Марина Серова
Линия мести

– И что, результаты так и не сказали? – удивилась я.

Аня отрицательно покачала головой.

– Нет, вообще ничего не говорили! Я этого психолога хоть и видела в больнице, мне непонятно, когда он свои сеансы проводит. Все ходит с какими-то бланками, бумажками… Может, индивидуально с кем-то из пациентов работает. Но Риту он больше не вызывал. Да она, впрочем, скоро выписалась – рана-то вроде зарубцевалась, а здесь не психиатрическая лечебница. Надеюсь, с ней все нормально будет. Уж не знаю, куда ее родители смотрят и парень, но могли бы хоть психотерапевта нормального найти…

Наш разговор был прерван появлением Розы Андреевны, которая сказала, что пора спускаться в столовую на обед. Аня кивнула и встала с кровати. Двигалась она довольно легко и проворно, и если бы не перебинтованная рука и тело, я бы не сказала, что она нездорова. Напротив, девушка казалась жизнерадостной и энергичной, чего я не могла сказать о себе. Мне ведь приходилось следить за собой – шагать так же уверенно, не допуская мысли, что внезапно может закружиться голова. От Ани я не отставала, однако между нашими движениями была разница: если Аня естественным образом спокойно преодолевала расстояние от палаты до лестницы и вниз к столовой, то мне приходилось каждое свое движение контролировать, и себе самой я напоминала сороконожку, которая внезапно задалась мыслью: а как же она передвигается.

Столовая находилась внизу – требовалось спуститься на один лестничный пролет и пройти немного вперед, после чего следовало зайти в открытую дверь. Если стены палат и коридоров были выкрашены в бледно-голубой больничный цвет, то интерьер столовой ничем не напоминал о том, что находится данное помещение в здании клиники. Наоборот, чем-то большая комната со столами и стульями походила на городское кафе или студенческую столовую. Стены здесь были приятного желтовато-персикового цвета, подносы – красными, стулья и столы – белыми. Не хватало разве что кофемашины и стойки с пирожными и тортами, а также прилавка с сэндвичами и пиццей. Понятное дело, «вредной» еды тут не было. И выбирать особо не приходилось – всем наливали в глубокие тарелки светло-желтый суп, наверно, рассольник, а на второе полагалась рисовая каша с куриными котлетами на пару. Из напитков – компот из сухофруктов. Разместившись за одним столиком, мы с Аней поставили на поднос наши тарелки и принялись за еду. Моя соседка уплетала суп с большим удовольствием, как будто ничего вкуснее в жизни не ела. Наверно, привыкла к тому, что в больнице соль не употребляли, и вообще, следовало забыть о соусах, кетчупах и прочих дополнениях к обеду. Я последовала Аниному примеру и тоже принялась за свой паек. Кроме нас, в столовой было не слишком много народу: несколько женщин и мужчин разного возраста, все либо с перевязанными конечностями, либо в гипсе или на костылях. Однако передвигались пациенты самостоятельно, хоть и с разной скоростью. Судя по всему, в столовую спускались больные, состояние которых стабилизировалось, то есть те, которые готовятся к выписке.

– Все-таки в рис можно было бы соли положить, – критически заметила я, пробуя на вкус второе блюдо.

Аня пожала плечами.

– Ты на диете, что ли, ни разу не сидела? – хмыкнула она. – Во всех почти полагается есть гречку или рис без соли. Сначала гадость гадостью, а потом ничего, привыкаешь.

– Вот еще! – фыркнула я. – Я этими глупостями как-то не занимаюсь. От пиццы сейчас бы не отказалась…

– Размечталась! – засмеялась девушка. – Там же полно всего, что нельзя есть больным! Мало того, что мучное, так еще и всякая колбаса, сыр, еще бог знает что… Если подумать, в пицце ни одного нормального полезного продукта!

– Зато вкусно, – пожала плечами я. – И потом, в Италии это национальное блюдо.

– Ага, национальное! – усмехнулась Аня. – Да это просто еда бедняков! Ведь знаешь, как она появилась? Бедные хозяйки складывали все оставшееся, перемешивали – и на сковородку. Вот вам и обед! А сейчас это выдают за национальное блюдо.

