Мария Высоцкая
Законы безумия
Глава 7
Богдан.
– Спасибо еще раз. Доронин, не знаю, что бы я без тебя делала. Удачи тебе, – мама Марина скинула звонок и положила телефон на столешницу.
Интересно, с кем она говорила?
Убрав руки в карманы спортивок, выхожу из своего «укрытия» в виде полузакрытой двери в кухню.
– Доброе утро! – чешу макушку, взъерошивая волосы еще больше.
– Доброе. Ты чего так рано вскочил?
– Не спится. А ты?
– А мне в лицей нужно, у нас совещание.
– А-а-а.
– Так что завтракаешь сегодня один.
– Жаль, – топчусь на одном месте, – я тогда поем и в зал.
– Оденься потеплее только, там минус тридцать.
– Ок. Ты же помнишь, что сегодня обещала меня отпустить на вечеринку…
– Помню, конечно. Иди. Только без приключений.
– Да я вообще ненадолго. Пару часов, вряд ли у меня хватит стойкости терпеть их всех больше.
– Зачем тогда идешь?
– Катька ж позвала, – пожимаю плечами. Не скажу же я, что это неплохой вариант еще раз перепихнуться с Куликовой и по-английски свалить домой.
– Она тебе нравится? – мама надкусывает печенье.
– Смеешься?
– Ну, мало ли…
– Не. Спасибо, конечно, но мне такое счастье без надобности.
– Ладно. Я ушла, веди себя хорошо, – смеется, проводя ладонью по моим волосам, а потом легкой походкой идет в прихожую.
Провожаю Марину до машины, а когда возвращаюсь в дом, завариваю чай. Вообще я больше по воде, но после пары минут на ветреном морозе чай не помешает. Выпиваю полкружки, пока дожидаюсь сработавшего датчика микроволновки. Котлеты разогреты. Теперь пожрать и на треню.
По дороге в зал слушаю «Сплин» и отрабатываю новую комбинацию в голове. Тренер говорит, что иногда это полезно. Вот сегодня и проверим.
– Иваныч, я пришел, – вытаскиваю наушник из одного уха, останавливаясь у штанги.
– Богдан, привет. Разминайся пока, потом в спарринг поставлю.
– С кем? Покажи мне сразу этого несчастного, – ржу, смотря на парней, те, которые меня знают, поддерживают мое веселье, остальные же видят во мне ох*евшего выскочку.
– Со мной.
Что-то слишком знакомый голос. Оборачиваюсь, чуть ли не сгибаясь пополам от смеха. Он смертник, что ли?
– Иваныч, эт ж Сомов. Ты издеваешься?
– Он выносливый, и тебе не помешает разнообразие. Да и вообще, когда это решения тренера стали ставиться под сомнения?
– Да гуд, с ним так с ним, – поворачиваюсь к Сомову, – ну что, вешайся, – провожу большим пальцем по своему горлу, вставая на беговую дорожку.
Ненавижу бегать в зале. Лучше на природе, но на улице такой дубак, что лишний раз туда нет желания высовываться. Потреню в тепле, пожалуй.
Сомова я вырубаю со второго удара. Не сильно. Не больно. Но чтоб неповадно. Ухожу с рейджа, попутно стаскивая шингарты. Сомов еще не поднялся на ноги, но уже и не валяется. Поворачиваюсь в его сторону, сталкиваясь с предсказуемым, злобным взглядом. Павлуша точно соображает план мести, но вряд ли он будет в пределах клуба.
Даю голову на отсечение, что будет гадить в лицейчике или на сегодняшнем сборище. Тем интересней.
К Катрин заваливаюсь часов в семь. Пока иду по вымощенной камнем дорожке, отмечаю грандиозность постройки. Замок, мать вашу. Три этажа и, с*ка, башни. Серьезно, каждое крыло дома украшено башней, словно из сказочки про Рапунцель. Дом уже полон пьяных долбоящеров. Катька виснет на мне еще во дворе, она выбегает без куртки, с разбегу запрыгивая на меня и обвивая поясницу ногами. Придерживаю ее за ж*пу и, ни с кем не здороваясь, по ее навигации прямо в куртке прохожу на второй этаж.
