Мари-Франсуа Горон
Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов
Глава 3
В стране Тропмана
В тот день, когда я впервые вступил во вверенный мне комиссариат, а именно 1 октября 1885 года, то есть спустя четыре с половиной года после моего поступления на службу в полиции, моей первой заботой было разобрать архивы и разыскать в них все, касающееся дела Тропмана. Я так много читал об этой мрачной драме времен конца империи, так сильно ею заинтересовался, что признаюсь, мне очень хотелось открыть хоть какую-нибудь новую и неизвестную подробность в этом знаменитом процессе, сущность которого никогда не была разъяснена вполне, так как до сих пор мотивы преступления остаются неизвестными. А правосудию не удалось даже выяснить, действовал ли убийца один или с сообщниками. Последнее кажется весьма вероятным. В самом деле, трудно допустить, чтобы один человек мог убить в открытом поле целую семью – госпожу Кинк и ее пятерых детей.
Я припоминаю циркулировавшую тогда легенду, будто полиция сама выдумала это знаменитое преступление, как предлог для отвода глаз в те тревожные дни конца империи.
В архивах комиссариата мне не удалось добыть никаких новых данных. Должно быть, мой предшественник, служивший во времена империи, не обладал жилкой романиста: его донесение по делу Тропмана занимает не более полстранички и изложено сухо и сжато, точно рапорт полицейского агента. Однако эти бесплодные поиски косвенно привели к очень интересному результату. Они открыли мне одну истину, в которой с течением времени опыт окончательно заставил меня убедиться. Я говорю о бесполезности так называемых наружных примет. Все эти приметы, обыкновенно, до смешного неверны и неточны. Единственный убийца, задержанный по приметам, был Тропман, – но это были не его приметы…
Сначала полагали, что убийца всей семьи – старший сын, Жан Канк. Наружные приметы несчастного молодого человека, труп которого вскоре был найден, были разосланы по всем жандармским бригадам.
На Гаврской набережной некий бравый блюститель порядка, по имени Ферран, был занят чтением этого официального документа как раз в ту минуту, когда мимо него проходил робкой торопливой походкой какой-то молодой человек, направлявшийся к океанскому пароходу.
Жандарм посмотрел в листок с приметами, потом на подозрительного субъекта и сказал себе:
– Как знать, может быть, это тот самый и есть?
Затем, недолго думая, он подошел к незнакомцу и потребовал его бумаги. Испуганный Тропман не нашел ничего лучшего, как броситься в воду, откуда был благополучно извлечен.
Насколько мне известно, это единственный раз, когда приметы, хотя и случайно, на что-нибудь пригодились.
Есть масса основательных причин, в силу которых наружные приметы никогда не могут быть точны, за исключением, конечно, тех случаев, когда в распоряжении полиции имеются данные антропологических измерений.
Возьмем для примера такой заурядный случай: совершено преступление, личность убийцы неизвестна, но многие его видели и по их указаниям можно составить подробный перечень примет, по которому уже нетрудно будет задержать преступника.
Судебный следователь, комиссар и начальник сыскной полиции прежде всего вызывают привратницу, она видела убийцу и даже разговаривала с ним минут десять.
– Я, как сейчас, его вижу, – объявляет она, – это высокий брюнет, с большим толстым носом, с огромными усами и с такими черными глазами, что мне даже стало страшно.
Пристав все это тщательно записывает, привратницу благодарят и отпускают. Затем приглашают торговку фруктами, которая клянется, что «в десятитысячной толпе узнала бы негодяя, который приходил к ней за какой-то справкой». Затем она начинает описывать убийцу:
– Это невысокого роста шатен…
– Позвольте, – прерывает следователь, – привратница утверждает, что это высокий брюнет.
– Ну, нельзя сказать, чтобы он был высок, – заявляет торговка, – равно как нельзя назвать его брюнетом, это скорее темный шатен, с очень тонким носом.
– Нет-нет, – останавливает ее следователь, – привратница говорит, что у него большой и толстый нос.
– Никогда в жизни! – упрямо восклицает торговка. – Самое большее, что у него нос обыкновенных размеров.
– Но у него странные глаза, – замечает следователь в надежде получить полезное указание.
