под дверью записку. Однако теперь он подставил на место Карен девочек из других дел, пытаясь понять, могло ли их связывать что-то еще, кроме умозрительных предположений.

Он пробовал протянуть нить от того места, куда сейчас направлялся, где прожил большую часть жизни, странного города мечты, богатства, кинопроб, убийств и денег – к другим местам, другим вечерам, другим охотничьим территориям. К другим городам, другим машинам, каменным джунглям, где другие мужчины и женщины тосковали по звездному небу, выращивали цветы в ящиках на окнах и держали маленьких собачек, с которыми гуляли по каменным коридорам среди бесконечного ряда домов, перекрестков и огней; где они снимали квартиры в чужих домах, чтобы иметь место для ночлега, а потом, проснувшись утром, выполнять некую работу, непонятную и неинтересную, лишь для того, чтобы получить средства на оплату квартиры, в которой они спали, ругались и смотрели телевизор, пока наконец кто-то из них не выбрасывался из окна или не бросался с воем бежать по темным улицам, пытаясь сбросить оцепенение, навязанное обществом, погрязшим в беззаконии, предательстве и отчаянии; одинокий безумец посреди культуры, превращающейся в рождественскую побрякушку, безвкусная красота которой обернута вокруг пустоты, все быстрее сливающейся в мешанину автостоянок, торговых центров, залов ожидания и виртуальных чатов – несуществующих мест, где никто ни о ком ничего не знает.

Неожиданно водоворот мыслей схлынул, и на поверхности осталась лишь одна.

Глава 27

Когда мы вернулись в отель, уже начинало темнеть. На автоответчик пришли два сообщения для Бобби, и пока он звонил, я включил телевизор, убрав звук, и стал смотреть местные новости – мне было интересно, сколько пройдет времени, прежде чем о случившемся у Затерянного пруда станет известно. Вполне возможно, неподалеку могли оказаться туристы, которые рано или поздно обнаружили бы трупы. Хотя на месте происшествия не могло быть ничего такого, что указывало бы на нас, мне хотелось как можно быстрее убраться из Хантерс-Рока.

Я быстро прошелся по номеру, собирая свои немногочисленные пожитки.

– Господи, – странным хриплым голосом проговорил Бобби. – Включи телевизор.

– Он включен.

– Не местное дерьмо, а Си-эн-эн или что-нибудь в этом роде.

Я пощелкал пультом, переключая каналы, пока не нашел нужный.

Репортаж снимался ручной камерой, и у оператора явно тряслись руки. Большое серое здание в окружении городской застройки. Школа. Снимали явно днем, поскольку было еще светло.

– Нашли, – сказал Бобби в телефон. – Я перезвоню.

Я включил звук, и мы услышали, что число жертв составляет тридцать два человека, многие пропали без вести, и в части здания поиски еще не велись. Не вполне ясно было, являются ли два ученика, застреленные полицией, единственными виновниками происшедшего или в деле был замешан некто третий. Преступление было совершено с помощью винтовок и самодельных зажигательных бомб.

Камера перемещалась вокруг места трагедии, ловя в объектив группы сбившихся в кучу детей и учителей, лица которых в свете прожекторов казались мертвенно-белыми. Фоновый звук был приглушен, но слышны были сирены и рыдания. Мимо проковыляла женщина с залитым кровью лицом, которую с обеих сторон поддерживали двое санитаров.

– Где это?

– Эванстон, штат Мэн. – Бобби закрыл глаза.

Картинка сменилась передачей в прямом эфире. Обстановка была уже спокойнее, рядом не было никого, кроме нескольких зевак, отгороженных от школы желтой лентой. Человек в желто-коричневом плаще держал микрофон, его освещали голубоватые блики фотовспышек. Были обнаружены еще два тела, Джейн Мэтьюс и Фрэнсис Ланк, обе одиннадцати лет.

Снова пошел предыдущий репортаж. Пять грузовиков, машины "скорой помощи". Раненые, дети и взрослые, лежащие на земле, хлопочущие рядом врачи. Другие, тоже на земле, но их никто не держал за руку. Люди, для которых больше уже ничего не имело значения.

