Мария Токарева
Сны Эйлиса. Книга II

Глава 1. Новый год

В тот день он принял окончательное решение: план его мести оформился предельно отчетливыми штрихами. Времени на размышления более чем хватало. Нармо сидел в своей башне несколько месяцев. Раны на теле достаточно скоро срослись, однако магия, выхваченная янтарем, не желала восстанавливаться, а на лечение тела ушли значительные запасы яшмы. В течение этого времени он не подпускал к себе никого, как волк-бирюк. Было больно и плохо – больше сказать нечего. Но никто не узнал об этом, кроме одного существа, присутствие которого один чародей чувствовал вне зависимости от желания этого могущественного создания, произволом которого не удалось захватить портал.

– Может, хватит, а, Сумеречный?

Чародей кровавой яшмы обернулся к серой каменной колонне. От нее, подобный тропическим хамелеонам или морским каракатицам, отделился силуэт.

– Снова ты меня вычислил, – кратко вздохнул Сумеречный Эльф, все поражаясь, что за особенный дар отметился в Нармо, раз он улавливал магию неудавшегося Стража Вселенной.

– К кому-то я являюсь незваным гостем, кто-то ко мне.

Нармо развел руками, вставая с запыленной софы, побитой молью и просиженной тараканами. Все в его башне напоминало о бренности сущего и напрасности стремления к роскоши. Не замок страшного господина – одна большая свалка ненужных вещей, дырявых штор, свалявшихся ковров, треснутых напольных ваз – словом, всего, что свидетельствует о неминуемом угасании былого величия. Казалось, Нармо упивался идеей конца света или же просто воспринимал свой замок, словно неуютную квартирку сидящего на чемоданах мигранта, который только выжидает открытия границы в далекие дали. Как будто они так уж ждут. Сумеречный-то твердо уверился, что чужестранцев не принимают радушно ни в одном из миров.

– Оригинальный способ заменить приветствие, – сухо бросил он, пока Нармо набрасывал неизменный плащ, хотя до того зябко кутался в прозаичный видавший виды бежевый плед. Иссякающая магия не согревала ни его тело, ни башню, в которой установился такой могильный хлад, что даже тараканы впадали в спячку.

– Но не здоровья же тебе желать. – Нармо скривился, протянув с нараставшей насмешкой: – Сплошной подлог и профанация. Так зачем ко мне пришел? Раджед в свою башню не пускает больше? Поссорились? Ай-ай! И ты надеешься, что «добрый Нармо» вас помирит?

– Мог бы не глумиться.

Сумеречный Эльф отвернулся, коря себя за душевную слабость. Признаться, слишком остро он каждый раз реагировал на все нападки, касавшиеся его странной дружбы с янтарным льором. Но уж кому, как не Нармо, знать, в чем крылась истинная причина, что так терзала Сумеречного Эльфа. И общие страшные тайны связывали их всех, уцелевших в каменном мире.

– А мог бы и глумиться, не все же тебе одному, – напомнил о вечной природе шута Нармо. – К тому же последнее время приходилось слишком часто терпеть твое назойливое общество. Вот как сейчас.

Но тут он зашелся кашлем, тихо выругался, замечая кровь на поднесенной к бледным губам ладони. Раны давали о себе знать, и только Сумеречный Эльф в полной мере чувствовал и сладость от ликования победителей, и боль от страданий побежденных. Часто из мучений произрастала еще более яростная ненависть, как случалось ныне с чародеем кровавой яшмы.

Сумеречный Эльф отчетливо видел, как вокруг его сердца всполохами подземной грозы, всплесками вулканической магмы колыхаются, стягиваясь в тугой узел, змеи. Много-много шипящих гадюк, что припадали к трепещущему органу ядовитыми зубами, а при каждом бранном слове еще и слетали с губ. Вероятно, этот слой реальности не наблюдал даже Раджед, когда ему удалось пробиться на третий уровень рычагов и закономерностей.

– Помолчал бы лучше, – почти сочувственно вздохнул Сумеречный Эльф, глядя, как чародей бессильно опускается обратно на софу, хотя обычно слыл неутомимым интриганом.

