Любовь Сушко
Шарм серебряного века. Филологиня
© Любовь Сушко, 2021
ISBN 978-5-0055-8639-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Век – каменный цветок. Сновидения и тайны
Серебряный век – драгоценная чаша вина.
И смех поэтессы, и Невский, лишившийся сна.
В плену маскарада какие-то тени резвятся,
Все будут навзрыд и грустить и задорно смеяться.
Но свет опустел – там объявлена нынче война,
Война мировая, как странно металась она,
Прекрасная дама, в пылу, в пустоте и дали,
Чего ей хотелось, о пусть уж луна догорит.
И в форме военной стоят адмирал и поэт.
Уходят в забвенье, прощенья их времени нет.
И бедные Музы той музыки слышат набат.
И ужас союза любую убьет, говорят.
Но только сначала они еще будут играть.
Серебряный век, как свеча, он готов полыхать.
И в зареве алом иные миры проступают.
И ужас войны, и стихи на костре полыхают.
И варвары снова вернулись на их вечеринки,
Истерзано слово, страшны в пустоте поединки…
Забытых поэтов, как мертвых они вспоминают.
И снова сюжеты в тумане ночном догорают.
И тайны усадьбы сгоревшие в пропасть уносят.
Но что там, скажите? Там просто надвинулось осень.
Семнадцатый год, рубежи – в них реальность тонула,
Прекрасная Дама ушла, но еще оглянулась.
Смотрел император на гибнувший мир безучастно.
Расстрел за расстрелом, душа и темна и безгласна.
И света конец в серебре и печали внезапной,
Терновый венец, он любому достанется завтра.
А нынче расстрелы, и Невский пустой серебрится,
Но что это, милый, кошмар о России мне снится…
И смех поэтессы, и Невский, лишившийся сна.
Серебряный век – драгоценная чаша вина.
.
Великолепный
У него глаза такие, что влюбиться каждый должен.
А. Ахматова
Она исчезает, во мраке она растворится,
А он не окликнет. Останутся только стихи.
Лишь маски мелькают в метели, теряются лица.
За ним, как метель, незнакомка напрасно летит.
Смеется старик, в эту бездну его увлекая,
Молчит пианист, и хрипит обреченно рояль,
И только цыганка, из вьюги немой возникая,
Танцует, над бездною, сбросив одежды, он шаль
Протянет ей снова, укутает он, обнимая,
О, жрица немая, с тобой откровенен поэт.
Тебе он поверит, актрисы притворно рыдают,
И громко смеются враги, и прощения нет.
Игрушка судьбы, чародей запоздалой метели,
Куда он несется, и с кем проведет эту ночь?
В пылу маскарада, куда его тройки летели,
И черная роза покорно лежала у ног.
Страшна его власть, а стихи его странно прекрасны,
И Демон безумный, впервые парит в небесах.
Молчит Пианист, все мольбы и усмешки напрасны.
Коснуться щеки, утонуть в этих синих глазах.
И после не жить, а писать и случайно встречаться,
И память хранить о растаявшей где-то вдали
Отчаянной встрече, им было обещано счастье,
Безумное счастье, но им не дожить до любви
Прекрасный принц
Впервые на вечере у В. Иванова, в его знаменитой Башне, К. Бальмонт потребовал, чтобы никому не известный юноша прочитал свои стихи. Он читал «Незнакомку» и в 5 и в 6 раз, пока не заалел рассвет нового дня, и все они должны были признать, что он гений и отступить в тень так и пришел в мир АЛЕКСАНДР БЛОК
(из воспоминаний)
Когда бесновались поэты,
он тихо сидел и молчал,
И каждый хотел быть воспетым,
и каждый себя назначал
Быть первым, эпоху сметая,
и всех убирая с пути,
И вдруг наклонился профессор:
«А вы, рассудите, прочтите
Хоть что-то». И все зашумели,
когда он поднялся над ними,
И блики рассвета алели.
В пылу и дыму, там курили
Усталые дамы, и где-то
настигла двоих эта страсть,
Прочел он за миг до рассвета,
все знали, что сменится власть.
