Мария Фомальгаут
«Продается дом б/у без в/п с в/о и ч/ю»
СОН ЫНЯЬТАТ
…оглядываю собравшихся, надо со всеми перезнакомиться, так положено, обязательно со всеми, ну и что, что мы друг друга не понимаем, что говорим не только на разных языках, но и вообще видим и слышим мир совершенно по-разному. А все равно надо со всеми, никого не пропустить в этом хаосе топотов и криков…
Приближаюсь к первому, звероподобному, судя по виду вроде его эволюция шла от хищников, но откуда у него тогда тоненькие рожки на голове, первый раз вижу хищника, чтобы с рожками, а нет, это не рожки никакие, это антенны, ну, конечно же, интересно, что он ими принимает…
Что-то заставляет меня остановиться, он как будто делает мне знак, держи дистанцию, – отступаю, он на расстоянии прощупывает меня антеннами, подает что-то вроде знака согласия, ясно-понятно, кто ты, и что ты…
Меня передергивает, это еще что, вот так, меня прощупал, и все, ты бы хоть про себя что-нибудь рассказал, хорош, ничего не скажешь… Меня передергивает еще раз, когда вижу себя, и в то же время уже не себя, бегущего по бесконечной равнине, наполненной сигналами – всего слишком много, все слишком быстро, ничего не разобрать – но он по-другому и не умеет, я понимаю это. Вежливо кланяюсь, думаю, поймет он мой жест или нет. Кажется, не понял, настороженно от меня попятился…
Оглядываю гостей, – если всех нас, случайно собравшихся когда-то никогда где-то нигде можно назвать гостями. Подбираюсь к следующему, чем-то похожему на птицу, – он поворачивает голову, смотрит на меня то левым, то правым глазом, что-то посвистывает, клокочет, как будто завораживает меня. Осторожно пытаюсь проникнуть в его сознание, – он впускает меня удивительно легко, я вижу огромное солнце, в полнеба, мне хочется петь хвалы великому солнцу, я запрокидываю голову, я кричу…
…спохватываюсь. Остальные изумленно смотрят на меня, я сам изумленно смотрю на себя, что я творю в самом-то деле…
Кто-то подходит ко мне, кто-то тихонько толкает меня в плечо, он хочет узнать, кто я и что я, – оборачиваюсь, не понимаю, как в этой полупустой структуре может теплиться жизнь. Покорно открываю свое сознание, он как будто что-то вытаскивает из моего разума, эй, стой, я на это не подписывался, – черт, уже поздно, уже ушел…
Оглядываю замкнутое пространство, спрятанное среди холодов, ищу, с кем еще можно перекинуться словами – кто-то спешит ко мне, не могу понять, одно это существо или два, нет, все-таки два, понять бы еще, или это всадник верхом на чем-то или это хозяин с какой-то зверушкой на плече. Думаю, кому воздать почести, воздаю почести как-то неопределенно, чтобы и тому, и тому, кажется, всем угодил. Отступаю, перехожу к следующему, вот хорошо, что танцы начались, можно в танце со всеми перезнакомиться, – что-то на длинной тонкой шее, покрытой перьями, тянется ко мне, что у него с головой, да голова ли это вообще, он вертится, поправляет треугольный убор на том, что я принял за голову, должно быть, что-то вроде какого-то сигнала, потому что красного цвета…
– Здрр-р-асьте… Здр-расьте.. Здр-р-рас-с-сьте, – что-то увенчанное винтами трещит передо мной, кто вас вообще с винтами пустил, опасно же, а кто всех остальных со всем остальным пустил, если уж на то пошло…
– Отлично танцуете, – говорю зачем-то, сам не знаю, зачем, – вы же…
Пытаюсь понять, есть ли в этом хоть какой-то намек на живое – нет, нету. Редко встретишь существо, которое перенесло свое сознание на электронные носители.
– Здр-р-асьте… Здрр-р-асьте… Здр-расьте.. Здр-р-рас-с-сьте, – трещит танцор. Думаю, заело в нем что-то или как, или вообще какая разница.
