Марина Серова
Линия мести

– Какие глупости! – усмехнулся Степан Сергеевич. – Дорогуша, я понимаю, что вы пока не в своем уме, но о какой травме позвоночника вы говорите? Все банально: от долгого лежания у вас ослабли все мышцы, и их надо разрабатывать! Да вам не на что жаловаться – рана заживает, травма головы неопасная, со временем память вернется к вам окончательно! Мышцы у вас не атрофировались, а просто ослабли. Их надо восстанавливать, то есть нагружать работой. Вот увидите – выпишитесь и будете заниматься чем захотите! Хоть на танцы ходите – никто вам не запретит!

Но я не верила врачу.

– Вы это говорите только потому, что хотите успокоить меня! – заявила я. – Вы что, не видите, что я и книгу в руках удержать не могу? У меня кружится и болит голова, плечо не проходит! Вы просто хотите поскорее меня выписать! И не признаете, что я теперь беспомощный инвалид!

– Послушайте меня внимательно, Женя, – тон врача стал серьезным и почти что жестким. – За время своей работы в клинике я видел много больных. К нам в отделение попадают жертвы автокатастроф, люди, у которых сломаны все конечности, которые остаются парализованными. Могу вас уверить: вы не находитесь в таком тяжелом состоянии, как себе надумали! Вам хочется сразу после ранения вскочить и побежать по своим делам? Вы что, киборг или человек с мгновенной регенерацией? Да, у вас не слишком серьезная травма, но для восстановления требуется время, понимаете? Мы врачи, а не волшебники, у нас нет волшебных палочек: дотронулся до раны – и она затянулась! Сейчас многое зависит только от вас, от того, насколько вы хотите вернуться к нормальной жизни. Вам нужно выполнять требования врача, то есть мои требования. Нужно стараться восстановить функции своего тела, а не ныть про свою беспомощность! Да видели бы вы других моих больных! Люди, которые лишаются конечностей, после выписки ведут активный образ жизни, участвуют в соревнованиях и живут куда полноценнее, чем якобы здоровые, но вечно ноющие и жалующиеся «страдальцы»! Скоро вас переведут в общую палату, где вы будете проходить курс реабилитации. А это означает, что ваше состояние стабилизируется, все, что в наших силах, мы уже сделали. Я не имею привычки обманывать своих пациентов. Если человек парализован, я так и говорю ему: «Уважаемый, вам придется забыть о той жизни, которую вы вели раньше, и научиться жить в новом состоянии. Вы не сможете ходить и бегать, но это не означает, что все кончено. Вы выжили, а это само по себе подарок. Безнадежность – это когда тело оказывается в гробу, а пока вы живы, можно научиться радоваться той жизни, которая вам дана!» Вам же я говорю: вы можете вернуться к полноценной жизни. Вы не инвалид и не калека. И не нужно ныть и жаловаться, подумайте о тех, кому приходится хуже!

Я не ожидала услышать такую отповедь от спокойного, всегда улыбчивого врача. Мне даже стало немного стыдно – стыдно не потому, что я не смогла пройти нескольких шагов до двери, а потому, что решила опустить руки. У меня ослабли мышцы, но не мозг – сейчас я верила в то, что мои воспоминания – не выдумка, а правда. Ведь до ранения я была решительным, твердым человеком, который действовал в соответствии с обстоятельствами и никогда не падал духом. Я – не слабая барышня, которая падает в обморок по любому поводу. Я волевой, несгибаемый человек, сообразительная, отважная и ловкая, и никакие трудности меня не остановят! Да, судьба преподнесла мне не слишком приятный подарок – я попала в больницу. Но если вспомнить, за свою жизнь я не раз получала и более серьезные ранения. Неужели я об этом забыла? Были случаи, когда меня буквально вытаскивали с того света, но я восстанавливалась и снова возвращалась к своей работе! Куда девалась та Женя Охотникова, бесстрашная, отчаянная профессионалка, которая спасает жизни других людей? Правду сказал Степан Сергеевич: другим приходится и похуже, но они ведь находят в себе силы жить дальше! Ну уж нет, меня так просто не сломаешь! Я всегда была и остаюсь непобедимой – меня невозможно уничтожить, я всегда найду лазейку и выживу! И отомщу своим врагам, чего бы мне это ни стоило!

