Кэролайн Кепнес
Ты меня любишь

Меня прошибает холодный пот. Теперь бросает в жар. Нет.

Фил садится в свой драндулет и включает одну из своих никому не известных песенок, а я отпускаю нож. «Я тоже тебя люблю» означает, что ты сказала ему… Я завожу двигатель, врубаю на полную громкость Принса, хотя «When You Were Mine» не может заглушить акулу внутри моей акулы.

Ты любишь его. Любишь.

Позорно ретируюсь домой – барабан револьвера, веселью конец – и заталкиваю Рейчел в бардачок. Это хуже, чем покойная Бек и покойный Бенджи. У них-то хоть не было ребенка и двадцати лет брака. Надо все продумать. Да, я хочу устранить Фила. Тем не менее загвоздка в тебе, Мэри Кей. В твоем примитивном, подростковом, полном материнской заботы, саморазрушительном, в корне неправильном, созависимом отношении к Филу. Ты действительно любишь мужа. Я могу убрать его с дороги, но это опасно. Положение может даже ухудшиться. Мне нужна помощь. «Привет, Сири, как убить любовь?» Шучу, конечно. Откуда ей знать? Никто не знает. Надо разобраться самому, в одиночку, пока вы будете в Финиксе резать индюшек и укреплять трухлявые семейные узы.

Отправляюсь в забегаловку с мексиканской кухней. Я могу получить все, что хочу, но сейчас я хочу лишь тебя, поэтому придется действовать не торопясь.

С чертовым Днем благодарения меня.

10

Самое… отвратительное время года – гребаная середина декабря, и мы застряли. Как выяснилось, у тебя обязательства не только по отношению к мужу. Ты еще несешь ответственность за своего отца. Ты хотела пробыть в Финиксе всего неделю, но сразу после Дня благодарения твой отец упал с лестницы. «Нафталин» по имени Хоуи осведомлен о твоем отце лучше меня (надо это исправить), и он сообщил мне, что у твоего отца рассекающий остеохондрит, то есть в переводе на человеческий язык – дырка в кости. Будучи хорошей дочерью, ты посадила свою крысу и Сурикату в самолет, а сама осталась, чтобы помочь отцу переехать в новый дом, хотя ухаживать за пожилыми – труд неблагодарный. Я не то чтобы против помощи старикам, но от боли страдает не только твой отец. У меня рассекающий кардиохондрит, Мэри Кей: ты не звонишь. Почти не пишешь. Время летит, ноябрь сменился декабрем – и вот я выхожу на улицу, а говноглазая Нэнси уже прибивает к двери венок^[18]. Она не машет мне, и я не машу, и КОГДА ТЫ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ВЕРНЕШЬСЯ ДОМОЙ, МЭРИ КЕЙ?

Я был хорошим. Не тронул Фила. Я «поработал» со своим отношением к чужой личной жизни. Дал тебе «пространство». Отвечая на твои редкие сообщения, я не спрашиваю, когда ты приедешь. Один раз я все же рискнул, но твой ответ меня только взбесил. «Надеюсь, что скоро».

Скоро. ЧЕРТ ТЕБЯ ДЕРИ, МЭРИ КЕЙ.

Я ничего не понимаю в отношениях на расстоянии. Смотрю на сообщение, которое отправил тебе вчера вечером.

Как делишки?

Знаю, хуже и придумать невозможно. У тебя никакие не «делишки», и вопрос сам по себе глупый, и чужое нытье тебе сейчас совершенно ни к чему. Я насыпаю в миску рисовые подушечки, пытаюсь читать газету, но плохих новостей мне уже хватит. Захожу в «Инстаграм» Лав – игра в «Вынужденный праздничный мазохизм» – и смотрю, как сын размахивает дурацким пластиковым мечом, однако и это не помогает, так что я встаю. Надеваю твой любимый кашемировый свитер, и мы со свитером выходим на улицу и садимся в ледяную машину. Муж Нэнси тоже сидит в их «Лендровере» – прогревает его для жены, как обычно. Я машу ему рукой, он делает вид, что не замечает (и тебя с Рождеством, засранец), а Нэнси выплывает из дома. Она разговаривает по телефону: «Да, мама, нам просто нужно сделать семейное древо для электронной открытки», – и я чувствую себя человеческой версией идиотской электронной открытки, годной разве что для электронного мусорного ведра. Нэнси забирается в нагретый салон своей красивой машины; она любит своего мужа, а он любит ее (наверное), хотя он для нее инструмент. И она для него инструмент. Зато они есть друг у друга, а ты даже не ответишь мне, как твои делишки.