– И пахли древними поверьями,
– как тихо и странно читал,
Сначала они не поверили,
но этот молчанья накал
И все позабыли, оставили,
и дева, во власти огня,
И миром безжалостно правили
иные законы, кляня,
К себя удалился профессор,
блудницу во мраке схватил,
Метель, или шумная пресса,
бросалась за ним, и спешил
Он миру признать, задыхаясь,
что гений в той башне глухой
Бесстрастному миру являясь,
их всех поведет за собой.
И пьяный тот бред записали,
о, как он хотел обмануться,
Но странные строки звучали,
и эхом они отзовутся,
В начале столетья, и после,
когда их сметет ураган,
Влетает его «Незнакомка»
в осенний безумный туман.
И девочка в новом столетье,
его не забудет стихи,
За всех он споет и ответит,
за взлеты, разврат и грехи,
И только усталый профессор,
в Париже не сможет забыть
Как в башне еще до рассвета,
сумел он ПОЭТА открыть.
А в Башне было шумно и тревожно Тень Незнакомки
А в Башне было шумно и тревожно,
Враждебны тайно, явно влюблены
Поэты проверяли осторожно —
Не избежать сраженья и войны.
И чья-то боль стояла за стихами,
И чей-то взлет падением грозил.
Вдруг строки «Незнакомки» в этом гаме.
О, как он тихо-тихо говорил.
И смолкли, отрешившись, все поэты.
И слушали в печальной тишине.
И Незнакомки явные приметы.
И танец при сияющей луне.
Холодный свет, печали и туманы.
Бальмонт очнулся первым и поник.
И стал тогда для всех таким желанным,
Не затерялся он средь остальных.
А страсти там так яростно кипели,
Все понимали – истина в вине-
И только на рассвете птичьи трели
Вели их по внезапной тишине.
Рождение поэта – это мука,
Но он взлетел, чтобы потом упасть,
Враждебны тайно, от такого звука
Все воскресали в темноте опять.
И где-то затерявшись в ресторане,
Упрямо ждал явления страстей,
А женщина заманит и обманет,
И он во мглу бредет один, ничей…
2. Анна
Она ждала на Невском до рассвета,
Она хотела суть его понять.
Но не было в ночной глуши поэта.
Он продолжал по городу гулять
И пить вино, и с девами чужими.
Беседовать о тайне бытия.
Она напишет про глаза такие.
Уйдет в туман, лютуя и горя.
И снежный мир его опять скрывает.
И исповедь его твердят с утра.
Лишь Анна от сомнений замирает
И понимает, что забыть пора.
Но вот еще немного, каменея.
Все не уходит от чужих ворот,
И отказать ему она не смеет,
Она судьбу и откровенье ждет.
Но не было в ночной глуши поэта.
Он продолжал по городу гулять,
Она ждала на Невском до рассвета,
Она хотела суть его понять
Август. Смерть поэта
Болезнь моя росла, усталость и тоска загрызали, мне трудно дышать
А. Блок. Дневники 25 мая 1921 года
Если шторм нас оставит в покое,
Если буря смирила свой пыл,
То замрет в тишине над рекою
Ясный месяц, страданья забыв,
Он смотрел в этот мрак, угасая,
И не видел уже ничего.
И какая-то дама чужая,
Обольстить все пыталась его.
Это было последнее лето,
Скоро август, седьмое число,
Мы отсюда все знали про это,
А поэта куда-то влекло.
И свеча, у лица догорая,
Словно строчка забытых стихов,
В этой бездне манящей витая,
Про любовь все поет, про любовь.
Отшатнулся, ушел не прощаясь.
Как – то странно смотрел в эту ночь.
– Погадать тебе, грустный красавец.
– Ты ничем мне не сможешь помочь.
В мае маяться, знаю, пристало,
Все шептала растерянно там,
И душа в эту даль улетала,
И уже не явиться стихам.
Было странно прощать и прощаться,
Все проститься, но как по другому,
Будут странные тени метаться,
И двойник выходил из Содома,
И уже никакая бравада
Этот август не сможет оставить,
Что там было? Мираж звездопада,
Только черные птицы взлетали.
И цыганка кружилась, и снова,
Где-то там, отражалась внезапно
Долговязая тень Гумилева,
Говорил он кому-то:– До завтра.