У нужной комнаты она медленно опускает ноги на пол.
– Проходи, – стреляет глазками, – я соскучилась, – закрывает дверь комнаты, – родительская спальня. Всегда хотелось сделать это здесь, – защелкивает замок, облизывая губы, уже полностью развернувшись в мою сторону.
Осматриваюсь, садясь на кровать.
Катрин сегодня, как и всегда, в самом радужном мини. Платье, больше похожее на футболку, шлюхастые колготки в мелкую сетку и почти полностью открытая спина.
Ладони проминают мягкое покрывало, а Катрин проворно усаживается поверх меня.
– Выпьешь? – протягивает бутылку виски, стоящую до этого на тумбе.
– Не пью.
– Серьезно? – кривит губы в усмешке. – Ладно, – пожимает плечами, делая глоток.
Вырываю вискарь из ее рук, возвращая на место.
– Потом, – ладони стискивают талию, – ты мне еще в сознании понадобишься, Катюша.
– Богдан, – протягивает последние буквы, стаскивая с себя платье.
Оставшись в одних колготках, Куликова прижимается к моим губам грудью. Притягиваю ее еще ближе, заваливаясь на спину.
***
Вывернув футболку, надеваю ту, уже почти выходя из комнаты. Катюха топает следом, почти не выныривая из айфона. Постит очередную сторис, делая губы тупой уткой.
– Богдан, улыбнись, – останавливается на ступеньке, делая селфи, – Богдан, – ноет, когда понимает, что мне пофиг на ее просьбы, – ну и ладно, – осматривает гостиную с лестницы, – Герда, – машет рукой, быстро убегая в сторону Гольштейн.
Гера стоит у камина, сжимая в ладонях бокал какой-то жижи, похожей на горячий шоколад. Красивая зараза, но платье она, конечно, выбрала так себе, дурацкая вязаная тряпка, еле прикрывающая ж*пу.
Спускаюсь со ступенек, наливая себе колы.
Вновь нахожу ее глазами и разочарованно скулю. Катька быстро втянула Гольштейн в свой сатанинско-утячий клуб, и теперь они фоткаются вместе. Смотрю на толпу пьяных и дергающихся под тупой рэпчик людишек, ловя себя на мысли, что на фоне Геры Катька выглядит эскортницей, пропагандирующей повальное бл*дство.
Делаю глоток колы, отвлекаясь от Гольштейн, а Куликова уже вовсю гнет на баре то ли стриптиз, то ли танец маленьких утят. Ржет, уже упита в стельку, понаблюдав за представлением, по-тихому сваливаю из гостиной, иду через анфиладу комнат, выходя на огромную лоджию с панорамными окнами. Красиво.
Останавливаюсь у окна, зачарованно смотря в небо. Сегодня так много звезд. Звездное небо всегда ассоциировалось у меня с чудом. Не знаю, как это связано, но есть же в них что-то волшебное.
Когда меня только притащили в детдом, я часто сидел на подоконнике, рассматривая звездное небо. Мне казалось, что родители видят меня в тот момент, а звезды – это души тех, кто больше никогда не вернется на эту землю. Ведь они уже обрели другую жизнь, жизнь в бесконечности…
В тишине отчетливо слышу звук ударяющегося друг о друга стекла. Оборачиваюсь, только сейчас замечая сидящую в углу на диване Гольштейн. Она поставила стакан на стеклянный столик.
– Привет, – делаю шаг в ее сторону.
– Не самая приятная встреча, – кривит губы.
Гера такая Гера. Делаю еще шаг к ней навстречу.
– Где твой слюнявый рыцарь? – не могу удержаться.
– Я смотрю, ты Катюшу тоже с собой не позвал, – приподымает бровь, закидывая ногу на ногу.
Гера смотрит с вызовом. Она сосредоточена и хочет казаться такой… супервумен. Похвально, конечно, но не прокатит.