– Черт побери, – пробормотал я, показывая на экран. Камера скользила вдоль улицы напротив школы, по лицам людей, которые стояли, глядя на открывшиеся врата ада. Среди них был высокий блондин с большой сумкой через плечо, стоявший спиной к камере. В отличие от остальных он не пытался вытянуть шею, чтобы получше разглядеть происходящее, – он просто стоял, спокойно и неподвижно. Оператор не обратил на него никакого внимания и продолжал медленно двигаться дальше, показывая потрясенных случившимся людей. – Я уже видел раньше этого парня.

Тот самый блондин из Холлса, с синей сумкой.

* * *

Часть перелета Бобби провел, разговаривая по телефону. Насколько я понял, он общался с тремя различными собеседниками, договариваясь, чтобы в аэропорт Дайерсбурга доставили курьером видеоматериалы. Потом он откинулся на спинку кресла и уставился в свой кофе.

Я посмотрел на него.

– Они уверены, что это дело рук всего лишь тех ребят?

– Пока мы разговаривали, их дома перевернули вверх дном, но ничего пока не нашли. На этот раз речь явно не идет о некоей глобальной ненависти. Насколько пока можно судить, это работа двоих вполне уравновешенных молодых американцев. Да и общее настроение жизнерадостным отнюдь не назовешь.

В это я вполне мог поверить. Атмосфера на борту казалось подавленной, и даже приветственная речь пилота звучала удивительно глухо.

– Я не слышал, чтобы ты рассказывал кому-либо о том, что произошло с нами сегодня.

Он хрипло рассмеялся.

– Верно. "Привет, мы только что прикончили нескольких парней в лесу, а когда вернулись в отель, мой друг увидел по телевизору еще одного, который показался ему знакомым"? Это не лучшая идея, Уорд, к тому же к тебе не питают особо нежных чувств. В Конторе многое поменялось, друг мой. Они бы вышвырнули меня с еще большей радостью, чем тебя.

– Меня не вышвырнули. Я сам ушел.

– Ты просто опередил на шаг проверку на детекторе лжи.

– Не имеет значения, – огрызнулся я. – Бобби, это хот самый тип.

– Ты сам сказал, что едва успел его тогда разглядеть. К тому же признался, что не видел лица.

– Знаю. Но это он.

– Я тебе верю, – сказал Бобби и внезапно посерьезнел. – Странно, но мне тоже показалось, будто он мне знаком.

– Что? Откуда?

– Не знаю. Господи, когда я увидел, куда ты показываешь, его уже почти не было видно. Но тем не менее чем-то он показался мне знакомым.

Когда мы приземлились, было уже темно. Машина, которую я оставил в аэропорту, исчезла – видимо, ее забрала прокатная контора. Бобби подошел к другой стойке и арендовал для нас новый автомобиль. Все, что имелось в распоряжении, – очень большой "форд". Я вывел его со стоянки и подъехал к главному выходу.

Наконец Бобби вышел из здания терминала с небольшим пакетом под мышкой.

– Круто, – коротко бросил он, забираясь на переднее сиденье. – Хватит места и для детей, и для покупок на целую неделю. Поехали, найдем ближайший супермаркет.

– По крайней мере, в этой машине можно спать, если понадобится.

– О подобном я даже думать не хочу.

– Стареешь, солдат.

– Да, старею, и это означает, что мне больше не нужно есть брокколи, перефразируя весьма почитаемого бывшего президента.

– Почитаемого кем?

– Его матерью.

У Бобби до сих пор оставались ключи от номера, который он снял в "Сакагавее". Убедившись, что тот, судя по всему, не занят никем другим, он отправился договариваться с администрацией отеля.