Наконец, смотрю на того, кто созвал нас сюда – вернее, наконец, осмеливаюсь посмотреть. Потому что такой жути не видел еще никогда, что у него спереди, крылья, не крылья, клешни, не клешни, а голова вообще где, да неужели вот это, сверху, да быть того не может…
Не могу на него смотреть, а смотреть надо, надо жадно ловить каждое его движение, каждый тончайший нюанс настроения, делает незаметный знак – бросаемся хлопотать, чувствуем его недовольство, притихаем, ловко подхватываем его веселость…
…веселость…
…как будто мы можем быть веселыми, когда умирают наши миры, и нужно что-то делать, здесь, сейчас, скорее, скорее, пока мы еще живы, перенести свое сознание во что-то живое, что подвернется – только не в этого, потому что у него власть над нами, безграничная власть, если уж он вызвал нас в свой бесконечно далекий мир, мы с ним ничего не сделаем…
…замираем, оглядываемся – все, все, смотрим на то, что ни с того ни с сего появляется в дверях. Ну и жуть жуткая, да какая разница, уже любое тело сгодится. Бросаюсь к твари, стоящей в дверях, как к величайшему подарку, выкрикиваю:
– Мое! Мое!
И все срываются с места, бросаются к твари, обгоняя друг друга:
– Мое! Мое!
Гром среди ясного неба:
– Мое.
Отступаем, смотрим на того, вызвавшего нас, понимаем, что черта с два он отдаст нам это, застывшее в дверях. И одновременно понимаю, что черта с два мы дождемся от него помощи, ему нет никакого дела до нас, что он может вызвать нас в бесконечную даль, это еще не значит, что он будет спасать наши души… Он ступает к тому, в дверях, подхватывает обмякшее тело, приказывает нам исчезнуть – мы не хотим исчезать, хватаемся обрывками сознания друг за друга, тот неживой, трещащий винтами, впивается в меня, даже нет сил оттолкнуть его…
Выжидаем, сами не знаем, чего, смотрим на того, вызвавшего нас уже почти из небытия, – он окружен уже тремя себе подобными, мы умоляем отдать хоть кого-нибудь – он не слышит нас, он ожесточенно спорит с кем-то, хочет уничтожить кого-то, – мы просим не делать этого, не делать, отдать нам – не слышит, пронзает живую материю металлом…
…подхватываем самих себя, понимаем, что нам тут делать больше нечего, только откланяться и исчезнуть, или даже исчезнуть, не откланиваясь – чужой мир стремительно удаляется, успеваю заметить тающее сознание того, пронзенного металлом, зачем-то подхватываю, зачем-то забираю с собой, зачем, зачем, если у нас у самих ничего нет, а ведь подхватываем, уносим за собой в темные пучины, ловим его мысли, куда, куда вы удалились, спрашиваем, что есть виии-сна, он показывает, как плавится застывшая вода, как обнажается земля, выпуская из себя побеги жизни…
ПЛАТЬЕ В ПЛАТЬЕ
…нет, нет, даже не говорите мне про это платье, да про какое, про какое, про бархатное с сатином, внизу оборки сатиновые, сверху красный бархат… тьфу ты, черт, я про него говорю, будто оно почтенное хорошее платье, а оно что? Оно что такое, я вас спрашиваю? Где вы видели, чтобы добропорядочное платье так себя вело? Вот вы скажите, сколько у приличного платья может быть хозяев? Нет, не спорю, у хорошего платья хозяев масса, хорошее, уважающее себя платье, оно по наследству переходит, от пра-пра-пра-пра-пра-пра к пра-пра-пра-пра-пра-пра, оборки перешьют, где-то что-то перелицуют, и готово.