– И что, ты не ешь пиццу? – удивилась я.

Аня меланхолично пожала плечами.

– Ем, конечно… В столовой в университете, например. Девчонки из группы ведь тоже себе еду покупают, я же не буду как белая ворона капустный салат жевать! Но не каждый день я себе такое позволяю. Так, иногда. Но все-таки я приверженец более здорового питания, хотя и не всегда получается… Тортики там по праздникам – мама очень вкусный «Наполеон» готовит, летом – мороженое, конфетки-шоколадки… Ладно, до тридцати-сорока можно, пока обмен веществ не замедлился и организм переваривает все подряд. Потом уже старость – и пожалуйста, то нельзя, се нельзя… Но ты не подумай, я вот наркотики и алкоголь вообще не употребляю. И не курю! Хотя одногруппницы некоторые дымят, но я эту гадость никогда не пробовала и не собираюсь. Оно мне нужно – травить свои легкие? Да и зубы у курильщиков просто жуткие – либо желтые, либо черные. Фу, дрянь какая!

– Ты права, сомнительные удовольствия, – согласилась я. Мы еще немного поговорили о здоровом образе жизни, вредных привычках и, наконец, сошлись во мнении, что больничная бессолевая «диета» – все-таки не самое худшее, что может быть, а котлеты на пару совсем даже ничего.

Остаток дня прошел незаметно – впервые после долгого периода нахождения в больнице я не была зациклена на собственном состоянии и не мучилась бесконечными вопросами, кто меня подстрелил и когда я смогу полностью восстановиться. Общительная Аня без умолку что-то рассказывала, и я позволила ей меня увлечь. Скажу, что в обычной жизни у меня близких подруг не было – не по долгу службы я общалась только с тетушкой Милой, и этого мне вполне хватало. По натуре я одиночка и свободное время предпочитаю проводить за просмотром фильмов. Я совсем не сентиментальная барышня, которая вываливает все свои проблемы подружкам и часами может болтать по телефону. Напротив, мне вполне комфортно находиться наедине с собой, а общения хватает с клиентами и подозреваемыми. Однако сейчас я изменила себе – меня нисколько не напрягали разговоры с Аней, и я не хотела остаться одна в палате. Может, повлияло то обстоятельство, что я оказалась в больнице, может, сама обстановка так воздействовала на меня, а может, я устала от бесконечных попыток как можно скорее восстановить все функции своего организма. Я предпочла не задумываться о причинах своей внезапной «общительности» и попросту спокойно разговаривала с соседкой по палате.

Отбой в больнице был строго в девять вечера. Все та же Роза Андреевна зашла к нам в палату, вытащила из подставки две колбочки с таблетками. На одной была написана фамилия Ани, на другой – моя. Мы получили по несколько пилюль, у меня они были белые, розовые и голубые, у Ани – просто белые. Я было поинтересовалась, что нам за лекарства дают, но Роза Андреевна пожала плечами.

– Я вам не могу сказать названия препаратов, – пояснила она. – Их выписывает врач, утром таблетки раскладывают по колбам для каждого больного. Вы же говорите доктору о своем состоянии? Вот исходя из этого, вам и прописывают лекарства. После выписки – это уже касается Анечки – надо будет получить список препаратов, которые потом купите в аптеке.

– Да я знаю, – беззаботно мотнула головой Аня. – Хорошо бы те же самые получить. А то у меня иногда бессонница начинается, когда заданий в университете много, могу несколько часов ворочаться в постели и не спать. А тут – не знаю почему, но со сном у меня вообще проблем нет! Мгновенно вырубаюсь и просыпаюсь в семь утра, хотя дома могу и в пять подскочить!

Девушка запила свои лекарства водой, я последовала ее примеру. В принципе я согласна с Аней – я тоже в больнице сплю слишком много, в обычной жизни мне хватает и пяти-шести часов ночного отдыха, а здесь я прямо-таки на каникулах. Сплю, ем и в принципе, помимо ходьбы и зарядки для тела и ума, ничего больше не делаю.

