Любовь Сушко
Шарм серебряного века. Филологиня

Изысканная прелесть миража. Филоложки

Пролог романа «Королева декаданса»

Изысканная прелесть миража,

Эпоха декадансовых страстей.

В движенье каждом сумерки дрожат,

Обволокла туманами гостей.

И стала говорить с ним ни о чем,

Но как же славно в пламенном бреду.

И Скрябин нынче чем-то огорчен,

Там по стопам сказители бредут.

И танец Саломеи на ветру,

Когда одежд растают миражи,

Куда-то королеву уведут,

А голос обреченно задрожит.

Изысканная прелесть наготы,

И наглости прелестная возня,

От чаянья отчаянья цветы

Все срезаны, и боли не унять…

Век страсти, превратившейся в ничто,

Все Незнакомки в синем, ты одна

В зеленое закуталась пальто

И вышла в полночь, полночь холодна.

На Невском обезумевший от грез,

Молчит создатель призрачных миров.

Все рушится, без слез и без угроз

Усталый мир зачах, он не здоров.

Как здорово у дикой высоты

Остановиться и кого-то ждать.

Кидать куда-то мертвые цветы,

И об ушедших после вспоминать.

Самоубийство – это не протест,

А тихая симфония потерь.

Безумен Врубель, кто ж здоров теперь?

И только вереницею смертей

Отмечен тех времен усталый ход,

Но обнажиться, в небесах паря.

И знать, что бунт неистовый грядет,

И покачнется черная земля.

Надменна гордость, спесь всегда ль права,

Но больше нет ни Невского, ни снов.

И только конь летит на Острова,

И только стан твой обнимает ночь.

Уходят все, и ужас корабля,

Везущего в Европу русский люд,

Раздавит в грозный час немой тебя,

И тихий голос: – Нет, я остаюсь.

– Погибните. – А вы умрете там.

И ни о чем последний разговор,

Валькирия шагает по цветам,

По мертвым розам, и глядит в упор.

Все это сон, но что реальней снов?

Глухая ночь, над Невским, пустота,

И призрачен Париж, но как-то нов,

Все скомкано, а эта жизнь не та.

Мы рвались все сюда, какая блажь,

Но знали, что в Россию мы вернемся,

А вот теперь Париж -немой шантаж,

Он примет нас, но сразу отвернется.

– Там умер Блок, -сказал мне кто-то, – боль.

Но он был обречен давно, я знаю.

Где Незнакомка, где его Любовь?

И снова все о прошлом вспоминают.

Есть только Невский, тьма его и свет.

Валькирии внезапное явленье,

Дыхание Невы, холодный снег,

И пропасть грез, их ярость, и забвенье.

– Мы мертвецы, нас не спасет Париж,

И все-таки мы организм единый.

– Валькирия. О чем же ты молчишь?

Порыв в провал, и нервные мужчины.

Ругался Бунин, а Куприн молчал,

Рвалась назад безумная Марина.

А для меня страстей немой оскал,

Пожар, туман и пропасти лавина.

Нам остается тягостный Париж,

Замучен Блок и Гумилев расстрелян,

И разве там ты с ними устоишь,

Ты сможешь жить? Не верю, не уверен.

Набоков о расстреле говорит,

Его бы точно сразу расстреляли.

Но нет, в Париже будут хоронить,

Нам не вернуться, раз мы убежали.

Валькирией обещанный нам рай

Похож на ад, и все-таки Вальхалла.

Она парит, смеется: «Выбирай».

Летела в бездну и крылом ласкала.

В движенье каждом сумерки дрожат,

Обволокла туманами гостей,

Изысканная прелесть миража,

Эпоха декадансовых страстей.

Капитан корабля-призрака. Памяти Н. Гумилева

И вот когда его встречал поэт,

Не в пенном море, здесь, в тумане грез.

Он шел упрямо, излучая свет,

И убеждал себя, что не всерьез.

Он видит эти призрачные сны,

И корабли, бродящие по свету,

Но с Дикою охотой мы должны

Вернуться в мир, как легкие кометы.