– Ты бы не пришел, я бы и молчал, – зло бросил собеседник, постепенно натягивая на лицо маску с оскалом всегдашней ухмылки. Так он глушил все чувства. Он исступленно глядел на свои руки, ныне не сокрытые перчатками, и стремился создать вокруг ладони пламя или когти. Но бился лишь слабый огонек вроде мерцания светлячка.

Раджед нанес куда более серьезный ущерб, чем показалось бы людям. Для них-то дальше тела мало что существовало, зато чародеев питали нити мироздания. И Раджед оборвал именно их. Но ведь и Нармо поступил тогда крайне подло, их с Илэни план вероломно играл на чувствах не только янтарного льора, но и юной девочки, которая, сама того не ведая, едва не стала ключом к гибели своего мира.

Сумеречный Эльф, разумеется, не позволил бы. На тот момент он четко видел всю схему. И ему повезло, что нашелся пробел в его знании Стража, то есть право вмешаться. Однако недавно наметился новый, в недалеком будущем. И он скорее пугал, вносил нотки беспокойства в привычное течение унылых дней: Страж не видел судьбу Нармо и Раджеда в определенный момент, который наступал через каких-то пять-шесть лет. И после него все топорщилось расходящимися нитями развилок и версий.

– Сам виноват. Не полез бы в башню, живее бы был, – отвернулся с тайной злобой Сумеречный Эльф, пытаясь угадать в голове Нармо его замыслы, прочитать по слегка надменному широкому лицу.

– Неизбежность войны, не более. Отступать уже поздно, – со спокойной стойкостью отозвался чародей, решительно ударяя себя по коленям: – Все! Больше у меня нет самоцветов исцеления. Раджед не оставил мне выбора: либо я захватываю силу всех остальных камней, либо умираю. Так как второе никак не входит в мои далекоидущие планы, выбор слегка очевиден. Как это называется? Зло порождает зло? Мы все закованы в этот круг.

Голос его набирал силу, заворачивая слова в театральной манере, да только и зрителем, и актером, и автором этой пьесы был он сам. Похоже, замок воспринимался им, точно огромный заброшенный театр. Иначе не удавалось объяснить свешивающийся занавес, что венчал пустую сцену в тронном зале. Вот только все труппы давным-давно окаменели.

А ведь раньше в Эйлисе давали представления и артисты, и циркачи. Нармо лет в тринадцать даже порывался сбежать с одной из таких сомнительных компаний. Уж очень ему понравился раскрашенный фургон-повозка, который приводился в движение магическими камнями, но не поющими самоцветами, так как труппа принадлежала к ячеду.

Льорам не приличествовало пятнать себя о такие забавы, обрекая на нищенскую жизнь. Но Нармо тогда безумно понравились трагедии и комедии, написанные директором передвижного театра, он и сам пробовал сочинять. Да и сердце его пленила исполнительница главных ролей, кареглазая гибкая красавица с копной пышных черных, как сама ночь, волос. Казалось, жестокое сердце юного льора тогда познало, что такое любовь. А может, только первый огонь неразделенной страсти.

Разобраться он не успел, так как о побеге прознал тиран-отец. И вся труппа, включая чудесную девушку, эту южную пантеру из грез, была отправлена на «арену. Первый и последний раз без согласия и ведома самого ячеда. (Остальные прибывали вроде как добровольно). Труппу схватили в их же фургоне, доставив прямо в лапы разъяренным хищникам. Изображать доблестных чародеев им удавалось только на сцене, а картонные щиты и деревянные пики не защитили от настоящих когтей и зубов.

Нармо видел все от начала и до конца. Отчетливо врезались в его память окровавленные клочки бумаги, сценарии пьес, которые разметались тусклым беспощадным ветром. Больше он тогда ничего не желал запоминать. Впрочем, вряд ли именно после этой трагедии он избрал себе роль шута-рассказчика, того персонажа, которому позволено говорить в лицо даже королям такое, за что всех остальных отправляют в темницу.

