Любовь Ржаная
Сказание о Мамоне и делах его неправедных

© Любовь Ржаная, 2024

ISBN 978-5-0060-8244-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Гл.1. Путники

Зима, ночной поезд, полупустой сидячий вагон. Езды мне всего шесть часов, можно и посидеть, сэкономить на билете. Была со мной сумка, в ней журнал давнишний да пакет с двумя пирожками, бутылочка воды. Дорога привычная, к сестре и обратно. Пирожков на дорогу мне дала, вот и молодец. Я тоже ей немного всего тащу, по доходам своим, а сама она не ездит ко мне – экономна, вся в делах. Что дергает меня в дорогу, не знаю – люблю ездить, в окно смотреть. Правда, ночью и не видать ничего, только свой нос да глаз в отражении на стекле. И на это надо посмотреть порой: вдруг чего нового в себе заметишь.

Никогда не мечтаю я в дороге с кем-нибудь разговориться. Даже запрещаю себе. Силы экономлю. Слушать тоже не любительница: у всех свое. Не такое, как мое – мне не понять, а такое – тоски не унять. И собралась я ехать молча, дремать.

Место рядом с моим было занято. Народу немного, а все уже обжито. Кто сидит один, тот уже на двух креслах разлегся – ночь, спит или дремлет, съежившись, ноги время от времени подбирая: кресла-то узкие.

Пришлось сесть строго по билету, рядом со старухой в длинном и черном платье – видно, монашенкой. Приглядевшись, увидела я, что старит ее одеяние и платок, а лицом-то она моложе меня, лет примерно сорока пяти. Дремлет она, а сама в руках четки перебирает. На всякий случай я с ней поздоровалась – она кивнула, не открывая глаз.

Поезд тронулся, оставляя позади ночные огоньки провинциального городка. Пирожков еще не хотелось. Да и не могу я есть одна среди народа. Откроет она глаза – поделюсь.

Перед нами полусидел, полулежал мужчина лет тридцати с небольшим, провинциального вида, как и большинство вагонной публики. Над головой его на багажной полке лежал рюкзак, чем-то набитый. Может, пустыми сумками, если он за товаром на столичные рынки едет, чтоб заработать копеечку на перепродаже. Мигнули лампочки, и вагон погрузился в полумрак – проводница позаботилась о спящих. Не почитаешь теперь. Ладно, так посижу, в воспоминаниях покопаюсь. Это мое любимое дело.

Тут вдруг соседка произнесла, словно слушала мои бесхитростные раздумья:

– Не печальтесь. Все это пройдет, все временное.

Наверное, я вздыхала? Начинать разговор не хотелось. Может, и усну сидя. Сумка моя тощая на коленях лежит, никому она не нужна.

– Прохладно, зря вы разделись, – продолжила спутница. – Подать вам ваше пальто?

Не дожидаясь ответа, она сняла с крючка мое рыжее драповое пальто и подала мне. Что ж, спасибо за заботу. Я укуталась и поблагодарила. Пришлось спросить:

– А вы не замерзли у окна? А то давайте поменяемся местами. На ней-то вообще тонкий черный балахон был, типа рясы или плаща.

– Нет, у меня поддёвочка внутри, фуфаечка на овчине, – и она слабо улыбнулась. Пальцы ее между тем так и перебирали четки. На откидном столике, на газетке, лежал перед нею маленький молитвенник.

– Веруете? – вдруг спросила она, повернув ко мне лицо, и умные глаза цепко выхватили во мне немой ответ. На всякий случай я еще и кивнула. Но добавила:

– В Бога верую, а по церквям редко хожу. Не люблю попов.

– А их и не надо любить, Бога надо любить. А Бог-то в церкви. Там он слышит вас, а не дома, возле холодильника или кровати.

Стало беспокойно. Иконка у меня и правда над кроватью висит.

– Вы монахиня? – спросила я, стараясь выправить русло разговора, которого, как теперь стало ясно, не миновать. Ладно, в беседах путь короче.

– Послушница.

И она назвала монастырь. Я не слышала о таком. Монастырские дела меня мало когда интересовали. Ну, живут монахи, молятся, от мира отгородились. Телевизор не смотрят – грех. Постятся чуть не целый год, спят на деревянных лавках.

– И как там живется, в монастыре? Почему вы стали послушницей? И долго ли вам до монашества?