– Его глаза! – и торговка пожимает плечами. – Разве можно судить о его глазах, когда он носит синие очки!
Что прикажете делать правосудию? Следователь записывает во всех рубриках слово: умеренный и мысленно посылает к черту все приметы.
Теперь возьмем другой пример, именно случай с Артоном. Полиции отлично известна личность того, кого нужно задержать, но какие имеются указания о его наружности? Фотографическая карточка, снятая восемнадцать лет тому назад, и портрет, рисованный карандашом, но весьма отдаленного сходства.
Начинается та же церемония. Вызывают всех, кто знал беглеца, и их показания так же сбивчивы и неточны, как показания привратницы и торговки, которые видели анонимного убийцу. Дело в том, что точно обозначить приметы человека по памяти почти невозможно. Вот почему так называемая антропометрическая система Бертильона оказывает большие услуги полиции.
Когда мой предшественник, господин Фабр, который был моим товарищем и уже однажды уступил мне свое место при судебных делегациях, передал мне комиссарство в Пантене, я впервые почувствовал себя в известной мере самостоятельным, вздохнул с облегчением и ощутил искреннюю радость.
– Вам придется много работать в Пантене, – говорил мне господин Граньон, – эта местность изобилует всякого рода мошенниками, и я надеюсь, что вы восстановите там порядок.
Действительно, постороннему наблюдателю, направляющемуся из Парижа через Клиши в Пантен, попадается на глаза масса оборванцев, которые бродят или благодушествуют за столиками в грязных, подозрительного вида кабачках.
Незадолго перед тем, как я принял управление комиссариатом, население Пантена было напугано рядом вооруженных нападений и ночных грабежей. Я прежде всего направил свои усилия на борьбу с этим злом.
Я всегда был очень энергичен и для отдыха не нуждался в продолжительном сне. Первой моей заботой было организовать ночные патрули, которыми я сам руководил, так как мне нужно было наблюдать за двумя категориями субъектов, именно за сутенерами и карманниками, которыми в то время кишел квартал Пантен.
Впоследствии я посвящу специальную главу парижским сутенерам, быт которых основательно изучил, руководя делами сыскной полиции, а также парижским карманникам, операции которых во время бегов на ипподроме Отей и на железных дорогах причиняли мне немало хлопот.
Во втором часу ночи я и мои агенты, вооруженные прочными дубинами, отправлялись в обход. Мы направлялись от Обервилье к Пре-Сен-Жерве и поднимали дорогой всех бродяг, которых находили спящими в канавах. Скоро все эти ночные рыцари заметили, что для них уже не стало покоя в этой местности. Помню, как-то раз ночью мы были привлечены отчаянными криками. Оказалось, что грабители напали на одного пантенского мясника, избили его и обокрали. Мы подоспели как раз вовремя, чтобы помешать убийству, однако нам пришлось выдержать настоящую битву, так как разбойники отчаянно защищались, и нам удалось задержать только одного из них. Правда, на следующее утро, благодаря разоблачениям арестованного, я задержал всю шайку.
В то же время я организовал дневные облавы на карманников, так что через несколько недель число их значительно поредело.
Мои агенты и я нападали на них неожиданно, невзирая на сторожевых, расставленных повсюду и обязанных извещать о нашем приближении.
Тогда мошенники придумали другую уловку.
Целые дни сторожевой, стоявший на крепостном валу, наигрывал на кларнете известный мотив:
As-tu vu la casquette,
La casquette au père Bugeaud…
Но лишь только музыкант замечал издали меня или моих людей, он тотчас же менял мотив и играл другую шансонетку. Тогда можно было видеть, как мошенники бросались бежать врассыпную, направляясь кто в сторону Пантена, кто – в Обервилье.
Мне пришлось изобрести другую систему. С несколькими агентами я выезжал из Парижа в дилижансе, который следует от площади Республики в Обервилье.
Миновав укрепления, мы быстро выходили из дилижанса и внезапно нападали на мошенников, которые не имели времени разбежаться. Но в этом состязании по части изобретательности между ворами и полицией нам нелегко было перехитрить мошенников. Они начали ставить одного из своих на пути дилижанса, и, когда он замечал нас внутри кареты, преспокойно поднимался на империал, потом условленным жестом уведомлял кларнетиста, стоявшего на страже.