И возвращенной книгу назовут,

И всех простят, кого тогда казнили,

И только он на несколько минут,

Шагнет в наш мир, чтобы знали и любили.

И снова век сверкает серебром,

А миг подарит миру вдохновенье,

Мы по углям к нему опять придем,

Запомнив эти чудные мгновенья,

И только Анна где-то у огня

Не видит, не внимает, не ответит,

Корабль призрак, он в сиянье дня,

Прекрасен, и живет на этом свете.

И капитан на берег сходит вновь,

Чтоб деве юной навсегда отдаться,

Там ждет его забытая любовь.

Очнувшись, Анна будет улыбаться.

Но покоренной в сердце места нет,

Безумный капитан уходит в снова,

Корабль призрак, он плывет на свет,

Из мрака к свету, радостно-взволнован.

Цикл Предания старины

Дом на берегу моря. Гений

В доме не было окон, а двери так плотно закрыты,

Что какие-то птицы разбились, просясь на постой.

Никого не впускал в этот мир, о, чудак деловитый.

А меня вдруг окликнул с порога так странно:-Постой.

И ему подчинилась, сама я себе подивилась.

Ведь никто в этом мире не смог бы меня укротить.

И морская волна возле ног обреченно забилась.

И меня он позвал, чтобы чаем в саду угостить.

А потом он роман свой читал, и в порыве экстаза

То взлетал к облакам, то валился на землю, шутя.

Что там было- не помню. Тонуло и Слово и фраза

В этой водной пучине. Кто был он? Старик и дитя.

Впрочем, это со всеми мужами однажды случится,

И затворники снова врезаются горестно в мир.

И закат там алел, и кружилась растерянно птица.

И какая-то тень все витала спокойно над ним.

Что там было еще? Ничего из того, что смущало

И тревожило нервы усталых и желтых писак.

Только птица вдали обреченно и дико кричала.

Он смотрел в эту даль, и я видела, как он устал.

Дар общения нам, как богатство и слава дается.

Мы бежим от него и в писании скрыться вольны.

Только призрак прекрасный над гением снова смеется.

– Кто она? – я спросила, – Душа убиенной жены.

– Как могли вы? – Я мог, -повторил он, как горное эхо,

И расплакался вдруг, как ребенок, почуяв беду.

И я к морю бежала, и помнила снова про это.

Ночь прекрасной была, но я знала к нему не приду.

И сидел он один, и в саду, где усталые птицы,

Все взирали угрюмо, хранили покой свысока

Будет долго потом мне старик этот призрачный сниться.

И свечу погасила прекрасная в кольцах рука.

– Навести его, детка, -она мне, склонившись, сказала, —

Я сама умерла, он не винен, он просто Старик.

И погасши давно, та звезда мне во мраке мигала,

И забылся опять он в романах прекрасных своих.

Никого не впускал в этот мир свой чудак деловитый.

А меня вдруг окликнул с порога так странно:-Постой.

В доме не было окон, а двери так плотно закрыты,

Что какие-то птицы разбились, просясь на постой.

Тот век серебряным назвали. Грозный шут

И грозный шут, игравший короля,

С усмешкой пред реальностью пасует,

Все это было, только было зря,

Художник мир иллюзий нарисует,

Там скроет маска злобное лицо

От зрителей, любивших веселиться,

И грустный шут расскажет им потом,

Как он сумел в тумане раствориться.

От части власти отломив кусок,

Он был король на миг, на век изгоем.

Он не решился стать во тьме, потом,

И спит, и видит он себя героем.

Но что там остается за чертой

В созвездиях, над ними он не властен,

И целый мир останется потом

Лишь отблеском его былого счастья.

И грозный век, пылающий в огне,

Каких-то ненаписанных сказаний

Он в зыбком сне несет опять ко мне,

Сквозь пелену прозрений и признаний.

Там призраков забытых хоровод,

Сто лет назад растаявших в тумане,

Один в каморке шут устало пьет,

И верит, что он жизнь и смерть обманет

Усталые звезды искрились, и море хрипело…
И в первый день творенья… Мой Фауст

Усталые звезды искрились, и море хрипело,

Не в хоре церковном, но все-таки девушка пела,

И облачных тройка коней уносилась к закату,

Ласкали нас волны и вдаль убегали куда-то.

