Марио Ливио
Галилей и отрицатели науки

Что вызвало столь яростную реакцию Галилея? Не приходится сомневаться, что из-за финансовых трудностей он был склонен отчаянно защищаться от любого посягательства, способного подмочить его репутацию и уменьшить шансы на получение более высокого дохода или лучшего места. Однако сыграл свою роль, вероятно, и определенный личностный элемент – гордость Галилея, обусловившая его несколько чрезмерную реакцию на поступок Капры. В октябре 1604 г., когда на небе появилась новая звезда, Капра публично торжествовал, что увидел ее на пять дней раньше Галилея. По всей видимости, это задело его за живое.

Галилей нашел в Венеции не только сугубо интеллектуальные и художественные стимулы. С подачи своего друга Сагредо он познакомился с соблазнами венецианской ночной жизни, прежде всего дорогим вином и женщинами, и завел любовную связь с Мариной ди Андреа Гамба, впоследствии переехавшей в Падую. Они так и не заключили брак, но прожили вместе больше десяти лет, у них родились две дочери, Вирджиния (в дальнейшем сестра Мария Челесте) и Ливия (в дальнейшем сестра Арканджела), и сын Винченцо. Можно предположить, что нежелание Галилея вступать в законный брак было продиктовано тем, что в его родной семье держались невысокого мнения о браках, а также разным социальным положением его и сожительницы. Возможно, впрочем, что он отказался от официального оформления собственных отношений, чтобы иметь возможность материально поддерживать сестер. По крайней мере, так считал его брат Микеланджело.

Что касается научной работы, самые впечатляющие результаты, достигнутые в течение 18 лет в Падуе, явились следствием экспериментов Галилея с наклонными плоскостями. Хотя эти результаты были опубликованы лишь в 1630-х гг., основная часть экспериментальной работы была выполнена в период с 1602 по 1609 г. 16 октября 1604 г. Галилей написал своему другу Паоло Сарпи письмо, в котором сообщил об открытии первого математического закона движения – закона свободного падения:

Вновь размышляя о вопросах движения, я обратился к предположению и, приняв его, доказывал затем все остальное, а именно: что отношение между пройденными в естественном движении [свободном падении] путями такое же, как квадрат отношения между временами [выделено в оригинале], и, следовательно, пути, проходимые в равные времена, относятся друг к другу как нечетные числа, начиная с единицы. Принцип этот таков: скорость естественно движущегося [тела] возрастает пропорционально возрастанию расстояния тела от начала его движения^[66].

В первой части этого утверждения излагается открытый Галилеем закон: расстояние, пройденное свободно падающим телом, пропорционально квадрату времени падения. А именно: тело, свободно падающее две секунды (из состояния покоя), проходит расстояние в четыре раза большее (два в квадрате), чем тело, находящееся в свободном падении одну секунду. За три секунды свободно падающее тело проходит расстояние, в девять раз (три в квадрате) превышающее расстояние, пройденное телом, падавшим одну секунду, и т. д. Второе утверждение из письма Галилея непосредственно следует из первого. Обозначим расстояние, пройденное за первую секунду падения, “1 Галилей”; тогда расстояние, пройденное за следующую одну секунду, будет равно разности между 4 Галилеями (расстояние за две секунды) и 1 Галилеем (расстояние за первую секунду), т. е. 3 Галилея. Аналогично расстояние, которое тело преодолеет в падении за третью секунду, составит 9 Галилеев минус 4 Галилея, или 5 Галилеев. Соответственно, расстояния, преодолеваемые за периоды, следующие за одной секундой, составят последовательность нечетных чисел: 1, 3, 5, 7… Галилеев.