А оно что? Оно что, я вас спрашиваю? Нет-нет, в приличном обществе об этом даже не говорят, вот и мы не будем говорить про это платье, оно сколько хозяев уже сменило, его что ни неделя, то в магазин сдают, в последний раз и вовсе за смехотворную сумму купили, страшно сказать…
…нет-нет, мы не будем говорить, у нас же все-таки приличное общество, так что я вам про него ничего не скажу, что оно своим хозяйкам покоя не дает, то потащит хозяйку в район Ли, разбираться, куда делись китайцы, почему ни одного нет – а с чего бы им там быть, ведь Ли он не потому Ли, что Ли, а потому, что Ли Грин, Зеленая Обитель! А вы слышали про скандал в Актоне? Нет, это безумное платье стало разбираться, кто убил раскидистую дубраву! Да её еще в семнадцатом веке убили, какая разница, кто?
Ладно, хватит об этом, об этом не говорят… давайте выпьем чаю, сейчас же половина пятого, как раз пора… две чашечки, как положено по этикету… Наверное, одну чашечку в одной руке, вторую во второй, вот так… А это платье… да про него просто не говорят в приличном обществе, вы представляете, что оно учинило в Барбикане? Уверяет, что нашло какой-то там фриз без здания, просто фриз сам по себе, и теперь ищет, куда делось здание! Да оно с ума сошло, платье это, детективом себя возомнило!
Не будем об этом, надо поддерживать светскую беседу… Не говорить же про это платье, просто ужасное, мыслимое ли дело, оно потащило свою предпоследнюю хозяйку в Детфорд, и там устроило переполох, что видите ли, лежит якорь, а корабля нет, и надо срочно искать корабль! А в Доклензе оно вообще истерику закатило, видите ли, отрубленная голова лежит на улице, еще и бронзовая! Нет, это я все еще могу понять, то есть, это, конечно, нельзя понять, это немыслимо, это неприлично в самом-то деле, в приличном обществе… Давайте лучше тосты с джемом… итак, тост, выпьем же за здоровье… а куда джем девать, я не знаю… Но это платье… Что оно себе позволяет в самом-то деле? Вы знаете, куда оно потащило свою последнюю хозяйку? Вы не поверите… Нет, я приличное платье, я даже не скажу, что оно поволокло хозяйку искать Джека-Потрошителя… Нет-нет, об этом не говорят, у нас приличное общество, мы даже не скажем… Вы же понимаете…
…кстати, кто вы? О, какой ужас, мы друг другу не представлены, а беседуем, как будто… Или мы знакомы? Вы… вы? Вы… не может быть… он же… он же убил вас… вернее, вашу новую хозяйку, которую вы потащили на темные улицы в поисках Джека-Потрошителя! Вы… этого не может быть, вы не можете прийти сюда, как вы вообще притащили её в себе, она же мертвая! Что, простите? Что значит, откуда я знаю, что вашу хозяйку убили, ну… Нет, меня там не было! Это не я! Да как вы смеете меня обвинять! Вы ничего… ничего мне не сделаете, вам никто не поверит, что под маской Джека-Потрошителя скрывалась юная леди… вам никто не поверит, вас уже нет в живых… и вы мне ничего не сделаете, потому что меня тоже нет в живых, что вы сделаете призрачной убийце… Мы теперь оба платья, надетые на призрачных мертвецов… О, кажется, время чая уже вышло, а мы все еще сидим, где наши манеры… а нет, часы остановились, теперь будем сидеть здесь, пока кто-нибудь не заведет, полагается две чашки пить, наверное, одну в одной руке, другую в другой…
ПОГОВОРИМ О ВАС…
Для начала поговорим о вас.
Сколько вам лет:
0—20
20—200
200—2000
2000-потерял счет времени. *
Спасибо, вы нам не подходите.
ВОЙТИ ПОД НОВЫМ ИМЕНЕМ
Для начала поговорим о вас.
Сколько вам лет:
0—20
20—200 *
200—2000
2000-потерял счет времени.
Отлично. Где вы живете:
Я живой человек, живу в укрытии. *
Я живой генномодифицированный человек, живу в пустыне.
Я электронный человек, живу, где мне удобно.