Затарившись несколькими банками холодного чая, я вернулся в номер. Он еще больше напомнил мне о давно прошедших временах, чем бильярд в мотеле на окраине Хантерс-Рока. Пятьдесят с лишним лет люди останавливались здесь на короткое время, делая привал в середине своего путешествия. Кресло, в котором я сидел, когда-то мог занимать некто, впервые смотревший телесериал "Остров Гиллигана"^[22], для которого знакомая мелодия еще не стала неотъемлемой частью его памяти. Возможно, когда-нибудь здесь будет сидеть кто-то другой, в костюме под космический скафандр, усиленный кремниевыми прокладками, потягивая «Лунный напиток» без сахара, без кофеина и без запаха, и думать то же самое о шоу «Друзья»^[23]: «Только поглядите на этих тощих людишек. И что у них с волосами?»

Вернулся Бобби с массивным видеомагнитофоном под мышкой.

– Старый дурак даже не заметил, что я уезжал, – сказал он. – Хотя и потребовал депозита за эту археологическую древность. Возможно, твое присутствие несколько взвинтило ее стоимость.

Подключив аппарат к телевизору, представлявшему из себя чуть ли не коллекционный экземпляр, Бобби присел на край кровати и разорвал пакет, который получил в аэропорту. Внутри оказалось несколько видеокассет. Быстро проверив этикетки, он вставил одну из них в видеомагнитофон.

– Это неотредактированная версия, – пояснил он, нажимая кнопку воспроизведения. – Зрелище не для слабонервных.

Оператор появился на месте происшествия вскоре после взрыва. В большинстве крупных американских городов всегда есть работа для вольных охотников-репортеров, которые бродят по улицам, словно бездомные псы. Они прослушивают официальные радиодиапазоны и часто оказываются рядом с трупом человека, выпрыгнувшего из окна, или в изрешеченном пулями баре раньше полиции, в поисках щекочущего нервы репортажа, который мог бы помочь местным телестудиям и кабельным каналам поднять постоянно падающий рейтинг.

Судя по качеству операторской работы, данная запись имела такое же происхождение, хотя я мог и ошибаться. Вполне возможно, что при виде подобного у меня тоже тряслись бы руки. Когда видишь насилие на телеэкране, легко забыть о том, что, несмотря на внешнее правдоподобие, новости подаются в основательно смягченном виде – ради нашего же блага. Мы видим людей, стоящих вокруг массовых захоронений в Боснии, и уверенная манера съемки помогает забыть, что нам не показывают их содержимое или что значат эти покрытые грязью останки для тех, кто действительно находится там, а не смотрит на них сквозь толстое стекло из безопасной гостиной на другом краю света.

Даже в прямых репортажах о событиях 11 сентября нам старались не показывать то, что видели команды спасателей. Мы привыкли видеть телепередачи отредактированными и поэтому больше внимания обращаем на то, что к ним добавлено, а не на то, что из них убрано. Сколько бы мы ни смотрели документальных фильмов о создании кинокартин, латексные монстры продолжают нас пугать; но когда мы смотрим новости, мы не удивляемся, что картинка в какой-то момент неожиданно обрывается, и не особенно интересуемся, что же было в тех кадрах, которые не показали. Нам позволено слышать чьи-то крики, но на приемлемом уровне громкости, на фоне голоса комментатора, мрачно-возмущенный тон которого сам по себе внушает уверенность.

"Это неправильно, – как бы говорит этот голос. – Это плохо. Но так бывает редко, и мы сделаем все, чтобы стало еще лучше. Это пройдет, и в конце концов станет совсем хорошо".

На эту видеозапись не был наложен голос. Из нее ничего не было вырезано. В ней ничего не говорилось, лишь показывалось.

Единственный взрыв разрушил фасад приземистого двухэтажного муниципального здания, разметав вокруг на огромной скорости тонны камня, стекла и металла. Когда прибыл оператор в сопровождении звукотехника, потрясенные возгласы которого раздавались время от времени рядом с камерой, ему пришлось пробираться через автостоянку перед школой, заваленную грудами обломков. Время от времени он переводил камеру на пристройку справа или на другую сторону парковки, куда начали прибывать полиция и "скорые". Но большую часть времени камера лишь просто фиксировала происходящее перед ее объективом.