Тогда я был вынужден организовать настоящие облавы, приходилось оцеплять весь район, в котором орудовали карманники. Мало-помалу мошенники, видя мою строптивость, стали покидать Пантен.
Я пользовался среди этих господ заслуженной популярностью, все они знали и ненавидели меня от всей души, так как я был их ожесточенным преследователем, сутенеры и бродяги также не питали ко мне особенно нежных чувств. Так обстояли дела, когда неожиданно произошел казус, о котором я считаю нужным рассказать, так как в ту ночь только хитрость спасла меня.
Я отправился в театр, а своим агентам назначил по окончании спектакля свидание у Фландрских ворот, чтобы вместе совершить обычную ночную облаву.
Однако, подъехав к укреплениям, я не нашел никого из моих подчиненных, – теперь я уже не помню, что именно помешало им исполнить мое приказание, – между тем, высадившись из последнего дилижанса, я увидел, что мне предстоит совершить довольно далекий путь пешком в темную, глухую ночь в такой местности, где поголовно все бродяги меня ненавидели.
Я всегда имел дурную привычку не носить с собой никакого оружия, тем не менее довольно весело примирился со своей участью и решился, не робея, встретить опасность лицом к лицу.
При выходе из укреплений я заметил нечто вроде маленькой пивной, около которой совершенно ясно различил знакомые картузы, красные фуляровые платки и бледные лица моих обычных клиентов. Я понял опасность, так как не мог пройти незамеченным мимо этого пункта, и, признаюсь, почувствовал, что сердце мое немножко сжимается, точно перед битвой, когда над головой уже свистят пули.
Впрочем, я скоро овладел собой и твердым шагом направился в пивную. Мое появление среди ночных рыцарей произвело своего рода сенсацию, – они заволновались, точно собирались бежать.
– Ну, ребята, – крикнул я немного шутливым тоном, – что же вы не здороваетесь со своим комиссаром?
Все поднялись, даже те, которые дремали на лавках, сняли шапки, и я услышал: «Добрый вечер, господин комиссар».
Эти слова были сказаны с таким комизмом, что я невольно вспомнил фигурантов из театра «Амбигю».
– Ну, – продолжал я, – кто хочет проводить комиссара? Дорога длинна, и я соскучусь один.
– Гм, господин комиссар шутит! – сказал высокий парень, которого я уже видел два раза или три в комиссариате, известный под прозвищем Кудряш. – Господин комиссар не может соскучиться со своими агентами.
– Со мной нет агентов, я один, – по-прежнему шутливым тоном парировал я, – отправляйся со мной ты, Кудряш, еще вот ты и ты! – указал я на двух других молодцов.
Все трое последовали за мной.
– А все-таки господин комиссар шутит, – сказал Кудряш, – будто мы не понимаем, что за нами следуют агенты!
– Сам ты шутник… – ответил я, – ведь говорю же, что я один.
Кудряш пожал плечами.
– Полно, господин комиссар, мы не так просты, чтобы этому поверить. Потом он с тревогой добавил: – Но, по крайней мере, вы ведете нас не для того, чтобы арестовать?
– Как ты глуп! – воскликнул я. – Разве я могу тебя арестовать за то, что ты оказал мне услугу, проводив меня? За кого ты меня принимаешь?
Тем не менее мои спутники не успокоились и через каждые десять шагов оборачивались и боязливо озирались.
Видя их боязнь, я совершенно успокоился и, чтобы развлечься, заставлял их рассказывать маленькие истории. При мне была пачка папирос, и я угостил ими моих спутников, которые сначала долго отнекивались.
Потом я сделал им маленькое отеческое наставление о том, что выгоды их ремесла так ничтожны, что не стоят риска, с которым оно сопряжено. Спутники слушали меня очень почтительно, но внимание их было сосредоточено на другом. Они продолжали озираться по сторонам, ежеминутно ожидая появления агентов, а может быть, даже жандармов.
Не я, а они вздохнули с облегчением, когда мы завидели красный фонарь комиссариата.
