Марко Вовчок
Институтка

XIII

Уж как хорошо оделась в тот день панночка! А старуха нахмурится да все ворчит:

– На что это нам голь негодная понадобилась?

Панночка как будто тех слов и не слышит, а старуха на нас злобу свою вымещает.

Приехали полковые, а лекаря с ними нет.

– Благодарит, говорят, за внимание, да не имеет свободного времени ни минуты: больных у него много; он их лечит.

– И не принуждайте его, – говорит старуха, – пускай себе их лечит с богом!

Панночка только покраснела и губы закусила.

Досталось нам, когда гостей проводили! За все нам пришлось тогда вытерпеть.

В ту же самую неделю заболела панночка. Охает, стонет, кричит. Старуха испугалась, плачет, шлет за лекарем. Полковой лекарь, говорят, знаток своего дела, да и живет ближе других. Послали за ним.

А тем временем панночка оделась понаряднее, легла в постель и лежит как писаная, дожидается.

Приехал лекарь, посмотрел, расспросил, а она-то, она… и головку клонит, и говорит нараспев. Побыл с час лекарь, да и уехал.

– Завтра, – говорит, – навещу.

Старуха стала расспрашивать внучку, а внучка задумалась и только головою кивает на вопросы.

А когда старуха ее спросила: «Что, каков лекарь? Как тебе он показался?», она вся встрепенулась: «Гордый, говорит, такой, словно пан высокородный. И что он о себе воображает?»

Лечил, лечил ее, бедняжка лекарь, да и влюбился в нее. Полюбила его и панночка. Скоро почуяли панычи, в какую сторону ветер потянул, сразу поняли, что это все значит, да и отшатнулись прочь. Старая пани только что головою об стену не бьется, да уж ничего сделать не может.

– Если вы, бабушка, мне препятствовать станете, то я умру. Не говорите мне ничего, не отговаривайте меня; сжальтесь надо мною!

Старуха оставит ее в покое, а сама все стонет.

XIV

Опустело панское подворье: не топочут лошади, не стучат коляски, и панночка тише стала: не бранит нас, не бьет, не ябедничает, все сидит да думает.

Бывало, только солнышко встанет, лекарь и катит на своих двух лошадках. Панночка уже поджидает его у окна. Хороша, разряжена! Увидит его и покраснеет, как маков цвет. Он скорехонько вбежит. Подвернется какая-нибудь из нас: «Здорово, говорит, девушка; а что панночка?»

Целый день, бывало, прогостит – все сидит около панночки, не отходит ни на шаг. А старая пани то из одних дверей глядь, то из других глядь, а все прислушивается, что они между собою говорят вдвоем. И уж такая грызет ее досада, что они всё вместе, а разлучить их она не может: боялась она внучки. Стал он свататься за нашу панночку. Плачет старуха и жалуется горько:

– Я надеялась тебя за князя отдать, за богача, за вельможу.

– Ох, боже мой, – вскрикнула панночка сквозь слезы, – кабы он богатый был да вельможный, мне бы и думать нечего было, давно была бы за ним! Да коли такое мое уж несчастье, такая мне доля горькая выпала!

– Будто уж нет лучше его женихов? – говорит старуха, уже не смея ее отговаривать, а так, словно спрашивая.

– Для меня нет на свете лучшего, нет и не будет.

Затосковала панночка, похудела даже, побледнела. Старуха совсем с ума сошла, просто не знает, на какую ногу ступить. Намекнет на то, чтоб отказать ему, а у внучки тотчас гнев и плач великий. Вздумает утешать, скажет:

– Выйдешь за него замуж.

А внучка свою долю проклинает.

– Это мне господь горе наслал, – говорит она. – И как этому горю помочь – не знаю.

Лекарь начал примечать, беспокоиться.

– Что такое? Отчего ты грустна?

– Я не грустна.

– Скажи мне всю правду, скажи! – умоляет он ее, руку целует.

– Женимся мы с тобою, – говорит она вдруг, – а как будем мы жить с тобою в бедности?

– Вот что тебя печалит, мое серденько! На что нам богатство, когда наша жизнь будет веселая, доля наша счастливая?

– Видишь ты, видишь, ты обо мне и не думаешь! – упрекает она его. – А приятно разве тебе будет, когда кто к нам приедет и над нами глумиться станет? «Вот, скажет, живут, бедствуют». – И она заплачет.

– Серденько мое! Что ж мне, бедному, на свете сделать? Где взять? Я отроду не хотел богатства, а теперь хочу всяких благ для тебя, тебе на утеху… Что ж я сделаю? Рад бы к себе небо наклонить, да не клонится.

И начнут оба горевать промеж себя.

XV

Аюбила она его, да как-то чудно, не по-людски. Бывало, завернет к нам в дом кто из панночек-соседок и начнет расспрашивать:

– Что, правда ли, что такой гордец в тебя влюбился? Сватается? Ревнует? Какие он тебе подарки дарит? Ты ли его слушаешься или он тебя?

– А вот, замечайте сами, – отвечает им панночка с усмешкой.

И начнет она перед панночками ломаться над ним.

– Послушайте, – скажет она ему, – поезжайте в город да купите мне то-то и то-то, да поскорей, поторопитесь!

Он тотчас поедет, купит, что было приказано, и привезет.

– Боже мой, что это вы накупили! Я этого не хочу. Поезжайте, променяйте это; мне этого не надо. Вот редкость нашли!