Последнее утверждение из письма Галилея к Сарпи на самом деле неверно. В 1604 г. Галилей продолжал считать, что скорость тела в состоянии свободного падения увеличивается пропорционально расстоянию от точки, из которой свободное падение началось. Лишь намного позже он понял, что при свободном падении скорость возрастает прямо пропорционально времени падения, а не расстоянию. А именно: скорость объекта, свободно падающего в течение пяти секунд, в пять раз больше скорости другого, падавшего только одну секунду. Следовательно, в своем позднейшем трактате о двух новых отраслях науки он выдвигает верное предположение: “Движением с равномерным ускорением я называю движение, при котором, начав с состояния покоя, равные добавления скорости достигаются в равные промежутки времени”.

Важность этих открытий для истории науки невозможно переоценить. В аристотелевской физике присутствовали элементы (например, земля и вода), “естественным движением” которых считалось нисходящее, а также теория Аристотеля включала элементы (скажем, огонь) с “естественным движением”, направленным вверх, и воздух, естественное движение которого зависит от его местоположения или окружения. Для Галилея единственным видом естественного движения на Земле было нисходящее (а именно направленное к центру Земли), применимое ко всем телам. Сущности, кажущиеся при наблюдении воспаряющими (такие, как пузырьки воздуха в воде), ведут себя так, потому что на них действует выталкивающая сила со стороны среды с более высокой плотностью, согласно законам гидродинамики, впервые сформулированным Архимедом. В этих идеях можно распознать некоторые элементы теории тяготения Ньютона. У Галилея не было ответа на вопрос, почему тела в принципе падают. Этот ответ дал Ньютон. Галилей сосредоточился на открытии “закона”, или того, что он считал сущностью свободного падения, вместо попыток объяснить его причину.

Идеи Галилея принципиально отличались от идей Аристотеля еще в одном аспекте. Теория движения древнегреческого философа никогда не подвергалась серьезной экспериментальной проверке отчасти из-за его (и Платона) убеждения, что правильный способ открытия истин о природе состоит в том, чтобы размышлять над ними, а не ставить эксперименты. Для Аристотеля единственным возможным способом понимания явления было установить его назначение. Галилей, напротив, использовал продуманное сочетание экспериментирования и логического мышления. Он рано понял, что прогресс часто достигается посредством правильных решений относительно того, какие вопросы следует задать, а также путем изучения искусственных условий (как в случае шаров, скатывающихся по наклонным плоскостям) вместо изучения исключительно естественного движения. Это в полном смысле знаменует собой рождение современной экспериментальной физики.

В новой теории движения Галилея особо выделяются два революционных элемента^[67]. Во-первых, универсальность закона, применимого ко всем телам, движущимся с ускорением. Во-вторых, расширение формулировки математических законов с описания лишь статических конфигураций, не предполагающих движение, как в Архимедовом законе рычага, до движения и динамических ситуаций.

Новообращенный

Еще один аспект падуанского периода оказался самым важным для будущего Галилея. Несмотря на то что многие плодотворные изыскания выполнялись в области механики, наиболее значимый пересмотр своих научных взглядов он осуществил в астрономии. Как уже отмечалось, в работе “Трактат о сфере, или Космография” (написанной, по-видимому, в конце 1580-х гг.) Галилей еще описывал и, очевидно, разделял геоцентрическую систему Птолемея, даже не упоминая гелиоцентрическую модель Коперника. Эта книга, возможно, отражала требования, налагаемые университетской программой преподавания, и использовалась преимущественно для обучения студентов. Однако два письма, написанные в 1597 г., в которых Галилей впервые выражает растущую уверенность в коперниканстве, свидетельствуют о радикальном изменении его взглядов.