– У нее много дел, полбара еще выхлебать надо, – сажусь в кресло напротив.
– А ты не пьешь?
Отрицательно мотаю головой.
– Удивил, – с легкой усмешкой, – я думала, что такие, как ты, не упускают возможность выпить дорогого виски.
– Виски без кокса – халява на ветер, – пожимаю плечами, мне пох*р на ее слова. Подобной чушью мое самолюбие не задеть, хотя кому-то вроде Геры этого не понять, – а у тебя бл*дское платье.
Говорю с серьезным лицом, создавая какую-то жуткую паузу, в течение которой Гера напрягается, вытягиваясь, как по струнке, а ее лицо перекашивается от гнева. Кажется, вот-вот начнется шоу. Усаживаюсь удобнее, чтобы насладиться каждой деталью ее показательного выступления.
– Одна ниточка от этого платья, – цокает языком, – стоит дороже, чем все твои шмотки.
– Не спорю, но только даже так, оно не становится менее бл*дским, – держу лицо, чтобы не заржать, потому что очень хочется. И пока я борюсь с собой, в глазках маленькой мажорки плещет чистая угроза.
Гера медленно поднимается с дивана, сжимая в ладони стакан воды. У нее очень плавные, я бы сказал, завораживающие движения. Она делает пару шагов, замирая рядом со мной. Губы растягиваются в белозубой улыбке, больше похожей на оскал. Вытягивает руку со стаканом, останавливая ровно над моей головой.
Запрокидываю голову.
– Ты этого не сделаешь.
– Уверен? – приподымает бровь, переворачивая стакан.
Струя воды льется мне на лицо, скатываясь за шиворот. Сжимаю руки в кулаки, а сам ржу как конь. Это получается непроизвольно.
Резко выставляю руку, обхватывая ее ногу, и рывком тащу на себя. Все происходит очень быстро, поэтому Гольштейн заваливается на меня сверху, не устояв на своих каблучищах.
– Ну, привет, – прижимаю ее к себе.
– Пусти! Пусти меня, Шелест! – вырывается изо всех сил, извиваясь в моем захвате, который от каждого ее движения становится только крепче.
– Ты только что меня облила.
– Ты сам напросился.
– Да? – поднимаю с пола свой стакан с колой.
– Ты этого не сделаешь, – косится на мою ладонь, в которой теперь покоится стакан.
– Серьезно?
– Не надо.
– Нормально попроси, с выражением, Герда, с выражением…
– Что еще? – шипит, тяжело дыша.
– Ну, – перевожу взгляд на ее ноги.
– Обойдешься, пусти, – орет, – пусти меня, – уже тише и почти не шевелясь.
– Я не услышал.
Гера пару секунд пристально на меня смотрит, и я замечаю начинающие выступать слезы. Разжимаю захват, а дальше болевой туман, эта зараза давит коленом мне между ног. Убью с*чку.
– А теперь послушаю я, – наигранно облизывает губы, а в глазах чистый триумф. Думает, что сделала меня. Наивная.
– Наклонись, – сжимаю ее колено, Гольштейн смотрит на мои руки, но никак не реагирует. Моя ладонь ползет выше, а ее колено давит все сильнее.
– Я что, похожа на дуру, Шелест?
– Есть такое дело, – выдыхаю, стискивая зубы, – сама напросилась, – выплескиваю колу ей на грудь.
Поиграли и хватит. Выкидываю стакан, сжимаю руки на ее талии, поднимая вверх, и через призму боли меняю положение. Ее колено съезжает в сторону, и я проворно усаживаю ее поверх себя.
– Ты придурок, ты идиот, ты меня облил! – верещит, пытаясь меня ударить.
– Правила игры вновь изменились, Ге-ра, – прижимаю ее к себе, чтобы она уже точно не смогла нанести удар.
– Я Герда, – упирается ладонями в мои плечи, стараясь отодвинуться как можно дальше.
– Герда, – тяну ее на себя, между нами максимум пара сантиметров, и меня внутренне колотит от ее близости. Какая-то непонятная хрень, но я вновь чувствую то, что чувствовал в первый день, когда увидел ее в школе. Больное, немое обожание. Она безумно красивая, и настолько же безумно отвратительная в своем поведении.