– Уже пять лет в послушании. Монахиней стану, когда будет на то Божья воля.

– Чем вы питаетесь, на что существуете? – задала я совершенно праздный вопрос, поневоле впадая в дрему в сонном вагоне.

– Когда пост – постимся. А так у нас все есть. Там деревня, с избами. Вот я тоже живу в избе.

Странно, а я думала, они живут в кельях.

– Иные и живут. А иные на хозяйстве. Это наш труд, послушание. Да молитвы, службы.

– Вы ведь жили в миру, – поинтересовалась я, – что вас в монастырь направило?

Женщина задумалась. Видно, спрашивала себя, говорить или не говорить.

– Господь Бог направил. Спасаться велел.

– От чего спасаться?

– От Мамоны. Вы ведь, кажется, грамотный человек – знаете, что такое Мамона.

– Смутно. Редкое слово.

– Мамона – искуситель, богатство, жадность. Это страшное дело, когда Мамона одолеет.

– А вы были богаты? – удивилась я. Не похожа она: простая с виду. Мысль мелькнула: олигархи наши вот не спасаются в монастырях.

– А вы не думайте об олигархах, – спокойно ответила послушница. Действительно, читает мои мысли. – Я обыкновенная была. Квартиру имела, дачу. Все детям оставила и ушла от них.

Бедная! Детки доведут до монастыря, подумала я и загрустила.

– Дети хорошие, но слабые, хотя и взрослые. Ушла – они сильнее, самостоятельнее стали, – продолжила женщина.

Мудро. Может, и мне?

– Нет, вам-то монастырь не подходит, – она снова ошарашила меня, читая мысли.

– Почему же?

– Вы еще можете в миру. А как совсем ослабеете духом, так и придете. Когда о себе забудете.

Господи помилуй. Этого не хватало! Чего я боялась, так это оказаться в дряхлой старости в приюте или монастыре.

– А М амона? – промямлила я.

– Мамона и вас одолевает.

Я не сомневалась. У меня много врагов, бесов, грешна я.

– Одолевает, истину глаголете.

Тут я вспомнила про пирожки и полезла в сумку. Вынула пакет и стала его разворачивать. Запахло рисом и яйцом.

– Угощайтесь, пожалуйста.

– Да ведь пост. Не могу. А вы кушайте, если не постуете.

Но и я расхотела пирожков и убрала пакет. Мы помолчали. Нужно было если сказать что-то, то значительное и умное. Или спросить что-то важное.

– Вы до конца едете, до Москвы?

– О, еще дальше. Потом в Тульскую область, в деревню. Там родня у меня. Проведаю и вернусь.

Вот бедняга. Ей еще далеко добираться, к ночи приедет в глухомань…

– Что же вас заставляет так жить? Ездить, мучиться…

– Да разве это мучение? Это спасение!

– От чего спасение?

– От Мамоны. Отвезу брату денежек, могилки отца-матери проведаю, душу успокою. Вы ведь тоже от беспокойной души мотаетесь.

– Да, к сестре езжу…

– Не берите у нее много. А возите много. Это все лишнее вам. Мамона плачет, когда доброту чью-то видит. Не живите с мамоной.

Нужно было готовиться к выходу. Тут вдруг мужик на переднем сиденье сел и повернулся к нам.

– Мамаша, дайте хоть мне пирожок. Задолбали вы меня, тетки, разговорами. Не уснёшь. Всю ночь – мамона, мамона… А моя деревня прозывается Мамоново. Что ж мне теперь, бежать из нее?

И мужик с досадой откусил пирожка. Монашенка улыбнулась.

– Это название старинное. Может, фамилия помещика такая была. А ему дали в древности фамилию, как оберег от жадности и погибели. А может, род его повелся от иностранца по прозвищу Мамон. Так что не виновато Мамоново, живите себе. О Мамоне все же помните.

Умная она, книжная, подумала я с симпатией. Неслучайная встреча. Попрощались, и я пошла к выходу, а они еще разговаривали. Да, чтобы вы знали – зовут меня все Федосьевной. Я вам не один раз еще попадусь, в дороге-то.

Ночь в поезде

 
Монашенка заснула над псалтырью,
Ей снился назидательный Христос.
В вагоне после Сретенья в четыре
Куда-то население неслось.
 