Первое письмо, датированное 30 мая 1597 г.^[68], было адресовано Якопо Маццони, философу и бывшему коллеге Галилея в Пизе. Маццони только что издал книгу “О сравнении Аристотеля и Платона” (In universam Platonis et Aristotelis philosophiam praeludia, sive de comparatione Platonis et Aristotelis), в которой утверждал, что нашел доказательство того, что Земля не вращается вокруг Солнца, обесценивающее предложенную Коперником модель. Аргумент опирался на предположение Аристотеля, что вершина горы на Кавказе, где пересекаются Европа и Азия, освещается Солнцем полную треть ночи. Из этого предположения Маццони сделал неверный вывод, что, поскольку в коперниканской модели наблюдатель на вершине горы (когда гора находится на стороне Земли, не обращенной к Солнцу) был бы дальше от центра мира (Солнца), чем в Птолемеевой модели (в которой центром мира считался центр Земли), то горизонт коперниканского наблюдателя должен был бы намного превышать 180°, что противоречит опыту. В своем письме Маццони Галилей точными тригонометрическими расчетами показал, что движение Земли вокруг Солнца не привело бы ни к каким обнаруживаемым изменениям видимой части небесной сферы. Затем, отвергнув кажущееся опровержение системы Коперника, Галилей добавил критическое утверждение, заявив, что “считает [коперниканскую модель] намного более вероятной, чем мнение Аристотеля и Птолемея”.

Второе письмо Галилея еще более ясно выражало его взгляды на коперниканство. Оно последовало сразу за публикацией Иоганна Кеплера. Великий немецкий астроном сегодня более всего известен тремя законами движения планет, носящими его имя, которые послужили стимулом разработки теории всемирного тяготения Ньютона. Кеплер был выдающимся математиком, философом-метафизиком и плодовитым писателем. В детстве его поразило зрелище кометы 1577 г. После изучения математики и теологии в Тюбингенском университете он познакомился с теорией Коперника благодаря математику Михаэлю Мёстлину. По-видимому, Кеплер сразу же уверовал в коперниканскую систему, возможно, потому, что идея центрального Солнца, окруженного неподвижными звездами, которые отделены от него пространственным разрывом, отвечала его глубокой религиозности. Он считал, что Вселенная есть отражение своего Творца, а Солнце, звезды и промежуточное пространство составляют единство, символизирующее Святую Троицу.

В 1596 г. Кеплер издал книгу, известную под названием “Тайна мироздания” (Mysterium Cosmographicum), в которой выдвинул предположение, что строение Солнечной системы основывается на пяти телах геометрически правильной формы, так называемых Платоновых телах (тетраэдр, куб, октаэдр, додекаэдр и икосаэдр)^[69], заключенных одно в другое. Поскольку пять тел и сфера неподвижных звезд составляют ровно шесть пространств, Кеплер считал, что эта модель объясняет, почему планет именно шесть (число известных планет на то время). Несмотря на диковатость этой модели, Кеплер в своей книге исходил из взгляда Коперника, что все планеты вращаются вокруг Солнца. Его ошибка состояла не в деталях модели, а, скорее, в предположении, что количество планет и их орбиты представляют собой некие фундаментальные количественные характеристики, которые должны объясняться исходя из первопринципов. Сегодня мы знаем, что орбиты планет всего лишь случайные результаты условий, преобладающих в протозвездных облаках.

Два экземпляра книги Кеплера, предназначенные астрономам Италии, каким-то образом попали на рабочий стол Галилея. Четвертого августа 1597 г., прочтя только предисловие^[70], Галилей отправил Кеплеру письмо с утверждением, что считает коперниканскую модель правильной. Он пошел еще дальше, сказав, что является коперниканцем “несколько лет”, и добавил, что считает модель Коперника способом объяснить ряд природных явлений, необъяснимых в геоцентрическом сценарии. Однако, признал Галилей, он “не дерзнул опубликовать” ни одну из этих теорий, устрашившись того, что его, как Коперника, “высмеют и освищут”.