Да ему пережить на неделю,
А потом расстреляют матросы,
Только черные птицы летели,
Как убитые им альбатросы.
И метались в каких-то проулках,
И печали не будет исхода,
А шаги за спиною так гулко,
Это время куда-то уходит.
Май и август, пожара стихия,
И на Невском столкнулись Поэты.
И еще им приснится Россия,
И соната в контексте сонета.
И поэмы оборванной снова
Слышу строчки откуда-то с неба,
И последнюю песнь Гумилева,
Эта маска – белее он снега.
Только буря внезапно стихает,
И мираж корабля над Невою.
Это бездна их всех увлекает,
В неизвестность ведет за собою.
Незнакомка или Кармен?
Тень незнакомки в сумерках прекрасна.
И в этом танце движется душа.
Раздета ли – одета, нам не ясно.
Но только видно – дивно хороша.
Она металась, плакала, смеялась.
И смех порой похож ее на стон.
Вот так и в нашей памяти осталась,
А кто-то говорил мне: – Это он.
Но кто, и что такое натворил он.
Что женщина, взлетая, танцевала.
Любил ее небрежно, не любил ли.
Она его уже не узнавала.
В тумане было одиноко – зябко,
В обмане этом скрыта вечно боль.
Но кто же он, и он откуда взялся.
О, незнакомка, что теперь с тобой.
И вновь мелькают сны и силуэты,
Над пропастью, как будто невпопад.
Никто не знает все твои секреты.
И только голос: – Он не виноват.
В печали тихо нега проступает,
И в этом танце вера и судьба.
Она тебя в ту вечность провожает,
И что там? Там Гарольдова труба.
Она зовет, она в пылу бросает.
И поднимает над бедою вновь..
И молча, незнакомка улетает.
Нам остается музыка и ночь.
Светская львица
Памяти Зинаиды Гиппиус.
Женщина, безумная гордячка,
Мне понятен каждый ваш намек
А. Блок
И снова в плену маскарада терялась во мгле.
Поэта ждала, а явился безжалостный критик.
Молчит усмехаясь. И тени бредут по земле.
– Вы слишком бледны. – Я бедна, ну чего вы молчите?
Не верит, чудак, а какое мне дело до тех,
Кто счет лишь деньгам все ведет и не знает пощады.
Я слишком бедная, и уже не пленяет успех.
О счастье мечтала, да где оно тихое счастье.
И там маскарад, и меня они ждали давно.
Капризны и немы юнцы, а глядят деловито.
И этот старик, от успеха и славы хмельной
– Да полно, профессор, все это давно позабыто,
И ваши труды, и наряды мои, это прах,
И можно в порыве страстей нынче нам обнажиться.
И стерпят, напишут. И пусть я не ведала страх,
И дико кричат, не молчат, и мы сможем забыться.
Мелькают девицы, и тают в тумане опять.
И каменный лев, все взирает на мир величаво.
– О полно, профессор, ее ли мне нынче не знать,
Но как же ничтожна ученость, и дивная слава.
Пора мне, простите, идите спокойно к жене,
Она вас любила, и может быть в миг расставанья
Заплачет о теле погибшем, душа не в цене.
Да полно скулить об ушедшем, не будет свиданья.
Надеяться, завтра, пустое, давно я мертва,
А чувства иные уже не волнуют и снова
Печальная музыка, и вдохновенны слова.
И буря в бокале вина, не дано нам иного.
А жизнь маскарад, и не сдернуть мне маску с лица.
Лицо – это маска, и странная боль не проходит.
Вот так и кружились устало в преддверье конца
А что остается? Лишь призраки в полночи бродят..
Сон о серебряном веке. Муза в синем
Муза снова явилась к поэту и долго парила,
И присела устало, и что-то твердила о том,
Что прекрасна и жизнь, и судьба, и удача любила
Этот тихий и тайной окутанный в полночи дом.
Он смотрел удивленно и ей он поверил едва ли.
Но она улыбнулась, и скрылась, шуршали шелка.
И какие-то райские птицы за ней улетали.
И бессильно махнула прекрасная в кольцах рука.
Он стоял у окна, и хотел ее снова увидеть.
