Лев Логак
От перемены мест… меняется. Из жизни эмигрантов

Но важно, что раскрывал он и другое. Кроме научного таланта, обладал он и иными способностями, и знавшие его подчас бывали весьма удивлены, когда он вдруг проявлял свой артистический и поэтический дар. Но случалось это чрезвычайно редко, и, как правило, эти его возможности держались им под замком. «Прорвало» его, например, когда, живя уже здесь, пропутешествовали они в Японию. Экскурсовод в этой поездке был, что называется, от Б-га, человек во всех отношениях незаурядный, и произвёл он на Эдуарда сильное впечатление. Такое сильное, что разразился он стихотворным отзывом и даже сам прочёл его через микрофон в автобусе в последний день поездки.

Вот он, этот отзыв. Только сначала – три пояснения. Первое – это то, что гида звали Леонард, или Лео, как к нему все и обращались. Второе – что этот Лео часто употреблял словечко «бонус» для обозначения тех деталей экскурсионного маршрута, которые, якобы, в базовый план поездки включены не были. И, наконец, третье – это то, что по-японски «спасибо» звучит как «аригято».

Итак:

 
Бывает – очень повезёт:
Б-г больше «ДА», чем «НЕТ» пошлёт.
А эти «ДА» – они букет,
В самих них много «ДА» и «НЕТ».
 
 
В апреле этом повезло —
Всем обстоятельствам назло
Мы получили эти «ДА»:
Упала с неба нам звезда.
 
 
Ей имя – Лео-Нардо-сан,
Такой вот бонус Б-гом дан.
Он, Лео, проводник, принЕс
Нам сакуры букет с небес.
 
 
И сам он, Лео, что букет —
В нём столько «ДА», в нём столько «НЕТ»!
ДА – ДАрит радость, ДАровит,
НЕТ – НЕ обидит, НЕ вспылит.
ДАлёк от мелкого, умён,
НЕТ спеси в нём, тактичен он.
 
 
ДА, он трудяга, эрудит,
В нём знанье глубоко сидит.
От нас его он НЕ таил,
Нам щедро он его ДАрил —
И нас в Японию влюбил.
 
 
Судьба, спасибо, аригято
За эти «НЕТ», за эти «ДА»!
Пусть будет гида жизнь богата,
Гори-гори, его звезДА!
 

Когда Эдуард огласил свой опус, в автобусе повисло молчание. Подобного от этого буки никто не ожидал. Наконец, раздались аплодисменты, а Лео сказал, что у него в группах бывали и поэты, писавшие ему отзывы, но чтобы такое… «Ну, просто Резник», – заключил он.

А Майя крутила этим «Резником» как хотела, постоянно выражала недовольство его личностными качествами и поведением в той или иной жизненной ситуации. А он как будто бы этого и не замечал – характер был у него мягкий и податливый.

Майю нельзя было причислить к писаным красавицам, но она была из категории тех, кого принято называть привлекательными женщинами. Она очень следила за собой – это пошло ещё с инязовских времён. Так там тогда было принято. Девочки соревновались между собой – кто кого переплюнет в одежде, в косметике и в умных разговорах.

В той, советской, жизни Эдуард преуспел – защитил кандидатскую диссертацию и служил старшим научным сотрудником в НИИ. Его ценили и даже считали по уровню знаний и обилию идей соответствующим какой-нибудь высокой должности, но повысить не решались – характером не вышел… А он и не расстраивался, потому как своих возможностей не переоценивал.

Его охватывало беспокойство, когда его вызывал к себе директор института. Эдуард сжимался в предвкушении недовольства грозного начальника. О раздражении же патрона Эдуард догадывался сразу по издаваемому им «кашельку», почти такому же, какой был характерен для Майи! А от этого строгого кряканья ничего хорошего ждать не приходилось! Эдуард, наблюдая в такие моменты руководителя института, задавался вопросом, что же нужно для того, чтобы стать начальником? И определил для себя, что необходимые качества – это крепкий характер, амбициозность и инстинкт самосохранения. А ещё он нередко обнаруживал у таких людей конформизм, отсутствие угрызений совести и проблему с чувством юмора, что приводило его в полное замешательство. Эдуарду всё перечисленное было чуждо, и он поэтому был доволен своей планидой: с упоением занимался любимой наукой и находился в ладу с самим собой.