Сумеречный Эльф вздохнул, в который раз читая чужие воспоминания. А ведь он тогда мог бы вмешаться. Но не имел права, как всегда. Тогда еще даже не началась чума окаменения, даже первые ее признаки не тронули кипящий войнами Эйлис. Страж Вселенной ощутил, как чувство вины – уже и перед Нармо – заползает под кожу уколами отчетливых мелких игл, точно его атаковали сотни микроскопических морских ежей.

– Круг, значит… Не поспоришь. И вы слишком слабы духом, чтобы его разрушить, – перекладывал вину Страж. – С такой силой вы просто дремучие дикари. А с магией или каменным топором проламывать друг другу головы – без разницы.

Все же его создали Стражем, а не нянькой для человечества. И ответственность за дурные дела несли люди. Сумеречный Эльф задавался иногда вопросом, каким же он был человеком до шестнадцати лет, до того момента, как принял непередаваемую силу и гнет знаний. Ему сказали, что память отнята намеренно и с его согласия, чтобы порочный круг взаимной мести, вражды и прочего – слишком темного и человеческого – покинул его.

– О нет, скорее мы постмодернисты, как говорят на Земле, которые познали пик расцвета и испытывают сознательную тягу к самоуничтожению, – парировал Нармо, но слегка скривился, махнув пространно рукой: – Впрочем, «пика» я не припоминаю.

Сумеречный Эльф безмолвствовал, погруженный в свои невеселые думы. Они не давали покоя. При каждом взгляде на Нармо, при каждой мысли о Раджеде. Что-то нависало черной пеленой над всепоглощающим всезнанием, оставалось лишь ориентироваться на дурные предчувствия. И из-за них порой возникало желание прикончить Нармо на месте, а потом списать на порыв тьмы или целесообразность, словом, придумать приличное оправдание для самого себя. А иных судей у Стража и не обнаружилось бы. Но останавливало воспоминание о равновесии миров. Смерть Нармо нарушала что-то в будущем, чье-то осознание и переосмысление. И Сумеречный Эльф смутно догадывался, чье именно.

К тому же рука просто не поднималась на раненого: льор устало накидывал поверх плаща плед и все равно мерз от озноба. Сумеречный Эльф не намеревался делиться магией, чтобы согреть помещение или растопить камины. Не тот человек перед ним сидел; ради Раджеда он бы сделал почти все. С Нармо же их связывал только очень давний хитрый шантаж.

– Холодает в Эйлисе. Сколько там снаружи на земные градусы? —проговорил Нармо и поежился, втягивая голову в плечи. – Минус пятьдесят? Зимы стали совсем невыносимыми.

За узким окном действительно завывала на разные лады беспокойная вьюга, билась в перечерченные квадратиками рамы стекла, перебирала задвижки, гудела в каминах и шипела сквозь случайные щели. Но не снег она несла, а острые ледышки, которые точили камень башен, точно лезвия. В Эйлисе неумолимо наступали аномальные морозы, и даже летом солнце не согревало гибнущий мир. Все нарушилось и стало уродливым. Когда окаменела земля, постепенно иссякли и реки. Они сочились узкими ручейками и выбивающимися из-под пустой породы редкими ключами. Моря тоже обмеливали, делались чрезмерно солеными. Нармо созерцал умирание мира и, что хуже всего, знал, кто в этом виноват. Не он, отнюдь не он. Он был лишь наследником тирана.

– Тебя просто знобит, – отвлек их обоих от мыслей Сумеречный Эльф, все же сочувственно зажигая камин, так как холод, что пронизывал чужое тело, из-за обостренного восприятия передавался и ему.

– Думаешь? Однако, досадная мелочь, – скинул плед Нармо, всем видом показывая, что с ним все в порядке. Он с деланной небрежностью подошел к небольшому мольберту в углу, рассматривая свое недавнее творение, пожалуй, единственное за последние десять лет.

Он написал картину, когда сидел в пустынной башне, окруженный тараканами. Рисовал в полубреду. Сначала тушью, потом откопал среди хлама почти засохшие краски, но вдохнул в них новую жизнь – на большее магии не хватило. Но жажда деятельности и бессильный гнев заставляли хоть чем-то заниматься. Кропотливое перерисовывание одних и тех же линий успокаивало, погружало в полусон, скрашивая ожидание, отводя от терзавшей тело боли и жгучей досады, которая кислотой разъедала разум.

