Максим Горький
На дне (сборник)

(Поля и Нил за нею – уходят.)

Бессеменов. Вот… поди и ты… Погляди-ка на будущего… мм… (Обрывается, садится за стол.) Вы что… молчите? Я замечаю, что как я в дверь – вы все сожмете губы…

Татьяна. Мы… и без вас… не много говорим…

Бессеменов (глядя исподлобья на Елену). А над чем смеялись?

Петр. Так это… пустяки! Нил…

Бессеменов. Нил! Все от него идет… я так и знал…

Татьяна. Налить вам чаю?

Бессеменов. Налей…

Елена. Дай, Таня, я налью…

Бессеменов. Нет, зачем вам беспокоиться? Мне дочь нальет…

Петр. Я думаю – ведь все равно, кто нальет? Таня нездорова…

Бессеменов. Я тебя не спрашиваю, как ты думаешь на этот счет. Если тебе чужие люди ближе родных…

Петр. Отец! Ну, как тебе не стыдно?

Татьяна. Начинается! Петр, будь благоразумен.

Елена (натянуто улыбаясь). Ну, стоит ли…

(Дверь широко растворяется, и входит Перчихин. Он выпивши, но не сильно.)

Перчихин. Василь Васильев! Я сюда пришел… ты оттуда ушел… а я – сюда… за тобой…

Бессеменов (не глядя на него). Пришел, так садись… Вот – чаю выпей… ну…

Перчихин. Н-не надо мне чаю! Кушай сам на здоровье… Я – для разговора пришел…

Бессеменов. Какой там разговор? Все пустяки.

Перчихин. Пустяки? Н-ну? (Смеется.) Чудак ты! (Нил входит и, сурово глядя на Бессеменова, встает у шкафа.) Четыре дня собирался я к тебе прийти… ну и пришел…

Бессеменов. Ну и ладно…

Перчихин. Нет, не ладно! Василь Васильич! Умный ты человек! Богатый человек… ведь я к совести к твоей пришел!

Петр (подходя к Нилу, негромко). Зачем ты его пустил сюда?

Нил. Оставь! Это тебя не касается…

Петр. Ты всегда делаешь… черт знает что…

Перчихин (заглушая Петра). Старый человек… да-авно я тебя знаю!

Бессеменов (сердясь). Тебе чего надо?

Перчихин. Скажи мне, – за что ты меня намедни вон из дома выгнал? Думал я, думал – не возьму в толк! Скажи, брат! Я – без сердца на тебя пришел… я, брат, с любовью к тебе…

Бессеменов. С дурной головой пришел ты… вот что!

Татьяна. Петр! Помоги мне… нет, позови Полю…

(Петр уходит.)

Перчихин. Вот – Поля! Дочь моя милая… птица моя чистая… Из-за нее ты меня выгнал? – верно? За то, что она у Татьяны жениха отбила?

Татьяна. О! глупость какая… какая пошлость!..

Бессеменов (медленно поднимаясь с места). Гляди, Перчихин! Второй раз…

Елена (Нилу вполголоса). Уведите его! Они поругаются.

Нил. Не хочу…

Перчихин. Второй раз – не прогонишь, Василь Васильич! Не за что… Поля… я ее люблю… она у меня – хорошая! Ну, все же я не одобряю… я, брат, ее не одобряю, н-нет! Зачем чужой кусок взяла? Не хорошо…

Татьяна. Лена! Я… ухожу к себе… (Елена помогает ей, поддерживая под руку. Проходя мимо Нила, Татьяна говорит ему негромко.) Как не стыдно! Уведите его…

Бессеменов (сдерживаясь). Перчихин! Ты… молчи! Сиди – молчи… а то ступай домой…

(Входит Поля. За нею Петр.)

Петр (Поле). Да успокойтесь… я вас прошу!..

Поля. Василий Васильевич! За что вы прошлый раз выгнали отца?

(Бессеменов молча и сурово смотрит на нее и на всех поочередно.)

Перчихин (грозя пальцем). Ш-ш! Дочка! Не говори… Ты – должна понять… Татьяна отравилась – почему? Ага-а? Василь Васильев, – видишь? Я, брат, по чистой правде… я всех вас рассужу… по совести… как надо! Я – очень просто…

Поля. Постой, отец…

Петр. Позвольте, Поля…

Нил. Ты бы молчал…

Бессеменов. Ты, Палагея, вот что… ты – дерзкая…

Перчихин. Она? Нет, она… у меня…

Бессеменов. Молчи ты! я что-то плохо разумею… чей это дом? Кто здесь хозяин? Кто судья?

Перчихин. Я! Я рассужу все… всех, по порядку… Не тронь чужого – раз! Взяла – отдай назад – два!

Петр (Перчихину). Послушай, брось болтать! Пойдем ко мне…

Перчихин. Не люблю я тебя, Петр! Гордый ты человек… пустой ты! И ничего ты не знаешь… Что такое канализация? Ага! А мне рассказывали, брат… (Петр тянет его за рукав.) Не тронь, постой…

Нил (Петру). Не трогай его… оставь!