Убедившись, что мы добросовестно выпили все пилюли, медсестра пожелала нам доброй ночи и выключила верхний свет. Палата погрузилась в темноту.

Глава 3

Я слышала, что в палату кто-то вошел, однако было темно, свет не включили. Наверно, Роза Андреевна проверяет, спим ли мы, лениво подумала я про себя и постаралась снова погрузиться в блаженный, спокойный сон. Мысли, которые текли и без того медленно, казались далекими и ненастоящими, как будто принадлежали не мне, а кому-то другому. Я позволила им лениво проползать мимо, не задерживая ни одну и не сосредоточивая на ней внимания.

Но этот шум упорно мешал мне заснуть – он не затихал, а становился все громче и громче. Я даже немного рассердилась – на дворе ночь, а мне не дают спать. Но когда неугомонный посетитель принялся трясти меня за плечо, я уже не могла не обращать на это внимания. Я с трудом разлепила глаза и кое-как сфокусировала взгляд на ночном госте. Я с трудом разглядела лицо Степана Сергеевича.

– Женя, скорее просыпайся! – повторял он как заведенный. – Твоя тетя, тетушка Мила, она…

– Что? – медленно проговорила я. – Она пришла меня навестить? Мне надо выйти из палаты и поговорить с ней?

Но лицо Степана Сергеевича не выражало никаких эмоций, кроме тревоги. Он покачал головой.

– Твоя тетя… трагически погибла. Мне очень жаль…

Яркая вспышка – и я теряю сознание. Очнувшись, нахожусь уже не в палате, а в машине. Степан Сергеевич за рулем, мы куда-то едем… Только куда? И что с тетей Милой? Она… погибла?… Но может, мне привиделось? Я могла все это сама себе надумать… Только куда мы едем со Степаном Сергеевичем, куда он меня везет?

Я хочу спросить об этом врача, но не могу заставить себя произнести ни слова. Внезапная усталость заставляет меня прикрыть глаза – только на секунду, однако, когда я открываю их снова, картинка происходящего меняется. Я уже никуда не еду – вместе со Степаном Сергеевичем мы стоим на мокрой от весеннего дождя земле. Голые ветки деревьев, еще не успевшие покрыться первой листвой, одиноко тянут свои длинные когти ко мне, точно хотят схватить меня и притянуть к себе. Я оглядываюсь по сторонам – много людей, некоторых я знаю, а некоторых – нет. Лица, бесконечные лица с горестным выражением, черные одежды, скорбные позы… Я смотрю в центр круга, который образован стоящими людьми, и вижу длинный продолговатый гроб. Я, словно зачарованная, подхожу к нему и смотрю внутрь. Спокойное, умиротворенное выражение восковой маски, на которой застыла грустная полуулыбка, скрещенные на груди желтые маленькие руки… Почему-то мертвые так похожи на восковых кукол. В них практически не узнается человек, который когда-то был живым. Я привыкла видеть тетушку вечно суетящейся возле плиты, придумывающей рецепты, изумительно готовящей изысканные блюда… Активной, радостной, заботливой, такой живой и подвижной… Неужели эта восковая кукла – моя тетя? Моя любимая тетушка Мила?…

Я хочу спросить окружающих, не произошла ли какая-то ошибка? Ведь это не может быть моя тетя, это кто-то другой, похожий на нее, но не она! Но вместо вопроса из моего рта вырывается хриплый, протяжный крик.

– Женя! Женя, что с тобой? Женя, Женя!

Меня снова трясут за плечо – то, которое здоровое, трясут за руку. Я понимаю, что это не Степан Сергеевич, голос принадлежит женщине. Но я продолжаю кричать – она что, не понимает, что умерла моя тетя? Что тетушка Мила лежит в гробу, и сейчас гроб закроется, его опустят в могилу, и…

– Женя, проснись!

Я открываю глаза. Смотрю на Наталью Владимировну – Розы Андреевны в палате нет. Уже не темно, как раньше, в окна пробивается бодрый утренний свет. Красивое лицо медсестры взволнованно, она постоянно повторяет мое имя и уговаривает проснуться.