Он опять едет, меняет.

Или он, например, хочет воды напиться, а она ему:

– Не пейте, не пейте.

– Почему?

– Я не хочу. Не пейте.

– Но я пить хочу.

– А я не хочу, – слышите? Не хочу!

И уж так она взглянет или усмехнется, что он ее послушает. В иной раз она рассердится, отвернется, не говорит с ним, а он извиняется и упрашивает ее, только что не плачет.

Приезжие панночки удивляются:

– Вот чудо! И кто ожидал от него такой любви! И как ты это сделала? Как бога упросила?

Наша панночка только ухмыляется.

Спрашивают они ее, чем он ее подарил. А она перед ними бархаты, атласы расстилает, что от старухи получила, да и хвалится:

– Это он мне подарил.

Чудна́я панская любовь!

А его против тех соседок так зло и разбирает.

– Дай бог, – говорит, – чтоб и след их пропал!

Старуха между тем расспрашивает о нем, какое за ним есть добро. Узнала она наконец, что у него есть хутор.

– Дитятко мое, у него хутор есть.

– В самом деле? – вскрикнула панночка и с места даже вскочила. – Где? Кто говорил?

– Не очень далеко, за городом. Недавно, слышно, от какой-то тетки по наследству достался. Тетка была бездетная, он и вырос на ее руках.

– Ах, боже мой милостивый! Что ж это он мне ничего не сказал? Видно, хутор-то небольшой, нече и хвалиться; а все же хутор, все же имение.

Встретила она его веселая, приветливая. Он радуется. Он не знает, что приветствуют не его – хуторок приветствуют.

XVI

Об рождестве их обручили. Что гостей наехало! Панночка такая веселая, разговорчивая; глаза блестят, смеется, разгуливает с ним рука об руку, а он и глаз не спускает с нее, даже спотыкается на ходу. Пир продолжался до самого утра.

Но только лишь жених и гости со двора съехали, панночка наша в плач ударилась. Плачет она да на свою судьбу жалуется:

– Что это я сделала! Что я сделала! Какое будет мое житье убогое! На что меня мать на свет родила! Беда мне: доля моя сиротская!

Старуха уж и обручению не рада. Утешает свою внучку.

– Чего плакать, мое дитятко, – уговаривает она ее. – Полно же, полно!

– Зачем господь богатства ему не дал? – вскрикнет панночка, да так и обольется слезами, и по комнате бегает, руки ломает.

– Дитя мое, сердце мое, не плачь! Не будешь ты богаче всех, да и бедней не будешь. Все, что я имею, – твое.

Панночка как бросится к старухе и ну ее обнимать, целовать.

– Бабусечка, бабусечка моя, матушка моя! Благодарю вас от Души, от сердца. Теперь передо мною свет открылся. Я теперь словно переродилась. Вы теперь родной матушкой мне стали.

– Ну, так полно же, полно! А то я сама голосить стану. Ну, вот видишь! – говорит старуха, а сама и плачет и смеется.

– Бабушка, голубушка, так вы с нами будете жить?

– Уж чего было б лучше, да не приходится. Я вот как рассуждаю: я здесь останусь, в Дубцах, буду за вашим хозяйством присматривать, а ты хозяйствуй у себя в хуторе; а то либо там, либо здесь придется хозяйство бросить: оно изведется, и покоя душе не будет. От панского глаза и скотина добреет, недаром сказано.

– Хорошо, бабушка, хорошо, пускай будет по-вашему… Ах, бабуся! Говорю вам, я словно другой раз на свет родилась.

– Так будь же ты у меня веселенькая, не плачь.

– Не буду плакать, бабуся, не буду.

Жених только что на порог – панночка говорит ему:

– Бабушка нам Дубцы дает, бабушка нам Дубцы дает!

А он отвечает ей, да так спокойно, с тихой усмешкой:

– Ты радуешься, и я рад. Я сам очень люблю Дубцы: мы тут спознались, слюбились. Помнишь, тогда какой был сад зеленый, цветущий, как мы в нем гуляли да разговаривали?

А она ему:

– Сад зеленый, сад цветущий! Ты вспомни лучше: Дубцы какой доход дают!

Жених даже вздрогнул и смотрит на нее, будто его что-то удивило, в сердце ужалило.

– Что с тобой? – спрашивает его панночка. – Что ты так на меня смотришь? Разве я что-нибудь нехорошее сказала? Разве не хочешь ты со мною хозяйничать?

Взяла его за руку, а сама улыбается ласково. И он улыбнулся и говорит:

– Ты моя хозяюшка милая!

XVII

Повеселела панночка. Хлопочет над своим приданым; приказывает, распоряжается и сама во все входит. Навезли из города башмачников, портных, швей, купцов, торговок. Сама суетится, жениха гоняет. Весь дом как в котле кипит. Настало тогда для нас времечко тяжелое! Наше ведь дело известное: хорошо ли, худо ли панам, а нам одно верно, по пословице: людям свадьба, а курице смерть.

Наехало на свадьбу панов, пани. Так все хоромы и гудят, точно улей; панночки с любопытством приданое рассматривают, удивляются:

– Ах, как это хорошо! Ах, как это чудесно! Вот это каково? А это, верно, очень дорого стоит!

Иная как увидит что-нибудь – платок ли, платье ли, так даже глаза зажмурит, словно ей что за сердце ущипнет. Льнут они ко всему этому, как мухи к меду. Насилу мы уж их спровадили.