Бессеменов (Нилу). Ты что тут – собак травишь? а?

Нил. Нет, я хочу понять – в чем дело? В чем виноват Перчихин? За что его выгнали?.. При чем здесь Поля?

Бессеменов. Ты меня допрашиваешь?

Нил. А если вас – так что ж? Вы – человек, я – тоже…

Бессеменов (бешено). Нет, ты не человек… ты – яд! Ты – зверь!

Перчихин. Ш-ш! Тихо! Надо тихо, по совести…

Бессеменов (Поле). А ты – ехидна! Ты – нищая!..

Нил (сквозь зубы). Вы не кричите!..

Бессеменов. Что? Вон! Змееныш… я тебя вскормил от пота-крови…

Татьяна (из своей комнаты). Папаша! Папа!

Петр (Нилу). Ну? Дождался? Эх, ты… стыдился бы!

Поля (негромко). Не… не смейте на меня кричать! Я не раба вам… не можете вы обижать всех… И – вы скажите – за что отца выгнали?

Нил (спокойно). Я тоже требую… здесь не сумасшедшие живут… надо отвечать за свои поступки…

Бессеменов (тише, сдерживаясь). Уйди, Нил, от греха… уйди! Смотри… ты – выкормок мой… которого я воспитал…

Нил. Не корите меня вашим хлебом! Я отработал все, что съел!

Бессеменов. Ты… душу мне сожрал… разбойник – ты!..

Поля (берет Нила за руку). Идем отсюда!

Бессеменов. Иди… ползи, змея! Ты все… из-за тебя… ты дочь ужалила… его теперь… проклятая… из-за тебя дочь моя…

Перчихин. Василь Васильич! Тихо! По совести!

Татьяна (кричит). Отец! Неправда! Петр – что же ты? (Является в дверях своей комнаты и, беспомощно протягивая руки, выходит на средину.) Петр, не нужно этого! О боже мой! Терентий Хрисанфович! Скажите им… скажите им… Нил! Поля! Ради бога – уйдите! Уходите! Зачем все это… (Все бестолково суетятся. Тетерев, скаля зубы, медленно встает со стула. Бессеменов отступает пред дочерью. Петр подхватывает сестру под руку и растерянно смотрит вокруг.)

Поля. Идем!

Нил. Хорошо! (Бессеменову.) Ну, мы уходим… вот! Мне жаль, что все вышло так громко.

Бессеменов. Ступай, ступай!.. Уводи ее…

Нил. Я уж не ворочусь…

Поля (громко, дрожащим голосом). Винить меня в таком… винить за Таню… разве можно? Тут разве я виновна? Бесстыдник вы…

Бессеменов (бешено). Уйдешь ты?!

Нил. Тише!

Перчихин. Ребята, не сердитесь! Надо – кротко…

Поля. Прощайте! Иди, отец!

Нил (Перчихину). Идем!

Перчихин. Не-ет, я с вами не хочу… мне не рука… я – сам по себе… Терентий! Я сам – один… Мое дело – чистое…

Тетерев. Идем ко мне…

Поля. Иди! Иди же, пока не гонят…

Перчихин. Нет… я не пойду… Терентий, – мне с ними не рука! Я понимаю…

Петр (Нилу). Да уходите вы… черт побери!..

Нил. Иду… прощай… какой, однако, ты…

Поля. Идем, идем…

(Уходят.)

Бессеменов (кричит им вслед). Воротитесь! Поклонитесь…

Петр. Оставь, отец! Будет…

Татьяна. Папаша! Милый мой… не надо кричать…

Бессеменов. Постойте… Погодите…

Перчихин. Ну, вот… теперь ушли… И хорошо! Пускай их!..

Бессеменов. Сказать бы мне им на прощанье… злодеи! Кормил, поил… (К Перчихину.) Ты, старый черт! Дурак! Пришел, забормотал… Чего тебе надо? чего?

Петр. Папаша! Будет…

Перчихин. Василь Васильич! Не кричи… я тебя уважаю, чудак ты! Глупый я – верно! Но я понимаю… кто куда…

Бессеменов (садится на диван). Я… потерял мысли. Не понимаю… Что вышло? Вдруг… как летом, в сушь, пожар… Одного – нет… говорит – не ворочусь… Ишь как просто! Ишь ты как… Нет… я этому поверить не могу…

Тетерев (Перчихину). Ну, что ты тут? Зачем ты?

Перчихин. Для порядка… я, брат, рассуждаю просто… Раз-два! Больше никаких! Она мне дочь? Очень хорошо… Значит, – должна она… (Вдруг замолчал.) Плохой я отец… и ничего она не должна… пусть ее живет, как хочет! А Таню мне жалко… Таня… мне жалко тебя… Мне, братцы, всех вас жалко! Эхма!.. Ведь ежели по совести сказать – все вы дураки!..