– Отпусти, – говорит совсем тихо, – кто-нибудь может прийти, – оглядывается.
– А разве тебе есть дело до чужого мнения?
– Нет, но…
– Но есть, – убираю руки, откидываясь на спинку кресла, – Гера, Гера, пугливая Умка.
– Я Герда, – сидя на мне, – и я не пугливая, – запрокидывает голову вверх, складывая руки на груди. Видимо, мокрое платье больше не доставляет ей дискомфорта.
– Я тебя уже отпустил, сидеть на мне необязательно, или вошла во вкус?
– Пошел ты, – вскакивает на ноги, – ты идиот, Шелест!
– Ты это уже говорила.
– Я готова сказать это еще сто тысяч раз! И не надейся, что долго задержишься в нашей школе. Мне уже не терпится увидеть твое лицо, когда скажут результаты теста.
Самоуверенная маленькая дрянь. Мне плевать на то, что она несет, но выражение ее лица меня бесит. Считает себя лучше других, так это поправимо. Поднимаюсь с кресла, замечая, как она пятится назад на пару шагов. Правильно, бойся, Гольштейн. Я тебе не Сомик.
– А как мне-то хочется видеть твое смазливое личико, когда ты перестанешь быть лучшей.
Она начинает хохотать.
– Ты действительно думаешь, что я поверю в то, что ты лучше меня? Ты? Лучше меня?
– Безусловно, – сжимаю ладонью ее плечо, – если это окажется не так, я сам заберу документы.
– Ты слишком самоуверен.
– Возможно, но, если я буду лучше, ты расстанешься с Сомовым.
– Что? – моргает, убирая с лица глупую усмешку. – Ты совсем больной?
– А что, боишься?
– Пфф, не дождешься. Я согласна. Ищи другую школу.
– А ты подготовь речь, чтобы не ранить трепетную душонку Павлика.
Разжимаю пальцы, убирая их с ее плеча. Гольштейн дергается, но больше не отступает. Смотрит на меня злобным тушканчиком, явно анализируя то, во что вписалась. Эта девчонка – сам дьявол, но обличие у этой стервы ангельское.
– А ты чего здесь пряталась вообще?
– Не твое дело.
– Да ладно тебе.
Гольштейн переводит взгляд на окна и выглядит растерянной.
– Если бы я знала, что сюда придешь ты, меня бы здесь не было.
– А по-моему, было весело и тебе понравилось. Думаю, тебе не хватает обычного, человеческого веселья, – одергиваю ее платье, которое слегка задралось после нашей потасовки.
Герда нервно трогает подол, будто я его не поправил, а разодрал к чертям.
– Мне не понравилось, – на лице добродушная улыбка, а меня вновь клинит. Мне она нравится. Нравится эта улыбка. И Гера мне нравится. – Ты чего?
Смотрит на меня подозрительно, будто мысли читает.
– Ничего, – убираю руки в карманы, – пойду. Павлику привет.
Она словно хочет что-то сказать, но вовремя себя останавливает.
Разворачиваюсь, ускоряя шаг. Нах*р это все. И Геру туда же.
Глава 8
Герда.
Шелест уходит, а меня накрывает каким-то сумасшедшим отчаянием. Это странно, но вся эта перепалка вызвала во мне не только дикую злость. Нет. Мне она понравилась. Было весело. Он окатил меня дурацкой колой, а мне было весело. Господи, какой бред! Но с Шелестом мне было весело.
Вновь усаживаюсь на диван, смотря на звездное небо. Красиво.
Зачем я согласилась на это глупое условие? Почему-то в голову закрадываются мысли о том, что он реально может оказаться лучше. Хотя… он просто самоуверенный придурок. Только и всего. Трогаю пальцами свои колени, остро чувствуя следы его прикосновений. По телу разбегаются мурашки, и я заваливаюсь на диван, прижимая к груди маленькую декоративную подушку.