Но туманная даль унесла ее ночь эту вновь.
И тогда научился поэт эту жизнь ненавидеть,
И твердил, что ему не нужны ни мечты, ни любовь.
Сон во сне – эта ночь, и она в голубом на мгновенье.
Кто же может помочь, и кому позвонить в этот час.
Но вернулось в тиши, но пришло к нему вдруг вдохновенье,
И печали пропали, и пишет поэму сейчас.
Только тайна и свет никогда не спасают от боли.
И в полете ином, он останется вечно вдали.
А она? В этот миг мы ее называли Любовью.
Да, усталая муза говорила ему о любви.
Дама в синем, мечта, и стихия, которая рядом,
И в пустынной дали растворяются снова мечты.
Не зови, не ищи, пусть вернуться такая отрада.
Но ее удержать не сумеешь, о, ангел мой, ты.
И она уходила, казалась порой виноватой,
Но невинная была, и без слез ты ее отпусти.
И шуршали шелка, и духи уносились куда-то.
Ну а что оставалось, лишь грезы, туман и стихи.
Столкновение в ресторане
О, эта праздная небрежность,
когда краса так дивно манит,
И что нам остается? Нежность.
И пусть иллюзия обманет.
Мы в том театре, как актеры,
готовы снова раствориться.
Печаль, она проходит скоро.
И очень страшно воплотиться.
О, львицы дивные, вы снова
небрежно смотрите на мир.
И больше нет пути иного,
как только распрощаться с ним,
Когда прекрасная эпоха
растает, словно этот сон.
Останется лишь профиль Блока,
потом растает даже он.
В театре, где мы все играли
себя, а может быть иных
Созданий, дивные печали
хранили этот старый миф.
И мир, в его великолепье
был так далек от этих грез.
И вы проснулись на рассвете.
И ветер вдруг духи унес.
И в старом парке встреча снова
так неожиданно мила.
И мира больше нет иного,
чем тот, который обрела
Твоя душа в театре этом,
в плену у света и тоски
Звучали дивные сонеты,
и пелись светлые стихи.
Ваш век серебряным назвали.
И в блеске тихом и тоске
Звучали дивные печали.
И веер чуть дрожал в руке.
Раздета, больше, чем одета,
и потому озябла снова,
Но света не было от света.
Метались среди грез и снов.
Небрежно брошенные снова
в мой век, и в трепете огня
Еще я вижу этот пламя,
заворожившее меня.
И диалог, он будет длиться,
и что ему теперь века,
Когда вдруг воскрешает
лица опять художника рука.
О, Муза плача! Я пришла к поэту
И манит таинственный мир вдохновенья,
Где птицы и звери мне верно служили.
И ласково душу обнимет забвенье.
И спутает вечность все маски и стили.
И снова застынет в тиши Галатея.
В тумане тот замок старинный предстанет.
И манит таинственный мир вдохновенья.
И сказка вернется, реальность отпрянет.
Жизнь- сон позабытый, она так прекрасна,
Таинственна так в этом мире иллюзий.
И осень нахлынет в реальность внезапно,
Меня позабыли и звери и люди.
.О нет, я реальности той не приемлю,
Мне рифмы милее той прозы унылой
Но как мне понять эту странную землю,
Как тихо душа в забытьи все парила.
Гнала эти странные грезы со смехом
И больше остаться в плену не хотела,
Художник закончил портрет и уехал,
И только душа все куда-то летела…
И таяли звезды во мраке и свечи.
И мир показался мне тенью творенья.
И вновь надвигался таинственный вечер,
И снова укроет нас полог забвенья
О, Женщина, ты чудо из чудес
В унынье, раздумьях и неге
они остаются в тени,
О, время, замершее в беге,
в их милые лица взгляни,
Открой эти вечные тайны,
и дивные сны изучи.
Быть может и были случайно
они у тебя на пути.
О, женщины, как вы прекрасны,
и как безнадежно грустны,
Над миром в отчаянье властны,
и в счастье бессильны, и сны,
И грезы у вас, как поэмы,
юны и прекрасны тела.
И если мужи вдохновенны,
то значит, к ним Муза пришла.
И пусть суетятся мужчины,
им чудо такое дано.