Бессеменов. Молчи ты…

Петр. Таня! Елена Николаевна ушла?

Елена (из комнаты Татьяны). Я здесь… Лекарство приготовляю…

Бессеменов. Мысли у меня спутались… ничего не понимаю! Неужто Нил… так и уйдет?

Акулина Ивановна (входит беспокойно). Что случилось? Нил с Палагеей в кухне там… а я была в чулане…

Бессеменов. Ушли они?

Акулина Ивановна. Нет… зовут Перчихина… Палагея говорит, скажите, говорит, отцу… а губы у нее дрожат. Нил все равно как пес, – рычит… что такое?..

Бессеменов (вставая). А вот сейчас… вот я пойду…

Петр. Отец, не надо! Не ходите…

Татьяна. Папаша! Пожалуйста… не надо…

Бессеменов. Чего – не надо?

Акулина Ивановна. Да что такое?

Бессеменов. Ты понимаешь… Нил уходит… совсем…

Петр. Ну, что же в том? Уходит и – прекрасно… Зачем он вам? Он женится… он хочет жить своей семьей…

Бессеменов. А! Так разве… я-то, я – чужой ему?

Акулина Ивановна. Чего ты беспокоишься, отец? Бог с ним! Пускай уходит… У нас свои дети есть… (Перчихину.) Ты чего же? Иди!

Перчихин. Мне с ними – не по дороге…

Бессеменов. Нет… тут не то совсем… уходишь – уходи! Но – как? Как он ушел… Какими глазами глядел на меня?..

(Елена выходит из комнаты Татьяны.)

Тетерев (берет Перчихина под руку и ведет за собой к двери). Пойдем зубровки хватим по рюмке…

Перчихин. Эхма, божья дудка! Сурьезный ты…

(Уходят.)

Бессеменов. Я знал, что он от нас уйдет… ну, только – разве так? А эта… эта… кричит! Поденщица, девчонка… пойду, поговорю им…

Акулина Ивановна. Э, полно-ка, – отец! Они – чужие нам люди! Что их жалеть? Ушли и – ладно!

Елена (Петру негромко). Идемте ко мне…

Татьяна (Елене). И я… возьмите и меня!..

Елена. Идем… идемте…

Бессеменов (услышал ее зов). Куда?

Елена. К себе… ко мне!

Бессеменов. Кого зовете-с? Петра?

Елена. Да… и Таню…

Бессеменов. Таня – ни при чем! А Петру ходить к вам… не надо!

Петр. Позволь, отец! Я… не мальчик! Я пойду или не пойду…

Бессеменов. Не пойдешь!

Акулина Ивановна. Петя! Уступи отцу! Эй, уступи…

Елена (возмущенно). Позвольте, Василий Васильевич!

Бессеменов. Нет, уж вы позвольте! Хотя вы люди и образованные… хотя вы потеряли совесть… и никого не уважаете…

Татьяна (истерически кричит). Папаша! Перестаньте…

Бессеменов. Молчи! Когда ты не хозяйка своей судьбы – молчи… постой! Куда?

(Елена идет к двери.)

Петр (бросаясь за нею, хватает ее за руку). Позвольте! На минутку… нужно сразу… нужно объясниться…

Бессеменов. Нужно меня выслушать… Сделайте мне милость, – выслушайте! Дайте мне понять – что такое? (Входит Перчихин, сияющий и веселый, за ним Тетерев тоже с улыбкой на лице. Они останавливаются у двери, переглядываются. Перчихин подмигивает на Бессеменова и махает рукой.) Все куда-то уходят… без всякого объяснения намерений… зря… обидно и беспутно! Куда ты можешь идти, Петр? Ты… что ты такое? Как ты хочешь жить? Что делать? (Акулина Ивановна всхлипывает. Петр, Елена и Татьяна стоят все трое плотной группой пред Бессеменовым, при его словах: «Куда ты можешь идти?..» – Татьяна отходит в сторону к столу, где стоит мать. Перчихин знаками показывает что-то Тетереву, трясет головой, взмахивает руками, как бы шугая птиц.) Я имею право спрашивать… ты – молод, ты еще – глуп! Я – пятьдесят восемь лет растягивал жилы мои в трудах ради детей…

Петр. Я слышал это, отец! Я сотни раз…

Бессеменов. Стой! Молчи!

Акулина Ивановна. Ах, Петя, Петя…

Татьяна. Мамаша, вы… ничего не понимаете!

(Акулина Ивановна трясет головой.)

Бессеменов. Молчи! Какие ты слова можешь сказать? На что укажешь? Нет ничего…

Петр. Отец! Ты мучаешь меня! Что тебе нужно? Что ты хочешь?

Акулина Ивановна (вдруг громко). Нет, стой! И у меня есть сердце… и я имею голос! Сыночек! Что делаешь? Что затеял? Кого спросил?