Богдан Шелест, я знаю его всего два дня, а уже испытываю настолько противоречивые чувства… он меня дико бесит. Он не может не бесить. Он наглый, самоуверенный и напыщенный индюк, считающий себя лучше других. Стоит только вспомнить, как он смотрел на Пашу, словно тот кусок пенопласта. Грязь под ногтями. Вспоминаю те его насмешливые взгляды, и всяческие капли теплоты к нему пропадают сами собой.
Этот человек переступит через многое и многих, чтобы достичь своих целей. И сейчас его главная цель – стать лучшим в нашем лицее. Он и так успел собрать вокруг себя круг подражателей, и это за каких-то два дня. А что будет дальше? Нам с Сомовый нужно что-то делать. Мы не можем этого так оставить. Я не могу этого так оставить. Я лучшая. Я первая. Я и только я.
Домой возвращаюсь утром следующего дня. Отца нет дома, а значит, завтрака можно избежать. Мама сидит у камина, рассматривая какие-то фотографии. Подхожу ближе.
– Привет.
– О, Герда. Привет. Ты как раз вовремя. Смотри, – протягивает планшет, – ручная работа, лучший ювелир. Какое взять?
Я смотрю на разнообразные колье и не чувствую ничего. Я знаю, что эта покупка – очередная женщина отца. Знаю и никак не реагирую. Мне искренне все равно. Мне даже их не жаль. Не жаль своих родителей. Они так давно воюют, что я успела зачерстветь. Меня больше не трогают подобные выпады. Совсем.
– С изумрудом красивое.
Мама думает пару секунд, но отрицательно качает головой.
– Слишком дешевое.
– Тогда не знаю.
– Как прошла подготовка?
– Отлично. Все напишем на высший бал.
– Похвально, конечно, но, доченька, тебе что, совершенно не хочется погулять… сходить на вечеринку? А не сидеть за книжками в субботний вечер.
– Мне все равно. Меня устраивают мои книжки, – я бы могла рассказать маме, что мне интересны вечеринки, мальчики… но я знаю, что в порыве ссоры с отцом она обязательно выплюнет это ему в лицо, чтобы уколоть и показать, что его опека надо мной не так уж и идеальна.
– У меня в твоем возрасте была куча ухажеров. Мы с Валей постоянно шопились в Европе и устраивали вечеринки…
Пожимаю плечами, потому что мне нечего ответить. Мама откладывает фотки в сторону, осматривая меня с ног до головы.
– Какое ужасное платье. Безвкусица.
– Это ты его купила.
– Ох, у меня была мигрень, видимо. Но ты-то должна была смотреть, что надеваешь.
– Мы выбрали его вместе с Любой.
– Нашла, кого слушать, – домработницу, ну что она может понимать в моде? Тебе обязательно нужно обновить гардероб. В чем ты ходишь вообще, кроме школьной формы? Это же паноптикум какой-то.
– Только ты так отзываешься о моем вкусе.
– Ну, доченька, это же не в обиду. Я мама, и очень хочу сделать как лучше для тебя. Тебе еще жить, вариться в нашем обществе, а с таким выбором в одежде тебя заклюют на первом же выходе в свет.
– Спасибо, – мило улыбаюсь, – я учту.
Поднимаюсь к себе, стаскивая это дурацкое платье.
«Какое ужасное платье. Безвкусица».
«Бл*дское платье».
«В чем ты ходишь вообще, кроме школьной формы? Это же паноптикум какой-то».
В голове бьет набатом эти слова, и я медленно оседаю на пол. Впиваюсь ногтями в ноги до едкой боли. Только бы не заплакать. Щеки пылают огнем, а я сижу, прижимаясь спиной к стене, стараясь выкинуть, выгнать их из головы.
Отец не возвращается к ужину, и я за это ему очень благодарна, потому что могу не выходить из комнаты. Все воскресенье я сижу у себя и смотрю романтические комедии, иногда отвлекаясь на приходящие от Пашки сообщения. Наверное, поэтому утро понедельника кажется мне самым отвратительным на земле. Мне приходится выбраться из своего убежища, надеть красную клетчатую юбку, гольфы, белую футболку и темно-синий пиджак. Завязать волосы в хвост и отправиться в лицей, предварительно прослушав очередную родительскую перепалку за завтраком.