Двенадцать героев на берег морской выходили,

Хранили тот остров, и сказки и песни любили

Послушать во мгле, не утихнуть уже звездопаду

И чуду творенья мы были с тобою так рады.

Останутся снова поэмы и песни, и страсти,

Поэты в забвенье, и Слово в неведомой власти.

Останутся в мире лишь первые звуки творенья,

Усталые звезды коснулись внезапно забвенья.

И все, что до нас сотворили – оно ускользало,

И волны хрипели, и мудрость смывали безжалостно,

И новые свитки напрасно спасти мы пытались,

И там, в тишине обнаженные снова остались.

Вот так и живем, и теряем какие-то книги,

Лишь моря простор остается и страсти вериги,

А все остальное придумаем завтра мы сами,

И новые звезды опять засияют над нами.

И Фауст усталый, он бесу сегодня не верит,

Он мир этот чудный аршином своим только мерит,

И море, и небо над нами такая стихия,

И смотрим мы немо на шири и дали иные.

И облачных тройка коней уносилась к закату,

Ласкали нас волны и вдаль убегали куда-то.

Усталые звезды искрились, и море хрипело,

Не в хоре церковном, но все-таки девушка пела.

В раю одиночества цикл Силуэты

Разлюбила и стал ей чужой

И. Бунин

Старик метнулся в полночь и исчез,

Растаял где-то, только темный лес

Был с ним в тот миг и никого кругом.

Она сгорела в пламени ином.

А он себя за тот уход винил.

Еще был жив, но без нее не жил.

И кто бы смог, природе вопреки

Писать потом отчаянно стихи.

И стихла ночь, и не бурлит река,

Там тень ее прозрачная легка,

Там только этот мир и этот свет

Пропитан ею столько дней и лет.

И в полночи звучат ее шаги.

Она ушла. Она ушла с другим.

Все говорила, что в тумане ждут

Отец и сын, и несколько минут

Висит над ними яркий серп луны.

Старик один, он снова видит сны,

Причудливые, нет пути назад.

Хотя ни в чем, ни в чем не виноват.

Реквием Капитану корабля-призрака 21 августа

Как странно прекрасны летящие черные птицы,

Над белым простором они невесомы и немы,

И знаю, поэт мне сегодня любимый приснится,

Он землю оставил, он рвется в бескрайнее небо.

И снова из мрака Летучий Голландец выходит,

И птиц обалделых куда-то ведет за собой,

А синее небо, где призрак отчаянно бродит,

Нам дарит надежду на вечность, нам дарит Любовь.

Не ту, о которой мечтает в тумане чужая

Наивная дева, не зная, как справиться с ней,

Нам дарит он страсть, и о ней мы сегодня узнали,

Когда светлый Один седлает в тумане коней.

И с Дикой охотой проносится вечность пред нами,

И черные птицы пронзительно в небе кричат,

А что это было? Не знаю, я точно не знаю,

Куда эти души, как птицы, сегодня летят.

Нам пусто и странно на этой земле оставаться,

Нас жалят шипящие змеи и страхи, и сны,

И буря устала пред этой бедой бесноваться,

Но встретить Голландца с Охотой мы нынче должны.

А что выбирать, выбирать мне совсем не охота,

Устала скитаться, и больше не вижу земли.

И только куда-то несется в тумане Охота,

Она к небесам улетает и тает вдали.

И будет поэт над полями в тумане носиться,

Он землю оставил, он рвется в бескрайнее небо.

Как странно прекрасны летящие черные птицы,

Над белым простором они невесомы и немы.

Буря вдохновения и страсти

.Памяти Николая Гумилева

Как Летучий Голландец, душа уносилась во тьму.

И шутили матросы о чем-то, и долго смеялись.

Был суров капитан, и приблизился Дьявол к нему.

И забытые сны в этой бездне суровой остались.