Майя же, как дама бойкая и решительная, дослужилась до руководителя группы переводчиков тоже в каком-то НИИ. Кроме того, она подрабатывала репетиторством. Детишки, которых она натаскивала по английскому, в основном были отпрысками всяких там «шишек», которые и содействовали Майе в приобретении недоступных простым гражданам вожделенных предметов быта.

Здесь, после приезда, Эдуард проявил завидную настойчивость в поисках работы, отдал этому много сил и в конце концов – благодаря знаниям и хорошему владению языком – был принят в научно-исследовательский сектор крупной компании. Как эмигранту, ему назначили зарплату, более низкую, чем «аборигенам» на такой же должности, но он и не возражал и даже был счастлив, осознавая, что для многих приезжих его успех был недосягаемой мечтой.

Майя же окончила здесь курсы медицинских секретарей, и ей тоже подфартило определиться в одну из поликлиник.

На людях как Эдуард, так и Майя по отношению друг к другу вели себя сдержанно, воли эмоциям не давали, так что сказать определённо, какие чувства ими владеют, окружающие не могли. А у самых близких не возникало сомнений относительно того, кто в этой семье главный.

Эдуард, не отрывая глаз от дороги, всё время чувствовал устремлённый на него взгляд жены и тушевался под ним. Но он ни разу не повернулся к ней, всем своим видом выказывая полную сосредоточенность на управлении автомобилем. И когда они наконец подъехали к дому Веры, он почувствовал необыкновенное облегчение.

Майя про себя отметила, что здание это действительно очень напоминало то, в котором они жили. Только что облицовка была чуть другого оттенка.

Вдоль фасада было припарковано несколько машин, но нашлось место и для их авто. На пути к подъезду супруги оказались под прицелом неотрывных взоров двух пожилых, но изо всех сил молодящихся женщин, восседавших на лавке у стены дома. Взгляды обеих были достаточно высокомерны. На одной из дам красовалась вычурная шляпка, вид которой заставил Майю внутренне рассмеяться. У второй особы волосы были обесцвечены и уложены с помощью фена и лака, явно в парикмахерской. Первая прятала ноги под лавкой, видимо не желая привлекать внимание к заурядным туфлям, а вторая выставила нижние конечности напоказ, безусловно с намерением вызвать интерес к модным сабо на платформе. На обеих дамах красовалась броская одежда, без сомнения призванная придать им флёр нежной юности.

Когда Майя и Эдуард стали искать на панели домофона кнопку с номером квартиры Веры, обладательница крикливой шляпки барственно поинтересовалась по-русски:

– А вы к кому?

– Мы к Вере, – повернулась к ней Майя.

– Так я вам открою, – достала связку ключей и степенно поднялась с лавки женщина.

При этом у неё с колен свалилась наполненная чем-то матерчатая сумка. Вторая дама кичливо качнула головой и наклонилась, чтобы поднять её. Первая же достаточно поспешно и подобострастно остановила приятельницу:

– Нонна Арнольдовна, да что вы, дорогая! Б-г с вами! Я сама!

Она, изобразив резвость, склонилась, схватила сумку, разогнулась, тяжело дыша, и вставила ключ в замочную скважину.

Эдуард улыбнулся ей:

– Извините за беспокойство и спасибо вам большое!

– Пожалуйста, – чванно ответила женщина, внимательно разглядывая визитёров.

Войдя в подъезд, Майя едва слышно с лёгкой усмешкой сказала мужу:

– Надо же, какие фифы! А имя-то у этой блондинистой! Нонна Арнольдовна! Ни больше ни меньше!

2

Когда Майя и Эдуард позвонили в квартиру, Вера была одна в гостиной.

– Входите, открыто, – так, чтобы было слышно снаружи, произнесла она.

