Максим Кутис
Маленькие рассказы
– Ок.
–…
–…
– Ну че, как твои дела?
– А нам большой шарик нужен?
– Ну с голову размером.
– Тогда еще пару минут.
– Я почти все.
– Угу, отлично.
– Так, ты заходи слева, так, я справа. Соединяем.
– Держится?
– Да. Ща только, отполирую шов. Бля нос торчит.
– От сука, ща еще снега спереди. Таак, вроде норм. Держится.
– Фууух, хорошо.
– Норм.
– Может где мишуру найдем?
– Ты вообще ебанулся что ли? Какая нахер мишура?!
– Ну может черная есть какая, трагическая.
– Пиздец, как хоть тебя такого земля носит?!
– Иди нахуй.
– Так ладно, нам надо сделать нос! Есть идеи?
– Морковка?
– Какая, блять, морковка? У тебя есть с собой морковка?
– Ну… Есть одна.
– Очень блять смешно, ну давай, оторвем тебе хуй – сделаем ему нос. Согласен?
– Я видел, где-то тут щепку.
– О, норм.
– И глаза грязью.
– …
– Ну все управились.
– Если честно, мне кажется ни один ребенок в здравом уме к такому снеговику в жизни не подойдет.
– Почему? Вроде неплохо получилось.
– У него залепленные снегом ноги туловище со скрюченными человеческими руками и неровная башка с глазами из грязи.
– Надо просто немного веток добавить. Ща, отломаю парочку.
–…
– Ну?
– По-моему лучше не стало.
– Да лан, пох уже. Ты же хотел, чтобы его заметили. Думаю, такую хуйню точно заметят.
– Ну да, ну да.
– Лан, давай съебывать уже.
– Хорошо.
– Заебись Новый год проводили.
– Угу.
– Будешь кому рассказывать?
– Не знаю, надо чтобы все переварилось. Может позже, не знаю. Какой-то пиздец, конечно. Думаешь, мы правильно сделали?
– Не знаю, самое главное, что закончилось. Мы свалили, а ему… А ему в принципе уже все равно.
– Ну да…
–…
–…
– Так держи свою половину, еще же пригодится.
– Точно-точно, спасиб.
– Ну че завтра на горку?
– А ты не наебенишься сегодня?
– Ах да, Новый год же. Не знаю. Вряд ли, но если че – тогда послезавтра. Ты же еще не будешь работать?
– Не, третьего выхожу.
– Ну значит заметано. И фляжку свою не забудь.
– Само собой.
–…
–…
– О, обратно быстрее дошли. Еще успеем к полночи добраться.
– Ты знаешь, я наверное, поеду домой. Устал что-то.
– Да я бы тоже, но Катька уже там. Обидится. Придется ехать.
– Понимаю. Давай тогда, увидимся.
– Ага. С Новым годом, кстати!
– Угу. С Новым годом.
Сигнал.
Вот уже двадцать лет как она не запоминала их лица. В именах тоже особой нужды не было. Люди в коридорах сменялись так скоротечно, что стоило только начать различать знакомое лицо среди подобных как оно бесследно исчезало. Вместе с людьми менялись и портреты на стенах. Лица появлялись и пропадали. Только звания оставались неизменны – товарищ лейтенант, товарищ майор, товарищ полковник. По началу она терялась в этих форменных отличиях. Но со временем стало ясно, что такие детали, как шевроны и звездочки тоже не так уж важны, главное – все люди в погонах – товарищи. А если не знаешь точно как обратиться, то всегда остается один довольно простой фокус – надо называть звание заведомо выше. Не генерала, конечно – они хоть и ведутся на подобострастную лесть, но все-таки не дебилы. Полковника достаточно. И тогда, они всегда будут довольны. А когда довольны они – то и у нее все будет хорошо.