Татьяна. Это ужасно! Это какая-то тупая пила… (Матери.) Вы рвете душу… тело…

Акулина Ивановна. Это мать – пила? Мать?

Бессеменов. Старуха, погоди! Вот он… дай ему сказать…

Елена (Петру). Ну, будет! Я больше – не могу… я ухожу…

Петр. Постойте… ради бога! Сейчас все будет ясно…

Елена. Нет – это сумасшедший дом! Это…

Тетерев. Елена Николаевна, уйдите! Пошлите их всех к черту!

Бессеменов. Вы, господин! Вы…

Татьяна. Да кончится ли это? Петр, уйди!

Петр (почти кричит). Отец… смотри! Мать… вот – это моя невеста!

(Пауза. Все смотрят на Петра. Потом Акулина Ивановна всплескивает руками и в ужасе смотрит на мужа. Бессеменов – точно его оттолкнули – подается всем корпусом назад и наклоняет голову. Татьяна, тяжело вздохнув, медленно, с опущенными вдоль тела руками, идет к пианино.)

Тетерев (вполголоса). Ловко выбрал время…

Перчихин (выступая вперед). Ну, вот и все! Вот оно… все разлетаются! Айда, ребятишки, лети из клетки, как птицы в Благовещенье…

Елена (вырывая руку из руки Петра). Пустите! Я не могу…

Петр (бормочет). Теперь все ясно… Сразу…

Бессеменов (кланяясь сыну). Н-ну, спасибо, сынок… за радостное известие…

Акулина Ивановна (с плачем). Погубил ты себя, Петенька! Да разве она… она пара…

Перчихин. Она? Петру? Да… что ты! Старуха! Да – чего он стоит?

Бессеменов (Елене медленно). Спасибо и вам, барыня! Теперь, стало быть, – пропал он! Ему бы учиться… а теперь… ловко! Хоть я это и чувствовал… (Злобно.) Поздравляю вас с добычей! Петька! Нет тебе благословенья! А ты… ты… поймала? Украла? Кошка… парш…

Елена. Вы не смеете!..

Петр. Отец! Ты… безумный!

Елена. Нет, стойте! Да, это верно! Да, я сама взяла его у вас, сама! Я сама… я первая сама сказала ему… предложила жениться на мне! Вы слышите? Вы, филин? Слышите?.. Это я вырвала его у вас! Мне – жалко его! Вы его замучили… вы ржавчина какая-то, не люди! Ваша любовь – это гибель для него! Вы думаете – о, я знаю! – вы думаете, – для себя я сделала это? Ну, думайте… ох! Как я вас ненавижу!

Татьяна. Лена! Лена! Что ты?

Петр. Елена… идемте!

Елена. Знаете, я еще, может быть, – не обвенчаюсь с ним! Вы рады, да? О, это очень может быть! Вы – не пугайтесь прежде время! Я буду так, просто жить с ним… без венца… но вам – не дам его! Не дам! Вы – более его не станете мучить, нет! И он не придет к вам – никогда! Никогда! никогда!

Тетерев. Виват! Виват, женщина!

Акулина Ивановна. Ах, батюшки! Отец… что это! Отец…

Петр (толкая Елену к двери). Иди… Идите… уходите…

(Елена, уходя, увлекает Петра за собою.)

Бессеменов (беспомощно оглядываясь). Вот как?.. (Вдруг громко и быстро.) Полицию зови! (Топая ногами.) Долой с квартиры! Завтра же… ах ты!..

Татьяна. Папаша! Что вы?

Перчихин (удивленный, ничего не понимая). Василь Васильич! Голубь! Что ты это? Чего кричишь? Тебе бы радоваться надо…

Татьяна (подходя к отцу). Послушайте…

Бессеменов. А, ты! Ты еще… осталась! Чего же ты не уходишь? Уходи и ты… Не с кем? Некуда? Прозевала?

(Татьяна, отшатнувшись, отходит быстро к пианино. Акулина Ивановна, растерянная и жалкая, бросается к ней.)

Перчихин. Василь Васильич, брось! Подумай! Учиться Петр теперь не будет… на что ему? (Бессеменов тупо смотрит в лицо Перчихина и кивает головой.) Жить – есть на что ему. Ты денег накопил… Жена – малина-баба… а ты – кричишь, шумишь! Чудак, опомнись!

(Тетерев хохочет.)

Акулина Ивановна (воет). Все покинули! Бросили!

Бессеменов (оглядываясь). Молчи, мать! Воротятся… не смеют!.. Куда пойдут? (Тетереву.) Ты что тут скалишь зубы? Ты! Язва! Дьявол! Долой с квартиры! Завтра же – долой! Вас шайка целая…

Перчихин. Василь Васильич!..

Бессеменов. Прочь, ты! Несчастный… бродяга…

Акулина Ивановна. Таня! Танечка! Милая моя! Хворая ты, несчастная! Что будет?