Вера была женщиной по-настоящему красивой. До такой степени, что шедшие навстречу невольно оборачивались ей вслед. Аристократизм, горделивая осанка, со вкусом подобранные одежда, обувь, аксессуары, косметика и духи, – всё было в гармонии. Ко всему этому, она обладала независимым, но не стервозным характером, была развита, хорошо образованна, ей было свойственно красиво, правильно и образно излагать свои мысли. Ей претила манерность, проявляющаяся у недалёких женщин в жеманно склонённой набок головке, томном взгляде и отрепетированной перед зеркалом кошачьей походке.

В Союзе Вера преподавала английский язык в техникуме, а здесь в настоящее время работала в русскоязычной газете, где пребывала и одним из авторов, и оформителем, и корректором. Владелец этого издания был ею очень доволен и щедр на похвалы, хотя в материальном отношении оценивал её работу достаточно скупо. Но ничего другого Вера с её инязовским образованием найти не могла, да и деятельность эта газетная ей была по нраву. До газеты она вела курс английского языка для русскоязычных эмигрантов, который организовал один из местных деляг. Но условия там были совершенно неприемлемыми: очень часто зарплата не выдавалась по два-три месяца, а уж о социальных гарантиях вообще речи не шло. К тому же, общий уровень приходивших на эти курсы был таков, что Вера едва сдерживала в себе негодование.

Покойный Пётр был человеком совершенно незаурядным и как личность, и внешне. Он и Эдуард в университете были одними из лучших студентов, имели много общего и с самого начала потянулись друг к другу. Но если Эдуард был талантлив, то Пётр просто блистал. Его после окончания учёбы распределили в один из научных городков, а вскоре после этого предоставили место в аспирантуре на родной кафедре, где он после защиты кандидатской диссертации и до самого отъезда преподавал и вёл научные исследования. Здесь, в эмиграции, поначалу ему повезло – он почти сразу нашёл работу в крупной государственной компании, но в постоянном штате не состоял, был там, что называется, на птичьих правах. Язык ему давался тяжело, и тем не менее он выступал на совещаниях, и к нему прислушивались. Но вот однажды он позволил себе прилюдно покритиковать главного специалиста, из местных. Лицо того пошло пятнами, он сжал зубы и прострелил Петра взглядом, полным ненависти и удивления подобной наглостью со стороны какого-то там эмигранта. У коллеги Петра, тоже из «русских», похолодело внутри, так как он начал работать раньше и хорошо изучил нрав этого типа. Он понял, что Петру так это не пройдёт, и после совещания осторожно сказал ему об этом. На что тот категорически возразил, что терпеть не может тупости. Этот местный выждал чуть-чуть и вышвырнул Петра. И он долго был без работы.

А потом в Верину газету принесли вдруг объявление о том, что в одной из хай-тек компаний ищут специалиста, и как раз по профилю Петра. Оказалось, что владеет этой фирмой приехавший давно доктор наук. По фамилии Коварский. Этот профессор-бизнесмен благодаря исключительным пробивным и авантюрным способностям сумел организовать компанию, довольно успешно выполняющую работы для крупных государственных предприятий. Расчёт у этого Коварского был наивернейший. Он поставил на блестящие мозги, которые в избытке утекали из Союза. И к нему хлынул поток специалистов, для которых тут было раздолье – всё на русском языке! Коварский с сарказмом любил рассуждать о том, что в Союзе после общеобразовательной школы и после высших технических учебных заведений люди в лучшем случае могут со словарём перевести кое-что по специальности, да и то если там нет грамматических наворотов. И что об элементарных навыках разговорной речи вообще говорить излишне. Что их, этих навыков, нет даже после аспирантуры с её кандидатским минимумом. И что поэтому устроиться по специальности в эмиграции для многих, что называется, труба. В общем, этот Коварский отобрал для своего заведения самые сливки! И не удивительно, что компания его пошла в гору. Начались внедрения, стали окупаться вложения. Да и как же иначе? Научные кадры как на подбор, а всеми внешними контактами занимаются люди из местных, без проблем с языками.

После обращения к Коварскому Пётр сразу же был им принят на службу и, благодаря своим незаурядным способностям, стал у него ведущим специалистом. Только вот и здесь его постепенно начали раздражать некомпетентность и диктат босса. Но помня о приключившейся с ним ранее истории и понимая, что другой работы не предвидится, он очень долго не перечил начальнику и держал досаду внутри себя. Однако конфликт всё же произошёл, и обстановка накалилась до предела. И это, по мнению Веры и всех, кто был в курсе случившегося, и привело в конце концов к болезни и кончине Петра.