Я замолкаю, смотрю на Наталью Владимировну бешеным взглядом. До меня с трудом доходит, что я нахожусь не на кладбище, а в больничной палате и рядом со мной – не врач, а красивая молодая медсестра. С трудом переведя сбившееся дыхание, я тихо спрашиваю:

– Это… это мне привиделось? Тетя Мила, она… жива?

– Какая тетя Мила? – удивилась Наталья Владимировна. – Женя, тебе просто приснился кошмарный сон! Все хорошо, все в порядке. Все живы, никто не умер, это был просто ночной кошмар!

– И… кладбища тоже не было? – все так же тихо спросила я. – Мы… мы ведь со Степаном Сергеевичем ехали в машине, он мне сказал, что тетя Мила трагически погибла… Я видела, как она лежит в гробу…

– Тебе все приснилось! – заверила меня медсестра. – Пойдем в туалет, умоешься, и все пройдет! К тому же увидеть во сне мертвого родного человека означает, что он будет жить долго! Так что не переживай. У тебя вчера было много новых событий, тебя перевели в другую палату. Вот ты и переволновалась, потому и увидела кошмарный сон. Пойдем со мной.

Я неловко сползла с кровати, несколько секунд посидела, чтобы унять дрожь, которая не хотела проходить. Потом встала, с ужасом отметив, что ноги подкашиваются и трясутся, как у олененка, который учится ходить. Надо взять себя в руки, твердила я про себя. Нельзя, чтобы кто-то видел мою слабость, нельзя, чтобы медсестра сочла меня такой впечатлительной, что от ночного кошмара я теряю ориентацию. Да что это творится, в самом деле? Сколько себя помню, мне никогда не снились кошмары! Я вообще не впечатлительный, не эмоциональный человек! Я машина, робот, этакий механизм, который запрограммирован на эффективную работу! Это жалкое подобие меня и есть я? Да что вы, издеваетесь, что ли? В кого я тут превращаюсь?

Я внушала себе, что иду по коридору бодро и уверенно, но на самом деле я изо всех сил вцепилась в руку Натальи Владимировны, и медсестра едва ли не силком тащила меня в уборную. Над раковиной висело зеркало, и я впервые за долгое время внимательно рассмотрела свое лицо. Этакая самоидентификация, если можно так выразиться. Странно, но несмотря на то, что я по утрам умывалась, чистила зубы, расчесывалась, на свое лицо я как-то не обращала внимания. Не рассматривала свои глаза, нос, губы – вроде как я с детства привыкла к этому лицу, зачем на него смотреть? Но сейчас я стояла возле зеркала, из крана текла холодная вода, и я уставилась как завороженная на свое отражение. Как-то до меня с трудом доходило, что молодая бледная женщина с впалыми щеками и темными кругами под глазами – это и есть я, Женя Охотникова.

Признаться, у меня был весьма жалкий вид. Какое-то полубезумное выражение лица, торчащие в разные стороны всклокоченные короткие волосы… Нелепая пижама, которая мне была велика, но, слава богу, на ней не было идиотских рисунков и надписей. Откуда у меня эта пижама? Она что, больничная? Рубашка болтается на мне как балахон, и вообще, непонятно, кто это отражается в зеркале – молодая женщина или молодой парень. Да, лучше мне пока в зеркало не смотреться…

Я намочила руку – вода была ледяная – и умылась. Сначала просто протерла глаза, потом, внезапно разозлившись на себя, на зеркало и на ночной кошмар, набрала в пригоршню воды и выплеснула ее на лицо. Ледяная жидкость немного протрезвила меня. Я пригладила мокрыми пальцами волосы, стараясь заставить их послушно лечь за ушами, потерла виски. Наталья Владимировна с улыбкой наблюдала за моими действиями.

– Тебе сейчас лучше будет, – заверила она меня. – Пойдем со мной в кабинет. Конечно, больным нельзя, но у меня есть пакетик растворимого кофе. Кофе пьешь?

Я медленно кивнула.

– Вот и отлично. От одной чашки ничего плохого не случится, к тому же кофе не заварной, а просто растворимый с сахаром.