– Вот вы и дома, господин комиссар, – воскликнул Кудряш, – теперь не позволите ли нам оставить вас?
– Нет, ребята, коль скоро вы проводили меня до сих пор, то уж зайдете ко мне… это недалеко. Там вы выпьете по стаканчику за мое здоровье.
Ими снова овладел страх, и они опять стали боязливо оглядываться. Только в моей столовой, когда я выставил перед ними бутылку коньяку, – которой, кстати сказать, они оказали должную честь, – парни окончательно успокоились.
– Так, значит, это правда! – воскликнул Кудряш. – Господин комиссар был один, за ним не следовали его агенты?
– Глупец, – воскликнул я, – но ведь я же говорил, что один!
– Ба! Если бы мы всегда верили полиции, то нас всех бы очень скоро переловили!
Меня всегда возмущали подобные предрассудки. По-моему, первая обязанность представителя правосудия никогда не лгать и свято исполнять свое слово даже по отношению к последним негодяям. Я всегда избегал давать такие обещания, которых не мог выполнить, даже в тех случаях, когда нужно было добиться признания от закоренелого преступника или вора.
– Эх, сударь, это приманка! – часто говорят наши клиенты, когда им обещают какую-нибудь льготу.
Нет, у правосудия не должно быть никаких приманок, никаких посулов. Если в былое время некоторые магистраты, в избытке усердия, унижались иногда до подобного рода компромиссов и торговались с преступниками, то мне достоверно известно, что большинство моих коллег неповинно в этой слабости. Впрочем, я еще намерен поговорить о том, как должен действовать начальник сыскной полиции, чтобы добиться признания.
Самым курьезным результатом моей ночной прогулки по Пантену было то, что с этого дня трое молодцов, сопровождавших меня, сделались для меня незаменимыми людьми. Лишь только в моем округе случались какой-нибудь грабеж или иное преступление, я был заранее уверен, что ко мне явится какой-нибудь из них и сообщит сведение, в большинстве случаев, очень существенное.
Но этот результат был бы ничтожен по сравнению с тем, что мне удалось достичь, хотя я вовсе не претендую на роль моралиста.
Из троих моих приятелей двое кончили тем, что попросили моего содействия сделаться честными людьми. Я отрекомендовал их на одну фабрику, и, когда уезжал из Пантена, их патрон был очень ими доволен и прекрасно о них отзывался. Третий не пожелал и не мог уже исправиться, насколько мне помнится, он был замешан в какой-то скверной истории и, кажется, еще до сих пор находится в Новой Каледонии.
Этот маленький инцидент имел еще одно, как мне представляется, благое последствие для обитателей квартала. Испытав на личном опыте, насколько небезопасна эта длинная и пустынная дорога, я стал просить мэра ходатайствовать перед муниципальным советом об ассигновании необходимых средств на устройство нового полицейского поста на этой дороге. Муниципальный совет оказался гораздо щедрее, нежели можно было рассчитывать, и увеличил с 18 до 24 число агентов, находившихся в моем распоряжении. Я воспользовался этим, чтобы усилить нашу бдительность. Когда ночные рыцари заметили, что вооруженный грабеж на большой дороге сделался очень опасен и не особенно прибылен, они приискали себе другое занятие.
Как-то раз ночью я был разбужен грохотом далеких выстрелов, доносившихся со стороны улицы Монтрель. Спустя несколько минут явился один из моих агентов с донесением, что шайка вооруженных грабителей напала на «усадьбу». Усадьбой назывался старинный барский дом, принадлежавший когда-то графам де Понплен.
Собрав всех свободных агентов, находившихся на центральном посту, я поспешил к усадьбе и прибыл в ту минуту, когда соседний фермер и его работники, вооруженные ружьями и револьверами, преследуя злоумышленников, уже загнали их в чащу темного, заросшего парка. Разбойники отчаянно защищались. Однако к рассвету мои агенты задержали тринадцать человек этих бандитов. Мы нашли остальных под железнодорожным мостом, где они устроили нечто вроде склада награбленного имущества. Там оказалось около сотни бутылок шампанского, так как разбойники предварительно ограбили погреб, и кое-что из вещей. Это была классическая шайка разбойников с атаманом во главе.
