Мария Русанова
Маша, очнись!
Лес
1 класс, 2 сентября, вечер
Попасть в Лес я могла пока только из дома, пока мама готовила: для этого надо было лечь, закрыть глаза, посчитать вдохи и выдохи примерно минуту, и Лес приходил.
Обычно он щекотал щеки, смеясь, тыкал ветками в живот, но сегодня все понял и показал мою любимую поляну с озером. Признаться, эту поляну я взяла из Владыкинского ботанического сада, но переделала ее под себя: убрала людей и зажгла вечно теплое майское солнце.
Я легла на землю, как всегда, понюхала почву. Укрылась мховым одеялом, закрыла глаза во второй раз – уже в другой реальности – и молча лежала так с час. Солнце прыгало с одного века на другой: это значило, что наверху летали птички. Я слышала их песни – через клювики играл Моцарт. Я стала подпевать в ответ. Лес старался развеселить меня, и у него это получалось.
Отдохнув, я встала. Рядом ждало мое любимое дерево. Оно явно было больным, с наростами, и я даже не знала его названия, но каждый раз воровато оглядывалась, хоть людей и не было, подбегала и целовала его щеками, лбом, веками и животом, распластав руки. Дерево пульсировало в ответ, но я не брала слишком много: не хотела высосать из него все силы, а ведь дерево ответить не могло, потому нужно было вовремя останавливаться и уходить.
Вдали уже ждала знакомая фигура – конечно, папа. Он светился и вместе с солнцем грел меня, сидел спиной ко мне на корточках, пальцами растирал лопух и носом слушал его. Я рванула к нему, запрыгнула на спину и засмеялась. Папа поднялся, я обняла его шею руками, и мы пошли к выходу из Леса.
Я редко видела его лицо – даже когда мы прощались. Он бережно отпускал руки, я спрыгивала и сразу старалась разглядеть его глаза, но у меня не получалось: он сразу обнимал меня, и я пыталась слушать, что у него играло в груди, но никогда не могла расслышать.
Потом папа распадался на золотые кусочки, они улетали наверх, и я открывала глаза. С полки на меня смотрела Богородица с младенцем.
«А я сегодня тоже была как младенец – на ручках», – хвасталась, улыбаясь, я. Богородица улыбалась в ответ и показывала глазами на коридор. Пора было к пианино.
Наш «Красный октябрь» мы забрали из большой, с остатками былой роскоши квартиры и перевезли в нашу бибиревскую двушку. Но «Красный октябрь» был неприхотлив и сразу впустил меня к себе.
Он пах старым деревом, давал заглянуть внутрь себя, раскрыв ладони: я весь перед тобой. Играй на мне, ты славная.
Не знаю, как мне это давалось, может, и он мне подсобил, но импровизировать я умела с детства. Просто начинала с правой руки, потом подключала левую.
Эту музыку я посвящала Лесу. Тут чирикали птички, тут колыхался иван-да-марья.
Тут молча стоял папа.
Закрыть рот и перестать считать листья
1 класс, где-то начало года
Математику я на удивление любила: ни о чем не думаешь и складываешь себе два плюс три. Иногда, конечно, пять плюс семь, но это пустяки.
Я быстро поднимала руку, быстро отвечала и особо не размышляла о том, кто там вокруг меня. После разборок с этим Пашей мне расхотелось с кем-то общаться. Только стало труднее дышать, и класс как будто виделся через пыльное стекло, но нутром я понимала: это плата за мое невнимание к миру.
Тут сбоку я увидела розовую ручку с фиолетовыми перышками, на которую долго смотрела в книжном, но мама не взяла: дорого. За ручкой показалась рука с розовым маникюром, вылезающим с ногтей на пальцы. Маникюр вообще-то у нас был запрещен. По руке я поднялась к плечу, шее и тут увидела соседку по парте – девочку, совершенную блондинку с жидкими волосами, которая как-то неодобрительно на меня смотрела.
«Зубрила», – оскалилась девочка и закатила глаза.
Ирина Валерьевна что-то уверенно сказала, и все открыли учебник на странице с деревом. Я быстренько подглядела страницу у девочки, пока она не отодвинула учебник, и увидела дерево целиком. Дерево не было похоже на мое: яркое, плоское – одним словом, все у него было не то.
«Сколько листьев на дереве?» – спросила Ирина Валерьевна. Листьев было – до жути. Один листочек, второй, третий…
Тут девочка подняла руку, и я застыла. Как она успела?