Добрая Наталья Владимировна поставила кипятиться электрический чайник, насыпала мне в чашку обычный кофе «три в одном», после чего залила его горячей водой. Только сейчас я подумала, как давно не пила кофе. В больнице нам давали в основном компот или кисель, реже – чай. Обычный черный, без сахара. Один раз мне принесли какао, но я даже не помню его вкус – в памяти осталась бледно-розовая пластмассовая чашка со светло-коричневой жидкостью. Но при всем желании я не могу сказать, вкусное было какао или нет, был ли там сахар, был ли напиток горячий или холодный…

– Через двадцать минут будет завтрак, – проговорила Наталья Владимировна. – Я попрошу санитарку позвать пациентов, сама тебя провожу в столовую. Не хватало еще, чтобы ты по дороге рухнула в обморок.

– Со мной все в порядке, – ответила я медсестре, сама не слишком веря в свои слова. – Я дойду, не надо меня провожать.

– Конечно, дойдешь, – кивнула та. – Я просто пойду рядом с тобой. Если хочешь, мне так спокойнее. Ты же не будешь доставлять мне неудобства, так?

Я медленно пила кофе, стараясь полностью сосредоточиться на вкусовых ощущениях. После безвкусной и несоленой еды напиток казался мне приторно сладким, даже чересчур. Я несколько раз подбавляла воду, но кофе не становился лучше. Наталья Владимировна с удивлением смотрела, как я развожу напиток, а потом сказала:

– Да тут, наверно, вкуса нет уже! Я насыпаю кофе и наливаю половину чашки кипятка, чтобы не получилась вода. Иногда сахар добавляю.

– У меня что-то с восприятием случилось… – проговорила я. – Не обращайте внимания.

Кофе я так и не допила – Наталья Владимировна сказала, что пора идти завтракать. Она нажала кнопку вызова медперсонала и попросила санитарку позвать остальных пациентов в столовую, а потом кивнула мне, побуждая идти следом. Я старалась всем своим видом показать, что со мной все в порядке, иду я замечательно – быстро, ровно и уверенно, – и поневоле сама поверила в то, что ничего ужасного со мной не случилось. Ночной кошмар постепенно терял свои яркие краски, и я успокаивала себя тем, что вскоре и вовсе забуду про сон. Все-таки надо написать тете Миле смс – поинтересоваться, как у нее дела.

За столиком я сидела в одиночестве. Ани почему-то рядом не было, ее стул пустовал. Наталья Владимировна оставила меня возле столика, сама направилась к пункту раздачи. Медсестры всегда стояли возле поваров – наверно, проверяли, всем ли пациентам досталась еда и не пытается ли кто увильнуть от приема пищи. Наверняка были и такие больные, которые избегали питаться в столовой. С одной стороны, я их понимала – конечно, не заморские яства, а с другой стороны, считала, что, раз в больнице принято подавать такую еду, нечего ломаться. С детства ненавижу манную кашу, но ту, что у нас была на завтрак, старалась съесть до конца. Если подумать, это всего-навсего каша, а я не капризный ребенок, что дали, то дали. Зато к каше полагался бутерброд с маслом, и я пожалела, что нельзя взять добавку. К бутербродам я всегда относилась положительно.

Санитарка (не знаю ее имени) подошла к Наталье Владимировне и что-то сказала ей. Красивое лицо медсестры выразило сперва удивление, потом тревогу. Она что-то ответила и вышла из столовой.

Я доела свой завтрак и решила возвращаться в палату. На остальных больных не обращала внимания, жаль только, что Аня мне не составила компанию. Хотя вроде ее должны выписать, может, девушка покинула палату, когда я спала? За ней наверняка приехала мать. Да, как быстро меняются обстоятельства. Еще вчера я разговаривала с Аней, даже получала удовольствие от общения, а сегодня уже мне не с кем беседовать. Но это больница – пациенты поступают в клинику, лечатся и выписываются. Меня тоже выпишут, и я забуду и медсестер, и врача, и других больных…

Я не стала дожидаться медсестру – что я, инвалид, в самом деле? Вполне могу спокойно дойти до своей палаты. Лестница уже не представляла для меня такого препятствия, как раньше, и я без труда преодолела пролет. Голова не кружилась, сознание было ясным. Кошмар я постаралась выбросить из памяти – сон остается сном, ничего ужасного не случилось. Наталья Владимировна была права: вчера произошло довольно много событий, если сравнивать с моей предыдущей жизнью в больнице. Новая палата, новый человек, еда в столовой… Что и говорить, а после сотрясения не так просто восстановиться, этим и можно объяснить ночной кошмар.