Сначала на холсте начерталась неопределенная абстракция, но она приобретала все большую четкость. И вот уже яснее ясного проступил свой искаженный автопортрет: разорванные легкие и где-то среди них сердце. Но потом черная тушь в неизвестном порыве сменилась яркими красками. Алые, золотые и лазоревые тона заменяли капли крови, обращаясь под поворотами кисти филигранно выписанными растениями. Получались мехи легких, неровно отверстые проросшими цветами.

В первые несколько дней на грани агонии ему и правда чудилось, что тело пронзает не то бамбук, не то побеги иных растений. И казалось, что Эйлис снова жив, а он умирает посреди всего этого великолепия. Даже себя не жалко, даже смешно и неуловимо упоительно.

Но стоило сознанию немного проясниться, как вновь предстала обшарпанная башня с тараканами и горами сваленного по углам хлама предков. И злоба поражения повелела выжить.

– Дурак все-таки Раджед. Прохлопал свою любовь, сделал все, чтобы никогда не встретиться с ней. Бам – и сбежала, – внезапно скрипучим голосом проговорил Нармо, придирчиво рассматривая нарисованные цветы. Этот далекий дар природы, утраченный в реке прошедшего. Ведь нет более жестокого владыки, чем все отнимающее время.

– Будто ты в этом деле великий советчик, – недовольно отозвался Сумеречный Эльф, глядя на разведенный огонь. Льор же намеренно не приближался к источнику тепла, держал дистанцию, как для прыжка или атаки. В случае чего готовился атаковать не когтями, так кинжалом, с которым никогда не расставался.

– О любви отчего ж не поговорить? – кривились в улыбке тонкие губы Нармо, но голос его не содержал и капли веселья. – А чувствовать – это иное. Я, например, не научен, нет самой потребности. Зато все мы… великие теоретики любви. Но это было забавно. Очень забавно, когда его добыча упорхнула прямо перед носом. Впрочем, девчонка нехило подпортила мои планы.

Нармо недовольно цыкнул, проводя пальцем по невысохшему маслу, отчего на руке остался кроваво-красный след.

– Скажи, ты убил бы ее тогда? Реально собирался? – спросил Сумеречный Эльф, не до конца ведая ответ. Этот наглый льор – точно отражение самого Стража – рушил планы и законы всезнания. Мало того, что в будущем путал все карты, наводя пугающую дымовую завесу, так еще и мысли свои частично блокировал. Возможно, не он так старался, а мироздание с какой-то высшей целью заслоняло от непомерно зрячего третьего ока Сумеречного Эльфа. Неужели позволяло вновь ощутить себя человеком?

– В башне? Как бы объяснить такой твари, как ты, которая уже давно не чувствует по-настоящему боли? – с нарочитым старанием давал пояснения Нармо, точно лектор в аудитории: – Попробую на недавних примерах. Понимаешь, бессмертный, когда тебе втыкают в руку кинжал, срабатывает непроизвольный рефлекс. А так, наверное, нет, не собирался. Впрочем, я еще подумаю, что с ней делать, когда захвачу ее мир.

Нармо довольно ухмыльнулся. Уж что делать с красивыми девушками, они с Раджедом оба знали не понаслышке, да и Сумеречный Эльф ничуть не отставал, даже после стольких веков сохранив способность влюбляться, точно мальчишка. Впрочем, все его чувства отмечала печать скорби, потому что клятва «пока смерть не разлучит вас» означала для него только смерть или гибель очередной возлюбленной, жены… Так и тянулись века, порой в полном одиночестве и намеренной изоляции. Что несли его новые чувства к той, для которой он делал музыкальные шкатулки, Страж не ведал. Он совершенно не видел ее судьбу. И это вселяло надежду. Но когда он наблюдал пробелы в судьбах врагов, то обвинял себя, точно опытный разведчик, который не раздобыл в стане врага нужные сведения.

– Откуда столько уверенности? – только осадил Сумеречный Эльф.

– Если я ставлю какую-то цель, то добиваюсь ее… – коротко и ясно отрезал Нармо, разводя руками, точно дергая марионеток за нити.