Море дико ревет и бросает нас снова в туман,

И далекие скалы я вижу яснее и ближе.

– Мы погибнуть должны? Улыбается мне капитан:

– Невозможно погибнуть. И взор его снова я вижу.

Но о чем он опять? Мне узнать это странно теперь,

Только дикие волны куда-то уносятся с хрипом,

Альбатрос покачнется, какой-то невиданный зверь

Посейдоном подарен нам, снова я слышу и вижу,

Как шальная гроза все тревожит усталую ночь.

И в тумане они проступают, и ждут в суматохе,

А Летучий Голландец уносится яростно прочь.

Океан проглотил этот миф и немой и жестокий.

Только снова в тумане все ищут обратно пути,

Капитаны, которым назад никогда не вернуться.

И душа моя снова в те бури и стоны летит.

И приблизился Один, Аттила из тьмы улыбнулся.

Снова Дикой охотой закончился яростный сон,

Волны-черные псы в темноте небывалой ревели.

Гулко падали в бездну герои минувших времен,

Звезды сыпались вниз, и от страха матросы хмелели.

Алая буря в бескрайнем просторе. Морская легенда

Снова алое пламя на фоне бесцветного неба,

Снова музыки бред, и веселая сила огня.

И куда-то в просторы небес, где со мною ты не был,

Эта женщина в красном влечет и кидает меня.

– Страсть порочна? —смеется, – но в чем же она виновата?

И лихой капитан снова видит ту даму во сне.

За грехи и за спесь наступает однажды расплата,

И Летучий Голландец врывается в душу ко мне.

Этих платьев пожар, и страстей негасимое пламя

Никогда не забуду, и будет в тумане одна

Танцевавшая танго кружится беспечно над нами,

И усталый корабль за нею скользит по волнам.

Кто-то скромно вздыхает, кого-то потопит стихия.

Это буря на море лишь ужас рождает в душе,

Знаю, там, в высоте нас не встретят сегодня чужие,

Только дивная дева опять об ушедших запела.

Пусть на море туман, но она – это алое пламя.

В тишине и тумане вернется внезапно к нему,

– Ты о чем, дорогая? – О бросившем мир капитане.

– Да не стоит, там тьма. – Значит мне освещать эту тьму.

Кто-то будет молчать, и кому-то не хватит задора,

Не у всех в этом мире огонь полыхает в груди.

Только там, в пустоте, в немоте тех безбрежных просторов

Снова женщина в алом несется во тьме впереди.

И когда в тишине эти песни услышат матросы,

И от страсти хмелея, куда-то они поспешат.

То лихой капитан осторожность и страхи отбросит,

И обнимет ее, но никто не вернется назад.

Капитан

И тогда появляется призрак того корабля,

Это черное зарево снова над миром нависло.

– Что хотела капитан? – Ему ночью приснилась земля

И прекрасная женщина, и не лишенная смысла

Жизнь вернулась, и где-то в пучине хрипящей волны

Видит снова русалку, и мчится за ней озверело.

Дотянулся до нас, содрогнуться пред ним мы должны,

И шутили матросы, на берег взирая несмело.

Что случилось потом? Бушевал в вышине ураган,

Словно спички, ломались от ветра во мраке деревья.

Это вышел на берег в таверну пошел капитан,

Чтобы в женщине юной найти и любовь и доверье.

Он хотел возвратиться, да мог ли вернуться назад?

Кто нам это расскажет, там снова и буря и стужа,

Было все хорошо, но откуда и гром здесь и град,

Этот гул и сияние молний дарили нам ужас.

А потом в тишине, эта дева прильнула к нему,

И они растворились, и словно бы их не бывало,

Только молния там освещает небесную тьму,

Туча пала бессильно и снова звезда засияла.

И стояли усталые люди на том берегу,

Не мигая смотрели в безбрежную даль океана,

И какие-то блики опять в эту даль убегут.

Беспокойные птицы уводят во тьму капитана.

– А что стало с девчонкой, прекрасна и так молода, —

Вопрошали друг друга, и не было в мире ответа,

И у ног в полумраке плескалась послушно вода,

Буря стихла давно, а они говорили про это.