Я зашла в палату. Вопреки моим ожиданиям, Анины вещи были на месте – даже кровать не застелена. Я увидела лежащий томик рассказов Конан Дойля на английском языке с закладкой где-то посередине книги. Странно, что Аня оставила ее в палате. Забыла, что ли? Может, за ней неожиданно приехала мать и девушка не успела собраться? Позвольте, ведь я проснулась от кошмара примерно в восемь, плюс-минус полчаса. Завтрак подается в больнице в девять утра, обед – в полвторого или в два, ужин в шесть. Стало быть, Анина мать приехала в семь утра? Странно. Не думала, что посещения разрешены так рано. И потом, им же нужно было дождаться лечащего врача Ани, чтобы тот выписал ей назначенные препараты и рекомендации! Сомневаюсь, что рабочий день врачей начинается в семь утра, скорее всего, они приходят к девяти, если не позже. И потом, накануне Аня ничего не говорила о том, что ее сегодня выписывают. Мы ведь так хорошо с ней общались, девушка обязательно сказала бы мне, что на следующий день ее уже не будет в больнице. Я точно помнила, что Аня ничего подобного мне не говорила. Тогда почему ее не было в столовой? Почему нет сейчас в палате?

Мои размышления прервало появление Натальи Владимировны. Медсестра казалась взволнованной, едва ли не напуганной. Я посмотрела на нее с удивлением и проговорила:

– Моей соседки по палате нет. Она на завтраке не была. Ей хуже стало, да? Неужели ее перевели в реанимацию?

В мозгу яркой вспышкой пронеслась картинка из моего ночного кошмара. Гроб, покойница, кладбище… Вдруг во сне я видела не тетю Милу, а мертвую Аню? Неужели ночью девушке стало хуже и она умерла?

– С Аней что-то случилось? – уже громче спросила я. – Ей… она жива?

Наталья Владимировна медлила с ответом. Она подошла к кровати моей соседки и посмотрела на скомканное одеяло. Я вслед за медсестрой взглянула на прикроватную тумбочку Ани. Там по-прежнему лежали личные вещи девушки: тетрадки с конспектами, вероятно, в больнице она делала домашние задания, книги, шариковые ручки… Все было, как раньше. Не хватало только самой хозяйки этих вещей.

– Аня… Аня пропала, – наконец со вздохом произнесла Наталья Владимировна. – Не знаю, как такое вообще могло случиться, но… в больнице ее нет. Пациентам, то есть тебе, не следует об этом знать, но ты ведь не успокоишься, будешь донимать персонал вопросами, пока не узнаешь правду. Я думала, может, она в туалете – упала в обморок или еще что, – но там ее нет.

– Но… Может, она у врача? – предположила я. – Или ее похитили из больницы?

– Да кто мог похитить пациентку? – удивилась медсестра. – Тут только один вариант – Аня сама сбежала из больницы. Не знаю, как ей это удалось – на входе ведь дежурит охранник, да и ночью по коридорам ходит санитарка. А главное, почему Аня сбежала? Вроде как она спокойно находилась на лечении, домой особо не рвалась, у нее же здесь брат лежит. С персоналом больницы она не ссорилась, вообще очень хорошая пациентка…

– Так значит, она не сбежала, – пожала я плечами. – Вчера в разговоре со мной она тоже не говорила, что ей что-то не нравится. А почему вы думаете, что ее не похитили?