– Но так ли тебе нужна эта власть? – перебил Сумеречный Эльф.

– … даже если порой задумываюсь, зачем мне все это вообще, – многозначительно завершил Нармо. – Но не оставаться же в гниющем – вернее, каменеющем – мире?

Голос его набирал силу, в глазах появлялся экзальтированный блеск, точно он стоял перед многотысячной аудиторией. Но впалые щеки подернулись землистым оттенком, а губы совершенно побелели. И Нармо, как стоял, так и упал плашмя, будто все это являлось частью его игры без публики.

Очнулся он уже снова на неизменной узкой софе – немногое, что уцелело из мебели. Возможно, нашлось бы что-то еще, но где-то на дальних складах, может, на нижних окаменевших уровнях. Из-за ранения еще два яруса башни окончательно окаменели, и магии хватало только на то, чтобы выращивать еду и поддерживать оборону королевства. Ситуация для льора складывалась отчаянная.

– Мог бы и убить, – прошептал хрипло он, когда увидел рядом все того же Сумеречного Эльфа.

– Не убил. Пока, – кивнул Сумеречный Эльф, намеренно уточняя: – Пока – это ключевое слово.

– Учту. Впрочем, ничего нового, – отозвался Нармо. Повисла тягучая пауза, в течение которой оба ничего не делали, просто глядели в окно или в зеркало земного мира, что стояло возле камина. Нармо давно перетащил фамильный артефакт в свои небольшие покои.

Из всего замка льор занимал от силы пять комнат, в которых практически не появлялся, то ночуя у Илэни, то пропадая на разорении захоронений. Находить новые оказывалось все сложнее, старые карты часто запутывали и лгали, какие-то и вовсе не сохранились. Тут-то и выручал мистический дар топазовой чародейки. Мертвецов она чувствовала безошибочно, разве только живых совершенно не понимала. Впрочем, от нее Нармо и не пытался добиться какой-то взаимности. Да и ни от кого другого. Как и говорил – не привык, не испытывал потребности в теплоте. Хотя… Не врал ли себе?

Он немо глядел в зеркало чужого вожделенного мира, ведь картинки за стеклом не обращались в портал. Впрочем, злорадно грела мысль, что у Раджеда ситуация ныне не лучше. Но оставалась уверенность, что янтарный починит сокровище своей башни, тогда-то и предполагалось нанести удар.

Сумеречный Эльф слегка изменился в лице, прочитав такие помыслы. Впрочем, он не рассчитывал на иной исход. Да и на милосердие чудовищ. Хотя любой зверь сделается чудовищем, если загнать его в угол. Чародеи сами себе подготовили эту мучительную ловушку, пытку. Им оставалось лишь придаваться воспоминаниям, мечтаниям о несбыточном будущем. Да подглядывать за чужими мирами, чем Нармо успешно занимался, заворожено рассматривая с софы пеструю толпу на оживленных улицах, переливающихся разноцветными огнями иллюминаций.

– О, гляди-ка. Они снова празднуют… как это…

– Новый год, – напомнил Сумеречный Эльф.

– Да, именно. Безумный народишко! Празднуют, что еще на год ближе к своей смерти, к очередной войне, к тому, что их солнце потухнет и прочим малоприятным вещам, – побормотал отстраненно Нармо.

В Эйлисе никогда не существовало традиции пышно провожать год и встречать новый. Все как-то сознавали конечность мира, магии и жизни. Поэтому ячед праздновал сбор урожая, а льоры – день своего воцарения и день своего самоцвета, четко установленный по лунному календарю. Но все пиршества давным-давно канули в лету.

– Сказывается, что ты обитаешь в гибнущем мире. Но, в целом, ты прав, – отозвался Сумеречный Эльф. – Зато они умеют радоваться мелочам, сиюминутно и громко.

Нармо махнул рукой, жадно всматриваясь в разрывающие темно-синее небо разноцветные всполохи, что так напоминали цветы на его картине:

– Помолчи, дай поглядеть на фейерверки. Ценю их тягу что-то поджигать!