Наверно, мои мысли как-то отразились на моем лице, потому что врач внезапно улыбнулся – по-доброму, как мой хороший и заботливый друг. Его голос стал совсем другим – в нем не осталось ни следа от прежней резкости и даже жестокости.

– Вот и хорошо! – мягко проговорил Степан Сергеевич. – Женя, ты приняла верное решение! Ну что, попробуем еще раз?

Глава 2

С того памятного дня я больше ни разу не позволяла себе опустить руки и пожаловаться на судьбу. Я старалась как могла – выкладывалась на полную, чтобы поскорее восстановиться. В моей голове словно щелкнул какой-то переключатель – я перестала сокрушаться о том, что я чего-то не могу, а попросту приняла ситуацию такой, какая она была. Да, мне сейчас трудно пройти по палате, но с каждым днем я увеличиваю количество своих шагов, каждый день – это маленький кирпичик, который я кладу на возводимую мною стену выздоровления.

Я двигалась, превозмогая боль, сама брала в руки ложку и не успокаивалась до тех пор, пока у меня не выходило совершить то или иное действие. Когда я смогла более-менее нормально ходить, не падая на пол и удерживая равновесие, я принялась разрабатывать свои ноги и руки (даже задействовала кисть раненой конечности), придумывая различные упражнения. Наверно, я бы включила в свою «зарядку» и отжимания, если бы медсестра или врач мне позволили. Когда у меня что-то не получалось, я не расстраивалась, а совершала тысячу новых попыток, пока не добивалась того, что хотела. Если бы врачи ставили оценки за старания своих пациентов придерживаться их указаний, я наверняка получала бы самые высшие баллы.

Степан Сергеевич был мною очень доволен. Он каждый день заходил в мою палату, интересовался моим самочувствием и настроением, после чего спрашивал, как продвигается мое восстановление. Скоро я не только спокойно ходила по палате, но даже совершала небольшие прогулки по коридору, естественно, вместе с кем-либо из медперсонала. А к Степану Сергеевичу я привыкла как к родному, с единственным исключением: я по-прежнему не говорила ему о своей профессии. И, что меня огорчало, я так и не вспомнила, кто и почему в меня стрелял.

Было и еще одно обстоятельство, которое тревожило меня. Когда я была сосредоточена на своем физическом состоянии, я не могла думать ни о чем другом, кроме как о том, как бы поскорее вернуться к полноценной жизни. Однако со временем мое внимание переключилось на другое. Чем быстрее шло мое выздоровление, тем меньше я зацикливалась на мысли, что мне придется вести жизнь человека с ограниченными возможностями. Теперь же я постоянно вспоминала тетушку Милу, но не понимала, почему она не навещает меня в больнице. За время своего пребывания в клинике я вспомнила все подробности нашей с ней совместной жизни – она ведь всегда заботилась обо мне, чудесно готовила и, помнится, пыталась всеми силами устроить мою личную жизнь. Почему же она не приходит ко мне? Ведь я сейчас не в таком тяжелом состоянии, когда свидания с родственниками запрещены, я могу вполне сносно передвигаться, могу разговаривать, могу сидеть за столом… Где тогда тетя Мила? Неужели она не знает о том, что я в больнице? Ведь когда я пропала, она должна была обзвонить все клиники, морги, должна была обратиться в полицию…

Я не заговаривала со своим лечащим врачом по поводу своей тети по той простой причине, что боялась – вдруг ему станет известно, что я телохранитель? Как бы я ни доверяла Степану Сергеевичу, меня не отпускало ощущение, что он знает о том, как именно я получила ранение, но почему-то не рассказывает мне. Чем больше я думала обо всем этом, тем сильнее становилась моя подозрительность и тем упорнее я старалась вывести врача на откровенный разговор. Он уже не казался мне таким добрым и заботливым, как раньше – я не могла довериться Степану Сергеевичу, и теперь меня не отпускала тревога – не за себя, а за тетю Милу. Ведь если она не приходит ко мне в больницу, это означает, что с ней что-то стряслось! По доброй воле тетушка никогда не оставит меня, но я не могла даже связаться с ней – телефона при мне не было.