Девушка, которая явно не осознавала, что потеряла руку, и бежала куда-то, выкрикивая чье-то имя. Части тел, головы. С тихим стоном бредущий сквозь дым маленький мальчик, лицо которого настолько было залито кровью, что он походил на новорожденного. Длинная полоса кусков мяса, словно гигантская груда кровавой рвоты, среди которой валялись немногие еще узнаваемые части тела. Судорожно дергающийся на земле старик, лицо которого представляло сплошную розовую массу с распахнутым в немом отчаянии отверстием рта. Половина симпатичной молодой женщины с открытыми глазами, ниже грудной клетки не было ничего, кроме обломка позвоночника и крыши автомобиля, на который она приземлилась.

Постепенно вопли начали стихать. На смену им пришли рыдания и стоны. Начала создаваться видимость некоего порядка. Бесцельное движение сменилось более направленной деятельностью, после того как появились белые кровяные тельца общественного организма, пытаясь восстановить его нарушенную структуру. Некоторые мужчины и женщины вели себя вполне целеустремленно, куда-то показывая, что-то крича, кого-то перевязывая. Другие, вполне возможно, сами были жертвами.

А потом появился он.

К этому моменту репортеры увидели уже достаточно крови и ужаса и переместились к въезду на автостоянку со стороны улицы. Звукотехнику становилось плохо дважды, оператору – один раз. Толпа у входа на стоянку еще не успела собраться, но весть о случившемся уже начала распространяться, и ни у кого не осталось сомнений, что это из ряда вон выходящее происшествие.

Однако человек с сумкой уже был там, примерно в том же месте, где я заметил его раньше. Высокий, с короткими светлыми волосами, он стоял, глядя на картину разрушения сквозь дым пожара, который на тот момент даже еще не начали тушить. Бобби нажал на паузу.

Блондин не улыбался. Это было ясно, хотя картинка подпрыгивала и различить детали лица было почти невозможно. Он просто стоял и смотрел.

Мы оба молчали. Бобби потянулся к банке с чаем, попытался глотнуть, сообразил, что забыл ее открыть, открыл и осушил наполовину.

– Ладно, – тихо сказал он. – Остальное – лишь общий план.

Он вынул кассету, бессознательно обращаясь с ней так, будто она была чем-то заражена. Вставив в видеомагнитофон другую, он включил воспроизведение.

– Ее я получил от одного техника из отдела медиа-анализа, – пояснил он. – Для служебного пользования, напоминание людям в Вашингтоне. Сборник репортажей о некоторых событиях, случившихся за последние десять – пятнадцать лет, постоянно обновляющийся.

Первый фрагмент я узнал почти сразу – его показывали небольшими дозами большую часть последней недели. Последствия расстрела в Англии. Раннее утро. Камера двигалась вполне уверенно – видимо, в руках хорошо подготовленного оператора из Би-би-си. Группы людей, поддерживающих друг друга. Медики, столпившиеся у дверей, откуда выносили тела – некоторые покрытые простынями, другие – лишь кровью. Еще несколько не менее опытных репортерских команд. Кольцо полицейских вокруг перекрестка двух оживленных улиц. Криков почти не слышно, основным фоном был лишь шум проносящихся мимо машин – люди опаздывали на встречи или возвращались из тренажерных залов, спеша избавиться от литров выпитой диетической колы.

Нам не пришлось слишком долго ждать, но кадр был смазанным и неубедительным. Камера двигалась вдоль ограждения, изнутри, показывая собравшихся снаружи людей и среди них – высокого человека со светлыми волосами. Бобби остановил ленту, прогнал ее вперед и назад. Лицо было слишком маленьким, а камера перемещалась чересчур быстро.

– Это он, – тем не менее сказал я.

В течение следующих двух часов мы смотрели остальные репортажи, составлявшие целую галерею смертей. Вскоре я сбился со счета, но перед нами прошли по крайней мере тридцать эпизодов массовых убийств, пока различия между ними – места, звуки, изменившаяся более чем за десятилетие одежда – не стали казаться малозначительными на фоне сходства. По большей части мы не видели ничего такого, что могло бы привлечь внимание, но некоторые эпизоды оказались занесены в перечень, который начал Бобби на листке гостиничной бумаги.