– А у тебя здесь телевизор прямо, – хрипло рассмеялся Сумеречный Эльф.

– Да, у Раджеда вещица получше будет, – недовольно фыркнул Нармо, нервно перебирая пальцами. – У меня можно смотреть. Трогать нельзя. – Он почти облизнулся, выхватив кого-то в толпе: – Ох, ты только глянь какая… иссякни моя яшма – а хотя она уже и так – но это же средоточие всех сладостных пороков, сосуд запретного меда. И эта…

– В красном? – Сумеречный Эльф сам приник к экрану, дабы узнать, кто так привлек чародея.

– О да! Мне бы в их мир да прямо сейчас, – оживлялся Нармо, отчего даже кожа его сделалась не такой смертельно бледной, как пару минут назад. Он вскочил и подошел к зеркалу, следя за объектом своего интереса. Компания наряженных девушек шумно праздновала в одном из множества городов, размахивая бенгальскими огнями.

– Вот знал бы я, что ты ничего опаснее таких затей не замышляешь… – вздохнул Сумеречный Эльф, глядя, с каким интересом чародей рассматривает в мельчайших подробностях особенности мира Земли.

– Будто ты не знаешь! Ты знаешь лучше меня, что я еще придумаю, – отвечал Нармо раздраженно, отгоняя наваждение. Казалось, ему вовсе не власть была нужна, скорее, просто жизнь на той далекой планете, которая еще не подошла к своему уничтожению. Или всем хотелось в это верить.

– Знаю. И пока не поздно, советую остановиться. Как советовал Раджеду, – кивнул Сумеречный Эльф.

– Игра уже начата, кто-то обязан довести ее до конца, – делано полу-поклонился Нармо, точно готовясь показать танцевальный номер. – Кто-то неизбежно принимает роль зла. Если меня никогда не мучает совесть, почему бы не мне оказаться под этой личиной? Так всем проще.

Глаза его погрустнели, только на лице осталась маска застывшей улыбки. И Сумеречный Эльф узнавал себя в этом кривлянии клоуна, который давно мертв.

– Зачем тебе власть, которая тебе претит? – с болью в голосе обращался к своему темному духовному близнецу Страж. – Я две с половиной тысячи лет странствую по мирам и нигде не становился ни королем, ни даже командиром армии. Хотя мог бы.

– Факты не в пользу твоего ума. Вечный бродяга – это диагноз, – недобро заключил Нармо. – Впрочем, мне быть королем тоже не очень радостно. Это сковывает какими-то ненужными условностями. Зачем мне все это? – Он застыл на миг, словно сам себя уговаривал, но с торопливостью расчетливого дельца нашел объяснение: – Схема-то простая! Чтобы победить Раджеда, мне нужны камни других льоров, так как яшма почти померкла. Если я соберу все могущественные камни, становиться бродягой в мире Земли как-то несолидно. Придется захватывать над ним власть. А дальше подумаем. Это все просто игра… Со ставкой в жизнь. И мой театр – два мира, великие подмостки.

– Театр смерти, роли боли… – вторил ему Сумеречный Эльф.

– Подожду еще немного и наведаюсь к Илэни. Пусть укажет на новое захоронение.

Нармо деловито разминал широкие плечи, кажется, уже вполне готовый к своим темным свершениям.

– Выберешься из-под защиты башни?

– Я не Раджед, открытых пространств не боюсь, – напомнил о некоторой фобии янтарного Нармо, лукаво ухмыльнувшись. – А ты не выдашь мое местоположение.

– Откуда тебе знать? – поразился такому нахальству Сумеречный Эльф.

– Чутье вора. Назовем это так. – Нармо приподнял указательный палец. – Или, как ты это называешь, «не имеешь права». Неужели самому уже не так интересно досмотреть наш спектакль декаданса в роли наблюдателя?

– Я не наблюдатель. Мне жаль ваш мир.

Сумеречный Эльф отвернулся, уставившись в огонь. Языки пламени жадно лизали каменное тело камина, однако бились в его пасти без дров или углей, только от мощной магии. Возможно, зря он проявил сострадание к врагу, зря зажег огонь и привел раненого в чувства.