Отсутствие мобильника и заставило меня заговорить с врачом. Во время очередного визита ко мне я пристально посмотрела на Степана Сергеевича и спросила:

– Скажите, почему у меня нет мобильника? Ведь когда я попала в больницу, телефон был при мне?

– Да, вы правы, – спокойно кивнул врач. – Ваш мобильный телефон находится в моем кабинете, правда, он полностью разряжен, он выключен. Когда вы к нам поступили, то мобильник нашли в вашем кармане. Вынужден вас огорчить: вряд ли вы сможете пользоваться им в стенах нашей клиники. Место здесь такое, что позвонить настоящая проблема, ни одна сеть не ловит. Если вам нужен телефон, я его отдам. Не вижу ничего предосудительного в том, что пациенты пользуются сотовой связью. Но лучше будет, если вы воспользуетесь смс-сообщениями – в этом случае есть шанс, что эсэмэска через какое-то время дойдет до получателя.

– Вот как, – кивнула я. – А скажите, меня никто не навещал? Пока я была без сознания?

– Вы вспомнили что-то про свою семью? – тут же оживился Степан Сергеевич. Интерес у него был неподдельный – при всем своем желании я не могла уловить в его голосе и нотки фальши. Если он лжет, значит, ему лучше было пойти не во врачи, а в актеры.

– Вспомнила, – решила я говорить прямо. – У меня есть родственница, моя тетя. Она очень любит меня и беспокоится обо мне, вот и странно, почему она не навещает меня в больнице. Сколько я уже здесь нахожусь?

– Пятые сутки, – тут же ответил Степан Сергеевич. – За это время никто не интересовался вашим состоянием, мне тоже показалось это странным. Мы сообщили в полицию, так как обязаны это делать при огнестрельных ранениях. Приходил следователь, но вы еще были не готовы к беседе. Он должен появиться вновь, хотя вчера я разговаривал с ним по телефону и предупредил его, что память еще к вам не вернулась. Я не смог просмотреть вашу телефонную книгу, так как не знаю вашего пароля. Извините, но мы должны были обзвонить ваших знакомых. Вы не вспомнили свою профессию?

– Нет, – покачала я головой. – Мне нужен мой телефон… И еще, я все хотела спросить. Кто меня нашел? Кто позвонил в «Скорую помощь»?

– Вы лежали на земле – видимо, при падении ударились головой, что вызвало сотрясение мозга и повлекло за собой амнезию, – пояснил врач. – «Скорую» вызвал прохожий. Он утверждал, что впервые вас видит. Напугался, когда увидел молодую женщину, истекающую кровью. В вас стреляли, когда вы находились в малолюдном районе города, а тот человек вышел в магазин и нашел вас. Вот все, что мне известно о вашем ранении.

– Ясно… – протянула я. – И никто, выходит, сюда не звонил и не приходил?

– Увы, – отрицательно покачал головой врач.

Телефон мне отдали заряженным. У Степана Сергеевича был мобильный, к которому полагалось зарядное устройство с таким же разъемом, как у меня, поэтому он зарядил мой. В принципе, если не пользоваться Интернетом и не смотреть с телефона фильмы, зарядки хватало надолго. Возможности полазить по Всемирной паутине у меня и не было – доктор ведь говорил, что в больнице связь ужасная. Он еще добавил, что для того, чтобы позвонить, больничному персоналу приходится выходить на улицу и единственное, что можно сделать из здания – это отправлять смс-сообщения. Правда, дойдут они до адресата неизвестно когда, и получить ответную эсэмэску удастся не сразу.

– В таком уж месте расположена клиника, – развел руками врач. – Здание построено давно, архитекторы и строители как-то не подумали, что научно-технический прогресс дойдет до сотовой связи.

Я просмотрела свою телефонную книгу. Неудивительно, что Степан Сергеевич не нашел никого из моих родственников – я записывала в память номера телефонов своих клиентов, когда выполняла тот или иной заказ. После успешного завершения работы я стирала имена всех своих подозреваемых и людей, причастных к расследованию. Сейчас же в телефонной книге были имена и фамилии тех, кто относился к делу о покушении на одного банкира, которого я спасла незадолго до того, как угодила в больницу.