Итак, услышав голос Веры из квартиры, Майя и Эдуард осторожно отворили дверь. В этот же момент от сквозняка распахнулось окно, и, точно так же, как это уже случилось сегодня и у пришедших супругов, в комнату ворвалась занавеска и пролетела до сидящей на диване Веры. Та стала отмахиваться от накрывшего её тюля, но в тот момент, когда дверь захлопнулась, зловредная ткань нехотя вернулась на место. Майя и Эдуард ошеломлённо переглянулись.

– Проходите, садитесь, – выдавила из себя Вера сквозь слёзы.

Эдуард и Майя безмолвно опустились на краешки стульев, придвинутых к дивану. Испытывая неловкость, они молча смотрели на Веру, а та тоже остановила на них застывший взгляд.

В какой-то момент Майя не выдержала этого взора и обвела глазами комнату. Обычно она довольно поверхностно оценивала чужое жилище, в котором оказывалась впервые. Вот и сейчас она уловила лишь то, что её и Верина квартиры спланированы практически одинаково, что обстановка гостиной достаточно невзрачна и что почти всё пространство занимают книги.

Майя снова перевела взгляд на Веру. На той был чёрный костюм, который в сочетании с потемневшим от горя лицом делал вид безутешной вдовы совершенно мрачным и траурным. Майя хмуро качнула головой в знак сочувствия, и Вера ответила ей тяжёлым вздохом. Неловкое молчание продолжилось, и Майя про себя отметила, что её бывшая подруга мало изменилась внешне за то время, что она её не видела. А вслед за этим она вдруг подумала: «А костюм-то у неё элегантный, да ведь других у неё никогда и не водилось». И тут же устыдилась этой своей мысли. И не только оттого, что сама пришла в довольно изящной дорожной одежде – модной трикотажной брючной двойке горчичного цвета и такого же колера новеньких полусапожках.

Эдуард же смотрел на Веру с грустью и тревогой. С грустью – оттого, что не мог отогнать от себя нахлынувшие на него воспоминания о том коротком времени, когда они были вместе. С тревогой – потому что его чрезвычайно беспокоило происходящее с Ольгой и Маратом, которых он считал своими детьми.

Наконец Вера еле слышно промолвила:

– Вот и представился повод увидеться.

– Да, так оно в жизни, – тихо вздохнула Майя. – И то опоздали. Сегодня только вернулись из Питера.

– Какое совпадение, – наморщился лоб у Веры. – Девочка Маратика тоже только сегодня…

Она осеклась и вопросительно уставилась на Майю и Эдуарда. И в этот момент в гостиную вошли Ольга и Марат.

– Мама? – опешила Ольга. – Папа? Вы… знакомы?

– Да, Оленька, и давно, – сдержанно кивнула Майя.

– Оленька у нас сегодня впервые… С Петей ведь такое было…, – нервно переплела пальцы рук Вера. – Я, конечно, спрашивала о ней у Маратика, но о фамилии как-то речь не заходила. Вот так номер!

– Действительно, – конфузливо повёл бровью Эдуард.

– Так и мы ведь ни о чём не догадывались! Олечка ведь говорит – Мар, Марик…

– Да, – сказала Вера, – здесь в школе его стали так называть, да и в университете к нему так обращаются. А он уж и сам привык…

Марат перевёл взгляд с Веры на пришедших и улыбнулся:

– Ну и что, что всё разъяснилось только сейчас? Ведь вы же не Монтекки и Капулетти? Не заклятые враги? Или… заклятые друзья? Как сейчас говорят.

– Да просто в такой день… – растерялась Вера.

Эдуард замер. Ведь он никогда не видел этого парня, которого считал своим сыном! А Марат оказался юношей видным, спортивного сложения, высоким. Лицо его светилось умом и неподдельной доброжелательностью.

Майя и Эдуард разглядывали его каждый со своими мыслями. Разумеется, они искали в нём сходство с Ольгой. Майя

– как родившая дочь от Петра, а Эдуард – будучи убеждённым в том, что и Ольга, и Марат – его дети.