Давайте поговорим о вашем уровне жизни…
…большое спасибо, на ваш счет начислено 1000 у-е.
– Здравствуйте…
…замираю в пустыне, это еще что за компания налетела…
– Э-э-э… Здрассьте.
– Вы не видели здесь убежища?
– М-м-м… что-то не припоминаю.
– А оно должно здесь быть.
– Ну, значит, где-то есть.
– А то понимаете, там человек…
Киваю:
– Понимаю. Что-то слышал.
– Он должен быть где—то тут…
Киваю:
– Я вам помогу его найти… обязательно…
УЛИЦА ИМЕНИ УЛИЦЫ, ГЕНЕРАЛ ИМЕНИ ГЕНЕРАЛА
…на этой планете нет улиц, поэтому генералам приходится нелегко – в их честь не назовут ни одну улицу. Городов здесь тоже нет, поэтому ждать, что в их честь назовут какой-то город, не получится. Нет здесь и глубоких озер, и быстрых рек, и высоких гор, которые можно назвать в честь генерала.
Впрочем, генералы очень ловко вышли из ситуации – они называют в честь самих себя… друг друга. Генерал имени генерала – звучит странно, но другого варианта здесь быть не может.
Иногда я спрашиваю у самой планеты, пробовали ли они назвать планету своим именем – планета говорит, что да, было дело. Я спрашиваю, а почему же не получилось – планета загадочно молчит, генералы тоже молчат, смотрят на меня пустыми глазницами…
ВЫХОД
…мы обустроили для себя кусочек лабиринта вдалеке от основных путей – уютный такой закуток, несколько завитков и тупиков, которые можно было считать комнатами. Мы даже повесили шторы, поставили что-то вроде ширм, Алекса по вечерам бросала на ширму свое белье, когда раздевалась перед сном, – мы её ругали, ты что творишь, в самом-то деле, как так можно, а если увидит кто, ну и что, что тут никто не ходит, а если пройдет, а?
Расставили кровати, укрыли их пологами, обустроили маленькие гостиные, хотя гостей мы не ждем, сложили камины, сделали большой очаг на кухне, чтобы жарить крылопаток, хотя откуда они тут в лабиринте, а вот есть.
В наш закуток не заглядывали – и на том спасибо, что дали нам спокойно пожить без вечной гонки из ниоткуда в никуда, без вечных поисков выхода. Нас даже не замечали, недаром же мы поставили ширмы и повесили шторы. В маленьком лабиринте устроили детскую, позволяли детям играть на площадке, отходящей от одного из туннелей, только строго-настрого запретили уходить в коридор слева, и даже закрыли его стальными дверями.
Иногда все-таки к нам приходили гости. Нам повезло, что до нас доходили вконец измученные долгой дорогой, потерявшие все или почти все свое оружие, обессилевшие, одиноко бредущие по залам и коридорам. Мы наливали им чашку чая, сажали у очага, подавали к ужину что-нибудь легкое, складывали им с собой в дорогу немного снеди и воды, Марианна даже вязала для путников шарфы и свитера.
Слушали рассказы путников о дальних краях, о бесконечных лестницах, ведущих в никуда, об анфиладах, заблудившихся в самих себе. Спрашивают нас и про выход – не видели ли мы ничего такого в нашем закутке. Мы разводим руками, ну что вы от нас хотите, мы тут сидим в закуточке своем, ничего такого не видим, не слышим, нам и рассказать нечего.