Тетушка Мила мне не звонила. И это было странно. Однако когда я открыла смс-сообщения, все стало ясно. Надо же, как я могла об этом забыть…

Тетя Мила проживала в Тарасове, у нее была сестра, с которой она давно не общалась, но связь поддерживала. Не потому, что они находились в ссоре или в плохих отношениях – просто сестра с мужем переехала за границу и в настоящее время – точнее, до настоящего времени – проживала в Австрии. Однако незадолго до моей травмы тетушке позвонил муж ее сестры и сообщил печальное известие. Сестра тети Милы умерла от рака, и безутешный супруг не мог прийти в себя после смерти подруги жизни. Детей у них не было, и муж тетушкиной сестры не знал, как ему жить дальше. У тети Милы имелся какой-то капитал, вдобавок ко всему я помогала ей с деньгами, благо моя работа это позволяла. Тетушка находилась в хороших отношениях с мужем сестры, поэтому она решила поехать в Австрию на похороны и поддержать несчастного вдовца. Чтобы не тратить деньги на телефонные разговоры, мы условились с тетушкой, что будем общаться только по необходимости смс-сообщениями. Электронной почтой тетушка не пользовалась, в социальных сетях хоть и была зарегистрирована, но не заходила туда. Последнее, что мне написала тетя Мила – это сообщение о том, что у нее все в порядке, но в Австрии она задержится.

«Надеюсь, Женечка, у тебя все хорошо, наверняка опять много работы. Не забывай кушать, хотя бы в кафе, знаю, что готовить ты не слишком любишь. Я постараюсь поддержать Кирилла, он сейчас в ужасном состоянии».

Сейчас мне все стало ясно. Смс-сообщение отправлено неизвестно когда, а получено сегодня, то есть когда я включила телефон. Понятно, что тетушка не знает, где я нахожусь – она считает, что я загружена очередной работой, поэтому не отвечаю. Даже не знаю, стоит ли ей писать о моем ранении. Для чего? Она и так переживает смерть сестры, уныние Кирилла Васильевича… Еще и мое ранение. Что я ей скажу? «Тетя Мила, приезжай немедленно, я в клинике с дыркой в плече, но все хорошо, хочу поболтать»? Ага, и моя бедная родственница будет разрываться между Австрией и Россией, хороша племянница, что сказать!

Я нажала кнопку ответа на смс-сообщение и написала:

«Тетя Мила, у меня все в порядке. Передай мои соболезнования Кириллу Васильевичу».

Отправив сообщение, я положила телефон на тумбочку. Немного подумав, выключила его – все равно, если тетушка мне и ответит, эсэмэска дойдет не скоро. В принципе оно и к лучшему, что тетя Мила не в курсе моего ранения. А то начнет волноваться, переживать, вернется в Тарасов, чтобы таскать каждый день несчастной Женечке еду в больницу… А бедный Кирилл Васильевич останется один на один со своим горем.

Да, не спорю, тетушкина еда куда вкуснее, чем «диетическая» больничная – мало того, что без соли, так еще и не отличающаяся разнообразием. Я непривередливый человек, могу есть что угодно, но согласитесь, даже очень неприхотливым людям надоедает один и тот же куриный бульон или жиденький супчик с непонятным содержимым. Один раз я высказала даже не недовольство, а всего лишь вопрос: а есть ли в меню что-то еще, помимо жидкой пищи? На это медсестра, которая принесла мне тарелку, заявила, что еда в больнице – самая подходящая для пациентов и что дают, то и надо есть.

«Скоро будешь сама ходить в столовую, – прибавила она. – Увидишь, что все больные едят одно и то же».

Я смирилась с мыслью, что, пока я нахожусь в больнице, придется есть что дают – сидеть голодной я не собиралась. Успокоила себя тем, что в некоторых странах люди едят живых личинок и тараканов, поэтому мой несоленый куриный бульон – далеко не худший вариант. Больше по поводу еды я никаких вопросов не задавала.