Бессеменов. Ты, дочка, все знала… ты знала все… молчала! Заговор против отца? (Вдруг как бы испугавшись.) Ты думаешь… не бросит он ее? бабенку эту? Распутницу… в жены! Мой сын… Проклятые вы люди! Несчастные… беспутные!

Татьяна. Оставьте меня! Не дайте мне… возненавидеть…

Акулина Ивановна. Доченька! Неудачливая ты моя! Замучили! Всех нас замучили… за что?

Бессеменов. А кто? Все Нил, разбойник… подлец! И сына он смутил… И дочь страдает! (Увидав Тетерева, стоящего у шкафа.) Ты, оборванец, что? Ты что тут? Вон с квартиры!

Перчихин. Василь Васильич! Его за что? Ах ты… с ума свихнулся, старик!

Тетерев (спокойно). Не кричи, старик! Всего, что на тебя идет, ты не разгонишь… И – не беспокойся… Твой сын воротится…

Бессеменов (быстро). Ты… ты почем знаешь?

Тетерев. Он не уйдет далеко от тебя. Он это временно наверх поднялся, его туда втащили… Но он сойдет… Умрешь ты – он немножко перестроит этот хлев, переставит в нем мебель и будет жить – как ты, – спокойно, разумно и уютно…

Перчихин (Бессеменову). Видишь? Чудак! Горячка! Человек тебе добра желает… ласковые слова говорит для твоего покою… а ты – орешь! Терентий – он, брат, мудрый человек…

Тетерев. Он переставит мебель и – будет жить в сознании, что долг свой перед жизнью и людьми отлично выполнил. Он ведь такой же, как и ты…

Перчихин. Две капли воды!

Тетерев. Совсем такой… труслив и глуп…

Перчихин (Тетереву). Постой! Ты что?

Бессеменов. Ты… говори, а не ругайся… как смеешь!

Тетерев. И жаден будет в свое время и так же, как ты, – самоуверен и жесток. (Перчихин удивленно глядит в лицо Тетерева, не понимая – утешает ли он старика или ругает его. На лице Бессеменова – тоже недоумение, но речь Тетерева интересна ему.) И даже несчастен будет он вот так же, как ты теперь… Жизнь идет, старик, кто не поспевает за ней, тот остается одиноким…

Перчихин. Чу? Слышишь? Стало быть, – все идет, как надо… а ты сердишься!

Бессеменов. Постой, отвяжись!

Тетерев. И так же вот несчастного и жалкого сына твоего не пощадят, скажут ему правду в лицо, как я тебе говорю. Чего ты ради жил? Что сделал доброго? И сын твой, как ты теперь, не ответит…

Бессеменов. Да… ты вот говоришь тут… ты всегда складно говоришь! А что в душе? Нет, я тебе не верю! И – все-таки – съезжай с квартиры! Будет… терпел я вас – довольно! И ты тоже… многое тут внушил… вредное мне…

Тетерев. Эх, кабы я! Но нет, не я… (Уходит.)

Бессеменов (встряхивая головой). Ну… будем терпеть… ладно! Будем ждать… Всю жизнь терпели… еще будем терпеть! (Идет в свою комнату.)

Акулина Ивановна (бежит вслед за мужем). Отец! Милый ты мой! Несчастные мы! За что нас детки-то? За что казнили? (Уходит в свою комнату. Перчихин стоит посредине и недоумевающе моргая. Татьяна дикими глазами озирается вокруг, сидя на стуле у пианино. Из комнаты стариков доносится глухой говор.)

Перчихин. Таня! Тань… (Татьяна не смотрит на него, не отвечает.) Таня! Из-за чего они – которые разбежались, которые – плачут? А? (Смотрит на Татьяну, вздыхает.) Чудаки! (Смотрит на дверь в комнату стариков, идет по направлению в сени, качая головой.) Пойду ин к Терентью… Чудаки!

Татьяна, медленно сгибаясь, облокачивается на клавиши. В комнате раздается нестройный громкий звук многих струн и – замирает.

Занавес

1902

На дне

Посвящаю Константину Петровичу Пятницкому

Действующие лица

Михаил Иванов Костылев, 54 года, содержатель ночлежки.

Василиса Карповна, его жена, 26 лет.

Наташа, ее сестра, 20 лет.

Медведев, их дядя, полицейский, 50 лет.

Васька Пепел, 28 лет.

Клещ, Андрей Митрич, слесарь, 40 лет.

Анна, его жена, 30 лет.

Настя, девица, 24 года.

Квашня, торговка пельменями, под 40 лет.

Бубнов, картузник, 45 лет.

Барон, 33 года.

Сатин приблизительно одного возраста, лет под 40.

Актер

Лука, странник, 60 лет.

Алешка, сапожник, 20 лет.

Кривой Зоб крючники.

Татарин

Несколько босяков без имен и речей.