Наконец Эдуард робко нарушил возникшую паузу:

– Вера, мы тут принесли пироги, вино…

– Да, давайте попьём чаю, – кивнула она. – И помянем Петю.

Вера поднялась было с дивана, но Ольга поспешно вернула её на место:

– Нет, нет, сидите. Мы сами. Мама, Марик, пойдёмте, соорудим чаёк.

Майя, Ольга и Марат вышли на кухню. Эдуард подался к Вере.

– Я тебе очень сочувствую, – еле слышно вымолвил он. – Понимаю, как тебе тяжело. Но прости, я не могу не сказать тебе… Ты же понимаешь, что этого нельзя допустить.

– Чего именно? – удивлённо посмотрела на него Вера.

– Ты прекрасно поняла, что я имею в виду. Допустить нельзя того, что происходит с нашими детьми.

– Почему же? – опять занедоумевала Вера.

– Что значит, почему?

– Да, почему? – продолжила настаивать она.

– Господь с тобой! Они же брат и сестра!

– Ты в уме? – часто задышала Вера.

– Вполне, – потяжелел взгляд у Эдуарда. – Ты что думаешь, если матери разные, то это не инцест? Не кровосмешение? Господи, у них же могло уже зайти далеко!

– Эдик, я тебя не понимаю…

– По-моему, тебе изменяет здравый смысл, – схватился за голову Эдуард. – Прости, но это не терпит отлагательств. Это нужно пресечь!

Он поспешно отпрянул от Веры, потому что в гостиную вернулись Майя, Ольга и Марат. Они внесли всё для чая и без слов накрыли на стол. Все сели и начали безмолвно пить.

– И как же это произошло? – наконец нарушила молчание Майя.

И Вера, с трудом справляясь с перехваченным горлом, рассказала о том, что болезнь развивалась настолько стремительно, что ещё чуть менее полугода назад ничто не предвещало такого конца. Что всё началось внезапно, когда у Петра вдруг стали иссякать силы, появились другие симптомы. Что после проведённых обследований стало ясно, что процесс уже чуть ли не на последней стадии. Так что даже операцию делать не стали.

– Сгорел, – со слезами заключила Вера.

В комнате опять воцарилось тягостное безмолвие. И на этот раз прервал его Эдуард:

– Да, Оленька говорила, что у её парня тяжело болен отец…

Марат скорбно опустил голову и обнял Ольгу.

– Эти две недели, что вы были в отъезде, – до боли сжала губы Вера, – оказались самыми тяжёлыми. Состояние резко ухудшилось. Петя угасал на глазах. Эта проклятая работа, она его доконала.

– А что произошло? – пришёл в недоумение Эдуард. – Мне казалось, что у Пети на службе всё должно было складываться достаточно благополучно. Светлая голова. Блистательный ум. Таких, как он, – по пальцам сосчитать. Лучший из лучших.

Тогда Вера, едва сдерживая рыдания, поведала о наболевшем. О том, как Пётр батрачил на Коварского. Чувствовалось, что если бы она могла, то разорвала бы этого мерзкого Коварского в клочья.

– Да ведь как учёный он ничего собой не представляет, – дрожал у неё от негодования голос. – Не знаю, правда ли это, но злые языки утверждают, что кандидатскую и докторскую диссертации в Союзе ему сделала его любовница, профессор, которая была старше него.

– Классический сюжет, – угрюмо усмехнулся Эдуард. – Правда, соотношение полов персонажей чаще противоположное.

– Цель и результат те же, – сердито скривила губы Майя.

– Вот именно! – сорвалось дыхание у Веры. – Говорят, она была на редкость талантливым учёным, а он красив как Аполлон. Он и сейчас неотразим в свои 62 года. В рубашке родился. И здесь, в эмиграции, порхал и порхает по жизни. Ездил и продолжает ездить на таких, как Петя, который был у него самым незаурядным из этой когорты гениев-неудачников. Подёнщиков. Крылья расправить он им не даёт. Они же в полной от него зависимости.