Отец сам отвозит меня в школу. Весь путь мы молчим, он просматривает новости, а я тупо пялюсь в окно. Недавний мороз резко сменился почти плюсовой температурой, в мгновение ока превращая снег в грязевидную кашу.
На парковке Игорь, он же водитель отца, открывает мне дверь. Я уже хочу уйти, но замечаю, как папа вылезает из машины. Останавливаюсь.
– Ты говорила, сегодня сообщат результаты?
– Да, сейчас будет небольшое собрание в актовом зале, с разбором ответов и ошибок.
– Я хочу поприсутствовать, – это не просьба, это утверждение. Отец проходит мимо меня, направляясь к дверям школы.
Я плетусь следом, краем глаза замечая подъехавшую на парковку машину, из которой выходит наш новый завуч, а за ней – Шелест. Замираю, смотря на них во все глаза. Почему они приехали вместе? Они родственники? Но Сомов говорил, что Шелест из детдома? Странно. Догоняю отца, ставя себе галочку поподробнее разузнать про Шелеста.
Папа вальяжно проходит в актовый зал, присаживаясь в первый ряд. Я сажусь рядом, незаинтересованно блуждая взглядом по собравшимся учителям.
Маргарита Владимировна оглашает результаты по списку, и я расслабляюсь. Девяносто пять баллов из ста. Вряд ли кто-то сможет переплюнуть мой результат. Облегченно выдыхаю, чувствуя, как горделиво улыбается отец.
Дальше сижу в телефоне, абсолютно не слушая дальнейшие результаты. Что, как оказываться, очень зря.
– И последний, Богдан Шелест – девяносто восемь баллов.
Я роняю из рук телефон, в шоке смотря на Юсупову.
– У нас новый высший бал. Богдан, поздравляю!
– Новенький дает, – шепчет кто-то позади нас с отцом, – наконец-то кто-то заткнул эту с*ку Гольштейн. А то столько понтов.
Вокруг начинаются перешептывания, и я нервно заламываю пальцы. Отец!
Отец молча сжимает мое запястье, выводя из зала. Протащив меня до двери, он почти выбегает в коридор, резко отпуская мою руку. Его жест небрежен и пропитан каким-то отвращением. Словно я испачкана грязью, и если он вновь до меня дотронется, то не отмоется уже никогда.
– Все знаешь, говоришь?
– Я…
– Ты! Ты… чего ТЫ достигнешь в будущем, если даже не можешь нормально написать какой-то дурацкий тест? – он не повышает голос, нет. Он говорит это монотонно, без всяких эмоций, словно робот. Но я знаю, что такая подача еще страшнее. Эта наивысшая точка его безумия. Сейчас он себя совершенно не контролирует.
– Папа, у меня хороший балл, – зачем-то пытаюсь оправдаться.
– Хороший, Герда, хороший, но не лучший. Ты Гольштейн, к моему сожалению, и ты должна быть впереди всех. Ясно тебе? Ты должна быть первой!
Я стою, склонив голову, и молюсь об одном – только не слезы. Только не они. Всхлипываю, но происходит то, чего я так боялась. Отец жестко сцепляет пальцы на моем подбородке, запрокидывая мою голову наверх. У него злой, холодный взгляд. Он смотрит на мое лицо, подмечая каждую деталь, и от того, что видит на нем, становится еще более агрессивным.
– Ты вздумала плакать? – сильнее стискивает пальцы. – Да? Не позорь меня, – шипит сквозь зубы, – никогда не смей реветь. Никогда, слышишь? Это унизительно. Ты унижаешь нашу фамилию. Ты сплошное недоразумение, Герда. Иногда я не понимаю, как ты можешь быть моей дочерью. Не понимаю, – разжимает пальцы, отходя от меня на пару шагов, словно от чумной, – ближайший месяц будешь сидеть на домашнем обучении!