Акт первый

Подвал, похожий на пещеру. Потолок – тяжелые, каменные своды, закопченные, с обвалившейся штукатуркой. Свет – от зрителя и, сверху вниз, – из квадратного окна с правой стороны. Правый угол занят отгороженной тонкими переборками комнатой Пепла, около двери в эту комнату – нары Бубнова. В левом углу – большая русская печь; в левой, каменной, стене – дверь в кухню, где живут Квашня, Барон, Настя. Между печью и дверью у стены – широкая кровать, закрытая грязным ситцевым пологом. Везде по стенам – нары. На переднем плане у левой стены – обрубок дерева с тисками и маленькой наковальней, прикрепленными к нему, и другой, пониже первого. На последнем – перед наковальней – сидит Клещ, примеряя ключи к старым замкам. У ног его – две большие связки разных ключей, надетых на кольца из проволоки, исковерканный самовар из жести, молоток, подпилки. Посредине ночлежки – большой стол, две скамьи, табурет, все – некрашеное и грязное. За столом, у самовара, Квашня – хозяйничает, Барон жует черный хлеб и Настя, на табурете, читает, облокотясь на стол, растрепанную книжку. На постели, закрытая пологом, кашляет Анна. Бубнов, сидя на нарах, примеряет на болванке для шапок, зажатой в коленях, старые распоротые брюки, соображая, как нужно кроить. Около него – изодранная картонка из-под шляпы – для козырьков, куски клеенки, тряпье. Сатин только что проснулся, лежит на нарах и – рычит. На печке, невидимый, возится и кашляет Актер.

Начало весны. Утро.

Барон. Дальше!

Квашня. Не-ет, говорю, милый, с этим ты от меня – поди прочь. Я, говорю, это испытала… и теперь уж – ни за сто печеных раков – под венец не пойду!

Бубнов (Сатину). Ты чего хрюкаешь?

(Сатин рычит.)

Квашня. Чтобы я, – говорю, – свободная женщина, сама себе хозяйка, да кому-нибудь в паспорт вписалась, чтобы я мужчине в крепость себя отдала – нет! Да будь он хоть принц американский – не подумаю замуж за него идти.

Клещ. Врешь!

Квашня. Чего-о?

Клещ. Врешь. Обвенчаешься с Абрамкой…

Барон (выхватив у Насти книжку, читает название). «Роковая любовь»… (Хохочет.)

Настя (протягивая руку). Дай… отдай! Ну… не балуй!

(Барон смотрит на нее, помахивая книжкой в воздухе.)

Квашня (Клещу). Козел ты рыжий! Туда же – врешь! Да как ты смеешь говорить мне такое дерзкое слово?

Барон (ударяя книгой по голове Настю). Дура ты, Настька…

Настя (отнимает книгу). Дай…

Клещ. Велика барыня!.. А с Абрамкой ты обвенчаешься… только того и ждешь…

Квашня. Конечно! Еще бы… как же! Ты вон заездил жену-то до полусмерти…

Клещ. Молчать, старая собака! Не твое это дело…

Квашня. А-а! Не терпишь правды!

Барон. Началось! Настька – ты где?

Настя (не поднимая головы). А?.. Уйди!

Анна (высовывая голову из-за полога). Начался день! Бога ради… не кричите… не ругайтесь вы!

Клещ. Заныла!

Анна. Каждый божий день… Дайте хоть умереть спокойно!

Бубнов. Шум – смерти не помеха…

Квашня (подходя к Анне). И как ты, мать моя, с таким злыднем жила?

Анна. Оставь… отстань…

Квашня. Ну-ну! Эх ты… терпеливица!.. Что, не легче в груди-то?

Барон. Квашня! На базар пора…

Квашня. Идем, сейчас! (Анне.) Хочешь – пельмешков горяченьких дам?

Анна. Не надо… спасибо. Зачем мне есть?

Квашня. А ты – поешь. Горячее – мягчит. Я тебе в чашку отложу и оставлю… захочешь когда, и покушай! Идем, барин… (Клещу.) У, нечистый дух… (Уходит в кухню.)

Анна (кашляя). Господи…

Барон (тихонько толкает Настю в затылок). Брось… дуреха!

Настя (бормочет). Убирайся… я тебе не мешаю.

(Барон, насвистывая, ухолит за Квашней.)

Сатин (приподнимаясь на нарах). Кто это бил меня вчера?

Бубнов. А тебе не все равно?..

Сатин. Положим – так… А за что били?

Бубнов. В карты играл?

Сатин. Играл…

Бубнов. За это и били…

Сатин. М-мерзавцы…

Актер (высовывая голову с печи). Однажды тебя совсем убьют… до смерти…

Сатин. А ты – болван.

Актер. Почему?

Сатин. Потому что – дважды убить нельзя.

Актер (помолчав). Не понимаю… почему – нельзя?

Клещ. А ты слезай с печи-то да убирай квартиру… чего нежишься?

Актер. Это дело не твое…

Клещ. А вот Василиса придет – она тебе покажет, чье дело…

Актер. К черту Василису! Сегодня Баронова очередь убираться… Барон!

Барон (выходя из кухни). Мне некогда убираться… я на базар иду с Квашней.