Вера совсем помрачнела и рассказала, что однажды Пётр не выдержал и прилюдно бросил Коварскому в лицо, что наука для него – китайская грамота. Затронул за живое. А тот побелел от злости, и с этого и началось. Все думали, что босс тут же оскорбителя и выгонит. Ан нет, осознавал Коварский, что без Петра он ничто, что рубани он с плеча – и всё может пойти из рук вон… Но с тех пор он стал травить плюнувшего ему в душу подчинённого, что называется – держать его в чёрном теле. Перестал стесняться в выборе слов, в голосе появились издевательские интонации. Так и жил Пётр под вражеским огнём. Но деваться ему было некуда. Ведь он же, подобно многим учёным-эмигрантам из Союза, вынужден был держаться за своё рабочее место!

У Веры на лбу появилась испарина, она стала нервно теребить край жакета. Присутствующие приумолкли, не зная, куда глаза девать.

И вдруг наступившую тягостную паузу нарушило испугавшее всех рыдание вдовы:

– Дрянь, дрянь он, этот пройдоха Коварский! Он, он убил Петю! Я же чувствовала, что его изнутри гложет нечеловеческая боль… Вот она, болезнь, и не заставила себя ждать…

Марат бросился к матери и обнял её. И та прильнула к нему и притихла…

В этот момент в квартире появились две женщины. Они робко приоткрыли входную дверь и стали приближаться к столу. Присутствующие молча наблюдали за ними. Одна из них была полновата, одета с некоторой претензией и во всё облегающее, как это почти всегда и водится у обладателей избыточного веса. Даме можно было дать лет пятьдесят. Впору было бы назвать её в какой-то степени даже интересной и приятной, да вот портил её слабоватый подбородок, который сейчас совсем ушёл назад от попытки придать лицу скорбное выражение. Эдуард, со свойственной ему проницательностью и склонностью к анализу, сразу по едва уловимым признакам и прежде всего по плохо скрываемому жеманству, предположил, что она явно принадлежит к тому типу женщин, которых он называл верещал ками. Рот у них не закрывается, они всё время что-то «несут» и даже умничают, но поток останавливается, как только они оказываются в обществе людей, более содержательных, чем они. Тут они молчат и чаще всего с рассудительным видом курят, и обязательно дорогущие дамские сигареты. При этом многозначительно кивают и изрекают нараспев, заглубляя голос, словечки типа «понятно», «ясно», «конечно». Круг их интересов ограничивается бытовыми делами, шмотьём, уходом за «мордой лица», косметикой и сериалами, которые они поглощают самозабвенно, искренне сопереживая тому, что происходит на экране. При этом если какая-либо часть их любимого зрелища пропущена, они жадно выслушивают её пересказ от своих товарок. Да ещё очень часто по телефону, а иногда и во время работы. Если, конечно, им удалось хорошо пристроиться. А они умеют пристраиваться, используя чаще всего известный женский способ. Ко всему прочему, не будучи от природы совсем дурами, они знают, как себя вести в той или иной ситуации, изображают из себя обаяшек, называют всех уменьшительно-ласкательными именами, одаривают милыми улыбками, оказывают мелкие услуги, пускают в ход лесть. Вы у них не Женя и не Женечка, а Женёк, и, плюс ко всему этому, ещё и «роднулечка». И медок вам в маленькой баночке, и лачок для ногтиков, и «Чики-брики» в завершение телефонного трёпа вместо простого «До свидания». Эдуарду попадались такие типажи довольно часто.

Звали эту женщину Эмма. Держалась она позади другой вошедшей, которая была достаточно мила собой и тянула тоже лет на пятьдесят. В ней Эдуард угадал ум, образованность и лидерские качества. Ему было ясно, что для такой нет ничего важнее работы. Звали эту другую Дина.

– Здравствуйте, – совершенно естественно, без жеманства, произнесла она.

– Здравствуйте всем, – томно вторила ей Эмма, заученным движением поправляя причёску.

– Здравствуйте, девочки. Проходите, садитесь, – горько вздохнула Вера. – Это Дина и Эмма, сослуживицы Пети. А Дина к тому же ещё и наша соседка, живёт двумя этажами выше, – тихо объяснила она Майе и Эдуарду.

Затем Вера представила пришедшим Майю и Эдуарда как своих старых друзей.