– Но, папа…
– Я сказал, – отчеканивает жестко, – и это не обсуждается, – он пронзает меня взглядом, после чего уходит прочь.
Я стою посреди коридора, смотря ему вслед, и не знаю, что мне делать. Я настолько подавлена, и кажется, под ногами совсем не осталось почвы.
– А я тебя потерял, – знакомый, раздражающий голос, словно лезвие, вонзается в вены.
Я оборачиваюсь, гневно смотря на Шелеста, и с его лица пропадает всяческая улыбка. Он как-то странно меня рассматривает, а на пороге актового зала слышатся голоса. Сейчас толпа выйдет в коридор и увидит мое заплаканное и перепачканное кровью лицо. Я смотрю сквозь Богдана на двери зала, понимая, что мне не миновать неизбежного. Кажется, сегодня моя маска будет сорвана, а статус подорван безвозвратно.
Шелест хватает меня за руку, притягивая к себе.
– Пошли, – где-то над ухом.
Мы быстро сбегаем вниз по лестнице, забегая в какое-то небольшое помещение, похожее на склад инвентаря.
– Сиди здесь, – командует, усаживая меня на стол в углу, – я сейчас приду.
Минут через пять он возвращается с салфетками и бутылкой воды. Протягивает мне салфетки, открывая пластиковый флакончик.
– Это был твой отец? – встает напротив, практически устраиваясь между моих ног.
Я киваю, вытирая кровь, но она продолжает течь. Богдан отбирает у меня салфетки, надавливая пальцами на мой затылок.
– Наклонись, – командует, – теперь зажми ноздрю пальцами, только сильно. Гера, делай, как говорю, – повышает голос, и я слушаюсь.
Сижу так минуты три, может быть, четыре. Богдан все это время держит мою голову, но уже не давит, его ладонь просто покоится на моем затылке.
– Поднимайся, разжимай, – отнимает мою руку от лица, – молодец, Умка, хорошая девочка, – смачивает салфетку водой, быстро вытирая мой нос и подбородок.
Я сижу не шевелясь. Пальцы с дикой силой вцепляются в край стола, и меня немного потряхивает.
– Может, тебе к врачу? – выкидывает испачканные салфетки в какой-то мешок, стоящий неподалеку.
– Не надо. Не надо к врачу, – мотаю головой.
Я до ужаса боюсь врачей, они никогда не говорят ничего нужного, но заставляют есть таблетки, от которых нет никакого толка. У меня все равно продолжает идти кровь, если я нервничаю… они не помогают. Нет.
– Ладно. Тебе надо посидеть немного, – садится рядом со мной, – тебя трясет.
– Это сейчас пройдет, – облизываю губы, чувствуя, как немеют пальцы.
– Часто?
– Что?
– С тобой происходит такая фигня, часто?
– Бывает. Это подростковое, говорят, что пройдет.
– Тебе скоро восемнадцать лет, какое подростковое? – пренебрежительно вскидывает бровь.
– Это не твое дело, это тебя не касается. Чего ты ко мне пристал? Иди, вон, Куликову доставай.
– Да как-то неинтересно уже Куликову доставать. Ах да, я же шел напомнить тебе про наш уговор. Как будешь с Сомовым расставаться?
– Не буду, – надуваю щеки, – я с тобой ни о чем не договаривалась, – строю из себя дуру.
– За*бись позиция.
Богдан вновь встает напротив меня, внимательно всматриваясь в мое лицо.
– Идешь?
– Что?
– На урок, или будешь здесь прятаться?
– Еще чего!
Что он вообще себе напридумывал? Неужели я буду от кого-то прятаться? Да ни за что. Показательно спрыгиваю со стола, полная решимости идти в класс.
– Пошли тогда.
– Я одна. Не надо за мной ходить.
Еще не хватало, чтобы мы вместе вошли в класс.
– Вперед, – отходит, пропуская меня вперед, – иди.
– Не ходи за мной, – повторяю, нажимая на ручку двери.
– Да нужна ты мне больно. Вали давай.