Если с едой я как-то смирилась, то другое обстоятельство не давало мне покоя. Я совершенно не понимала, что со мной произошло, точнее, при каких обстоятельствах меня ранили. Итак, я умудрилась схлопотать огнестрельное ранение. Но кто в меня стрелял? Наверняка некто намеревался меня убить, возможно, целился в голову, но промазал. Когда это произошло? Меня ранили в перестрелке или было совершено покушение? Чем я занималась до ранения?

Увы, как я ни напрягала память, вспомнить ничего не удавалось. Моя память возвратилась ко мне почти полностью – я могла сказать, что я люблю или не люблю, какие фильмы предпочитаю, сколько иностранных языков я знаю, какие книги приходилось читать… При желании я восстанавливала даже события моего далекого детства, когда я жила во Владивостоке. Однако день, в который меня подстрелили, словно стерся из моей памяти. Как я ни напрягала свой мозг, все было безрезультатно. Я не помнила ни места, где произошло мое ранение, ни времени, ни цели моего нахождения в данном месте. Все мои попытки заканчивались только бессильной злобой на саму себя и свою память, которая подсовывала мне совершенно ненужные картинки, но упорно скрывала самое главное. Где-то я слышала про такое свойство человеческого мозга – стирать те моменты жизни, которые губительно сказываются на психике человека. То есть, если я пережила какую-то драму, в результате чего получила огнестрельное ранение, мозг специально удалил все воспоминания об обстоятельствах травмы. Выходит, произошло нечто ужасное? Может, я не справилась с заданием и в ходе расследования моего клиента убили? Или погиб кто-то из близких мне людей? Да нет же, тетя Мила жива, а кроме нее, я ни с кем тесно не общаюсь. Тогда что произошло со мной?

Помню тот день, когда Степан Сергеевич утром пришел в мою палату. Я ожидала, что сейчас мы с ним снова будем «гулять», то есть я встану с кровати и совершу несколько шагов по палате. Сначала не будет получаться, я с трудом удерживаю равновесие, когда только встаю с кровати, но потом мои движения станут увереннее, и я смогу пройти несколько кругов по помещению. Когда мои шаги будут походить на шаги здорового человека, врач выведет меня в коридор, и я пройду довольно большое расстояние до противоположной стены и обратно. Если раньше оно давалось мне с трудом, то сейчас я передвигалась вполне уверенно и даже собиралась попробовать спуститься и подняться по лестнице.

Однако сегодня все пошло не так, как я ожидала. Врач помог мне встать, удовлетворенно покивал, когда я успешно преодолела несколько кругов, потом велел попробовать совершить несколько приседаний. Я справилась и с этой задачей – травмированное плечо в приседаниях не было задействовано, а голова уже не кружилась, как раньше. Я ожидала, что Степан Сергеевич предложит мне преодолеть лестницу, однако ошиблась.

– Что ж, Женя, могу вас поздравить, – сказал врач. – Двигательные функции почти полностью восстановлены, скоро начнем разрабатывать руку. Вам нужно на перевязку, а после вас проводят во вторую палату.

– Во вторую палату? – удивилась я. – Зачем?

– Теперь вы будете находиться не в отдельной палате, а в общей, – пояснил Степан Сергеевич. – Ваше состояние стабильное, опасений не вызывает. Теперь дело за малым – добиться полного выздоровления. Посмотрим, как поживает ваша рана, и тогда можно будет сказать, когда начинать занятия по восстановлению двигательных функций руки. Не бойтесь слова «общая палата» – пока там находится только один человек, точнее, одна девушка. Очень хорошая, вы с ней подружитесь, думаю. Хватит вам общаться только со мной и медсестрами. Есть станете в общей столовой, с теми больными, которые находятся в фазе восстановления. Я вас буду так же навещать, не беспокойтесь. Ну что, готовы? Тогда пойдемте на перевязку!

Итак, меня перевели в общую палату.