Странники уходят, погостив пару-тройку дней, особо ослабевшие в пути остаются на неделю. Мы прощаемся с ними, идем обратно в свой закуток, открывает штору, за которой виднеется выход. Рассказываем ему, что опять приходили какие-то его искать – да он и сам все слышал. Гадаем, зачем людям выход, может, они его хотят шпагой заколоть, или вообще изжарить и съесть, есть-то нечего. А мы бы не хотели, чтобы выход погиб, он красивый, зеленый весь, пахнет цветами и травами…
ПЛАНЕТА САМАЙНА
…Арчи первый увидел тыквы в небе, ему еще не поверил никто, какие тыквы в небе, что ты несешь вообще, не сезон для тыкв, ишь чего выдумал, тыквы. Арчи обижается, чуть не плачет, да точно тыквы, тыквы-тыквы-тыквы, я же сам видел. И все смеются, ага, ври больше, тыквы, рановато для тыкв. Так вот посмеялись и спать легли, а наутро проснулись, ставни открыли – и правда, и вот они, тыквы, летят по небу… да не на каких не на крыльях, где вы тыквы на крыльях видели в самом-то деле? Вон они, присмотритесь хорошенько… Не видите? Как не видите, вон же они. Верно, верно все, вот эти звездочки в небе, это и есть тыквы, а вы не знали? Вот они и летят…
Народ радуется, тыквы летят, а где тыквы летят, там и Самайн близко. Астрономы телескопы настраивают, смотрят, где-то там Самайн, далеко ли – да нет, недалеко, вот он уже светится в полнеба, озаренный солнцем, вот уже и воздух какой-то не такой, – пропитанный осенью, яблочными и тыквенными пирогами, прелыми листьями.
Уже и тяжести своей не чувствуешь на земле, вот так выйдешь утром из дома, – легко-легко – подпрыгнешь, и взлетаешь над землей высоко-высоко, весь городок видно, как на ладони. Взрослые молодежь гоняют, тише, тише, ишь, чего устроили, так и улететь недолго. Да разве молодежь угомонишь…
Все хлопочут, готовятся, пироги пекут, ну еще бы, гости будут, надо же гостей встретить. Самайн все ближе опускается, вот уже и вовсе как будто нет тяжести, и предметы парят в воздухе, и выпустишь ложку из руки или вилку, и висит она в воздухе, и черта с два её поймаешь.
А там совсем Самайн близко, и вот уже опускаются оттуда, с Самайна родные – кто бабушку встречает, кто дедушку, кто пра-пра-пра-пра-пра, кто еще кого. Обнимаются, радуются, ну еще бы не радоваться, сколько лет, сколько зим, всего год прошел, а кажется, целая вечность. И начинается Самайн, шумный, веселый, праздничный, тыквы летят, а когда тыква падает, надо желание загадать, непременно сбудется, и кружатся в танце…
…и… и все, и хватит, и уходит Самайн, и снова поднимаются к себе на Самайн бабушки-дедушки, и пра-пра-пра-пра, – кто-то из нынешних тоже туда поднимается, на Самайн, где трава не зеленая, а рыжая, выжженная вечной осенью.
Уходит Самайн.
Шепотом-шорохом наступает пора снегопадов.
Уходит Самайн в нынешнем году, вместе с ним поднимаются и уходят на Самайн все, все, все – и пра-пра-пра-пра не понимают, почему все-все-все, почему пора снегопадов наступила так рано, и почему все-все все на вопросы – почему – молчат и отводят глаза.
ИГРЫЦАРИ
Солнце пригревает, игрыцари пробуждаются. Еще ничего более, просто пробуждаются от многовекового сна.
Солнце греет сильнее, игрыцари оттаивают из многовекового льда, выходят на свободу.
Игрыцари идут по бесконечному полю, разделенному на белые и черные квадраты, игрыцари видят игрыцарей, черные белых, белые черных.
Игрыцари обнажают мечи, бросаются в бой.
Солнце пригревает.
Игрыцари не замечают, как стремительно тает лед, разделенный на клетки, проваливается под доспехами.
Игрыцари падают в волны.
Солнце пригревает.
Ледяные игрыцари тают в волнах, медленно исчезают их ледяные доспехи.
Плещется океан.
Солнце стынет.
Океан покрывается коркой льда, темная материя тянется к темной материи, светлая – к светлой.
Застывает бесконечное ледяное поле, застывают волны, обращаются в ледяные скалы.
В ледяных глыбах кристаллизуются доспехи, шлемы, мечи.
Игрыцари спят.
Солнце пригревает.