В ответе от 13 октября 1597 г. Кеплер настоятельно советовал Галилею поспешить и опубликовать объяснения в поддержку модели Коперника если не в Италии, то в Германии. Однако публикации не случилось. Галилей не отличался скромностью или нерешительностью, но, не выполнив пока никаких наблюдений с помощью телескопа, не имел ничего, кроме догадок, подсказанных его открытиями в математике. Вероятно, он уже размышлял над причиной морских приливов, которые позднее превратит в один из главных аргументов в пользу движения Земли. Как и в случае с Маццони, эти догадки могли питаться интуитивным ощущением опровергаемости возражений против движения Земли. Однако не исключено, что пассивность Галилея диктовалась политическими причинами: Европа погрузилась в эпоху Контрреформации, и на этом этапе своей карьеры он не склонен был выступать в католической Италии как союзник Кеплера, известного лютеранина.

Случай осенью 1604 г. дал Галилею возможность представить публично если не коперниканский взгляд на мир в полной мере, то хотя бы четкую антиаристотелевскую позицию. Девятого октября астрономы нескольких итальянских городов были поражены, обнаружив новоявленную звезду, быстро ставшую более яркой, чем все звезды на небе. Метеоролог Ян Бруновский наблюдал ее 10 октября и сообщил об этом Кеплеру, который приступил к плодотворным наблюдениям на протяжении почти целого года (поэтому сегодня этот объект называется сверхновой Кеплера). Бальдессар Капра, у которого несколько лет спустя случится спор с Галилеем из-за компаса/калькулятора, заметил новую звезду вместе со своим учителем Симоном Майром и другом Камилло Сассо 10 октября. Итальянский монах-астроном Иларио Альтобелли проинформировал Галилея, и тот впервые наблюдал новую звезду в конце октября, а с ноября по январь прочел три лекции о ней перед огромной аудиторией. Главная мысль Галилея была проста: поскольку не наблюдалось никакого смещения или сдвига в положении новой звезды на фоне дальних звезд – явление, называемое параллаксом, – звезда должна находиться дальше Луны. Однако эта область, согласно Аристотелю, считалась незыблемой и не подверженной изменениям. Следовательно, новая звезда (которая, кстати, как мы теперь знаем, представляла собой гибель старой звезды в мощном взрыве, так называемую сверхновую) сокрушала представления Аристотеля о неизменной звездной сфере.

Воображаемая сфера начала трескаться уже в 1572 г., когда голландский астроном Тихо Браге открыл еще одну “новую” звезду – также взорвавшуюся умирающую звезду, так называемую сверхновую Тихо. Как на грех, Галилей добавил к своему “объяснению” новой еще один элемент, совершенно ошибочный. Он предположил, что новоявленная звезда представляла собой отражение солнечного света “большим количеством пара”, выброшенного Землей и достигшего орбиты Луны. Если бы это было правдой, то нанесло бы еще более сокрушительный удар по проведенному Аристотелем различию между распадающейся земной материей и внутренне нетленным звездным веществом, но эта фантастическая идея была совершенно не нужна, и сам Галилей сомневался в ней.

Не все согласились с тем, что появление новой звезды полностью разрушило космос Аристотеля. Часто требуется больше одного-двух наблюдений, чтобы убедить людей отказаться от пестуемых столетиями верований. Некоторые не поверили даже, что новая звезда находится в постулируемом Аристотелем изначальном небесном эфире, не доверяя измерениям параллакса. Другие, например авторитетный иезуитский математик и астроном Христофор Клавий, подтвердили нулевое значение параллакса, т. е. отсутствие наблюдаемого смещения, но отказали в убедительности следствиям из этого факта. Третьи, скажем флорентийский философ Лодовико делле Коломбе, с которым Галилей в дальнейшем схлестнется в непримиримых спорах, предложили альтернативное объяснение появлению новой звезды. Желая сохранить нетленность небес, делле Коломбе предположил, что новая в действительности была не новоявленной звездой или реальным изменением яркости звезды, а всего лишь звездой, которая впервые стала наблюдаемой. А именно: звезда становится видимой благодаря вспуханию небесной материи, действующей как линза. Галилей снизошел до ответа лишь немногим критикам^[71], сочтя остальных не заслуживающими его реакции. В одном случае его ответ был дан в форме саркастического диалога, который он написал вместе с друзьями и опубликовал под псевдонимом^[72].