После перевязки медсестра – сегодня дежурила Роза Андреевна – показала мне, где находится моя новая палата. Я зашла в небольшую комнату, которая была немного просторнее моей предыдущей палаты. Отличалась она от прежнего места моего обитания тем, что в ней стояло три кровати, одна из которых была застелена клетчатым одеялом. Две другие были с постельным бельем, одна, возле окна должна была быть моей койкой. На кровати в центре комнаты сидела девушка лет девятнадцати-двадцати. У нее были светлые волосы, заплетенные в толстую косу, и приятное, миловидное лицо. Одета девушка была в уютную пижаму нежно-голубого цвета с нарисованными мордочками Микки-Мауса. Столь смешная расцветка удивительным образом шла девушке – пижама делала ее какой-то наивной, доброжелательной и беззащитной. Не знаю почему, но я сразу же почувствовала к ней симпатию. Она читала книжку – я не видела обложку, поэтому про себя стала раздумывать, какая литература может быть интересна девушке. На ум пришли любовные или сентиментальные романы, но не дешевое «бульварное чтиво», а что-то из классики. Может, «Анжелика» супругов Голон? Или что-то из произведений Жорж Санд? А может, «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте?

Услышав наши шаги, девушка подняла голову и отложила книгу. Она с удивлением посмотрела сперва на Розу Андреевну, а потом на меня и поздоровалась. Голос у нее был тихий и робкий, словно она стеснялась новых людей. Я ответила ей приветливой улыбкой и пожелала доброго дня.

– Анечка, знакомьтесь, это ваша новая соседка по палате Женя, – представила меня медсестра. Аня улыбнулась мне в ответ и встала с кровати. Я увидела, что ее правая рука перебинтована, но не похоже, что у девушки перелом. Скорее другая травма – либо сильный порез, либо серьезный ушиб. Было видно, что рука Ане не доставляет видимого беспокойства – она не морщилась от боли, просто старалась держать ее неподвижно. Если бы был гипс, наверняка бы рука сильно отличалась по толщине от другой, а так просто забинтована от запястья до локтя. Только повреждена была не левая, как у меня, а правая. Немного приглядевшись, я увидела под пижамой видневшийся кусок бинта – видимо, у девушки была перебинтована и какая-то часть корпуса. Интересно, что с ней произошло? Несчастный случай? Или что-то другое?

– Аня, как у тебя дела? – заботливо осведомилась Роза Андреевна. – Как рука, болит?

– Нет, почти не беспокоит, – ответила девушка. – Все хорошо.

– Вот и замечательно! – ласково сказала медсестра. – Ну что, Женя, располагайся, знакомьтесь… Не буду вам мешать, если вдруг понадобится какая помощь, Аня знает, где кнопка вызова медсестры или врача.

Роза Андреевна вышла из палаты, я села на свою кровать. Девушка положила книжку на тумбочку. Я ошиблась – читала она не классический любовный роман, а книгу на английском языке – сборник рассказов Конан Дойля. Увидев мой взгляд, обращенный на томик, она пояснила – все так же с улыбкой:

– Вот решила в больнице время зря не терять. Нам в университете преподаватель иностранного языка задал прочитать какую-нибудь художественную книгу, желательно неадаптированную, и написать по ней сочинение. Эссе вроде… Как писать его на английском, представления не имею, но думаю, для начала надо выполнить первую часть задания, то есть хотя бы прочитать книгу. У меня с английским не совсем все хорошо, хоть я и занимаюсь. Но грамматика не дается, к тому же некоторые обороты никак не могу перевести. Вроде там из контекста надо понимать, спасает только то, что в школе я перечитала все рассказы про Шерлока Холмса и помню их. Если бы мне досталось незнакомое произведение, боюсь, больше одной главы и за неделю бы не одолела…

– Я просто обожаю изучать иностранные языки! – улыбнулась я. – Если хочешь, могу помочь с книгой. Главное, не пытайся переводить – просто читай, а смысл сам придет. Многие делают такую ошибку – за каждым словом лезут в словарь и в результате тратят уйму времени на перевод. Особенно когда автор использует устойчивые обороты, разговорную лексику и фразеологизмы. Тут как в «Алисе в Стране чудес» получается. Помнишь, про Болванщика? «Отдельные слова вроде знакомы и понятны, но в целом смысл остается неизвестен». Не поручусь за точность цитаты, но с иностранным языком примерно так и происходит. Можно узнать значение каждого слова, каждого междометия, но фразу так и не перевести.

– А если мне вообще не ясно, о чем идет речь? – удивилась девушка. – Придется ведь все равно лезть в словарь! У меня он не слишком хороший – мало слов, хватает на выполнение учебных упражнений из учебника, но никак не для чтения неадаптированной литературы.