Еще одним важным, даже жизненно необходимым стало знание, что в этих коридорах лучше оставаться незаметной и бесцветной – следует уподобиться бестелесному призраку, которых, судя по рассказам, в здании было и так бесчисленное множество. Надо научиться сливаться лицом с обоями, будь сродни мебели, стать атрибутом здания, частью обстановки. Там не любят, когда кто-то или что-то выделяется на фоне строгой формы и лаконичного убранства. Со временем она научилась, не привлекая к себе внимания, просачиваться в кабинеты, так что если там уже были товарищи, им даже не пришлось бы поворачивать голову в ее направлении. Более того она научилась не говорить и, что куда важнее, не слышать. Потому что умение слышать в этих коридорах было чревато последствиями. А после того разучиться думать и чувствовать уже не составляет огромного труда. Конечно, такое дается не сразу, и приходит только с опытом. Но как только начинает получаться с утра складывать в шкафчик не только верхнюю одежду, но и все свои мысли и эмоции, на восемь часов осознанно становиться механизмом, одной из сотен шестеренок, у которых есть одна строго обозначенная задача, то работа тут дается гораздо проще. И время проходит быстрее. Бесследно, но быстрее.
Ее работа все эти двадцать лет заключается в уборке помещений этого здания. Ничего примечательного – протереть пыль, помыть полы и окна, полить цветы. Все в строго определенном порядке и по графику. 315й кабинет должен быть чист ровно в 14:20 по средам, ровно ко времени когда товарищ, который занимает его, вернется с совещания. Не раньше и не позже. Нельзя опоздать, нельзя выполнять свою работу плохо, но стараться успеть раньше тоже нет никакого смысла. Выше головы не прыгнешь – этого не заметят и не оценят, только наживешь проблем из-за того, что график нарушился. Все должно подчиняться строго определенной системе. Любые отклонения чреваты.
По началу, когда она только попала сюда, то она толком ничего не умела. Но человек может научиться чему угодно, а таким простым движениям – тем более. И если в первом время оставаться точно в графике давалось с трудом, то спустя тысячи однообразных движений тряпкой – она перестала нервно оглядываться на часы. Время системы стало внутренним временем. Каждый день механические движения в строго определенном порядке. Непредвиденные подвижки могут случиться только в одном случае – когда прозвучит сигнал, только тогда, бросив текущее задание, она спускается в подвал. Там тоже ждет уборка.
Первое время, когда она только училась быть бестелесной и невидимой, не говорить и не размышлять, она была свидетельницей, как ее старшие сослуживицы бросали работу и молча уходили, когда в коридорах звучал лаконичный неприятный механический звуковой сигнал. Она же, провожая их взглядом, оставалась на своем месте и заканчивала работу за них. В конце дня она могла застать их в гардеробе персонала, сидящих перед своими номерными шкафчиками, поникших и бледных. Она не спрашивала, куда они уходили. Они бы и не ответили. Все прекрасно понимали, что в один день сигнал прозвучит и для нее.
День, когда это случилось, навсегда остался в памяти, хотя она никогда не вспоминала его. Те события насильно подмяли под себя часть сознания и просто поселились в голове, как паутина в самом темном углу, в который специально никогда не станешь заглядываешь. На четвертый год ее работы одним ничем по началу не отличающимся от других летних дней примерно в четыре часа дня, когда по расписанию она была в большом кабинете на втором этаже, прозвучал сигнал. Она его проигнорировала, рассудив, что кто-то на него откликнется, и продолжила выполнять свои обязанности – ровно в тот момент она как раз забралась на маленькую стремянку, чтобы протереть пыль с верхней полки монструозного книжного стеллажа. Но через две минуты сигнал прозвучал снова. И именно в этот миг ее сковал ужас. Она замерла на стремянке, сжав мокрую тряпку, капли методично падали на лакированный паркет. В коридоре послушались суетливые шаги, которые замерли прямо напротив кабинета. Дверь медленно открылась, в проеме показался молодой лейтенант с белесой шевелюрой, аккуратно спрятанной под форменной фуражкой. Он торопливым дрожащим голосом скомкано приказал взять с собой весь инвентарь и проследовать за ним. Вне себя от страха она спустилась со стремянки, взяла приписанное за ней металлическое ведерко с набором чистящих средств, швабру и послушно побрела за ним. До конца коридора, к лифту. Он нажал кнопку минус первого этажа, того где раньше она никогда не бывала и куда больше всего боялась попасть.
Двери открылись и ее сразу окутало холодом. Это наверху был приятный июльский денек, и солнце проникало сквозь приоткрытые окна и даже позволяло себе затевать игры в зайчики в таком серьезном заведении. В подвал же не проникал ни естественный свет, ни тепло. Внизу был только беспристрастный электрический свет, холодный, словно отбывавший внизу такую же повинность, как и все. В его работу входило только делать предметы в этих коридорах видимыми, не более.
