Мария Слуницкая
Человечность
– Да здравствует Человечность! – кричит управитель, и мы подхватываем в едином порыве:
– Да здра-вству-ет Че-ло-ве-чность!
Словно в замедленной съёмке наблюдаю, как военный касается рычага. Вот сейчас… сейчас… Давай же! Вжжжих… Лезвие входит в нежную плоть, и в этот миг я взрываюсь и покоряюсь пожару, что сжигает меня изнутри. Но вместе с тем почему-то именно сейчас я жалею, что больше никогда не увижу лица девушки. С глухим стуком голова безмасочной исчезает в ящике. Ещё секунда – и створки пола расходятся, тело летит вниз, в ящик побольше. Шлёп… Вот и всё. Конец.
Постепенно людской шторм затухает, и гул голосов теперь больше походит на тихий прибой. Народ торопится вернуться в очередь. Образуется давка. Те, кто смотрел на казнь издалека, оказываются ближе всех к бывшему магазину. И тут и там слышатся возмущённые возгласы: многие потеряли своё прежнее место. Но их негодование смахивает на одиночные всплески воды: ураган померк и никому и дела нет до остальных.
На площади тем временем разбирают эшафот, чтобы откатить назад и снова запереть под замок. Как знать, быть может, Орудие Человечности простоит там не один десяток лет… Управителя с его коллегами уже и след простыл. Несколько солдат самозабвенно смывают кровь, громко переговариваясь друг с другом:
– А она ничего была, да? – кивая на ящик, спрашивает первый.
– Ага, сиськи что надо. Жаль, морда подкачала… – соглашается второй, яростно орудуя шваброй. – Ей бы DL-ку… – мечтательно произносит он, провожая взглядом ящик, который уже уносили с площади. – Будь у неё маска, она бы сошла за хорошенькую.
При воспоминании о девушке мой пульс учащается, и я включаю охладитель на максимум, только вот помогает не очень.
3
Я шагаю по бывшему магазину с большущей коробкой в руках: сегодня в паёк почему-то добавили дополнительные брикеты со вкусом мороженого и пирога с вишней, хотя обычно такая вкуснятина перепадает на праздники. На тот же день Человечности или в DL-ов день.
Подхожу к выходу и уже берусь за дверную ручку, когда замечаю в стеклянной поверхности двери своё мутное отражение. В памяти всплывает безмасочная и её полный презрения взгляд. Замираю, придирчиво разглядывая себя: всё как у всех, начиная с ботинок и заканчивая лицом… Странные мысли копошатся червями в моей голове: кто я, как выгляжу? И впервые в жизни мне хочется увидеть в своём отражении не безжизненную серую маску, а собственное лицо. Какой у меня нос? Есть ли морщины? А губы? Боже, я ведь никогда не видел собственного рта…
– Чего в дверях застрял? – ворчливо спрашивает кто-то позади меня.
– Простите…
Торопливо выхожу на улицу. Военные впускают в магазин следующего счастливчика, провожая меня равнодушным взглядом. Я вышагиваю вдоль очереди, конца которой так и не видно, и всматриваюсь в маски людей: одинаково серые и безликие. Застрявшее высоко в небе солнце продолжает безжалостно палить. Надо бы идти домой, но меня почему-то неудержимо тянет туда…
Схожу с тротуара и бреду на площадь. Останавливаюсь в центре и верчу головой. А вот и то самое место… Кончики пальцев начинает покалывать, но это лишь жалкие отголоски той эйфории, что царила здесь с утра – тогда я чувствовал себя всемогущим, непобедимым! Почти что Богом… Теперь же мне гадко.
Опускаю взгляд вниз и замечаю на сером асфальте небольшую гроздь бордовых капель… Перед глазами вновь всплывает лицо безмасочной. Мне стыдно, потому что на сей раз оно совсем не кажется омерзительным. Скорее – живым и таким… настоящим. Странно, но в глазах отчего-то начинает щипать, а щёки становятся влажными, хотя я и не включал очистку. Не сразу соображаю, что это слезы. Можно избавиться от них одним нажатием кнопки, но я не желаю прибегать к режиму сушки. Мне хочется самому стереть их, как это делала она. Снова касаюсь пальцами своего лица. Маски. Изо всех сил тру шершавую поверхность, но тщетно. Моё лицо не принадлежит мне. Никогда не принадлежало. И вдруг я понимаю, что сегодня мог прикоснуться к чему-то по-настоящему великому и непостижимому. Мог, но не прикоснулся…