«Много», – угодливо улыбаясь, сказала Настя.
«Правильно, Настя, молодец!» – ответила Ирина Валерьевна, и все стали смотреть в учебнике на лягушку в окружении пяти (я быстро сосчитала) комаров, но мне было не до того.
Мы с Настей долго смотрели друг на друга. Настя ловко вертела ручкой. Я посмотрела на свою и покраснела: моя самая обычная ручка была погрызена с конца и чуть подтекала. Настя брезгливо подвинулась к своему краю парты, издалека победно и гадко улыбнулась, опять подняла руку и ответила что-то про комаров.
«Вот так просто? Много листьев? Мама же учила: быть крайне внимательной и быстрой. Отвечать так, как будто выучила этюд и играешь на сцене. Отвечать четко, идеально. И почему у меня не такая ручка?» – думала я.
Еще тоненькое, стекло внутри меня стало расти в толщину. Так прошел первый класс.
Как я ждала тихий, но искренний танец
2 класс, 12 декабря
Наша учительница музыки Галина Ивановна пахла, как писали во всех отзывах на школу в интернете, хересом, но я его не чувствовала, потому что не знала, что такое херес. От Галины Ивановны пахло неудавшейся карьерой, усталостью от детей и да, алкоголизмом. Но только не из-за запаха алкоголя, а из-за запаха болота, в котором Галина Ивановна варилась вперемешку с социальной работой.
«Дорогие дети, не берите в рот это… Хм-м… Нехорошее зелье», – учила нас Галина Ивановна на уроке музыки вместо песен про школу. Школьный план есть школьный план: неважно, что ты принимаешь внутрь между уроками. Дали сверху задание рассказать про вред алкоголя – будь добра, рассказывай.
Класс тихонько гоготал. Галина Ивановна делала вид, что не понимала смеха, и бросалась доказывать точку зрения не свою, но школы, на примере алкаша дяди Андрея, который пил у пятиэтажки напротив.
Дядя Андрей с детьми всегда был добр и иногда даже плакал, когда рассказывал о первой своей любви Тамаре, с которой сидел рядом на уроках немецкого в нашей же школе. Но и от него болотом пахло не так сильно, как от Галины Ивановны: дядя Андрей был открыт и честен, а вот учительницам надо было шифроваться и не показывать себя обычными женщинами.
Ты государственный работник? Государственный работник. Тогда прячь, зашивай себя наживую, укрывай дыру внутри стенгазетами и просвещай молодые умы.
После лекции об ужасах этилового спирта Галина Ивановна несколько раз постучала по проигрывателю и таки включила нам «Вальс цветов» Чайковского, самое мое любимое у него.
Мальчики на задней парте фальшиво подпевали вслух. Галина Ивановна носилась между ними, устало грозилась директором и учетом. А, когда все успокоились, сказала: «Вальс – это танец».
«А как же мы не знаем, что вальс – это танец?» – хамовато заорал Паша.
Тогда Галина Ивановна подбрела к нему, отодвинула стул вместе с Пашей и махнула рукой к доске.
«Тогда приглашай девочку», – сказала Галина Ивановна.
Паша на мгновение смущенно замер – и, пока класс не заметил его стеснения, подошел к нашей с Настей парте. Паша стал протягивать руку к нам, Настя улыбнулась и заискрила, но Паша продолжал тянуть руку уже мимо Настиного носа – ко мне.
Рядом с Настей что-то с грохотом упало, но я почти не заметила и пошла танцевать. Щеки стали горячими, ноги обмякли. Паша протянул чуть влажную ладонь, вторую положил куда-то мне на ребра. Мы стали топтаться из стороны в сторону.
Класс замер: как это, он – с ней? Когда Паша оказался спиной ко всем, он наклонился ко мне и быстро прошептал: «Ты классная»
Тут моя дурная голова замахала ушами и улетела, и случилось оно. Я споткнулась о собственную ногу и упала так, что задралась юбка и сползли колготы.
На мне красовались трусы со скрипичными ключами. Класс привстал, а потом взревел.
Не помню, кто и что говорил, помню только Настино «Ха, у нас вторая музичка!» и Пашино «Это я так задумал, чтобы она вот так!».
Галина Ивановна молча посмотрела на меня, не помогла подняться. Потом молча посмотрела на класс. А потом прозвенел звонок.
Так случилась моя точка невозврата, а стекло, которое могло и треснуть в момент танца, только стало толще.