Выйдя из лифта, они остановились у первой двери набрать воды. Товарищ лейтенант подождал, пока ведро наполнится, и повел ее дальше по коридору. Чем дальше они проходили, тем тяжелее становилось дышать. Воздух был настолько сжат и наэлектризован, что в голове у нее запульсировало. Каждый шаг сапога военного отдавался в голове. Больше никаких звуков не было, вообще.
Она пыталась понять зачем ее вызвали вниз. Вокруг, как она могла увидеть, было чисто, ни пыли, ни плесени, ни грязи. Абсолютная чистота. Но в какой-то извращенной форме, больная чистота, будто это место маниакально отдраивали до стертых костей. Товарищ, пока они шли, не обронил ни слова, разве что периодически нервно сглатывал. Она тихонько взглянула на него: моложавый, хорошо выбрит и подстрижен, с четкими скулами и ровным носом. Самая внешность, чтобы идти на службу, как она про себя подумала. Разве что глаза были слишком большие для офицерской униформы, широко распахнутые и красивые. Ей было сложно представить, что с такими глазами, можно идти на штурм, стрелять по людям или отдавать безжалостные приказы. С такими глазами можно разве что смотреть на небо, пока оно не скроется за кровавой пеленой.
Наконец они остановились напротив массивной стальной двери. Военнослужащий открыл и запустил ее внутрь. «Проходите!» Она впала в ступор. «Проходите! У вас полчаса!». Товарищ лейтенант подтолкнул ее внутрь и закрыл дверь с лязгающим звуком. Маленькая квадратная комната три на три с давящим низким потолком была вся в крови. Огромная бесформенная лужа посередине, засохшие разводы на металлическом столе и стуле, единственных предметах мебели в комнате, даже на одинокой лампочке, свисающей с потолка были красные капли.
Трясущимися руками она достала губку, промокнула ее в ведре, но как только дотронулась до пронизывающе холодной замаранной поверхности стола, ноги подкосились, она рухнула в лужу крови. В ужасе она стала оттирать свои руки, ее стошнило. Рвотная масса смешалась с кровью, мерзкой бордовой массой растеклась по полу. Она зарыдала, забыв, что ее руки в крови, закрыло лицо ладонями. Ее трясло, она сидела перемазанная в крови, тело разрывали рваные конвульсии. Несколько минут потребовалось, чтобы просто прийти в себя. Она пыталась успокоиться, вновь взяла губку в руку. Слезы падали, она вытирала их вместе с кровью и выжимала в ведро. Сначала она вытерла стол, потом стул. С полом было сложнее всего. Кровь попала в трещины, и оставалась там, как бы она не старалась. Руки уже ничего не чувствовали, кроме болезненного жжения от химического раствора чистящего средства. Но она все продолжала и продолжала, пока не услышала металлический лязг двери. Показался все тот же лейтенант. Он критическим взглядом обвел комнату, удостоверился, что задание выполнено. Заметил, что на лампочке остались следы, но тыкать в это не стал. Он сам взял мокрую тряпку и смахнул последние доказательства того, что здесь вообще что-то произошло.
Он вывел ее в коридор и закрыл дверь. Пока они шли обратно к лифту, он сказал, что на сегодня ее обязанности выполнены, она может отправляться домой. Офицер довел ее до самого гардероба, подождал, пока она примет душ и переоденется, после чего проводил до выхода.
На улице яркий дневной свет ударил по глазам. Летнее тепло было для нее чем-то бесконечно неуместным в тот момент. Чтобы немного прийти в себя ей пришлось некоторое время просидеть на скамейке в ближайшем сквере. Она смотрела по сторонам, и ее больше всего поражало, что все вели себя так будто ничего не произошло, люди все шли и шли по своим делам, машины гудели, птицы пели на деревьях, усыпанных зеленью. Все они словно не знали, что произошло. Или не хотели знать.
Рефлекторно она добралась до своего района. Забывшись проехала свою остановку, пришлось возвращаться пешком. Зашла в магазин, но никак не могла вспомнить, что именно ей было нужно. Ходила между рядами в прострации. Вышла, так ничего не купив. И в этот момент она вспомнила, что ей нужно забирать сына из детского сада. Надо скорее собраться с силами! Ни в коем случае нельзя, чтобы он увидел ее в таком виде. В ужасе достала из сумочки зеркальце, в отражении она увидела свое пугающе бледное лицо – пришлось доставать румяна и краситься прямо на улице.