Кто-то снова твердил, что Голландец приносит беду,

Кто-то хмурился снова, иные искал он причины,

Ясноглазая женщина видела в море звезду,

И ее обнимал переживший стихию мужчина.

Спасет она одна

Звериный вой иль это вопль мужчины,

Не разобрать в кромешной темноте,

Но почему она его покинула,

Оставшись только тенью на холсте?

Художник он конечно не из лучших,

Но ведь любовник был бы хоть куда.

А женщина смеется – солнца лучик,

Или во мгле сгоревшая звезда.

Она его любила, это ясно,

Но сон о капитане бросил в ночь.

На берегу ждала его напрасно

Лихой стихии преданная дочь.

Был мертвый капитан еще красивей,

Чем тот мальчишка на заре страстей,

Куда его все бури уносили.

Пропал тогда, и не было вестей.

Она жила, она ждала напрасно,

Сам Дьявол бросил в бездну суеты,

И вот теперь спокойно и безгласно

Голландца своего встречаешь ты.

Он знает, только дева, воскрешая,

Вернет его на землю в этот час,

И он пришел, и буря там большая,

И он зовет, и проступает в нас

И боль, и нежность, хриплый голос рядом,

И встрепенулась, и за ним пошла,

Прекрасна, грациозна, как наяда,

Как нимфа и легка, и весела.

Там воет зверь, о буре возвещая,

Хохочет дева, пригубив вина.

И капитан глядит в глаза и знает:

Все в мире вздор, спасет она одна.

Не отражался в зеркале, не мог. Портрет мужчины

Не отражался в зеркале, не мог

Оставить след в душе моей усталой,

И все же на одной из тех дорог,

Неведомых путей меня оставил,

Сначала изнывала от тоски,

Потом от дикой радости кружилась,

И только крылья, словно две руки,

Бессильная, беспомощно сложила.

И вот тогда в потоке бытия,

В какой-то странной бездне пониманья,

Еще металась рядом тень моя,

Ждала его покоя и вниманья.

Не дождалась, и в том тумане дней,

Пустых и милых и душе и взору,

Опять явился он среди теней,

Не отражаясь в зеркале, с укором

Смотрел куда-то, видел только тьму,

Была расплата так тогда сурова,

И я ушла от этих грез к нему,

Истерзанная, я металась снова,

За миг до страшной гибели могла

Взлететь и кануть где-то в миг печали.

И только там еще колокола,

Его пророка в ранний час встречали.

И кто-то хохотал и пил вино,

Тюрьма и море было по колено,

Но он ушел, от ярости хмельной,

И все твердил, что будет неизменно

В моей судьбе являться в грозный час,

Искать ответа, не задав вопроса,

О, как сердца усталые стучат,

Какая блажь пред ним казаться взрослой.

– Свободна, Фауст, свой построив мир,

Ты не отыщешь больше Маргариты,

Не отразился в зеркале, пред ним,

Пасуют все пророки, и забыты

Какие-то законы бытия,

Срывает ветер листья, и в экстазе

Опять замру пред этой бездной я,

И буду смысл искать в судьбе и фразе….

Портрет мужчины, мрак и холод снов,

И тихая печаль моей отрады,

Пусть затерялся где-то средь миров,

Пусть он блуждает в вихре звездопада

Белая чайка. Предание о страсти и огне

Наплывала тень, догорал камин.

Н. Гумилев

И там на берегу сливались тени

В одном порыве страсти и тоски.

И перед ними отступило время.

И были души призрачно легки.

И что она ему тогда сказала,

Что он ответил? – не узнать теперь.

И только чайка белая упала

В пучину моря, и среди потерь

И страшных гроз потом вдали ночами

Она все эту чайку вспоминала,

Звала его. А он не отвечает.

И даже жизни показалось мало

На то, чтоб море грозное оставить,

Остаться в тихой гавани скучать.

И снова страсти этим миром правят,

И эта чайка снится ей опять.