Я выезжаю, и на песне «Holly Jolly Christmas» уменьшаю громкость радио, потому что ты ни разу не позвонила мне за время отсутствия. Для друзей это, видимо, лишнее. Готов поспорить, своему мужу-крысе ты звонишь… И тут мой телефон загудел. Читаешь мои мысли? Нет. Не читаешь. Это всего лишь Гномус. Хочет снова попить вместе пива – мол, в одном баре не будет всей этой праздничной мишуры, – но я не буду тратить на него еще один вечер. Он ни черта о тебе не знает (еще один твой друг) и хочет только поныть о том, сколько подарков надо купить девчонкам.

На полпути к библиотеке я притормаживаю (ежедневные разочарования меня все равно дождутся) и проверяю твой «Инстаграм» – ничего. Тогда я перехожу в более хлебное место, которым, как ни странно, стал для меня «Твиттер» твоего муженька. Его посты вселяют в меня надежду. Помогают ждать. Благодаря им я пережил первую неделю твоего отъезда, потому что он все время скулил о том… как тяжело быть с тобой.

Эй, @АэропортСитак, если я сорвусь, виноват будешь ты и рождественские песенки. Всем мир#

День благодарения – противоположность рок-н-ролла. Всем мир#

Привет, Финикс. Курить не запрещено законом. Смирись. Всем мир#

Мой куратор выбрал неподходящий день, чтобы потерять телефон. В законе#

Жена выпустила меня из клетки. Зацените меня в @медныйблюз, если хотите послушать НАСТОЯЩУЮ музыку. Даю автографы на сиськах и футболках. Поправка: только на футболках, дамы. ПолучилНагоняй# Всем мир#

Фил – грустный осел, а я должен сохранять позитивный настрой. Ты, Мэри Кей, наверняка обрадовалась, что получила передышку в общении с Филом. Он как раскрытая книга. Хвастался своим выступлением, и оно, видимо, провалилось, потому что в «Твиттере» нет ни одной фотографии с поклонниками, не говоря уж об автографах на сиськах. Кроме того, твоя крыса не засветилась на ваших с Сурикатой рождественских постановочных снимках. Впрочем, тут ничего нового. Крыса не появляется на твоих фотографиях – скорее всего, хочет, чтобы люди запомнили молодого Фила. Как бы ты ни порицала наркотики, жить под кайфом Филу очень шло, и я понимаю, почему он с самого возвращения из Финикса ностальгирует по своему девяносто седьмому (Машина времени#.) Худым, как шпала, и под героином он был лучшей версией себя; и Фил – не Джордж Клуни, Мэри Кей, с возрастом не похорошеет.

Кто-то сигналит позади меня, и я машу рукой в окно в знак извинения, а из радио льется «My Sweet Lord», когда я въезжаю на парковку… Аллилуйя, мать твою! Ты здесь. На мне твой любимый свитер (о да!), и я так поспешно выскакиваю из машины, что поскальзываюсь на черном льду. Дыши, Джо, дыши. Нельзя умирать, только не сейчас, пока мы не освятили Красное Ложе (хо-хо-хо!), поэтому я шагаю осторожно, захожу в библиотеку, а ты загорелая, щеки стали круглее, и ты мне нравишься. Сытая. Бронзовая. Рядом.

Я машу тебе. Это нормально.

– С возвращением!

Ты поднимаешь руку. Окоченевший робот. Как будто я не касался твоего лимончика.

– Привет, Джо. Надеюсь, хорошо провел выходные? Долли уже в «Исторических книгах», и нам нужна поддержка.