– Прошу прощения, – скорбно сжала руки Эмма, – услышала я вот, как вы этого Коварского… Да уж, пососал этот учёный в кавычках из Пети и идей, и крови. Ездил на нём верхом.

– Да, не сладко было Пете, – горестно вздохнула Дина.

– Он ведь не был из тех, кто идёт по жизни как таран. Хлебнул через край. Поедом себя ел. И не вынес несправедливости, – мрачно посмотрела она на Веру.

У Дины навернулись слёзы.

«Что ей обычно несвойственно. Женщина она крепкая», – подумал Эдуард.

– Да что сейчас об этом, – сжалась Вера. – Можно сойти с ума.

В это время зазвонил телефон у Эммы. Она начала говорить, но тут же прикрыла микрофон рукой и, понизив голос, обратилась к Дине:

– Завотделом…

– Кто-о-о? – недовольно поморщилась та.

– Стив, – прошептала Эмма. – Скороговоркой, не по-нашему, – добавила она. – На, послушай, я не поняла.

«Естественно, ты не поняла. Кишка тонка», – пронеслось в голове у Эдуарда.

Дина взяла у Эммы аппарат, какое-то время слушала, а затем зажала ладонью микрофон и, понизив голос, сказала ей:

– Какое-то недоразумение на работе. Что-то с твоими результатами анализов. Давай выйдем.

Дина направилась к выходу из квартиры, продолжая слушать мобильник. Эмма засеменила вслед за ней.

Тут Марат, пошептавшись с Ольгой, объявил:

– Мы с Оленькой пойдём ко мне в комнату.

Марат поднялся. Ольга засмущалась и тоже встала. Парень обнял её, и они удалились.

– Кто бы мог подумать? – пронзила Веру испытующим взглядом Майя.

– О чём ты? – не поняла та.

– И о Пете. И о наших детях, – взглядом выразила удивление несообразительностью своей бывшей подруги Майя.

– А что дети? Что тебя не устраивает?

– Э-э-э… – замялась Майя. – Ну, они ещё такие молодые. Им надо учиться.

– А что, они уже женятся? – недоумённо посмотрела на неё Вера.

– По-моему, того и гляди, – послала ей дерзкий взгляд Майя.

– Ну и что в этом плохого? – перевела Вера глаза с неё на молчавшего всё это время Эдуарда. – А если это любовь? Да что тут лукавить! Это же видно невооружённым глазом. Друг другу в рот глядят.

Майя не успела ответить. У неё зазвонил телефон.

– Да, мамочка, – сосредоточилась она. – Да. Да. Нет, нет, доехали хорошо. Ну зачем ты тратишься? Я бы тебе позвонила. Так получилось. Я тебе перезвоню, когда вернёмся. Ну что значит – не надо?

Майя поспешно поднялась и вышла из квартиры. Вера, оставшись наедине с Эдуардом, впилась в него глазами:

– Что это Майя так обеспокоилась из-за детей? Аж заикаться стала.

– Представления не имею, – прошептал он, недоумённо пожав плечами. – Но ты-то что так спокойна?

– А что мне волноваться? Я уже сказала тебе, что не понимаю, о чём речь.

– Вера, зачем ты морочишь мне голову? Тебя, как и меня, в равной степени должно беспокоить то, что у Марата и у Оли один отец.

– Что ты имеешь в виду? Кто это их отец?

– Тихо! – испугался Эдуард того, что они могут быть услышаны. – И довольно шутить!

– Да никаких шуток, – недоумённо повела плечом Вера.

– Не понял…

– А что тут понимать? – с трудом сдержала она раздражение. – Маратик – сын Пети.

– Не хочешь ли ты сказать, что и Петя в это верил? – метнул в неё убийственный, как ему казалось, аргумент, Эдуард.

– Что ты имеешь в виду? – замерла Вера.

И Эдуарду показалось, что он попал в цель.

– А то, что незадолго до того, как мы с тобой расстались, у тебя обнаружились явные признаки беременности.

– Это ты так считал, – взяла себя в руки Вера. – Я, помнится, даже задала тебе вопрос: «А ты что – гинеколог?»