Уже давно в живых его не стало,

Мир странно изменился в этот час,

Когда седая женщина рыдала

О юности, о страсти, и у нас

Слов утешенья больше не хватало.

Не помогли прекрасные стихи.

Во сне она над морем тем летала,

И все шептала: – Ты меня прости.

И тень его застыла у камина.

Согреться не могла, сгореть не смела,

– Да, это был единственный мужчина-

Она призналась вдруг и онемела.

И перед ними отступило время.

И были души призрачно легки.

И там на берегу сливались тени

В одном порыве страсти и тоски

Цикл Силуэты серебряного века

Набоков сжигает Лолиту Сон о гении

Как критики злы, нет сердиты,

Отправив в сердцах их к чертям,

Набоков сжигает «Лолиту»,

Предавшись забытым страстям.

Жена улыбается рядом:

– Ну что ты, мой ангел, оставь.

Да ну их, какая отрада,

И сам, мой родной, не лукавь….

И все-таки зло и сердито,

Отставив о милости бред,

Набоков сжигает «Лолиту»,

И знает прощения нет.

И все, что в запале забыто,

И больше вернутся невмочь,

В камине сгорает Лолита,

На мир надвигается ночь…

Герой, он не автор, пустое,

Они никогда не поймут,

Огонь все горит за спиною.

А критики спят или пьют

С чужими, любовниц ласкают,

Уносятся яростно прочь.

Набоков Лолиту сжигает,

На мир надвигается ночь.

Жена у окна виновато

Стоит, словно Лота все ждет,

За творчество грянет расплата,

Никто ничего не поймет.

Из пепла она не восстанет,

И рукопись эта сгорит.

И автор злодеем предстанет,

В огне своих вечных Лолит.

Горит Лолита, в комнате темно. Ночь гения

Горит Лолита, в комнате темно,

Жена устало смотрит на огонь,

И призрак, промелькнувший за окном,

Протянет обреченную ладонь.

Все грезы и мечты несутся прочь,

А страсти за спиною, словно страж,

Для гения не так опасна ночь,

И лишь роман возникнет, как шантаж…

Все скомкано и преданно огню.

Он ничего не сможет объяснить.

И я кошмар прозрения гоню,

И лишь душа в огне еще горит.

Творец не может страсть свою унять,

И лгать не станет. В комнате темно,

Лолита гонит к пропасти опять.

И как горчит то сладкое вино.

Мир разбивался о немую страсть,

Никто его не сможет защитить,

И лишь Лолиты призрачная власть

Не воскресить сумеет, а убить.

Две птицы, и одна из них темна,

Светла другая, кто устанет петь?

Продолжится отчаянно война,

И дописать роман ему ль успеть.

И призрак, промелькнувший за окном,

Протянет обреченную ладонь,

Горит Лолита, в комнате темно,

Жена устало смотрит на огонь.

Кармен все кружилась на сцене. Мифы 20 века

Кармен все кружилась на сцене пустой,

Желая увидеть поэта во мраке.

А он растворился внезапно с другой,

Уносится к славе, и бездне и драме.

Что ей остается? Плясать до зари,

Приветствуя новое дивное солнце.

А там, словно свечи, горят фонари,

И дамы приветствуют спутников сонно.

Какой – то безумец читает стихи,

И падает в пропасть своих откровений,

Как хочется Блока ей снова найти,

Но страсть отступила, осталось забвенье.

Кармен, изменяя себе и ему,

Проносится в вихре по Невскому, боже.

Рыдать от бессилья, познавшая тьму

И страсть, разве может? И все-таки может…

Как холоден взгляд, и куда ей теперь,

Лишь вспыхнув, померкло печальное солнце.

И ада раскрылась забытая дверь,

Харон поприветствует в сумраке сонно…

Напрасно обещана будет любовь,

Никто не вернется назад, понимаю.

И что там, тоска, наваждение, боль.

Харон уплывает, и тени сзывает…

Она устремилась в ту бездну за ним,

Забыв, что случилось когда-то с Орфеем.

Мы все растворимся, мы все догорим,

Но вырвать любимых из тьмы не сумеем…