– Я и не говорю, что словарем пользоваться не надо! – возразила я. – Просто не лезь в него за каждым словом. Постарайся сама догадаться о смысле фразы, а со временем перестанешь и вовсе пользоваться словарем.

Аня оказалась на редкость интересной собеседницей. Мы долго общались на тему иностранных языков, потом я поинтересовалась, в каком университете она учится. Аня рассказала, что сейчас она на третьем курсе нашего тарасовского университета, через два года уже получит диплом преподавателя словесности. Учителем русского языка и литературы в школу Аня идти не хотела, планировала остаться в университете и окончить аспирантуру.

– Мне больше интересно изучение произведений, нежели их преподавание, – пояснила девушка. – Вот ведь как выходит: грамматику русского языка я знаю превосходно, у меня врожденная грамотность. А вот с правилами в иностранных языках проблема. Английский – это еще полбеды, а вот французский и немецкий, которые мы тоже изучаем, – с ними и вовсе кошмар. В голове все не укладывается, прямо и не знаю, что делать…

– А что с тобой случилось? – Я кивнула на забинтованную руку девушки. – Как ты в больницу попала?

– Да все из-за дороги… – вздохнула та. – Понимаешь, в выходные мы с братом поехали в Степное, это в нашей Тарасовской области. У меня там одногруппница живет, так как поселок близко к Тарасову, на выходные она уезжает домой. Вечером в пятницу после пар на электричку – там два часа езды, а обратно в понедельник утром. Приходится пропускать первую пару, но никто из преподавателей на нее не сердится. А вышло так, что я ей давала конспекты, которые нужны для подготовки к семинару. Она их взяла на прошлой неделе, чтобы дома поучить, и оставила там. В принципе ничего такого ужасного, но нам назначили семинар в понедельник, и мне очень нужны были мои конспекты. Я ей позвонила, она дико извинялась, что так вышло, но никто же не знал, что семинар перенесут. Я думала, как поступить, а мой брат Андрей предложил мне съездить в Степное вместе. Он хорошо водит машину, а сейчас весна, лед растаял, можно спокойно ездить на машине… Я обрадовалась, что Андрей мне поможет – он вообще классный, мы с ним очень дружим, он всегда меня выручает! Я в детстве гордилась, что у меня есть старший брат – никогда в обиду не даст, с уроками всегда поможет… В общем, мы поехали в субботу, во второй половине дня, за конспектами. Раньше выехать, увы, не получилось. Короче говоря, дорога не везде была нормальной – я не помню, как вышло, что мы врезались. Я не смотрела на дорогу, в памяти остался только неожиданный толчок, боль от удара и резкая боль в руке… Я вроде сознание потеряла… Ну, очнулась в больнице, в травматологическом отделении. Врач сказал, что мне повезло – руку я не сломала, а только сильно порезала о стекло. Как-то вышло, что я выбила окно машины, хотя я ничего этого не помню. Кажется, ремень безопасности был пристегнут, но сейчас я уже ни в чем не уверена. И еще у меня смещение позвонков. А вот Андрею повезло меньше – у него сотрясение мозга, плюс сломано несколько ребер, но, как врач сказал, ребра – это пустяки, а вот сотрясение – вещь опасная. Нас мама навещает, она меня только успокаивает. Говорит, что Андрею лучше становится, возможно, скоро его тоже переведут в общую палату. И, кстати, брат не виноват в аварии – все случилось из-за того, что ехавшая впереди иномарка не включила поворотники и свернула, а мы потому и врезались. Вот ведь правду говорят: главная беда России – это дураки и дороги. А точнее, дураки на дороге.

– Да, вынуждена согласиться, – кивнула я. – Сама машину вожу, такие кадры иногда встречаются, диву даешься. Вот и возникает закономерный вопрос: то ли у нас на дорогах сплошные суицидники, то ли любители острых ощущений, то ли граждане с отставанием в умственном развитии.