В целом исключительные результаты в области механики, обдумывание новых горизонтов в астрономической теории, а также дух артистической и вольнодумной Венеции сделали жизнь в Падуе очень привлекательной для Галилея. Однако материальные проблемы, заставившие его взвалить на себя бремя преподавания, безусловно, очень его тяготили. Трудности и стресс в конце концов заставили его искать лучше место у частных покровителей, а не в университетах. Позднее он честно объяснит мотивы своего отъезда из Падуи в двух письмах, от 1609 и 1610 гг.

В условиях, когда я вынужден обеспечивать свое семейство… большей свободы, чем здесь, мне не найти. Получить какое бы то ни было жалованье от Республики, при всем ее богатстве и щедрости, без исполнения общественной службы, невозможно, поскольку, чтобы пользоваться благами, предоставляемыми обществом, необходимо удовлетворять запросы общества. В общем, я не могу надеяться получить подобные блага ни от кого, кроме самовластного правителя. Вследствие этого я надеюсь, что основным намерением Его высочества будет предоставить мне досуг и свободу, чтобы я мог довести свои работы до завершения, не занимаясь преподаванием^[73].

Галилео действительно переехал во Флоренцию в сентябре 1610 г. по приглашению великого герцога Козимо II Медичи, великого герцога Тосканского, но лишь после того, как изготовил инструмент, с помощью которого вскоре сделал свои революционные открытия. Его доверенные лица в Венеции сочли, что он совершил непоправимую ошибку, променяв интеллектуальную свободу (которой без ограничений пользовался в Падуе) на финансовую стабильность и освобождение от бремени преподавания. История свидетельствует, что даже длинные руки инквизиции редко добирались до Венецианской республики в сколько-нибудь значимом отношении, тогда как переезд во Флоренцию поставил Галилея в зависимость от контроля Церкви. Зная то, что знаем сегодня о судьбе Галилея, мы вынуждены заключить, что его друзья-венецианцы были совершенно правы. Интеллектуальная свобода поистине бесценна. Это особенно важно сегодня, когда над истиной и фактами нависла угроза.

Глава 4
Коперниканец

Если до 1609 г. эксперименты Галилея сосредоточивались на объектах, падающих вниз в направлении центра Земли, то в указанном году он перенес внимание ввысь. Вот как начиналось это небесное путешествие. В конце 1608 г. венецианский друг Галилея Паоло Сарпи услышал о подзорной трубе, – оптическом приспособлении, изобретенном в Нидерландах, – благодаря которой дальние предметы кажутся ближе и крупнее. Поняв, что подобный инструмент может иметь интересные применения, Сарпи в 1609 г. уведомил о нем Галилея. Примерно в это же время он написал и другу в Париж с просьбой проверить достоверность известия.

В своей книге “Звездный вестник” Галилей описал^[74] обстоятельства этого:

Месяцев десять тому назад до наших ушей дошел слух, что некий нидерландец^[75] приготовил подзорную трубу, при помощи которой предметы, даже удаленные на большое расстояние от глаз наблюдателя, были отчетливо видны, как вблизи; об его удивительном действии рассказывали некоторые сведущие; одни им верили, другие нет. Через несколько дней после этого я получил письменное подтверждение от благородного француза Якова Бальдовера из Парижа; это было поводом, что я целиком отдался исследованию причин, а также придумыванию средств, которые позволили бы мне стать изобретателем подобного прибора; немного погодя, углубившись в теорию преломления, я этого добился^[76].