Закусочная в Панама-сити, Флорида, 1996 год. Главная улица в городе на севере Франции, 1989 год. Торговый центр в Дюссельдорфе, 1994 год. Школа в Нью-Мексико, всего лишь в прошлом году. Строящийся переулок в Нью-Орлеане в 1987 году, где, по предположению следствия, ссора между наркодельцами переросла в перестрелку, в результате которой шестнадцать человек погибли и тридцать один был ранен.

– Это он, – снова и снова повторял я. – Это он.

Наконец лента остановилась, без каких-либо церемоний. Судя по всему, мало кому удавалось досмотреть ее до конца.

– Нам нужны еще записи, – сказал Бобби.

– Нет, – ответил я. – В самом деле нет.

– Да. Другие записи тех событий, где он не попал в поле зрения камеры.

– Вероятно, его там и не было. Он мог быть и не единственным. Наверняка есть и другие.

Я прошел в ванную и выпил пинты три тепловатой воды из очень маленького стаканчика.

– Авиакатастрофы, – сказал Бобби, когда я вернулся. – Взрывы в Северной Ирландии, Южной Африке. Гражданские войны за последние десять лет. Эпидемии гриппа. Кто-то должен быть их причиной. Возможно, мы ищем не там. Возможно, это вовсе не фундаменталисты с той или другой стороны. Возможно, это люди, которые ненавидят вообще всех.

Я не слишком убежденно покачал головой. Бобби вынул кассету из аппарата и повертел ее в руках.

– Но почему мы должны на этом останавливаться? И какова вероятность того, что он случайно мог столько раз попасть в кадр?

– Это не случайность. Это знак, предназначенный для тех, кто знает. Знак, который говорит: "Это сделали "соломенные люди"".

– Но теперь-то, можно считать, он у нас в руках.

– В самом деле? Некий блондин, лица которого в кадре почти не различить, и ряд никак не связанных между собой событий, разбросанных на протяжении десяти лет по половине западного мира? Хочешь позвонить в Лэнгли и узнать, заинтересует ли это кого-нибудь? Или нам попытаться связаться с Си-эн-эн? У нас нет и доли авторитета Уодворда или Бернстайна, и все это выглядит лишь как очередная чушь про некую тайную организацию, пока у нас нет в распоряжении ничего, кроме неясных намеков. Можно провести за компьютером целый день и не извлечь никакой информации из тех картинок, что мы видели.

– Как насчет веб-страницы? Манифеста?

– Его там больше нет, Бобби. Мы вполне могли напечатать его и сами.

– И что в таком случае? Предлагаешь просто обо всем забыть?

– Нет, – ответил я, присаживаясь на кровать и снимая трубку телефона. – Возможно, есть один человек, который мог бы помочь. На самом деле даже два. Парочка, с которой мы общались в Хантерс-Роке.

– Каким образом? Они ищут какого-то серийного убийцу.

– А как бы ты определил это понятие?

– Это совсем другое. Убийство многих людей – не то же самое.

– Обычно – да, – сказал я. – Но никто не говорит, что нельзя заниматься только одним, но не другим. Этот парень – их наводчик. Организатор, подстрекатель, идеолог – человек, который подготавливает почву, подбирает козлов отпущения, обеспечивает выполнение задачи. Терроризм без какой-либо принадлежности, национальной или религиозной. Убийство ради самого убийства. А потом он стоит и наблюдает за теми, кто собирает куски трупов. И ты утверждаешь, что он не из тех, кто мог бы быть и серийным убийцей? Думаю, этот тип и есть их главный убийца. Возможно, это даже сам Человек прямоходящий.

– Уорд, твой аргумент ломаного гроша не стоит.

– Может быть. Но нам нужна помощь. Нина – единственная, к кому можно было бы обратиться. Эти сволочи убили моих родителей. И меня не волнует, что мне придется сказать, чтобы привлечь ее на свою сторону.

Бобби посмотрел на меня и в конце концов кивнул.

– Звони.