 
И все дремали, кто как ухитрился:
Кто съежился, кто ноги протянул.
Мужик один в пути уже напился,
И на полу меж кресел он уснул.
 
 
В Москву спешат, в желанную столицу —
Кто на работу, кто-то погулять.
Какие-то задреманные лица,
На коих экономии печать.
 
 
И я сидела, в мыслях и заботах,
Мне не спалось, не елось, не пилось.
В конце зимы в морозную погоду
Куда-то население неслось.
 
 
Вагон – сидячий, вот какое слово…
А поезд мчится в ледяную мглу.
Всеобщий сон – от Пскова до Московы,
И всем чужой пьянчуга на полу.
 

Гл.2. Не судите, грешники

Съел мужик пирожок, поспрашивал тетку в черных одеждах о дороге к монастырю, рассказал ей о своей семье да скотине, а тут уже и Москва. Вот они, три вокзала. С Богом!

Шагнул на перрон и унесся потоком в метро, потом из метро на улицу. А там он уже знал, где нужный ему товар. Денежек вот обменяет подкопленных на доллары, и станет он господин Куликов, Василий Петрович.

Эх, Вася, Вася! Толковая твоя голова, и руки ловкие, к крестьянскому труду приученные: умеешь ты огород вскопать, крышу залатать, корову подоить. А вот фокусов не знаешь. Подал в окно приемника пачку купюр тысячных, по рублику наторгованных, стоит и ждет долларов, десять бумажечек по сотенной. И дают ему доллары. Только девять бумажечек.

– Погодите, а где еще сто долларов? Я же вам дал рублей на тысячу!

– Нет, вы дали рублей только на девятьсот долларов.

Как теперь проверишь? В окно к молоденькой, да ушлой кассирше не залезешь, стол ее не видать, а что под стол соскользнуло – тем более. Никого рядом нету, в свидетели взять. Может, никто и не ходит в этот пункт обмена гадский. Очень грустно стало Васе, и вышел он из тесного обменника в печали. Да подавитесь, черти, скрипел зубами Василий. И вспомнил он про Мамону. Это Мамона над ним издевается. Мошенников любит, а простофиль – нет. А простофиля по-нынешнему зовется лох. Лоханулся ты, Вася. Бывает… Не москвич он, деревня темная. Москвичей Вася недолюбливал. Да разве тут Москва? Тут Золотая Орда какая-то… Плюнул и пошел дальше.

Пахал Вася и сеял, доил и пас, а выжить ему помогало то, что в столице брал небольшим оптом, да продавал по субботам на районном рынке с наценочкой. Был Вася настоящий законный ИП, даже налоги платил и печать имел. Торговал мелочевкой – ножницы, катушки, нитки, зеркальца, расчески, часики китайские… словом, дребеденью всякой. То ли офеня, то ли буржуй Вася.

…Москва! Ух, богата! Ух, терема высотные! Ух, купола церквей золотые! Ух, витрины сверкающие! Как же Мамоне без Москвы, тут его любимые дети живут: богачи, воротилы, супермены. Как в Нью-Йорке, как в Париже, в других городах. Везде свои мамоны. Вздыхал Вася, шагая по столице. Вот так, с дурака по сотенке долларов, и набегает им богатство, толстосумам. А бедному тут не прожить, все дорого…

Маленько успокоился он, когда набил все три сумки и рюкзак барахлом, ему нужным. Рюкзак на спину, по сумке в руки, а третью хоть в зубах неси. Пожадничал, Мамона мамоновский смутил…

Проголодался офеня. Съел чебурек – стал человек. Вкус у мясца несвежий, но лучше о нем не думать. Чесноком перебивают вкус-то. Ладно, сотню рубликов отдал, чего теперь… Мамона на каждом углу!

Сел вечером Василий Куликов на тот же поезд и поехал в обратную сторону, домой. А Мамона? Один – в Москве остался, а другой – с ним, Васяткой, поехал. Их ведь, мамон этих, как бесов, тьма тьмущая, несть им числа…

…Подходит бабка к Васятке на рынке, берет гребенку и ножнички. Парень взял часы китайские. Тетка с дочкой по зеркальцу. Дома считает казну Василий – не прогадал, есть навар. На билет до Москвы и обратно хватит, на следующей неделе. И на чебурек, а то и на шаурму с хачапури – хотца же попробовать непривычного. И на хлеб для коровушки осталось, детям на сникерсы, жене на леванте. Спит Вася, а мимо его избы пьяный мужик деревенский бредет. Взял с дороги камень и запустил в стену Васиного жилища.