Быть вечно виновной, невинной,
и пить дорогое вино.
И снова некстати являться,
не слыша мольбы – уходить,
И снова задорно смеяться,
и плакать, и радостно жить.
И в танце парить, и участья
не ждать, покоряя миры.
Мы слишком бывали несчастны
в азарте безумной игры.
Но как без нее обходиться,
когда все уныло и немо.
И Лада опять воплотится,
и страшно нависшее небо
Готово грозой разразиться,
когда ты смеешься задорно,
О женщина, как бы забыться
в объятьях, но ставши покорной
Ты снова свободе и неге,
готова бессильно отдаться,
И летом мечтая о снеге,
зимою жарой наслаждаться
Готова, и все тебе мало,
любви и тепла, и уюта…
И вновь Маргарита взлетала,
и снова весталки сменяются,
И жрица в том танце экстаза
скрывать не хотела в начале,
И в каждом движенье и фразе
лишь грация светлой печали.
Только первая снится любовь. Снова незнакомка
Фауст и Маргарита – наше время
В полутемном зале за столом
кофе с коньяком он пил устало.
И шептались девочки о нем,
Женщина курила и молчала.
Все хотела снова подойти,
только не решилась, в час заката
Он сидел задумчиво один,
и смотрел рассеянно куда-то.
Пусть его покинули стихи,
музыка за окнами смолкает,
Только желтый- желтый лист летит,
и о ней опять напоминает.
– Маргарита, – шепчет он в плену
Страсти отгоревшей, не забытой.
Словно этот лист, к нему прильнув,
кружится во мраке Маргарита.
Там другие все шумят опять,
отмечая что-то, торжествуя,
Молча будет кофе допивать,
об ушедшей женщине тоскуя.
Белый вальс, конечно, белый вальс,
только он взирал на них сердито.
Это страсти прорастают в нас,
и к нему прильнула Маргарита.
Сигарету молча достает,
зажигалка гаснет в полумраке,
И уже отчаянно встает,
и огонь – предвестник новой драмы.
Он охватит души и умы,
всех, кто с ним сегодня повстречался.
Только снова растворились мы
в облаке иллюзии, в печали.
Как красив мой Фауст в этот час,
и уже трагедия забыта.
Он встает, идет его встречать,
воплотившись снова, Маргарита,
И улыбка дивные черты
озарила, и тоска забыта,
Где-то там им Дьявол с высоты
машет на прощанье деловито.
Сон во сне, и пусто наяву,
и никто ни грозный, ни сердитый
Их не разлучит, и в даль плывут,
затерявшись в облаке обиды.
Там Другие все шумят опять,
отмечая что-то, торжествуя,
А они над бездною парят,
От любви и нежности ликуя.
Поэтесса. Изгнанница
Как в этот миг прощенья и прощанья
Была ты далека от торжества,
И как звучали в пустоте признания.
И вроде бы еще была жива,
И так прекрасна, но в огне пожарища,
Где все сгорела, в жуткий этот час,
Печальные, разбитые не знавшие
Куда идти, как отразится в нас.
Нелепый бунт, и у тоски в объятиях.
И не во сне ты видела Париж,
И только там звучавшие проклятия.
Как дар небес ты примешь и простишь.
И вдруг черты неведомой красавицы
Проступят в пустоте и сне другом,
И если вновь душа твоя отправится
В миры и грезы, кто сказал о том
Что в этот день, в печали этой яростной
Ты не была бы откровенна с ним.
Но музыкант, жестоко и безжалостно
Смеялся над неверием твоим.
И лишь художник, друг твой по несчастию
Вдруг вырвал душу из нависших грез.
О бедная, ждала ли ты участия,
Мир полыхавший приняла всерьез.
А страсть в костре неведомом сгоравшая
Была началом тех ужасных бед,
И все еще чего-то где-то ждавшая
Смотрела ты на призрачный рассвет.
И в этот миг прощенья и прощания,
Как далека была от торжества,
И лишь еще звучали так отчаянно,
Последние жестокие слова.
Пианистка
В лунном свете замок утопает.
И летят ночные мотыльки
К люстре, где она еще сыграет
Эту песнь и тоже улетит.