Аня спросила о моей травме, но я туманно ответила, что ничего не помню – попала в больницу с сотрясением мозга и травмой руки. Про то, что некто покушался на мою жизнь, рассказывать не стала. Мало ли что подумает девушка – еще решит, что я причастна к каким-то криминальным делам. Нет уж, меньше знает – крепче спит, к тому же я сама толком не могла сказать, что произошло на самом деле.

До обеда мы в основном разговаривали – Аня рассказала, что она скоро выписывается, обещают на днях снять повязки, и, если состояние здоровья девушки позволит, можно будет долечиваться дома.

– Хорошо бы и Андрея поскорее выписали! – протянула моя новая знакомая. – А то ведь как-то несправедливо получилось – я почти выздоровела, а его и в общую палату не перевели… Хотя ни он, ни я в аварии не виноваты, все тот ненормальный за рулем иномарки! Могу поспорить, что он ни царапины не получил, жив себе и здоров. Всегда выходит, что страдают невиновные люди…

От Ани же я узнала, что в клинику, где мы с ней находимся, попадают в основном жертвы автокатастроф, несчастных случаев и неудачных суицидальных попыток. В основном все начинают с реанимации, потом переходят в обычную палату, где проходят перевязки, получают необходимые медикаменты и ходят на сеансы массажа и лечебной физкультуры. Те, у кого психические проблемы, посещают сеансы психотерапии – в основном данная процедура касается суицидников и тех, кто получил травмы головы.

– Массаж – это здорово! – заверила меня Аня. – Мне каждый день полагается ходить на массаж спины, чтобы позвонки на место поставить. Представляешь, в какой-то мере мне повезло, что я попала в автокатастрофу. У меня же с детства искривление позвоночника, а массаж – удовольствие дорогое. Зато тут я могу его посещать бесплатно, вдобавок ко всему мне лечат весь мой позвоночник целиком. ЛФК, то есть лечебная физкультура, тоже забавная вещь. Совсем не сложная, простые упражнения и все. Да, еще сеансы психотерапии есть, правда, не скажу, что они мне тоже понравились. Со мной как-то соседка лежала, Рита Ивановская. Она суицидница, пыталась себе перерезать горло, у нее такой жуткий шрам остался! Прямо через всю шею, уродливая такая полоса, я как-то видела, когда перевязку ждала. Причем разговаривать с ней невозможно было – она все время молчала, на вопросы не отвечала. А потом ей сказали, что днем будет сеанс у психолога. Она почему-то так перепугалась, расплакалась… В палате других пациенток и медсестер не было, я ее стала успокаивать. Она только тогда и разговорилась – призналась, что у нее сплошные проблемы с детства: депрессии, тревожность, какие-то жуткие мысли, страхи… В один из таких «приступов безысходности», как она его назвала, она и попыталась покончить с собой. Ни родители, ни ее молодой человек ее не понимают, считают ненормальной. А психологов она боится, потому что придется о себе рассказывать, а она не хочет, чтобы все ее страхи выплывали на поверхность. Она упрашивала меня сходить вместе с ней на сеанс психотерапии, чтобы ей не так жутко было. Я и согласилась – ведь туда можно и просто так прийти, без всяких психологических проблем. Я и пошла. В принципе ничего такого сверхъестественного – сначала мы тесты заполняли, все в основном про свое душевное состояние и подверженность депрессии. Потом нас на память проверяли, на внимание, а после психолог – мужчина в очках – попросил нас рассказать, что нас тревожит, вообще что-нибудь о себе сказать. Чем-то напоминает сеанс психотерапии в западных фильмах – этакий врач говорит: «А теперь каждый назовите свое имя и скажите, что вы видели сегодня ночью во сне». Не такой абсурд, конечно, но нечто подобное. Рита зря волновалась – никто к ней в душу не лез, врач тот ничего не просил ее про себя рассказывать, чего она не хочет. Потом он дал нам цветные карандаши и велел нарисовать свой самый большой страх, а рядом – то, как мы себе представляем счастье. Я что-то начеркала – так, для отмазки, Рита тоже нарисовала черный круг, а картинку со счастьем не стала делать. Потом еще какие-то дурацкие задания были, а после нас психолог отпустил. Собрал картинки, но не сказал, какие результаты тестов и наших рисунков. Не знаю, конечно, но, по-моему, не сеанс психотерапии, а бред какой-то.