– Женя, – Наталья Владимировна сочувственно посмотрела на меня, – у меня создается впечатление, что вы начитались детективных романов. Похищение, еще что? Зачем кому-то похищать девушку? Мы ведь не в детективном телесериале снимаемся, поймите! В реальной жизни всего этого нет, маньяки по улицам не бродят, Джек-потрошитель не караулит за углом свою жертву! Может, вы еще скажете мне, что Степан Сергеевич на самом деле переодетый убийца-похититель? Или, например, я одержимая навязчивыми мыслями медсестра, которая по ночам убивает больных. Смешно ведь, правда? Аню никто не похищал, и не думайте высказывать свои бредовые предположения другим больным! А то ведь поверят, начнется паника, и нам со Степаном Сергеевичем придется наводить порядок собственными силами! Нет в нашей жизни никаких изощренных убийств, гениальных Шерлоков Холмсов, – она кивнула на книжку Ани, – и прочей киношной белиберды! Все, забудьте о нашем разговоре. Ваша задача – поскорее выздороветь и выписаться. А с недоразумением с Аней мы сами разберемся!

Наталья Владимировна резко повернулась и вышла из палаты. Да, похоже, загадочное исчезновение моей соседки произвело на нее сильное впечатление – вроде всегда спокойная и доброжелательная, она сорвалась на мне. Представляю, какой разгром учинит Анина мать, если узнает, что ее дочь исчезла из больницы! Персоналу клиники мало не покажется. Если, конечно, Аня и правда не сбежала и не сидит сейчас дома.

Да, Наталья Владимировна, могу сказать, вы сильно ошиблись, когда говорили, что в реальной жизни нет убийств и ненормальных маньяков-психопатов. Ага, а я в больницу попала только потому, что решила проверить на себе, заряжен ли мой пистолет. Просто так пустила себе пулю в плечо – посмотреть, сколько крови вытечет. И специально ударилась головой об асфальт, чтобы проверить свои мозги на прочность. Уж я-то знаю, что в реальной жизни побольше убийств и преступлений, чем в романах Агаты Кристи и Артура Конан Дойля! Я могу привести кучу примеров и рассказать такие истории из своей практики, что у вас глаза на лоб полезут! Если Аня покинула больницу не по собственному желанию, мое предположение о ее похищении окажется верным и вы уже ничего не сможете мне возразить!

Шло время, а Аню так и не нашли. Ближе к часу дня я возвращалась в свою палату после перевязки и случайно увидела, как Наталья Владимировна разговаривает с какой-то женщиной около кабинета врача. Я остановилась и подошла ближе, стараясь, чтобы ни медсестра, ни посетительница меня не заметили. Клиника, в которой я находилась, не являлась закрытым заведением наподобие психиатрической лечебницы. Сюда приходили родственники пациентов, они спокойно могли поговорить с врачом пострадавшего или медсестрой. Поэтому в том, что Наталья Владимировна разговаривает с незнакомой мне женщиной, я не увидела ничего странного. Однако что-то подсказывало мне: появление незнакомки как-то связано с исчезновением моей соседки.

Я села на лавочку рядом с кабинетом, где только что находилась на перевязке. Наталья Владимировна стояла ко мне спиной и не видела, что я внимательно наблюдаю за ее разговором с посетительницей. Я прекрасно слышала, о чем они беседовали, и сразу поняла, что рядом с медсестрой мать Ани. Женщина обвиняла Наталью Владимировну в том, что сотрудники лечебницы не наблюдают за своими пациентами, раз те внезапно исчезают.

– Я требую, чтобы вы мне сказали, где моя дочь! – едва ли не кричала женщина. В коридоре не было, помимо меня, других больных: либо они находились у себя в палатах, либо в кабинетах лечащих врачей, либо на процедурах. Хотя если учитывать, что меня Степан Сергеевич навещал сам, можно было предположить, что врачи других больных тоже сами приходят к ним в палаты, где и разговаривают со своими пациентами.

– Пожалуйста, не кричите! – умоляюще произнесла медсестра. – Пройдемте в мой кабинет, там поговорим.

– Я требую, чтобы ко мне вышел Анин врач! – заявила женщина. – Степан Сергеевич, так? Ведь он лечил мою дочь! Лучше бы ею занимался Анатолий Александрович, который лечит Андрея! Надеюсь, мой сын хоть не пропал из вашей клиники?