Он несказанно обрадовался, что мама пришла раньше времени. Попрощался с друзьями, забрал свои игрушки, и вприпрыжку отправился домой. Он увлеченно рассказывал, что успел выучить за день, как его похвалили за слепленного из пластилина динозаврика, ведь он получился такой большой и совсем как настоящий. Она делала над собой огромное усилие, чтобы улыбаться и хотя бы изредка задавать заинтересованные вопросы. Но сын все равно заметил, что мама чем-то расстроена, он обнял ее и спросил, что случилось, она лишь ответила, что подустала на работе, вот ее и отпустили пораньше. В остальном все в порядке. Мальчик сказал, что было бы здорово, чтобы такое случалось почаще, и она приходила его забирать пораньше. На это она лишь кивнула.
После ужина она присела на диване с книгой в руке, чтобы как-то отвлечься, но только смотрела и смотрела на одну и ту же страницу – текст разваливался на отдельные слова, те на буквы, буквы на отдельные несвязные звуки, а мысли то и дело вращались в сегодняшнем дне. Она отрывала взгляд от страниц, чтобы посмотреть на сына, который лежал на полу и был увлечен игрушечной гонкой. Какой замечательный малыш, такой умный и добрый, прилежный, любознательный, как ей повезло. Она уже сейчас видит каким прекрасным мужчиной он станет, когда вырастет. Прямо как его отец. Только ни за что в жизни, она не отдаст его в вооруженные силы или спецслужбы. Ни за что в жизни.
Позже вечером она уложила его спать и поцеловала на ночь. После этого, убедившись, что он точно уснул, она пошла в ванну, включила душ, села обняв колени и заплакала. Все что она держала в себе все это время, все что нельзя было показывать, выходило. Она не пыталась отмыться, не могла даже притронуться к губке, просто сидела под струями теплой водой и плакала. Она провела там больше часа. Затем легла в свою кровать. Но уснуть конечно не могла.
Что произошло? Что за ужас там творился? Чья это кровь? Скорее всего, наверняка это был плохой человек, враг, как ей всегда говорили, хорошие люди не оказываются в подвале этого здания. Но это же безумие, и ладно она, что чувствовали люди, что сотворили это? Они выполняли свою работу. После чего ей пришлось выполнять свою. Господи, как же это страшно. А если это повторится? Вернее когда это повторится, что она будет делать? Сможет ли выполнить свою обязанность? Сможет, конечно, сможет, какой у нее выбор? Выбор есть, только если уйти. Но куда она пойдет? Как она сможет прокормить себя и сына? Нет, справится, наверняка есть и другие места, где она пригодится. Больше подобного повториться не должно.
На следующее утро она, не переодеваясь в униформу, сразу отправилась в отдел кадров, где грузная женщина со строгим пучком в форменном кителе, смотрела на нее поверх очков, слушая как та сбивчиво просит бланк по собственному желанию. Ничего не ответив, женщина встала из-за стола и удалилась, она же осталась стоять в кабинете, чувствуя себя крайне глупо. Через пару минут в кабинет вольготной походкой зашел маленький лысеющий товарищ майор. Он мерзко улыбнулся и спросил в чем причина ее решения. Она начала что-то говорить про усталость, график, условия. Получалось неубедительно. Но он не стал уточнять, спросил лишь как ее сыну нравится в его детском саду. Она опешила. Не дожидаясь ее ответа, майор, сделав явный акцент, что это лишь гипотетические размышления и никак, уж точно никак не угроза, заметил, что маленький мальчик наверняка очень расстроится, если не сможет посещать садик. А еще куда хуже, что если и другие детсады в городе не смогут его принять, потому что как можно брать ребенка безработной женщины. Ведь раз ей некуда идти – значит она сама сможет за ним присматривать по будням. Вот только на что эта женщина будет кормить себя и своего ребенка? Она же безработная, и есть некоторая вероятность, что такой она и останется. А насколько он знает, у нее нет родных, которые могли бы помочь материально. Она уже прекрасно поняла, что имеется в виду, и даже не пыталась возразить. Но он продолжал разглагольствовать, что ему так жаль, что такой прекрасный работник хочет уйти, ведь ей вот только на днях одобрили повышение оклада. Такое не каждый день случается. И закончил он вопросом, разве ей тут так плохо? Нет, ответила она, не плохо.