Игрыцари просыпаются…
ГОРОД В ЧАШКЕ
…в такую погоду все дома прячутся по домам, продрогший и промерзший дом укрывается за стенами дома, запирает дверь, зажигает свечи по комнатам, растапливает камин, кутается в теплед, наливает себе чашку шоколаски. Дом, в который спрятался дом, тоже прячется в дом, закрывает двери, кутается в теплед. А тот дом тоже прячется в дом, и так до бесконечности. Бесконечность прячется сама в себя, сворачивается восьмеркой. Физики неободрительно смотрят на эту бесконечность, природа не терпит бесконечности – а той все равно.
В такую непогоду непогода рвет и мечет, стенает и воет, пытается спрятаться от самой себя, и не может, укрывается в норах, дуплах, заброшенных домах, тут же выскакивает с воем и визгом, изгоняя саму себя, ищет пристанище, не находит.
В такую непогоду солнце сидит дома, и пьет солнечай, и тепло сидит дома, и лето сидит дома, под одеялом, и погода сидит дома, а на улице одна непогода.
В такую непогоду они приходят ко мне – черт их пойми, где берут мой адрес, никто же не знает мой адрес, а ведь узнают, приходят сюда, ищут дверной колокольчик, не находят, потому что в такую непогоду я позволяю колокольчику сидеть дома, кутаться в теплед.
Он стучит в дверь – дверь нехотя открывается, непогода рвется в дом, дом прячется в дом, а тот в свою очередь прячется в дом, в дом, в дом, образуя очередную бесконечность.
– У вас, говорят, есть… – начинает он, весь какой-то серый, безликий, ну да, лицо оставил в прихожей на вешалке, а шляпу взял с собой, волнуется парень…
– Что есть?
– Ой, простите… Здравствуйте, извините, что побеспокоил… – он высыпает на стол горсть вежливостей, они катятся с легким стуком.
– И вам доброго вечера.
Наливаю горячай, думаю, не принесли ли теплед, нет, не принести, а то он вообще здесь жить останется, достаточно мне одного такого, который пришел сюда и остался жить, я имею в виду себя самого.
– Так у вас, говорят, есть…
Он делает многозначительную паузу, я делаю многозначительную паузу, смотрим друг на друга.
– Я хочу попробовать…
Обмениваемся еще более многозначительными паузами.
– …город Таймбург.
Делаю вид, что удивлен, хотя чему тут можно удивляться.
– Вы… вы хоть понимаете, что вы просите?
– Город Таймбург.
– Но… я не могу отдать вам целый город, он же…
– …ну, не весь город, ну хотя бы попробовать… хотя бы глоточек…
– Да вы понимаете, что вы просите, что даже одним крохотным глоточком этого города можно…
– …отравиться?
– Ну, до этого еще не доходило… но вы понимаете, если попробуете Таймбург, вы уже не заходите ничего кроме Таймбурга, все остальные города покажутся вам пресными, безвкусными…
– Я… я знаю.
Вы что, хотите с голоду умереть, в самом-то деле? Вы же после этого ни одного города попробовать не захотите…
– Я знаю…
– … и будете до конца своих дней искать Таймбург…
– …я готов.
– …вы хоть понимаете, что его не найдете?
– Понимаю. И все-таки…
Обмениваемся еще более многозначительными паузами. Он не выдерживает первым:
– Я… я хочу попробовать.
Понимаю, что он не уйдет, что мне остается только согласиться, поднести ему чашку Таймбурга, наливаю не до краев, до половины, напоминаю, что надо осторожно, попробовать одну ложечку, – он не слушает меня, смотрит на чашку Таймбурга, ныряет в чашку, вот ведь черт, держи-держи-держи, какое там держи, поминай, как звали…
Чашка моментально пустеет, все, не вернуть…
Киваю кому-то никому, пронзаю руку острием ножа, падают тяжелые капли в чашку, одна, две, несть им числа, смотрю на полную чашку Таймбурга, жду нового гостя…
