Мария Петрова
Артерия
2
– Люди слишком много о себе мнят, поэтому не читают книги, а когда читают, и им что-то не нравится, они начинают ругать автора и говорить, что это мутотень и писатель просто мусор, – Лера протянула к коту руки, и он покорно прыгнул ей на руки, виляя из стороны в сторону пушистым, оборванным хвостом. – Бывает же такое, что книжка просто не подходит человеку?
Илья смотрел на нее, с презрением, постоянно так, что казалось, что он хотел вставить что-нибудь полностью противоречивое, но в то же время все прекрасно знали, да и он сам для себя, что ничего такого не скажет, максимум нервно выдохнет. Влад был не из таких.
– Не совсем, – с Лерой спорить не было смысла, даже не знаю, отчего – оттого, что у нее были сокрушительные аргументы или потому что она не слушала людей во время споров, – бывают книги, которые действительно написаны плохо, из тех, кого не понимают некоторые, выделяется если что Достоевский.
– Ну, это понятно, он русский.
– Не скажи так где-нибудь. То, что он русский, объясняет только то, что он писал большую часть о страданиях, но и я там тоже особо страданий не заметил.
Мы сидели на огромной высокой каменной плите, чудом забравшись на нее. До ближайшего спуска прыгать было метра три, и шансов сломать позвоночник было больше, чем желания куда-то слезать.
Зато там было красиво, открывался вид на лес, красивый закат, пахло бензином и несло копотью.
Илья долго сидел и смотрел вниз, на разбитую лестницу.
– Вот странно, мы находимся на территории крепости, а людей тут нет, ни людей, ни зомби.
– Ты думаешь, нет местности без людей и зараженных?
– Есть, но их тут обычно и искать не надо, а тут… слишком тихо.
– Может, мы умерли и попали в рай? – недолго думая, предположил Влад. Все косо на него посмотрели.
Когда-то от одного из своих друзей я услышала такую мысль, что перестроилась природа, поменялся стиль жизни, перейдя в фазу выживания, а человек так и не изменился. Он не стал умней. Этим объясняется тот факт, то высказывание, которое не выходит у меня из головы второй год: «человек больше не сможет желать чего-то кроме крови и убийств», и, наверное, наш непризнанный гений, китайский философ и второй директор школы, был несколько прав. А человек не изменился, стал даже хуже. Вместо того, чтобы бороться с проблемой так, как этого хочет природа, как это предполагает наша настоящая жизнь, он зачем-то усложняет все сопутствующими проблемами. Сказать, что в первую очередь стоило бы исключить существование самого человека и пустить все на самотек, будет слишком грубо, но я так и скажу. Возможно, болтание и барахтанье на грани полного исчезновения и принятие неосознанных действий, оголяющее всю безвыходность властей, к чему-нибудь и приведет. Это «чему-нибудь» волнует меня больше всего, слишком обширное понятие, а мне не нравятся неточности. Мне говорили, что я этим все усложняю, и что стоило бы довольствоваться ХОТЬ ЧЕМ-НИБУДЬ, к чему нас приведет судьба, но я не для этого готовлюсь убивать и идти каждый день на риск, чтобы потом есть из дырявых тарелок, жить в подземелье и радоваться тому, что высшие силы даровали мне эту прекрасную возможность жить.
И может быть, уместно было бы сказать то, что раз уж ты такая умная, то иди, садись на трон, но не сделаю я это во-первых из принципа, свято веря в то, что женщине во власти делать нечего, и такую ответственность я на себя брать не хочу, а во-вторых потому что истребительские способности и возможности оканчиваются на командование тех, кто молодой в этом деле и ему нужен опыт. Звания званиями, но так получается, что роста нет. Это рутина, тошнотворная мантра, у нас узкий кругозор и нет доступа к другим действиям, это делает нас монстрами страшнее тех, что мы убиваем. Сдается мне, что программисты, что истребители, просто ходят по кругу как привязанные козы, надеясь на светлое будущее, что когда-нибудь наступит тот день, и дым и копоть развеется над прекрасными просторами мировых широт, в то время как большие толстосумы, и важные люди УЖЕ живут неплохой жизнью, всерьез довольствуясь тем, что имеют. Они все решают, а мы просто дышать не сможем, если попытаемся пролезть дальше без разрешения. Люди стали деградировать еще сильнее. Химическое оружие было сделано для переворота, всемирного, а не для очистки ненужных фигур, не учитывая даже того, что остались только Россия и Китай. Все равно человек опустился еще ниже. Казалось бы… куда ниже?