Это всё? Всё, что я заслужил?

Да. Да, это всё. Ты снова прячешься за монитором, а я по твоему приказу бреду в «Исторические» и беспокоюсь о тебе, Мэри Кей.

Муженек поймал тебя на том, что ты с тоской читаешь тексты песен Брюса Спрингстина, которые я выложил и которые ты лайкнула в 2:14 ночи по времени Финикса? Знаю, ты не можешь меня обнять, но вот же я. И вот ты. Разве тебе не интересно, как у меня дела?

День пролетает незаметно, скоро перерыв, а ты ешь в своем кабинете с Уитни и Эдди. Там должен быть я – мне нужно наверстывать, напоминать тебе, как здорово нам вместе, – однако наседать я не могу. Нельзя забывать, что тебе неделями не давали уединиться. Ты тонула в домашних делах и тревоге о поступлении Номи в колледж (она больше всего хочет в Нью-Йоркский университет – спасибо, «Инстаграм»!), а еще играла роль послушной дочери. Виноват не я. Просто тебе нужно восполнить упущенное время.

Я решаю поесть в саду, потому что там холодно, но не так, как в Нью-Йорке, – и тут наконец приходишь ты, поеживаясь. Без пальто.

– Ты не замерз?

Я торопливо проглатываю кусок говядины.

– Нет, – говорю. – Слушай, как у тебя дела? Как твой папа?

Сейчас отличный момент, чтобы рассказать о кое-каком другом папе, но ты этого не делаешь.

– Папе намного лучше, спасибо. Прямо гора с плеч… Ну, по крайней мере, мы успели повеселиться в День благодарения, прежде чем он упал… – Нисколько вы не веселились, Мэри Кей. На семейных снимках вы с Сурикатой как марионетки, прячущие за спинами оружие. Ты интересуешься, будто я какой-нибудь «нафталин»: – А как ты провел праздники? Хорошо?

Хуже всего в праздниках то, что потом люди начинают их обсуждать. И потом, ты же знаешь, чем я занимался в День благодарения. Ты видела мои фотографии. Ты их лайкнула. Я наблюдаю за тобой, ты наблюдаешь за мной, и правила нашей игры мне понятны. Я получил разрешение снять с тебя маску.

– Ну, как ты могла понять по «Инстаграму», в основном я наслаждался компанией книг, то есть праздники удались на славу.

Ты разглядываешь свои колени.

– Я рассказала о тебе отцу.

Я откладываю вилку. Ты любишь меня, и гораздо больше, чем месяц назад.

– Правда?

– Да… Не помню, чтобы мы когда-либо проводили столько времени вместе. Я все думала, что вы бы с ним поладили.

Ты скучала по мне, и я улыбаюсь.

– Я рад, что он идет на поправку. Почитал о рассекающем остеохондрите. Судя по всему, не слишком приятная история.

Какой же я чертовски хороший парень! Не говорю о себе, а только слушаю, как ты говоришь о всяких хондритах. Затем ты касаешься своих волос. Хочешь поговорить обо мне.

– Тебе понравился бы мой отец, Джо. Он живет в стиле ретро, одержим книгами, книги Тома Клэнси стоят в алфавитном порядке. Он вытирает с них пыль раз в неделю. Я раньше этого не знала. И все думала, что ты пришел бы в восторг.

Я сочувствую тебе, Мэри Кей. Думаю, ты настрадалась. Целую неделю вынуждена была притворяться счастливой женушкой. Потом играть в медсестру. Ты справилась с переездом, но как? Мечтала обо мне. Запоминала разные истории, чтобы теперь вывалить их на меня, и я даже рад, что ты не ответила на мое дурацкое сообщение. Иногда любишь так сильно, что не можешь удовольствоваться ни звуком, ни текстом, – нужны именно такие моменты. Один на двоих воздух. Спокойствие любовного уюта. Твое молчание налито тяжестью невысказанных желаний: ты хочешь, чтобы в следующей поездке я был рядом. Мне нравится, что ты меня любишь. Нравится, что вышла на холод ради этой беседы и что мы принадлежим друг другу, вот только… Женаты. Мертвы.