– Я никогда не считал этот мир своим, – после некоторого молчания заключил Нармо, вздрогнув. – Он не дал мне ничего, кроме умения ненавидеть. Но ненависть – это скучно, поэтому я научился смотреть на вещи с разных сторон, вертеть их, как вздумается, выворачивать смыслы. Надо было чем-то заполнить пустоту. – Он дотронулся до груди. – Да, вот здесь, где сейчас все разодрано и покрыто свежими рубцами. Здесь у нормальных обитает душа. Мы все великие теоретики душ. А если там черное ничто – тоже неплохо, меньше хлопот таким, как я.

– Если ты ощущаешь ее отсутствие, значит, уже не так плох, – выдохнул Сумеречный Эльф с нескрываемым участием. Казалось, он сам цеплялся за соломинку, утопая в океане непредсказуемости. Но Нармо только издевательски рассмеялся, хотя давился своим весельем:

– Да ты иди – по известному адресу – не пытайся как-то разговорить меня. Тебе просто скучно, нестерпимо скучно, потому что Раджед на тебя смертельно обижен. И давно пора! Жаль, что я не успел рассказать ему правду. Ничего, узнает перед гибелью, перед тем как я снесу ему голову. Это будет мое величайшее представление.

С этими словами Нармо схватил картину с мольберта и стремительно швырнул ее в огонь. Пламя с наслаждением затрещало, впитывая агонию изображенных цветов. Льор с застывшим упоением глядел на это действо, точно совершался какой-то ритуал. Ритуал самоуничтожения.

– Зачем? – только протянул Сумеречный Эльф, не забывая держать дистанцию: – Хоть довольно посредственно, но симпатично.

– Лишнее. Все лишнее в этом склепе, – выдохнул Нармо. – Не хочу тащить хлам в новый мир.

– Поэтому и одежду такую носишь? – Сумеречный Эльф кивнул на небрежный наряд льора, хотя сам едва ли отличался, когда снимал доспех из драконьей кожи и оставался в длинной льняной рубахе да таких же штанах неопределенно цвета и покроя.

– Отчасти.

– Король-то ты король, а на вид…

– А что на вид? Тараканы не устраивают? Так мы друг другу не мешаем.

Нармо все больше веселился, словно вместе с картиной сжег свое ранение, само воспоминание о нем.

– Да, вот именно – на вид тебе только мятого «бычка» не хватает, – ухмыльнулся Сумеречный Эльф.

– Пожалуй, да, «бычка» определенно не хватает, – вспомнил о своей давней дурной привычке Нармо.

– Поберег бы себя. Долгоживущие вы, конечно, но сейчас-то, – все еще проявлял непонятное для самого себя участие Сумеречный Эльф, словно наличие врага, который добровольно принимал эту роль, придавало разворачивающейся мистической истории особый смысл.

– Какая забота! Просто бездна сострадания и сердобольности. – Нармо отвратительно осклабился, отвечая на проявление доброты черной неблагодарностью издевки, как ударом кинжала в спину: – Только, бессмертный наш, почему во всех мирах люди гибнут, а ты видишь проклятые линии мира вместе с рычагами, но ничего не делаешь? Почему кто-то осыпан всеми благами, а кто-то гниет в яме? Ответишь мне? А? Почему у кого-то есть «тонкая-ранимая» душа, а кому-то по статусу, с рождения, наверное, не положено? Что там у вас, Стражей? Учили отвечать на такие вопросы глупых людишек?

Он зашелся в кашле, впервые так повышая голос, точно выплеснулась вся его обида. И Сумеречный Эльф молчал, хотя сердце его разрывалось, каждую секунду, каждый миг. Лишь на бледном лице невольно застыла маска скорби, а что крылось под ней – он и сам не ведал. Может, свет милосердия, может, тьма холодного цинизма, может, сумрак печати вечного бездействия.

Жалости к Нармо не проявилось, хотя в тот миг он все-таки невольно обвинял Стража в своей неправильной изломанной судьбе. Наверное, обвинял… А потом Нармо вдруг хрипло рассмеялся, небрежно отбрасывая со лба непослушные сальные пряди цвета воронова крыла:

– П-х-х-х! А ты повелся! Да-да, повелся на мое небольшое представление. Какая драма! Неплохо, не правда ли?