– Ты слишком много времени посвящаешь раздумьям, – сказал Влад, – план по захвату мира вынашиваешь?
– Да тут уже нечего захватывать.
Он сидел на подоконнике окна, открывающегося прямо на лес и находящегося прямо над моей кроватью. Серое небо обесцвечивало его и без того блеклые волосы.
– Хочу подстричься коротко.
Он так посмотрел на меня, удивленно.
– Куда короче?
– Мешают.
– На лысо, что ли?
Я посмеялась.
– Что ты там читаешь? – я взяла у него книгу в черно-белой обложке. – Это про двадцатые? – повертела в руках.
– Да, а книга современная, автор все равно немного врет.
– Откуда ты знаешь?
– И читал про них подробно, от сохранившихся с тех времен людей.
– Мм, сладкие двадцатые: мода, эпатаж, деньги, и никакой учебы! Хотела бы я такой беззаботной жизни.
– Мне даже как-то дико. Сплошной идиотизм. Даже из этой книги это понятно.
– Как это проявляется?
– Люди забили на образование, предпочтя ему ходить по показам и сборищам модных недалеких личностей, зарабатывая таким образом деньги, причем, – он открыл вклейку с иллюстрациями одной женщины, сфотографированной в полный рост в открытом платье и с рисунками на теле.
– Ого.
Я прочитала фамилию.
– Русская что ли? А что такое… инст…
– Инстаграмм, если углубляться. Сборище таких уродов.
Женщина была действительно не особо привлекательной внешности: огромные, ярко накрашенные, будто красной краской губы, совсем маленькие глаза, перекрашенные в разные цвета облезлые волосы, большая, почти не закрытая грудь, выпирающие ягодицы, слишком явные, чтобы носить обтягивающую одежду. Некрасивая.
– Отвратительно.
– И я о том же. Есть еще те, кому хочется в двадцатые?
– Нет, их и не было.
Я закрыла книжку.
– Я иногда радуюсь, что то, что произошло, произошло.
– Глубокомысленно сказано.
– Я знаю, но… они же мертвы, правда?
– Твоя алчность и жажда крови показывает твою слабость. Почему ты не можешь быть выше этого?
– Потому что я сдалась. У меня нет другого пути.
– Есть, умереть честной, и с хорошими нервами.
– Я не для этого родилась, чтобы всю жизнь себя беречь.
– Справедливо. Тебе стоило бы избить меня.
– Зачем?
– За тем, что я не подхожу крепости по параметрам, я должен быть жестоким убийцей, а не сдавшимся и смирившимся пофигистом.
– Нет, я не буду тебя бить, пусть этим занимается кто-то другой, чтобы я потом могла разбить морду ему.
– За что? Тогда дадут и тебе. Не стоит, это замкнутый круг, мы попали в школу, где все должны быть равны, не сопротивляйся, все равно умрем.
– Ну да, лучше просто не светиться.
На следующий день у меня началась лихорадка, и меня отстранили от занятий на две недели. Время тянулось медленно, заниматься было настолько нечем, что я перечитала все книжки Влада про двадцатые, до конца убедившись, что мне не хотелось бы вернуть то время. Вечерами мне приходили, и читали лекции, хотя посещения больных были строго запрещены. Все сходилось к тому, что кто-то опять отходил плавно от темы, и мы или обсуждали людей (чем еще можно заниматься с друзьями), или говорили о хорошем, или о плохом. Оказывается, разговаривать на пустые темы, не так уж и трудно, это даже успокаивает. Сразу проявляется человеческая сущность, не нужно кем-то притворяться, все сразу становится ясным и простым. До горя.
В одну из ночей я долго не спала, сначала от резкого упадка сил мне стало плохо, потом стали всплывать давно забытые картинки из прошлого, а таких таблеток мне не давали, но все это ничто в сравнение с огромной жужжащей бабочкой, свалившейся мне на одеяло с потолка. Я была бы полностью уверена, что это галлюцинация, и мне было бы от этого легче, если бы не почувствовала вес насекомого на своих ногах.