Я закрываю крышку контейнера с говядиной и брокколи.

– Слушай, ты не возражаешь, если я сегодня уйду пораньше? – говорю.

Приятно наблюдать, как ты борешься с пустотой внутри тела.

– У тебя большие планы на вечер?

Я вспоминаю первый твит Фила сегодня:

Рождественские огни. Зачем? Нет. Разве мы не выше этого? Еще не январь# Всем мир#

– Ну, я еще в прошлом месяце заказал гирлянды. – Это не ложь. Всего лишь полуправда. – Стыдно признаться, но я люблю украшать дом гирляндами. – Я анти-Фил, и я твой огонек.

– Это здорово.

– Огоньков много не бывает, верно?

Ты сжимаешь бумажный стаканчик. Знаю, тяжело быть с неподходящим человеком, когда находишь того самого, единственного.

Я заезжаю в магазин за гирляндами, и удача на моей стороне (а не на стороне Шеймуса!), а придя домой, обнаруживаю на крыльце коробку. У меня повышается уровень серотонина в крови – ведь и Джефф Безос^[19], весьма богатый человек, знает, как все мы любим получать подарки, даже если сами их себе дарим.

Я развешиваю гирлянды (выкуси, Фил!) и захожу в дом, в «Комнату шепота». Открываю подарок самому себе, хотя на самом деле он и для тебя тоже: «Базовый текст», шестое издание, автор – «Анонимные наркоманы».

Я читаю библию Фила по той же причине, по которой ты начала смотреть «Кедровую бухту» после нашего первого телефонного разговора. Ты желала узнать, кто я такой. Хотела найти со мной общий язык. Я не нуждаюсь в дурацкой книжке о самопомощи, Мэри Кей, но сделаю все возможное, чтобы ты последовала зову сердца и положила конец своему мертвому браку. Сейчас время для добрых дел, и я посвящаю свое время тебе. Нам.

* * *

Хочу написать доктору Ники и посоветовать ему «Базовый текст»: книга заставила меня понять, что у нас было общего в прошлом, – зависимость от токсичных женщин.

Я не спал всю ночь, глаза налились кровью и опухли (идеально), и я натягиваю старый свитер. К счастью для меня, твой муж любит твитнуть о собраниях анонимных наркоманов, и вот я здесь, на парковке у здания. Встречусь с твоим мужем, притворюсь наркоманом и суперфанатом его группы. В теории мой план куда как прост: подружиться с ним, подшучивать над его попытками написать еще одну «Акулу», заставить его скатиться на дно и предать все, что написано в наркоманской библии. Я проберусь к нему в голову, и когда он войдет в режим чудовища по имени Я-мог-бы-и-стал-бы-великим-если-б-не-чертова-семья, у тебя, Мэри Кей, не будет другого выбора, кроме как расторгнуть свой поддельный брак. Если хорошенько постараюсь, Фил и сам осознает, каким никчемным мужем и отцом он был.

Он же гребаная рок-звезда, мать его.

И ты почувствуешь себя вправе его бросить. Хотя если ничего не выйдет… Я поджигаю еще одну «Мальборо Рэд» и хожу взад-вперед, как наркоман перед первым собранием. План рискованный. Может случиться так, что ты узнаешь о моем спектакле, но, в конце концов, не я это начал, Мэри Кей. Ты скрывала от меня мужа, а лучшие рождественские подарки никогда не достаются легко. Когда (и если) судьба сведет нас в одной комнате, я скажу тебе правду: я пошел на собрание по той же причине, по которой туда ходят многие люди, ни разу не принимавшие наркотики, – приближались праздники. Я был одинок.