– Будет бал, вы слышали, мой милый,.
Император грустен так и нем.
Только страсти бешеная сила,
Только звать меня назад зачем?
Говорят, безумец, он стрелялся,
Гению прощают все опять.
И ко мне он в полночи являлся
А просил, о чем? Да как мне знать.
Я ему велела отправляться.
Я устала от внезапных мук.
И во сне он будет мне являться.
О мой милый, мой далекий муж,
В лунной свете около рояля
Замирает, гибкая спина,
А лица ее я не узнаю.
Не увижу как же там она
Хороша была, смела, крылата,
Покорила этот высший свет.
И ушла растерянно куда-то.
А поэт? Дуэль, да он поэт,
И терпеть не станет, и пророчить
Он умеет, что ему хандра.
Он стихи напишет этой ночью.
Чтобы утром прохрипеть: – Пора,
И растает где-то и оставит,
Лишь долги и дивные стихи.
Женщина корить его не станет.
И соната лунная звучит.
И опять над миром, как расплата.
Страсть, и молний дальних дикий свет.
И дуэль, остановись, куда ты?
Поздно, ангел мой, убит поэт.
И в порыве бешеного вальса
Не могла поверить в то графиня
И шептала, но кому: – Останься.
Он меня вовеки не покинет.
Музыка страсти и огня
И Демон, сидящий на склоне горы,
Все слушал и слушал Поэму экстаза.
И жизнь его снова до этой поры,
Неслась в поднебесье, и каждая фраза,
И каждая нота была так горька,
Что впору от горя ему задохнуться,
И вдруг проступила иная строка.
Лиловые краски, и он оглянулся,
Над краем обрыва поэт замирал…
Прекрасный, печальный, таких не бывало.
Очнулся, когда Пианист доиграл,
Смеялся и плакал наш Демон устало.
Что это? Поэма Грозы и Огня,
И века начало в преддверье финала.
И смотрят и смотрят они на меня.
И только Поэмы экстаза им мало.
Творцы в этой бездне угрюмых страстей
Жестокого мира едва ли осилят,
И Демон спустился к Тамаре своей,
И крылья беды распростер над Россией.
А там Незнакомка грустна и мила,
Такая небесная или земная,
По углям она в эту пропасть пришла,
И вновь воскресая, и снова сгорая.
Она нет, не ведьма, богиня любви
Все слушала этой симфонии ужас.
И только сгорали, сгорали вдали
Три гения темных, три горестных мужа.
И в пламени этом восстанет мираж.
В печали останется только услада.
До неба подняться и в горечи фраз,
И в ужасе звуков в плену звездопада…
Метель 14 года
Я люблю в эти снежные дни у огня оставаться,
Там такая симфония снова взлетает и тает.
И снежинки порхают в глуши в ритме венского вальса.
И какие-то тени в зазеркалье моем возникают.
Снова бабушки лик, и за нею стоят незнакомки,
В этом мире снегов они снова все в белом прекрасны.
– Мы к тебе на минутку, и ты нас такими запомни.
И смотрю в эти лица, и вдруг мне становится ясно.
Что незримые нити сквозь вьюгу ко мне протянули
Наши добрые пряхи, стараясь их всех показать.
Мы не можем забыть, за черту так легко вы шагнули.
Только в этой метели все будут они танцевать.
Кто там снова сердит. Что еще с нами может случиться?
Только вальса порывы, и сила земная огня.
И душа моя снова, как легкая светлая птица.
Уплывает за ними, и хочется дальних понять.
В эти снежные дни, не страшат нас с тобой расстоянья.
И усталое время не имеет той силы в тиши.
И в печали метели, улыбаются мне на прощанье.
Гаснет тихо огонь. В небеса им усталым спешить.
Мы прощаемся нынче, но встретимся снова, я знаю.
Тихо бабушки смотрят, и ищут ответа вдали.
И в мерцанье огня я поэму свою сочиняю,
О веселой Надежде, о светлой прекрасной Любви.
И снежинки порхают в тиши в ритме венского вальса.
И какие-то тени в зазеркалье моем возникают.
Я люблю в эти снежные дни у огня оставаться,
Там такая симфония снова взлетает и тает.