Едва эта шайка была препровождена в Мазас, как мне пришлось заняться другой, быть может, еще более курьезной, чем первая, потому что участники ее так и напрашивались в герои рассказов Евгения Сю и, казалось, разыгрывали в действительности сцены из «Парижских тайн».
Однажды странствующий торговец, по имени Буасьер, проходил поздно вечером по дороге из Пантена, как вдруг из чащи леса выскочили вооруженные люди, напали на него, избили до полусмерти и, бросив посреди дороги, завладели его тюком, наполненным товаром на довольно значительную сумму. Полчаса спустя Буасьер был найден фермером, который чуть было на него не наехал. Первой заботой несчастного ограбленного, как только он пришел в себя, было явиться в мое бюро и заявить о случившемся.
Я уже говорил, как мало придаю значения «наружным приметам». Буасьер только мельком видел своих обидчиков, и хотя утверждал, что узнает их среди тысячи, я плохо этому верил, зная по опыту, как это трудно. Нужно иметь очень опытный и привычный глаз, чтобы узнать субъекта, которого пришлось видеть всего несколько секунд, к тому же в полутьме. Я надеялся на другие способы открыть шайку.
К этому времени я уже довольно хорошо ознакомился с лицами, представлявшими в моем районе подозрительную часть населения. Вначале я приказывал агентам зорко наблюдать за теми местами, где собирались наиболее опасные сутенеры, и знал приблизительно все притоны, в которых укрывались мошенники.
На улице Монтрель был один меблированный дом, населенный, как мне было известно, весьма подозрительными личностями.
Около полуночи агенты донесли мне, что весь вечер там происходил большой кутеж после того, как туда явился человек с большим тюком за плечами. На рассвете я и несколько агентов неожиданно нагрянули в меблированные комнаты. Испуганный хозяин дал мне несколько полезных указаний и показал обширную комнату, в которой спало человек десять и в беспорядке были разбросаны различные товары.
– Главное, не входите, – говорил мне хозяин, – все они вооружены и будут отчаянно защищаться.
Я заглянул в щелку двери и увидел, что действительно около каждой койки лежит по ножу и по револьверу. Со мной было довольно незначительное число людей, но мои агенты уже начали закаляться в их трудном и опасном ремесле. Все мы ворвались в комнату с такой стремительной быстротой, что агенты успели схватить ножи и револьверы, прежде чем негодяи могли ими воспользоваться.
Только один, некто Эврар, по прозванию Грязный Нос, схватил свой нож, но один из агентов ловким ударом палки выбил из его рук оружие.
За время моей долголетней полицейской практики я хорошо узнал простую и спокойную храбрость агентов. Для них абсолютное пренебрежение к опасности становится делом привычки.
Год, проведенный в Пантене, был самой счастливой эпохой в моей жизни. Я горячо предался моему делу и в это время еще не знал соперничества и интриг, неизбежных на пути видного администратора.
Однако после всего того, что я говорил о ворах, мошенниках и разбойниках, не следует думать, будто все население Пантена поголовно состояло из негодяев. Наоборот, даже среди бедняков, живших в самых жалких лачужках, число воров было сравнительно ничтожно.
Когда идешь по дороге из Клиши в Пантен и видишь всю эту бедноту, эти лохмотья, вывешенные около покосившихся лачужек и грязных домишек, то невольно является опасение, что сейчас из-за угла выскочит какой-нибудь отчаянный головорез и, подступив с ножом к горлу, потребует жизнь или кошелек.
Но грабители и сутенеры составляют меньшинство, и я знал среди пантенских оборванцев людей с более чуткой совестью, чем у многих господ, с которыми приходится раскланиваться на бульваре. В особенности меня поражало то добродушное любопытство, без малейшей тени зависти и злобы, с которым все эти бедняки смотрели на великолепные экипажи и нарядных дам, возвращавшихся с бегов.
И странное дело, быть может, среди этих голодных бедняков, даже среди тех, которые попадаются в руки полиции, чувство семейного начала наиболее развито. Я видел падших девушек, которые еженедельно посылали деньги своим престарелым родителям, видел воров, которые немедленно сознавались из опасения, чтобы их родители не были замешаны в скверную историю.