Последнее предложение в этом описании, пожалуй, немного вводит в заблуждение, поскольку создает впечатление, что Галилей руководствовался теоретическими принципами оптики – области, в которой его знания были, честно говоря, скудными. В действительности его подход был скорее экспериментальным. Методом проб и ошибок он установил, что если поместить в трубку две линзы, с одного торца – плоско-вогнутую, с другого – плоско-выпуклую, то легко добиться примерно трех-четырехкратного увеличения. Поскольку Венеция стремилась обрести могущество на море, Галилей сразу же осознал возможности для торга, которые подобное приспособление (по его словам, “неоценимое во всяком деле и любом начинании на море или на суше”) дало бы ему в обсуждении его жалованья с венецианскими сенаторами. Поэтому он поспешил освоить навык шлифовки более качественных линз и экспериментировать с линзами разных размеров. Поразительно, но не прошло и трех недель, как он прибыл в Венецию, вооруженный телескопом с восьмикратным увеличением и готовый благодаря связям Сарпи продемонстрировать свой телескоп, или perspicillum, как он его назвал, венецианской верхушке.

Способность замечать далекие корабли задолго до того, как их можно будет увидеть невооруженным глазом, впечатлила сенаторов, которые сначала согласились увеличить жалованье Галилея с 520 до 1000 скудо в год. Однако, к его разочарованию, как только сенаторы поняли, что телескоп является не эксклюзивным изобретением Галилея (хотя он никогда этого и не утверждал), а устройством, уже известным на всем Европейском континенте, то ограничили прибавку одним годом, после чего она должна была быть отменена. Разъяренный подобным оборотом событий, а также тем, что сенаторы не оценили то, насколько его телескоп превосходил имеющиеся в Европе в то время, Галилео послал прибор великому герцогу Тосканскому Козимо II Медичи в надежде получить назначение при флорентийском дворе. Надежды могли показаться практически беспочвенными, но у Галилея были причины для оптимизма. Он учил Козимо математике в летние месяцы с 1605 до 1608 г., и не кто иной, как отец Козимо, Фердинандо I Медичи, назначил Галилея профессором математики Пизанского университета в 1589 г.

Ситуация начала стремительно развиваться в конце 1609 г. Всего лишь за декабрь того года и январь следующего Галилей сделал больше эпохальных открытий, чем любой другой человек в истории науки. Кроме того, к ноябрю 1609 г. он сумел довести телескоп до 15-кратного увеличения, а к марту 1610-го – до 20-кратного и более. Направив этот усовершенствованный прибор в ночное небо, Галилей смог наблюдать поверхность Луны, а затем совершил переворот в науке, обнаружив спутники Юпитера. Став автором этих удивительных открытий, он решил немедленно опубликовать результаты из страха, что другой астроном обойдет его. Действительно, “Звездный вестник” (илл. 4.1) вышел в Венеции уже 13 марта 1610 г. Всплеск творческих успехов Галилея произошел после отъезда его матери из Падуи – вполне ожидаемо, более того, почти наверняка благодаря этому событию. Джулия Амманнати не только не поддерживала сына в его изысканиях, но даже попыталась уговорить слугу Галилея Алессандро Пьерсанти шпионить за своим господином. Постоянно подозревая, что любовница Галилея Марина Гамба исхитрится убедить его урезать материальную помощь матери или украдет ее постельное белье, Джулия наняла Пьерсанти тайком пересказывать ей личные разговоры пары. Словно этого было мало, она даже попросила слугу украсть у Галилея несколько линз для телескопа, собираясь отдать их своему зятю, мужу сестры Галилея Вирджинии, видя в этом акт признательности за его мнимую щедрость. К счастью, Пьерсанти сразу же передавал тайные письма Джулии Галилею.

Политически искушенный в этот период своей жизни, Галилей посвятил “Звездный вестник” Козимо II Медичи, четвертому великому герцогу Тосканскому. Он пошел даже дальше и назвал четыре спутника Юпитера “Медицейскими звездами”, заявив: “А что я предназначил эти новые планеты больше других славному имени твоего высочества, то в этом, оказывается, убедил меня очевидными доводами сам Создатель звезд”^[77]. На эти “небесные дары” последовала незамедлительная и благодатная реакция. К июню 1610 г. Галилей был назначен главным философом и математиком при дворе великого герцога, а также главным математиком Пизанского университета, свободным от преподавания. Подавая прошение о назначении на эту должность, Галилей настаивал на том, чтобы к его званию главного математика было добавлено именование “философ”. Одна из причин просьбы была проста: философы имели более высокий статус, чем математики. Однако одним лишь стремлением упрочить свое положение дело не ограничивалось; временами Галилей признавался, что “учился философии больше лет, чем математике месяцев”.

Людей, внесших эпохальный вклад в историю науки, отличали два характерных качества: способность сразу распознавать по-настоящему важные открытия и распространять информацию о них в доступной для восприятия форме. Галилей мастерски владел обоими навыками. Начиная с 1610 г. всего примерно за год он открыл фазы Венеры, обнаружил необычную форму Сатурна и движущиеся изменчивые пятна на Солнце. В последующие пару лет он также опубликовал еще две книги – “Рассуждение о телах, погруженных в воду” (Discorso intorno alle cose che stanno in sull'acqua) в 1612 г. и “Письма о солнечных пятнах” (Istoria e dimostrazioni intorno alle macchie solari) годом позже.

“Звездный вестник” сразу же стал бестселлером – первый тираж в 550 экземпляров разошелся моментально. Соответственно, к 1611 г. Галилей превратился в самого знаменитого ученого-естественника в Европе. Даже ученые-иезуиты в Риме вынуждены были обратить на него внимание и встречали как почетного гостя, когда он прибыл с визитом 29 марта. Если выдающийся астроном Христофор Клавий высказывал некоторые сомнения относительно интерпретации немногих из результатов Галилея, в целом математики Римского колледжа выразили доверие точности наблюдений и признали явления, наблюдаемые в телескоп, реальными. Вследствие этого Галилей удостоился аудиенции папы Павла V и кардинала Маффео Барберини, который много лет спустя (в качестве папы Урбана VIII) сыграет решающую роль в так называемом “деле Галилея”. Кроме того, и кардинал Роберто Беллармино, бывший ректор Колледжа, и сам Клавий встретились с Галилеем во время его поездки в Рим, и Беллармино даже обсуждал с ним некоторые аспекты коперниканской астрономии. Единственной тенью на горизонте стало замечание Беллармино тосканскому послу в конце пребывания Галилея в Риме: “Если бы он [Галилей] слишком здесь задержался, они [церковные сановники] не могли бы не прийти к определенному суждению о его делах”.

Помимо прочих почестей, во время той поездки Галилей удостоился чести быть избранным шестым членом Академии деи Линчеи (Accademia dei Lincei; буквально: “Академия рысьеглазых”)^[78]. Эта престижная научная академия была основана в 1603 г. Федерико Чези, римским аристократом (позднее правителем Акваспарты), и тремя его друзьями и ставила идеалистические цели – “не только приобретать знания вещей и мудрость, живя вместе достойно и благочестиво, но и мирно распространять их среди людей, устно и на письме, никому не причиняя вреда”. Она была названа одновременно в честь остроглазой рыси и Линкея, “самого зоркого из аргонавтов” из древнегреческой мифологии. Академия, скоро приобретшая членов даже за границами Италии, опубликовала книгу Галилея о пятнах на Солнце в 1613 г., а позднее, в 1623-м, и “Пробирных дел мастера” (Il Saggiatore). Галилей всегда считал свой статус академика огромной честью и часто подписывался как “Галилео Галилей, линчеец”. Их с Чези связала не только обоюдная симпатия, но и общее убеждение, что многие верования о мире природы, сохраняющиеся с Античности, пора отбросить.

В чем же конкретно заключались наблюдения Галилея, впервые показавшие человечеству, что представляют собой небеса на самом деле?