– У, куркуль мамоновский, спекулянт московский. Раскулачу я тебя скоро!

***

…Как пришла весна ясноглазая, зазвенели ручьи переливчатые, запели пташки веселые, забегала по огороду Васина жена Наталья, забегал вслед за ней Вася, стали они теплицу ладить, жизни весенней радоваться – тут и приключилась им беда.

Стоят у порога двое. Мол, судебные приставы. Пришли описывать ваше имущество, гражданин Куликов.

– Как? За что?!

– А вы лучше нас должны знать. Долгов наделали, а не платите.

– Кому?! Нету у нас долгов!

– Есть. Суд был, все решил еще в прошлом году. Вот исполнительный лист на сто тысяч рублей. Двадцать тысяч мы у вас на счету нашли, сняли, а остальное будете покрывать своими ценными вещами. Телевизор возьмем, компьютер, если он есть – словом, технику и драгоценности. Продадим для покрытия долга, вполцены конечно.

Хмурые приставы – видать, самим это дело не нравится, да служба такая.

Рухнул Вася на крыльцо, а на него упала и жена Наталья. Дети заплакали.

– Да покажите хоть, в каком документе указано, кому я такие деньжищи должен, за что? – взмолился Вася.

– Вот постановление судебное. Фирма «Ротанк», Санкт-Петербург. Товар у нее брали?

– Нет, клянусь! Впервые такое название слышу! Я и в Питере сроду не бывал!

– Вот и обманываете. Суд был в Питере, езжайте, разбирайтесь.

И пришлось Васе поутру ехать в район к юристу, а от него сразу на вокзал, брать билет на ночной питерский поезд. Провожала его жена со слезами и молитвами:

– Васенька, береги себя в этом Питере страшном, незнаемом!

Да, предстояло Васе Куликову познакомиться с мамоной питерским. Вступить в схватку с ним, за свое кровное добро-имущество, да за честь свою купеческую.

…Вот он, вокзал – Московский в Питере. Вот нужный проспект, нужное здание. Это суд его, где надобно подать апелляцию. Все Василий Петрович сделал, как юрист районный его научил. Написал, оплатил, сфотографировал. Словом, приняли у него апелляцию, когда он правильно на третий раз бумаги в стопке сложил, справки да челобитную свою. И поехал он радостный домой.

– Судьи напутали! Договор купли-продажи не мой, подписи не мои, адрес – не наш вовсе. Никакого корму я у Ротанка этого не брал, в долг будто бы. Все разъяснится. Есть правда на земле! Апелляция!

Надышавшись Питера, ходит Вася бодро, жена со спасенного телевизора пыль смахивает, дети опять чупа-чупсу просят. Вот и письмецо казенное пришло из суда: заседание через месяц. Ходит Вася бодро, в оскорбленной душе гордость взыграла. Дайте-ка ему этого Ротанка, он ему в глаза бесстыжие посмотрит, устыдит насмерть. Извиниться заставит.

И вот Вася снова в Питере. Стоит он у двери того кабинета, где назначенные ему судьи заседают. На двери бумага – расписано, сколько дел сегодня они слушают. Чуть не двадцать! На каждое дается по десять минут.

– Успею ли? – волнуется Вася. – Пока буду рассказывать, как я в Мамонове чуть телевизора средь бела дня не лишился, как в обмороке на крыльце родном лежал… тут и час пройдет, и два! Надо сократиться!

Вот вызывают его. С ним женщина в кабинет заходит – оказалась юристом истца. А он, Вася, ответчик. Сидят за длинным столом на постаменте трое судей, все в черных мантиях. Начал он отвечать на их вопросы, а им ответы его не нравятся. Надо вставать и кланяться при каждом ответе. И говорить юридическими словами.

– Как же вам не стыдно, гражданин ИП Куликов, тратить наше время? Вы неправильно излагаете, не теми понятиями. Где ваш адвокат?

– На адвоката денег у меня нету, граждане судьи. Да разве сами вы не можете убедиться, что и адрес на договоре не мой, и подпись не моя, и счет в банке не мой? Договор поддельный! Я же все справки вам привез, из реестра, из банка, из полиции!