Мой рассказ о пребывании в Пантене был бы не полон, если бы я умолчал об одной трагикомедии, где мне пришлось разыграть классическую роль комиссара. Один из обывателей моего квартала, человек очень зажиточный, с которым, встречаясь по пяти раз ежедневно, я в конце концов познакомился, пригласил меня на свадьбу своей дочери, которую он выдавал за местного фабриканта. Я отправился на эту свадьбу, так как бывают приглашения, от которых неудобно уклониться, и был поражен весьма странным поведением новобрачной, миловидной блондинки, светло-голубые глазки которой, как я заметил, имели какой-то стальной оттенок. В церкви она все время посматривала на дверь с видом затравленного зверька, который ищет выхода, чтобы улизнуть. Кажется, только я один это заметил, потому что новобрачный казался на верху блаженства, а вся остальная компания была шумно весела. Я покинул свадебный пир в то время, когда молодая кружилась в вихре вальса, и возвратился домой. Бальная музыка доносилась даже в мою квартиру, и я уснул под мелодическое пение скрипок.
На рассвете я был разбужен неожиданным визитом. Открыв глаза, я увидел у своей кровати новобрачного, в черном фраке и белом галстуке, бледного и расстроенного. Его сопровождали горько плакавший тесть и кузен новобрачной, молодой чиновник, имени которого я не желаю называть. Мне показалось, что этот молодой человек чувствует себя очень неловко и почему-то робеет.
Признаюсь, я едва мог побороть в себе сильнейшее желание расхохотаться, когда новобрачный рассказывал мне о постигшей его неудаче.
– Да, господин комиссар, – с сокрушением говорил он, – в четвертом часу утра мы отправились к себе. Она ничего не говорила, но улыбалась. Я думал, что она довольна. Придя в дом, она ласково мне сказала:
– Друг мой, оставьте меня на минуту с моей няней, она поможет мне раздеться.
– Вы понимаете, господин комиссар, что есть вещи, в которых нельзя отказать своей жене в день свадьбы. И вот, я остался у дверей спальной. Я стал курить. Однако, выкурив четыре папиросы, заметил, что моя жена слишком долго раздевается, и тихонько постучался. Ответа не было. Тогда я захотел открыть дверь, но она оказалась закрытой на задвижку. Зловещее предчувствие сжало мое сердце, – приналегши плечом, я выбил дверь. Комната была пуста, я нашел только венок из флёрдоранжа, небрежно брошенный на постель и который, без сомнения, она не пожелала унести с собой! Да, господин комиссар, вероломная бежала вместе со своей сообщницей, няней. Они выпрыгнули из окна в сад! Боже мой, можно ли найти человека несчастнее меня?
И бедняга зарыдал, как ребенок, на груди своего тестя.
Что же касается молодого кузена, за которым я все время исподтишка наблюдал, мне показалось, что по его губам раза два скользнула насмешливая и торжествующая улыбка. Это возбудило мое подозрение, и, когда обманутый муж вручил мне жалобу, составленную по всем правилам закона, я отпустил их и приказал одному из моих агентов следить за кузеном новобрачной. В тот же вечер сыщик доложил мне, что наш молодец превесело обедает в одном ресторане, близ Северной железной дороги, с той самой женщиной, которую он в эту ночь похитил.
Я немедленно отправился по указанному адресу и застал преступную парочку. Молодая женщина решительно отказалась возвратиться к мужу. Кузен-похититель, разумеется, получил должное возмездие, но он скоро утешился, сделавшись счастливым супругом своей кузины. К тому же теперь он занимает очень хорошее место.
Приблизительно около этого времени, префект полиции задумал назначить помощника господину Тайлору, начальнику сыскной полиции. Особенного внимания господина Граньона удостоились два комиссара из предместий: Кошефер, комиссар Булонского квартала, и я. Нам обоим предложили представить подробный отчет о различных следствиях, которые велись под нашим руководством. Господин Граньон был в большом затруднении, так как оба мы оказались одинаково достойны. Должно быть, ему пришлось бросить жребий, и этот жребий пал на меня: я был назначен на вновь открывшуюся должность.