– Конечно же нет! – заверила ее Наталья Владимировна. – Степан Сергеевич обязательно примет вас, но сейчас он на обходе. Как только врач освободится, вы сможете поговорить с ним! Он высококвалифицированный специалист, вы зря о нем так отзываетесь…

– У высококвалифицированных докторов пациенты не пропадают! – заявила Анина мать. – Это просто неслыханно! Что у вас тут, в конце концов, творится?!

– Если Аня сумела сбежать из больницы, то надо подумать, куда она могла пойти. – Наталья Владимировна старалась говорить спокойно, но я слышала, что голос у нее немного подрагивает. Медсестра всеми силами пыталась контролировать ситуацию, однако ей сложно было справиться с разгневанной матерью пропавшей пациентки. В сущности, я понимала женщину: еще бы, исчезновение дочери из клиники кого угодно выведет из себя.

– Аня не могла сбежать! – твердо проговорила женщина. – Она всегда была очень послушным ребенком и, когда выросла, ничего не делала против воли родителей, то есть против моей воли! Она хотела полностью выздороветь и выписаться из клиники! Поэтому ваше предположение, будто она сама сбежала, совершенно бессмысленное!

– Но девушку не могли похитить! – покачала головой Наталья Владимировна. – В больнице находятся только врачи, медсестры с санитарками и пациенты! Кому могло понадобиться похищать девушку?

– А в этом разберется полиция! – тут же вскинулась женщина. – Вы что, думаете, я это просто так оставлю? Да конечно! Сейчас же поговорю с вашим Степаном Сергеевичем и заявлю в полицию! Еще и в суд на вас подам!

– Пожалуйста, успокойтесь! – устало попросила медсестра. – Давайте сядете на лавочку, подождете врача и поговорите с ним. У нас тут больница, если начнется крик, другие пациенты всполошатся… Я уверена, произошло недоразумение и скоро мы во всем разберемся.

– Ага, может, Аню убил какой-нибудь психопат из ваших больных? – зло произнесла Анина мать. – Тут ведь и ненормальные у вас лежат. Которые счеты с жизнью пытались свести, так?

– Тише, тише… – Наталья Владимировна обернулась, чтобы посмотреть, не вышел ли кто из пациентов из своих палат, и тут увидела меня. Ее и без того измученное лицо нахмурилось.

– Женя? Вы что тут делаете? У вас же перевязка уже была, вы кого ждете?

– Я… – Я виновато посмотрела в пол и невинным голосом произнесла: – Понимаете, врач слишком туго бинты наложил, я хочу, чтобы он заново мне плечо перебинтовал. Болит сильно, боюсь, что кровообращение нарушится и у меня рука совсем онемеет.

– Так что сидите в коридоре? – по тону Натальи Владимировны было понятно, что она мне не поверила. – Зайдите в кабинет, там после вас нет пациентов! Нечего слушать разговоры с посетителями!

– Я не слушала, – нагло соврала я. – Просто немного кружится голова еще, я встать боюсь.

Наталья Владимировна тут же кинулась ко мне, как мне показалось, выказав слишком ярое рвение помочь слабой несчастной пациентке. Я поняла, что она попросту сбежала от неприятного разговора с матерью Ани, сделав вид, что жутко занята и не может и далее выслушивать разгневанную женщину. Я подыграла медсестре – несмотря на то, что в последнее время Наталья Владимировна срывалась на меня, мне все-таки нравилась эта молодая женщина. Я понимала, что у нее сейчас тяжелый период на работе – еще бы, такое чрезвычайное происшествие в ее смену! – поэтому не обижалась. Напротив, постаралась изобразить сильное головокружение и рухнула на руки Натальи Владимировны. Та меня подхватила, силком затащила в кабинет. Я не стала изменять своей легенде, пожаловалась врачу на то, что повязка мне давит и я боюсь, как бы из-за этого мне не пришлось ампутировать руку. Наталья Владимировна не выходила из кабинета: она постоянно спрашивала, чем может помочь врачу, охотно выполняла его поручения – словом, старалась сделать все возможное, дабы подольше не возвращаться в коридор к разъяренной матери пропавшей пациентки.