Сейчас нужно сосредоточиться на своей миссии, как отец, который колесит по городу в поисках очередной дурацкой модной игрушки. Слышу музыку «Сакрифил» вдалеке – это он. На стоянку вкатывается драндулет Фила, а он сидит, покачивая головой в такт собственной песне. Я делаю вдох. Я смогу. Рождество – время чудес и преображений (привет, я Джей, подсел на героин), Фил выходит из машины, а я мысленно пробегаюсь по истории Джея: травмировал спину в автомобильной аварии, выписали оксикодон, подсел на окси, попробовал героин, потому что он дешевле, и вчера… Ладно, всю историю я сегодня выкладывать не буду (в данном случае чем меньше информации, тем лучше), однако хороший актер не жалеет сил на подготовку, и в «Базовом тексте» есть хороший совет для всех – найти новые площадки для игр. Найти новые игрушки.

А вот и моя игрушка, еще более раздобревшая и загорелая со времени поездки в Финикс. Я замираю, словно изумленный фанат, и пялюсь на него, словно стараюсь не пялиться. Это же Фил Димарко! Смотри, он открывает дверь! Звезды, черт возьми, такие же люди, как мы! Он скрывается в здании, я выкашливаю эту ерунду из легких и поглаживаю свитер цвета моли. Я попал в точку. Я вхожу.

Моя новая площадка для игр меньше, чем я ожидал: есть две богатые дамы (одна предпочитает ликер «Калуа», другая – викодин), пара зажиточных стариков, оказавшихся здесь по решению суда, и трое подростков, тоже не по своей воле. Дружелюбная женщина за тридцать выбирает пончик с глазурью.

– Привет, – говорит она. – Бывали раньше на собраниях?

– Нет, – отвечаю я. – А вы?

Она ухмыляется. На ее пальце два обручальных кольца с бриллиантами (о боже); она кивает твоему мужу, стоящему в другом конце комнаты, такому же самодовольному живьем, как и по радио. В ответ он показывает на свое свежевыбритое лицо, смеясь над собственной тупой шуткой.

– Видишь, чувак? Бороду сбрил – теперь все равно что голый!

– Спасибо за предупреждение, – говорит женщина с двумя кольцами. – Некоторые любят почесать языками. Очень. Зато здесь, по крайней мере, не скучно.

Вскоре мы рассаживаемся на стульях, и крыса так близко, что во мне просыпается дух Рождества (самое прекрасное время года!). Я представляюсь (голос дрожит, но это нормально), и никто не вытягивает из меня подноготную.

Хорошо.

Миссис Калуа рассказывает о том, как любит «Калуа» и как нелегко ей ходить на рождественские вечеринки, а принцесса Викодин жалуется на эгоистичную дочь. Наконец руку поднимает крыса.

– Можно я встану?

Он потирает затылок и делает долгую, мучительно долгую, как десятимесячная беременность, паузу; я стараюсь не представлять тебя на нем, пока длится его самодовольное молчание.

– Итак, жена вернулась. Ее не было со Дня благодарения, и казалось, она уехала навсегда. – Черт, а это даже интересно. Мне выпал шанс услышать версию истории, которую не знаешь даже ты. – И мы, похоже, вернулись к тому, что было в Финиксе. А там мне приходилось несладко. Номер один вошла в раж, ребята. – Знаю, имен называть нельзя. И все же ты серьезно, Фил? Номер один? – А мы с Номером Два… не знали куда деться. – Номером два он зовет Номи, а ведь Номи не какая-то вещь. – Номер один наседала на Вторую из-за книжки, которую та читает… – Брось, Фил, книга «Колумбайн», мог бы и запомнить. – А еще пилила меня из-за курева. – Курево! – Не буду убеждать вас, что сигареты полезны, но знаете, что еще совершенно не полезно? Когда вас изводят.

Я принимаюсь аплодировать – и тут же осекаюсь. Верный поклонник. Преданный фанат. Фил подмигивает: спасибо, мол, чувак.

– Первая, конечно, волновалась за отца, но в последнее время она совсем слетает с катушек… – Я заставлю тебя задуматься, Мэри Кей. Заставлю тебя расти. – Всю гребаную неделю она не дает мне участвовать в жизни семьи. Я ведь стараюсь «участвовать», и я участвую. Местный бар приглашает меня выступить… – Вранье. Он отметил в «Твиттере» целых пять баров. Он сам себя пригласил. – