Марина Васильевна Ледовская
Крылья в багаже. Книга вторая.
– У меня были свои причины, – вздохнул Фертовский, подошел к жене, поцеловал ее в макушку, – я знаю, как тебе не терпится услышать еще что-нибудь о мистере Корсо.
– Неужели это написано на моем лице? – удивилась Надя.
– Просто я хорошо тебя знаю, – скрыл улыбку Николай, – обещаю, что удовлетворю твое любопытство, но позже, хорошо? Сейчас меня так клонит в сон, что я вот-вот свалюсь.
Надя кивнула. В следующий момент услышала телефонный звонок – о ней беспокоилась сестра. Чтобы не мешать мужу, Надежда ушла разговаривать на балкон, когда вернулась – Николай уже спал.
Наде спать не хотелось, она взяла в руки книгу, устроилась в кресле и погрузилась в чтение.
Глава 13
Прошло несколько часов. За это время Надежда успела, и почитать, и чаю попить, и на балконе постояла, наслаждаясь видом океана. По дороге мимо их домика проходил владелец La Petit Villiage, он помахал Наде рукой, спросил: довольны ли они с мужем обслуживанием? Услышав, что все просто чудесно, радостно кивнул и направился по аллее вглубь сада. Надя вернулась в комнату, Николай еще спал. Потоптавшись на пороге, она все-таки прошла к кровати, но так, чтобы ничем не нарушить тишину. Села на самый краешек. Вдруг вспомнила, как Виктория весело, ничуть не смущаясь, призналась, что любит разглядывать обнаженных красивых мужчин, это доставляет ей эстетическое удовольствие. «Любимого мужчину» – поправила тогда Надя. Виктория усмехнулась, но спорить не стала. Любимого…
Надя повернулась к мужу и стала внимательно рассматривать его. Он лежал на боку, обмотав бедра простынею лишь спереди. Кожа спины была гладкой и смуглой, он, пребывая на островах, быстро загорел, буквально в течение нескольких дней. Линии спины правильным треугольником сужались к тонкой талии, чуть ниже поясницы по обеим сторонам симметрично располагались две небольшие впадины-ямочки, в одной из них притаилась родинка. Ягодицы были упругими и молочно-белыми, что особенно их выделяло на фоне загорелого тела. Они аппетитно выдавались вперед, совсем как у детей, и Надежде это безумно нравилось.
Ее взгляд скользнул дальше. Он, словно почувствовав, что его так откровенно и восхищенно рассматривают, перевернулся на спину, тем самым дал возможность Надежде продолжить ее зрительно-анатомические изыскания. Николай вытянул безупречно длинные мускулистые ноги, в меру покрытые темной мягкой растительностью. Ступни были аккуратными, четко пропорциональными длине ног, как и пальцы – ровные, без шишек, мозолей, такие мягкие подушечки. Кожа на щиколотках тонкая, заметны вены.
Он глубоко вздохнул, но не проснулся, лишь положил ногу на ногу. Предпочитал эту королевскую позу всем остальным, полностью расслабляясь и испытывая комфорт. Наде почему-то особенно нравилась такая асимметрия положения красивых ног мужа. Она едва сдержала себя, чтобы не прикоснуться к его ступням, погладить каждый пальчик, приласкать. Остановила лишь боязнь его разбудить. Пусть отдыхает.
Надежда бесшумно передвинулась к его лицу. Уши наполовину закрывали темные кудри волос, мочки розовые, покрыты мягким «персиковым» пухом, кажется, одна мочка была когда-то проколота. Вот это да! Еще одно проявление индивидуальности? Или протест? Наверное, он что-то хотел доказать? Вот только кому? Надя подумала об отце Николая. В первый момент, когда его увидела, поразилась их внешнему сходству: едва ли не копия, только разница в возрасте. Но это в первый момент. Фертовский-младший был совсем другим, и – слава Богу! Надя улыбнулась и продолжила любоваться мужем.
На щеках пробивалась щетина, она у него росла быстро, неровно покрывая мягко раздвоенный подбородок – признак породы. Нос крупный и прямой, ноздри вырезаны изящно правильно. Веки были плотно сомкнуты, густые недлинные ресницы собрались острыми лучиками. Глаза…
Жаль, что сейчас они были закрыты, но Надя столько раз замечала, как смотрит ее супруг, что помнила каждый момент. Он удивительным образом мог выразить только одним взглядом все, что чувствовал: тревогу, печаль, смущение, нежность, ласку и, конечно, любовь. Вероятно, такая богатая палитра взглядов компенсировала его внешнюю сдержанность в проявлении эмоций.
Надя еще раз провела глазами по его фигуре. Он был весь такой складный, ухоженный, приятный буквально на ощупь, даже на вкус, она и не думала, что может испытывать такое непреодолимое желание познавать мужчину, с удовольствием прикасаться к нему, смотреть на него. Надя и сама поразилась откровенности своих желаний. С ним она словно перешла некий барьер зажатости, стеснительности, неумения выразить свои чувства, не позволяющий раскрыть себя. С Николаем она ощутила свою силу, она уверилась в себе, как в женщине, она успешно училась любить…
Надя наклонилась над мужем и почувствовала запах его кожи. Да, ей еще очень нравился и его запах! Впервые она ощутила его, когда они стали целоваться там, на выставке. Поцелуи познания, вдохновения, наслаждения.
Они стояли под лестницей и, забыв обо всем на свете, целовались. Надя, прервав поцелуй на секунду, перевела дыхание и внимательно посмотрела на своего будущего мужа. Он улыбнулся, показав ряд не очень ровных зубов. Надю когда-то поразила эта не безупречность в нем, поразила и понравилась. Теперь она стала замечать и многое другое. Руки… ей еще нравились его руки. Они крепко обнимали ее, ласкали и позволяли себе нечто большее, чем можно было бы позволить в подобной ситуации. Эта смелость рук уверенного в своей неотразимости мужчины почему-то Надю не раздражала. На мгновенье она подумала, что не позволила бы ни одному представителю сильной половины человечества подобные вольности в первое же свидание. По сути дела, несмотря на то, что она знала Фертовского и раньше, сейчас это было их первое свидание. И вместе с тем, ей казалось, что они так давно и долго находились в поиске, что, встретившись и поняв: их поиск увенчан успехом, они с радостным узнаванием бросились в объятья друг друга.
– Все-таки, тогда, в Беляниново, ты ответила на мой поцелуй, – тихо сказал Николай.
– Да, – кивнула Надежда, – и мне понравилось. Я потом все время вспоминала о твоем поцелуе, даже когда злилась. Ничего не могла с собой поделать. Это было наваждение, которое не только не проходит, но и усиливается.
– Наденька, любимая! – Фертовский хотел ее обнять, но зазвонил телефон. Виновника торжества искал Никита, гости волновались. Пока Николай разговаривал, Надя вдруг почувствовала такой озноб, что буквально задрожала, даже зубы стали отбивать дробь, – под лестницей было холодно. Николай перевел взгляд и мгновенно понял, в чем дело. Он снял пиджак и накинул ей на плечи. Она, благодарная, закуталась, прижав нос к теплой ткани. От пиджака пахло мужчиной, ее мужчиной. И ей стало хорошо и спокойно.
– И долго ты собираешься наблюдать за мной? – неожиданно спросил он, не открывая глаз. Оказывается, уже не спал. – Еще никто так скрупулезно и досконально меня не исследовал.
Она покраснела, хихикнула.
– Откуда ты знаешь? У тебя глаза все время были закрыты.
– Тебя я чувствую даже во сне.
– Но я же не виновата, что люблю смотреть на твое лицо, – попыталась выкрутиться она.
– Только лицо? – он приоткрыл один глаз, затем второй, – по-моему, ты изучала меня всего и не без удовольствия, да?
– Дело в том, что я очень любознательна, а ты слишком самоуверен.
– Самоуверен? Ну, если только чуть-чуть, – он прикоснулся к ее руке, погладил, затем поднес к своим губам, стал медленно целовать. – А вот насчет любознательности я тебе не уступаю. Ложись, теперь моя очередь проводить изыскания.
– Может, не надо? – неуверенно спросила она. Представила себе, как он станет также добросовестно исследовать и ее.
– Надо, надо, – сказал он с самым серьезным видом и потянул ее к себе, – я люблю твое тело и хочу в очередной раз видеть его. Доставь мне такое наслаждение, пожалуйста!
Еще ни один мужчина не говорил ей подобных слов! Еще никто не восторгался ее далеко небезупречными формами. Надя всегда помнила о своих недостатках, забыть о них никак не удавалось. И поэтому казалось невероятным, что Николай их не видит, не просто не замечает, а не видит. Странно и непостижимо, если учесть, что вокруг него всегда было множество красивых, роскошных женщин, наверняка и он многим нравился. Как-то Надя сказал об этом мужу, он улыбнулся: похоже, ревновала. Он посмотрел на нее своими бархатными глазами. Они уже давно перестали казаться Наде холодными, в них было столько тепла и нежности, что она только удивлялась, почему этого не замечала раньше?
– Все о чем, я мечтаю – быть любимым тобой. Я обрел себя, нашел смысл своего существования. Неужели ты думаешь, я откажусь от всего этого? Я останусь один лишь только в одном случае – если ты решишь меня оставить, если ты меня разлюбишь.
– Разлюбить? Оставить? – искренне удивилась Надежда. – Это было бы полным безумием. А у меня всегда был вроде бы здравый рассудок.
– Я не сомневаюсь.
Повинуясь мужу, Надя легла на спину, а он склонился над ней, обнаженный, мускулистый, подобен прекрасному греческому богу…
Его возлюбленная лежала на ложе из мягких трав и благоухающих цветов. Она смотрела на своего бога сквозь длинные ресницы глазами цвета моря, щеки полыхали огнем, над влажным бутоном верхней губы красовалась родинка, которую ему всегда хотелось поцеловать.
В длинные волнистые волосы его любимой вплетались лучи солнца, нежные лепестки роз были рассыпаны по ее телу, плавность линий которого услаждала взор. Узость высокой талии подчеркивала женственную полноту бедер. Лепестки роз прикрывали розовые соски груди, что особенно волновало бога, но он не торопился убирать лепестки. Он любовался. Живот ее не был плоским, чуть выступал, как и положено настоящей богине, а кожа отличалась восхитительной мягкостью, хотелось прикоснуться к ней кончиками пальцев, провести по тоненькой дорожке волосков, ведущей к заветному треугольнику…
Богиня перевернулась, предоставив богу наслаждаться белизной и пухлой нежностью своих ягодиц. Он почувствовал, как в нем нарастает напряжение, и желание его усилилось. Бог откинул шелк ее волос и губами прикоснулся к шее, вызвав трепет в каждой частичке ее тела, в самых затаенных уголках. Ветер взволнованно теребил струны ее души, цветы с ложа что-то нашептывали, в них еще искрилась роса, рассыпанная крошечными алмазами, она дразнила бога. Дразнила и вся дрожала от предвкушения – повелитель души и тела вел ее на вершину блаженства…
Глава 14
Два раза в неделю шофер отца отвозил Колю в фотостудию. Забирал ровно в назначенный час, отец любил пунктуальность, она способствовала порядку, обеспечивая безопасность, помогала избежать ошибок и просчетов. Фертовский-старший решительно шел по жизни, знал ответ на любой вопрос, выдавая все свои убеждения как истину в последней инстанции. Его раздражала спонтанность, необходимость отступать от намеченного, расхлябанность и отсутствие дисциплины.
Но в тот вечер машина, в которой шофер привозил Колю, в назначенный час домой не вернулась. Фертовский, как ни странно, обнаружил это не сразу – просто смутное, неосознанное беспокойство, но поскольку он был занят чрезвычайно важным делом – готовил завтрашний доклад, то промелькнувшее беспокойство растворилось в бумагах и многочисленных записях. Жена сначала разговаривала по телефону, потом встретила гостью, которая полностью завладела ее вниманием. За весь вечер супруги не сказали друг другу ни слова. Каждый из них жил в своем, отдельном мире.
Тем временем Коля ждал шофера. Сегодня занятие было необычным, обсуждали снимки с природной стихией – ливень, зигзагообразная молния. Учитель подобрал целую серию фотографий на эту тему и очень подробно говорил о каждом. Словно по желанию за окном вскоре пошел дождь. Весь день было облачно, но тучи, подгоняемые порывистым ветром, собрались лишь к вечеру, крупные капли самоотверженно кидались на землю, разбивались там об асфальт, оставляя после себя мокрые пятна. Некоторым нравится дождь, они находят в нем успокоение, возможность помечтать, пребывая во влажной меланхолии, не тревожимой насущными проблемами. Корсо нравился дождь своими размытыми красками, которые смешиваясь друг с другом, сами придумывали сюжеты и словно показывали иную картину мира.
А дождь тем временем все больше набирал силу, где-то агрессивно громыхал гром, воздух совсем потерял прозрачность. От ливня и испарений он стал белой стеной, практически парализовав движение на улицах. Корсо приоткрыл окно, дав ливню явнее обнаружить свое присутствие – дохнуло влажностью, усилился стук по подоконнику.
Всецело увлеченный занятиями, Коля совсем забыл о времени, когда сам учитель, мельком глянув на часы, заметил, что скоро за мальчиком приедут. Коля собрал свой рюкзачок, сел на краешек стула и принялся терпеливо ждать. Каждый раз он с сожалением покидал дом учителя, здесь было уютно, мягкий свет напольной лампы, потрескивающий камин, который мистер Корсо часто зажигал в сырые лондонские вечера, и даже когда было тепло. Он мерз в Англии, нередко вспоминая о своей солнечной Италии. Коля украдкой рассматривал разные безделушки и фигурки на полках, учителю их дарили ученики и друзья, и конечно, в студии было великое множество фотографий – на стенах, на столах, в рамках, даже на полу, сложенные в папки и альбомы. И еще книги. Они стояли в большом шкафу, почти все мировая классика. Некоторые корешки книг были потрепаны временем и пользованием, другие высокомерно блестели золотым тиснением. Тяжелые фолианты находились в самом низу – чтобы было легче снимать с полок.
Коля любил в этом доме каждую мелочь, каждый штрих. Здесь всегда был беспорядок, который так раздражал бы отца, смешение стилей и красок, который он посчитал бы моветоном, но именно здесь жила сама доброта, забота, участие, внимание, да и просто хороший человек.
Мальчик сидел на стуле, смотрел на резные стрелки настенных часов и ждал. Когда стрелки переползли назначенное время и пробежали еще пару кругов, Коля бросил взгляд на свои часы: так и есть, шофер опаздывал.
– Может быть, позвонить вам домой? – учитель тоже смотрел на часы.
– Нет-нет, – решительно отказался мальчик. Он с волнением следил за стрелками и с тайным трепетом надеялся, что Бен сегодня вообще не приедет. И тогда можно будет остаться у учителя на всю ночь, а утром учитель вполне сможет проводить его в школу. Вот было бы здорово! – Бен просто немного задерживается. Наверное, из-за ливня. Звонить домой не надо, – он сделал паузу, – отец будет сердиться, Бену попадет. Надо подождать.
– Ну, хорошо, – согласился учитель, – подождем Бена. Наверняка, он вот-вот подъедет.
Прошло еще пять минут, Коля, как завороженный, смотрел на часы: впервые время было с ним солидарно, у него словно появилось чувство сострадания к мальчику, оно безвозмездно дарило мальчику секунды, потом минуты, обещало что-то необыкновенное, волнуя сердце. Каждый раз ему так не хотелось отсюда уезжать, каждый раз в душе он придумывал предлоги, даже самые нелепые, которые позволили ли бы ему остаться, но он твердо знал, что его не станут слушать. Но сегодня случилось чудо: Бен не приехал. Коля посмотрел на одну из фотографий на стене, там, внизу, стояла дата. «Если в сумме получится четное число, – подумал он, – то Бен вообще не приедет». И стал считать. Число оказалось четным…
– Мистер Колин, вы любите тайны? – неожиданно спросил учитель. – А хранить их умеете? Уверен, что да, – он подмигнул.
– Могу поклясться, сэр! – отчеканил мальчик.
– Хорошо, – одобрил Корсо, – пока ваш шофер добирается сюда, наверное, из-за ливня проблемы на дорогах, мы поднимемся на второй этаж студии, и я вам кое-что покажу.
Ни один из учеников Алессандро Корсо не поднимался на второй этаж по узкой лестнице с потертыми перилами, никто из них и понятия не имел, что там маэстро буквально несколько недель назад впервые за много лет взял в руки кисти и краски. Он так давно не прикасался к холсту, что уже стал опасаться: не разучился ли рисовать? Все это было совсем в другой жизни, нет, даже не в той, итальянской, где жил и работал талантливый фотограф. Это было еще раньше. Когда он вот таким мальчиком, как Колин, стал учиться живописи. Он проникал в сущность этого ремесла, старательно изучая все тонкости, он часами рассматривал репродукции картин признанных художников. Он горел страстью при одной мысли о том, что у него есть теперь возможность хотя бы немного прикоснуться к их тайне. И теперь Корсо опять ощутил эту страсть. Он не говорил об этом ни с кем, но сегодня, наконец, захотелось поделиться с самым своим любимым учеником, кроме всего, этот мальчик умел чувствовать, как никто другой, у него было трепетная душа ребенка и грусть взрослого человека.
– Смотрите, – Корсо откинул кусок ткани, и взору Коли предстала картина: за стеклом витрины магазина находилось великое множество глиняных игрушек, у каждой свой характер, образ, они словно на миг замерли каждая в своем движении, кто-то даже в танце. Но самым удивительным было не это – в отражении стекла угадывалось отражение девушки. Она с интересом рассматривала фигурки игрушек, а ветер трепал ее белокурые волнистые локоны. Все это было так красиво и так просто, что дух захватывало, картина просто дышала настроением, какой-то особой лиричностью, к тому же она была по-настоящему объемной.
– Нравится? – спросил учитель, он стоял у мальчика за спиной.
– Очень, – выдохнул Коля.
– В таком случае, мой юный друг, следующее занятие посвятим живописи? Расскажу много интересного. Надеюсь, вы не против?
Это был самый замечательный вечер в его жизни. Бен так и не приехал, ливень уступил место простому лондонскому дождю, который ритмично стучал по карнизам, а затем и вовсе прекратился. Учитель и ученик сидели возле камина, пили чай со сдобным печеньем и чувствовали себя самыми счастливыми на свете. Им казалось, что время остановилось, здесь и сейчас: оно грелось в танцующих языках пламени, отражалось в рамках фотографий, что висели на стенах, пряталось в огромных фолиантах книжного шкафа, весело кипело в свистящем чайнике, а потом паром, похожим на лондонский туман, клубилось над чашкой с тонкой резной ручкой. Юный Коля именно в тот вечер научился видеть и ценить по-настоящему счастливые моменты жизни.
Глава 15
– И что же было потом? – не удержалась от вопроса Надя. Николай вдруг прервал рассказ. Вечером они отправились на прогулку вдоль берега, шли по белому песку. К большой радости жены Николай опять стал вспоминать учителя Корсо. – Ты вернулся домой?
– Домой? – переспросил Фертовский, словно очнулся. – Да, конечно! Самое грустное, что дома меня так и не хватились: отец думал – Бен, как обычно, привез меня, я в своей комнате. Представляешь его удивление, когда позвонили и сообщили, что его шофер попал в аварию и сейчас в реанимации, а через несколько минут появляюсь я! Живой и невредимый, в сопровождении своего учителя. От потрясения отец даже сказал ему «спасибо!». Вот уже чего тяжело дождаться. Более того, разрешил дополнительное занятие, чему я был бесконечно рад. И началась совсем другая жизнь, – улыбнулся Николай.
– И ты стал учиться живописи? Но ведь ты не забросил фотографию, – уточнила Надя.
– Нет, конечно. Мы связали эти два ремесла, которые, кстати, имеют много общего. Поскольку появился еще одни дополнительный урок, мы ездили по городу и его окрестностям, изучали архитектуру, ландшафт. Мой самый удачный, на взгляд Корсо, был снимок Биг-Бена. Он являлся черно-белым, маэстро почему-то любил фотографию без красок, а живопись, наоборот, яркую, сочную.
– А снимок с Биг-Беном сохранился? – с волнением спросила Надя, так захотелось его увидеть. Это ведь первая гениальная работа ее супруга.
– Увы, у меня его нет. Снимок остался у учителя, на память обо мне, как и первые мои рисунки. Отец о них ничего не знал – это был наш секрет. Правда, рисовал я немного, все-таки способностей к фотографии было больше, но одно универсально помогало другому. Я научился видеть и воспроизводить объем, глубину, меня увлекала комбинаторность, переходы света, под руководством учителя я овладел настоящим фотонанализом. Это была сенсация, открытие мира в себе. Но самое важное: я приобрел друга – мудрого, внимательного, заботливого. Алессандро дал мне очень многое.
– И сколько же ты был его учеником?
– Все время, пока семья жила в Лондоне. Отец, видя мои работы, наконец, одобрил когда-то навязанный матерью выбор, всего лишь отдающей дань моде. Спустя три года после начала моих занятий Владимир Фертовский подарил мне настоящую цифровую фотокамеру «Маверик». Они тогда только-только стали появляться в мире, стоили баснословных денег, но отец скупиться не стал, за что я ему благодарен до сих пор.
– А потом? Что было потом?
– За год до возвращения моей семьи в Союз, мне тогда было 16 лет, учитель серьезно заболел. Перед этим он взялся делать для одного очень солидного издания серию снимков. Это был серьезный заказ, заключили договор с весьма жесткими сроками.
В один из дней Корсо почувствовал слабость, поднялась температура, в груди что-то сжимало, появился сухой кашель. Сначала легкое покашливание, продолжающееся несколько дней, затем дышать стало труднее, особенно по ночам. Корсо приспособился засыпать в кресле, так ничего не сдавливало грудную клетку. Лицо его приобрело нездоровый землистый оттенок, обозначились круги под глазами, голос осип. Корсо уверял Колю, что это простуда, она пройдет. Но категорически запретил приходить на занятия во время его болезни, не хватало еще и заразить мальчика! Нет, уже юношу. Он рос на его глазах, вытягивался в росте, расширялся в плечах, волосы темнели, черты лица теряли мальчуковость, красота становилась мужественной. А как личность? Этот ребенок всегда был умным, интеллигентным, по-мужски сдержанным, а главное, с добрым и чутким сердцем.
Несмотря на запрет, Коля пришел к учителю буквально на следующий день после того, как тот совсем слег, и нашел его в плачевном состоянии. Здоровье его явно ухудшалось, и это была отнюдь не простуда. Двусторонняя пневмония – такой диагноз поставили врачи. Лицо врача было угрюмым, и впервые в жизни Коле стало страшно. Он никогда не задумывался о том, что в одночасье можно потерять того, кто тебе по-настоящему дорог.
Учитель болел долго, пневмония была запущенной, антибиотики помогли не сразу. Не обращая внимания на возмущения, Коля ходил к учителю каждый день, благо уже стал более взрослым и самостоятельным, и не отчитывался перед отцом так строго, как раньше. Неожиданно позвонили из издательства и напомнили о договоре на серию фотографий, оставалась неделя до срока сдачи. Корсо заметно расстроился. Этот заказ был честью его профессиональной деятельности, его репутацией. Но не было и речи о том, чтобы покинуть больницу и отправиться делать фотографии, врач замахал руками и даже разговаривать не стал. Корсо, несмотря на лечение, все еще тяжело дышал, долго и мучительно кашлял. Он сидел на солнце в маленьком дворике больницы и грустно смотрел на удаляющуюся фигуру своего ученика. Коля, пока ехал домой, дал себе обещание: фотографии будут готовы к сроку.
– И ты сдержал данное обещание? – спросила Надя. Муж, рассказывая, временами делал такие длинные паузы, что, сгорая от нетерпения услышать все, она подталкивала его своими вопросами.
– Конечно, – отозвался он, – я всегда сдерживаю свои обещания. Надеюсь, ты это не ставишь под сомнение? – в его голосе прозвучал металл. К тому же он вдруг отпустил ее руку и отвернулся. Надя смутилась, в супруге все-таки иногда чувствовался тот Фертовский, которого она видела в Беляниново: надменный, резкий, сухой. Он словно замыкался, уходил в себя. Пожалуй, правы те, кто утверждает, что характер человека вряд ли меняется за всю жизнь. Натура в каждом из нас прочно укореняется, аккумулируя в себе и гены, и условия существования, и воспитание, и накопленный опыт.
– Кажется, я не дала тебе повода думать, что я в чем-то сомневаюсь, – тихо сказала Надя. Она подумала о том, что влюбленный человек еще более раним. Присела на корточки и стала пересыпать песок из ладони в ладонь.
– Наденька, кажется, я тебя обидел, – сказал Фертовский, он заметил, как изменилось выражение ее лица. Упустил из виду, что Надя – натура чувствительная, у нее в жизни хватило душевных ран и переживаний. Она выпрямилась, подняла глаза.
– Мы все больше узнаём друг друга, привыкаем, открываем не только свои сердца, а свое прошлое, в котором у нас было то, о чем вспоминать не только хорошо и приятно, но и напротив – забыть бы навек. У нас обоих непростые характеры, и наступит день, когда пылкие чувства исчезнут – ты знаешь это лучше меня, притупится острота эмоций. На смену всему этому должно прийти то, что мы закладываем именно сейчас, то, что мы взращиваем именно в период, когда сила любви еще в апогее. Мы с тобой строим мир для двоих, в котором должны прожить долго-долго, который должен выдержать бури не только внешние, но и внутренние. Пусть в нем не будет разрушительного града упреков, обид, сомнений, недоразумений и непонимания. Я рядом с тобой, чтобы быть твоей женой, опорой, поддержкой, заботой и утешением.
Николай притянул ее к себе.
– Прости, – прошептал он, – я старше тебя, но ты гораздо мудрее.
Глава 16
Всю обратную дорогу шли, молча, словно боялись нарушить ту блаженную тишину и умиротворение, которые возникли после объяснения. Надя все больше убеждалась в том, что Николай часто нуждается в уединении, он любит размышлять и думать, его внешне кажущаяся мрачность и сдержанность ничуть не влияют на его чувства к ней, объективно не отражая того, что он ощущает на самом деле. Этот человек с добрым, нежным и любящим сердцем.
Когда Николай вышел из душа, супруга уже спала. Она лежала на боку, свернувшись калачиком. Николай поправил одеяло и лег рядом. Надя, не просыпаясь, тут же устроилась у него на животе, обняла за талию. Он улыбнулся.
«Какое же это счастье – любящая женщина!» – Фертовский закрыл глаза, но вместо сна сознание опять уводило его в прошлое. Он уже запустил локомотив воспоминаний, остановки – лишь временное явление. Поезд теперь движется помимо воли.
…Снимки и, правда, всем понравились. Все говорили, что Корсо – гениальный фотограф, а здесь он превзошел самого себя. В издание включили почти всю серию. Ни один человек не догадался, что фотографировал ученик мастера, Коля ни за чтобы не признался в своем авторстве – причин было несколько, но главная – он обязан был помочь учителю сохранить его репутацию и неважно, чья стояла подпись под снимками. Удивлению Корсо не было предела, когда он, вернувшись, домой после больницы, стал получать поздравления с успехом своей новой серии фотографий, лучшей, чем когда-либо. Корсо со слезами на глазах долго рассматривал снимки, затем изрек:
– Я так горжусь тобой, мальчик мой, – этот юноша заслуживал настоящего пиетета как мастер. – Что самое важное для учителя? Чтобы ученик превзошел его, тогда все усилия не напрасны – все, что я сумел вложить в тебя, дало прекрасный результат, я бы сказал, ошеломляющий. Я также рад, чтобы приобщил тебя и к живописи. Вероятно, недалек тот день, когда перед тобой встанет выбор одного из ремесел. Главное, прислушаться к голосу своей души, только она знает истину. Но у тебя талант, мой мальчик, талант настоящий, яркий, ты умеешь видеть и отражать очень многое. Тебя одинаково любит и палитра художника, и камера фотографа. Пусть тебе это помогает в жизни, чтобы ты в итоге не выбрал.
И хотя Коля был против, Корсо публично признался в том, что фотографии делал его ученик, поэтому и слава, и гонорар достаются ему. О шестнадцатилетнем мальчике в тот год написали все газеты. Даже Фертовский-старший расчувствовался и говорил, что всегда видел в сыне талант, и не без участия своей супруги, решил отдать мальчика одному из лучших фотографов города. Коля абсолютно равнодушно относился ко всей этой шумихе вокруг своей персоны и не удивлялся тому, о чем вещали родители, лицемерие всегда присутствовало в их семье. Софья Фертовская, давая интервью, в одночасье стала звездой: молодая красивая женщина да еще мать такого замечательного сына. Для полной картины этого образа не хватало только совместного снимка, где мать и сын вместе, идиллия отношений, пронизанная искренней заботой и любовью. В семейном альбоме не оказалось ни одной подобной фотографии, это удручающее для Софьи обстоятельство не должно было выплыть наружу. И тогда она решила сделать эту недостающую фотографию. Пришла в комнату к Коленьке, элегантная, по-прежнему изысканно пахнущая, походка легкая, улыбка милая, а глаза … чужие.
– Чем ты занят, милый? – искренне заинтересованно спросила она. Коля захлопнул книгу, которую до этого читал. – Ах, я всегда знала, что ты умный мальчик! – Софья прикоснулась к его волосам, густым, давно нестриженым, просто шапка кудрей. Надо бы отвести его к стилисту, да и приодеть не мешало бы. Ходит в каких-то странных жилетках, на запястьях кожаные браслеты. Что-то в последнее время муж перестал обращать внимание на внешний вид сына.
Коля поднялся со стула, подошел к окну, встал к матери вполуоборот, не произнес ни слова. Ну, просто гениальный актер, умеющий держать паузу. Софью всегда раздражала эта его манера. Он словно показывал, что сильнее ее. Особенно, когда стал старше. И по всему видно, что он будет очень красивым, но холодным и бесчувственным мужчиной, превзойдет своего отца. Софья считала, что Николай – дитя только ее мужа, он его воспитывал, наказывал, порицал. Один раз она только вмешалась, настаивая, чтобы мальчишку отдали в фотостудию, и что из этого вышло? Он принес славу всей семье, а значит, Софья Фертовская заслуживает благодарности, да еще какой!
– Мне нужна твоя фотография, – нараспев сказала Софья, – улыбалась обворожительно, на щеках ямочки.
– Не вижу проблемы, – Коля пожал плечами, – их в альбоме предостаточно.
– Ты не понял, – еще мягче произнесла Софья, – мне нужна фотография, где мы с тобой вдвоем в домашней обстановке.
– У нас нет такой фотографии, – сухо заметил он.
– Да, я знаю. Однако завтра к нам придут брать интервью, ты ведь будешь при этом присутствовать? Они как раз сделают пару снимков.
– Завтра? – переспросил он. – Нет, завтра не смогу, – в его глазах Софья заметила странный блеск.
– Почему? Почему ты не сможешь? Чем может быть занят ребенок твоего возраста, чтобы отказать своим родителям в просьбе всего лишь быть дома?
– Родителям?
– Перестань все время переспрашивать! – она начала злиться. – Будь любезен завтра в момент прибытия журналиста находиться дома, ты меня понял?