Актер. Это меня не касается… иди хоть на каторгу… а пол мести твоя очередь… я за других не стану работать…

Барон. Ну, черт с тобой! Настёнка подметет… Эй, ты, роковая любовь! Очнись! (Отнимает книгу у Насти.)

Настя (вставая). Что тебе нужно? Дай сюда! Озорник! А еще – барин…

Барон (отдавая книгу). Настя! Подмети пол за меня – ладно?

Настя (уходя в кухню). Очень нужно… как же!

Квашня (в двери из кухни – Барону). А ты – иди! Уберутся без тебя… Актер! тебя просят – ты и сделай… не переломишься, чай!

Актер. Ну… всегда я… не понимаю…

Барон (выносит из кухни на коромысле корзины. В них – корчаги, покрытые тряпками). Сегодня что-то тяжело…

Сатин. Стоило тебе родиться бароном…

Квашня (Актеру). Ты смотри же, – подмети! (Выходит в сени, пропустив вперед себя Барона.)

Актер (слезая с печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью.) Мой организм отравлен алкоголем… (Задумывается, сидя на нарах.)

Сатин. Организм… органон…

Анна. Андрей Митрич…

Клещ. Что еще?

Анна. Там пельмени мне оставила Квашня… возьми, поешь.

Клещ (подходя к ней). А ты – не будешь?

Анна. Не хочу… На что мне есть? Ты – работник… тебе – надо…

Клещ. Боишься? Не бойся… может, еще…

Анна. Иди, кушай! Тяжело мне… видно, скоро уж.

Клещ (отходя.) Ничего… может – встанешь… бывает! (Уходит в кухню.)

Актер (громко, как бы вдруг проснувшись). Вчера, в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм – совершенно отравлен алкоголем…

Сатин (улыбаясь). Органон…

Актер (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм…

Сатин. Сикамбр…

Актер (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю – серьезно… да. Если организм – отравлен… значит – мне вредно мести пол… дышать пылью…

Сатин. Макробиотика… ха!

Бубнов. Ты чего бормочешь?

Сатин. Слова… А то еще есть – трансцендентальный…

Бубнов. Это что?

Сатин. Не знаю… забыл…

Бубнов. А к чему говоришь?

Сатин. Так… Надоели мне, брат, все человеческие слова… все наши слова – надоели! Каждое из них слышал я… наверное, тысячу раз…

Актер. В драме «Гамлет» говорится: «Слова, слова, слова!» Хорошая вещь… Я играл в ней могильщика…

Клещ (выходя из кухни). Ты с метлой играть скоро будешь?

Актер. Не твое дело… (Ударяет себя в грудь рукой.) «Офелия! О… помяни меня в твоих молитвах!..»

(За сценой, где-то далеко, – глухой шум, крики, свисток полицейского. Клещ садится за работу и скрипит подпилком.)

Сатин. Люблю непонятные, редкие слова… Когда я был мальчишкой… служил на телеграфе… я много читал книг…

Бубнов. А ты был и телеграфистом?

Сатин. Был… (Усмехаясь.) Есть очень хорошие книги… и множество любопытных слов… Я был образованным человеком… знаешь?

Бубнов. Слыхал… сто раз! Ну и был… эка важность!.. Я вот – скорняк был… свое заведение имел… Руки у меня были такие желтые – от краски: меха подкрашивал я, – такие, брат, руки были желтые – по локоть! Я уж думал, что до самой смерти не отмою… так с желтыми руками и помру… А теперь вот они, руки… просто грязные… да!

Сатин. Ну, и что же?

Бубнов. И больше ничего…

Сатин. Ты это к чему?

Бубнов. Так… для соображения… Выходит: снаружи как себя ни раскрашивай – все сотрется… все сотрется, да!

Сатин. А… кости у меня болят!

Актер (сидит, обняв руками колени). Образование – чепуха, главное – талант. Я знал артиста… он читал роли по складам, но мог играть героев так, что… театр трещал и шатался от восторга публики…

Сатин. Бубнов, дай пятачок!

Бубнов. У меня всего две копейки…

Актер. Я говорю – талант, вот что нужно герою. А талант – это вера в себя, в свою силу…

Сатин. Дай мне пятак, и я поверю, что ты талант, герой, крокодил, частный пристав… Клещ, дай пятак!

Клещ. Пошел к черту! Много вас тут…

Сатин. Чего ты ругаешься? Ведь у тебя нет ни гроша, я знаю…

Анна. Андрей Митрич… Душно мне… трудно…

Клещ. Что же я сделаю?

Бубнов. Дверь в сени отвори…

Клещ. Ладно! Ты сидишь на нарах, а я – на полу… пусти меня на свое место да и отворяй… а я и без того простужен…

Бубнов (спокойно). Мне отворять не надо… твоя жена просит…

Клещ (угрюмо). Мало ли кто чего попросил бы…

Сатин. Гудит у меня голова… эх! И зачем люди бьют друг друга по башкам?