– Переигрываешь.

Сумеречный Эльф раздраженно сжал кулаки, пальцы невольно потянулись за спину к ножнам и рукояти меча. Так происходило всегда, когда его кто-то сильно злил. Но он сцепил руки в смиренный замок. Меч и покаяние – свет и тьма.

– Зависит от жанра. Я избрал своим гротеск, – продолжал свое шоу Нармо, опасно приближаясь к Сумеречному Эльфу, чтобы прошипеть: – Мы оба! Оба… рассказчики этой истории. – Он снова заходился в смехе. – Только я на роли злодея в этот раз. Кто знает, может, в следующий раз повезет. Пока мой главный бенефис – это убийство Раджеда. Такова уж роль, я сам написал сценарий.

– И как же ты намерен это осуществить, если я против? – Сумеречный Эльф все-таки выхватил меч, ощутив, как тьма отступила, забилась в дальний угол сознания. Еще не пришло время! Хотя для нее никогда не выдавалось верной минуты.

– Придумаю. Например… – Нармо повел рукой, ухмыляясь: – Доведу тебя до состояния тьмы. Ты ведь непредсказуем и беспомощен. Можешь разнести по ошибке полмира, а потом сокрушать себя, доводя… до психушки и бессилия.

Нармо ведал о нем то, что Сумеречный Эльф старательно скрывал. Но такие страшные случаи и впрямь происходили в разные периоды странствий. После сильных потрясений, неудач и утрат он порой впадал в состояние неконтролируемой тьмы. И тогда убивал от бесконечной жажды уничтожения. Не случайных жертв, а только обреченных, тех, чьи жизни обрывались в течение суток. Так распорядилось мироздание, вернее, те, кто одарил силой-проклятьем. Они словно установили предохранитель на свой безумный механизм. И когда сбивались алгоритмы и лопались рамки дозволенного, Сумеречный Эльф вымещал свою тьму на всех и по-разному, но светлая сторона в ужасе сокрушала себя, когда лицезрела кровавые последствия.

И от того он сходил с ума окончательно, забивался в самые дальние и темные уголки, ограждая от себя людей, прятался то в пещерах, то – бывало и такое – в палатах безвестных психиатрических клиник. Впрочем, никакой врач не нашел бы лекарств от его недуга, от его разлада с самим собой. Только Раджеду иногда удавалось гасить эти ужасные припадки. Но Сумеречный Эльф не всегда был желанным гостем янтарной башни, как и теперь.

«Яшма! Ее магии нет, но талисман гнева все еще действует через Нармо!» – внезапно догадался Сумеречный Эльф, ужаснувшись, как легко и вероломно льор кровавой яшмы намерен осуществить свой черный замысел. Что если та пелена незнания, которая нависала над грядущим, являлась покровом кромешной тьмы, под действием которой Страж себя почти не осознавал?

– Для мусорного короля ты слишком хорошо осведомлен, – мрачно бросил он.

– Приходится, – как будто скромно отозвался Нармо, с деланной беззаботностью продолжая: – Наблюдаю через зеркало, подслушиваю все, что творится в мире людей. Кстати, твоя девушка тоже попала в мой объектив. Эленор… Так вроде ее? Пожалуй, оставлю ее себе, когда захвачу Землю. – Жабья самодовольная ухмылка растянулась на губах. – А то твое проклятье все равно не позволяет… даже дотронуться вам друг до друга! Уникальный случай, не правда ли?

Сумеречный Эльф задохнулся от ярости, уже не испытывая и толики сочувствия к врагу. Разведенный костер задул ветер, по стенам прошел иней, смертельный хлад тьмы. Нармо едва успел чиркнуть своей слабой магией, а Сумеречный Эльф уже сдавил мощную шею чародея, ощущая, как напряглись сильные мышцы под стальной хваткой. И у льора хватало мужества и коварства отвратительно ухмыляться.

– Не смей говорить об Эленор! – рокотал голос Сумеречного Эльфа. – Если я убью тебя прямо сейчас, то ты… ты!