– Это я помню, – промелькнуло смущение в глазах у Эдуарда. – Как помню и то, как в конце концов ты в сердцах бросила мне: «Беременна – не беременна. Какое это имеет значение?»

– Эдик, – взмолилась Вера, – я не была от тебя беременна!

– Но ты же родила через девять месяцев после этого!

– Ну и что?

– Как это, ну и что?

Вера почувствовала необыкновенную усталость:

– Ты вынуждаешь меня сегодня, в такой день, вернуться в прошлое.

– Прости, – опустил глаза Эдуард, – но у нас с тобой нет выбора.

И они оба приумолкли, и перед их мысленным взором пронеслось то, что происходило в давно ушедшее время.

Вера явственно представила, как она и Пётр были на седьмом небе от счастья в студенческие годы и как все тогда им завидовали… И как оттого, что были они молоды и неразумны, в какой-то момент, уже практически перед окончанием учёбы, у них произошёл разрыв. И как она долго пребывала в депрессии и никого к себе не подпускала. И как Эдуард, сходивший по ней с ума, нашёл к ней ключик, и они сблизились…

И Эдуард, сидя подле погружённой в скорбь Веры и понуро уставившись в пол, с тоской и болью вспоминал о том недолгом времени, что был с ней. С тоской – потому что в нём всколыхнулось прежнее к ней чувство! С болью – ибо будучи удручённым и подавленным смертью своего друга, он запоздало корил себя за те страдания, которые причинил ему, сойдясь с Верой. Ведь Пётр не мог тогда думать ни о чём другом, как только о том, чтобы вернуть её! Он страстно желал этого! Но на пути у него стоял друг, к которому он, несмотря ни на что, по-прежнему был искренне, почти по-братски привязан! А Эдуард и сам тогда томился от того, что доставляет Петру боль, но любовь к Вере ослепляла его и затмевала все остальные чувства.

Вера же, замершая рядом с Эдуардом, думала о том, как в тот период, что она была близка с этим застывшим возле неё мужчиной, ей тяжело было нести груз обиды на Петра и как она не решалась разрубить этот узел… И как наконец-то рассталась с Эдуардом, страдая от того, что причиняет ему боль… И как Пётр, узнав об этом их разрыве, примчался к ней из Академгородка, куда уехал после окончания института по распределению… И как они сразу и поженились… И как тогда она выговорила Петру, что он должен был бороться за своё чувство, а не держать в себе кручину. «Ведь ты же нутром чувствовал, что я не могу вырвать тебя из своего сердца», – упрекнула она его.

Вера, вспомнив всё это, чуть разомкнула веки и увидела, что Эдуард совсем ушёл в себя. А он действительно замер, застыл, почти физически ощутив то блаженство, в состоянии которого он пребывал в то короткое время, что был с Верой. Они ведь были близки друг другу по духу, по интеллекту. Могли часами разговаривать, им было интересно вдвоём.

Майя же, в отличие от подруги, была не столь основательной, многого нахваталась, в том числе изрядно набралась и от Веры, подражала ей. И с женой у Эдуарда такой интеллектуальной и духовной общности, как с Верой, не было. Он склонен был аналитически, философски и поэтически воспринимать действительность. Этими своими ощущениями он с Майей не делился, держал в себе, потому что она, как правило, при таких его откровениях молчала. Он чувствовал, что ей неинтересно, что она оценивает то же самое поверхностно и прагматично. Так вот и сегодня, Эдуард, прильнув к иллюминатору, как это обычно и бывало с ним в самолётах, повторял про себя строчки Галины Гампер, не переставая удивляться, как это она точно и тонко подметила:

 
Как медленно дымятся тучи,
Как медленно минуют нас…
…..
А я мелькание в глазах
Всегда за скорость принимала…
 

Когда Эдуард в первый раз заговорил с Майей об этом в каком-то давнем уже полёте, она среагировала равнодушно, если не сказать пренебрежительно, так что он осёкся и больше никогда подобным образом перед женой не раскрывался. А вот у Веры его душевные порывы находили живой эмоциональный отклик. Поэтому сегодня, в небе, когда Майя легко толкнула его в плечо и требовательно спросила: «О чём задумался?», он просто улыбнулся и сказал: «Любуюсь облаками».