Бубнов. Они не только по башкам, а и по всему прочему телу. (Встает.) Пойти ниток купить… А хозяев наших чего-то долго не видать сегодня… словно издохли. (Уходит.)

(Анна кашляет. Сатин, закинув руки под голову, лежит неподвижно.)

Актер (тоскливо осмотревшись вокруг, подходит к Анне). Что? Плохо?

Анна. Душно.

Актер. Хочешь – в сени выведу? Ну, вставай. (Помогает женщине подняться, накидывает ей на плечи какую-то рухлядь и, поддерживая, ведет в сени.) Ну-ну… твердо! Я – сам больной… отравлен алкоголем…

Костылев (в дверях). На прогулку? Ах, и хороша парочка, баран да ярочка…

Актер. А ты – посторонись… видишь – больные идут?..

Костылев. Проходи, изволь… (Напевая под нос что-то божественное, подозрительно осматривает ночлежку и склоняет голову налево, как бы прислушиваясь к чему-то в комнате Пепла. Клещ ожесточенно звякает ключами и скрипит подпилком, исподлобья следя за хозяином.) Скрипишь?

Клещ. Чего?

Костылев. Скрипишь, говорю? (Пауза.) А-а… того… что, бишь, я хотел спросить? (Быстро и негромко.) Жена не была здесь?

Клещ. Не видал…

Костылев (осторожно подвигаясь к двери в комнату Пепла). Сколько ты у меня за два-то рубля в месяц места занимаешь! Кровать… сам сидишь… н-да! На пять целковых места, ей-богу! Надо будет накинуть на тебя полтинничек…

Клещ. Ты петлю на меня накинь да задави… Издохнешь скоро, а все о полтинниках думаешь…

Костылев. Зачем тебя давить? Кому от этого польза? Господь с тобой, живи знай в свое удовольствие… А я на тебя полтинку накину, – маслица в лампаду куплю… и будет перед святой иконой жертва моя гореть… И за меня жертва пойдет, в воздаяние грехов моих, и за тебя тоже. Ведь сам ты о грехах своих не думаешь… ну вот… Эх, Андрюшка, злой ты человек! Жена твоя зачахла от твоего злодейства… никто тебя не любит, не уважает… работа твоя скрипучая, беспокойная для всех…

Клещ (кричит). Ты что меня… травить пришел?

(Сатин громко рычит.)

Костылев (вздрогнув). Эк ты, батюшка…

Актер (входит). Усадил бабу в сенях, закутал…

Костылев. Экой ты добрый, брат! Хорошо это… это зачтется все тебе…

Актер. Когда?

Костылев. На том свете, братик… там все, всякое деяние наше усчитывают…

Актер. А ты бы вот здесь наградил меня за доброту…

Костылев. Это как же я могу?

Актер. Скости половину долга…

Костылев. Х-хе! Ты все шутишь, милачок, все играешь… Разве доброту сердца с деньгами можно равнять? Доброта – она превыше всех благ. А долг твой мне – это так и есть долг! Значит, должен ты его мне возместить… Доброта твоя мне, старцу, безвозмездно должна быть оказана…

Актер. Шельма ты, старец… (Уходит в кухню.)

(Клещ встает и уходит в сени.)

Костылев (Сатину). Скрипун-то? Убежал, хе-хе! Не любит он меня…

Сатин. Кто тебя – кроме черта – любит?..

Костылев (посмеиваясь.) Экой ты ругатель! А я вас всех люблю… я понимаю, братия вы моя несчастная, никудышняя, пропащая… (Вдруг, быстро.) А… Васька – дома?

Сатин. Погляди…

Костылев (подходит к двери и стучит). Вася! (Актер появляется в двери из кухни. Он что-то жует.)

Пепел. Кто это?

Костылев. Это я… я, Вася.

Пепел. Что надо?

Костылев (отодвигаясь). Отвори…

Сатин (не глядя на Костылева). Он отворит, а она – там…

(Актер фыркает.)

Костылев (беспокойно, негромко). А? Кто – там? Ты… что?

Сатин. Чего? Ты – мне говоришь?

Костылев. Ты что сказал?

Сатин. Это я так… про себя…

Костылев. Смотри, брат! Шути в меру… да! (Сильно стучит в дверь.) Василий!..

Пепел (отворяя дверь). Ну? Чего беспокоишь?

Костылев (заглядывая в комнату). Я… видишь – ты…

Пепел. Деньги принес?

Костылев. Дело у меня к тебе…

Пепел. Деньги – принес?

Костылев. Какие? Погоди…

Пепел. Деньги, семь рублей, за часы – ну?

Костылев. Какие часы, Вася?.. Ах, ты…

Пепел. Ну, ты гляди! Вчера, при свидетелях, я тебе продал часы за десять рублей… три – получил, семь – подай! Чего глазами хлопаешь? Шляется тут, беспокоит людей… а дела своего не знает…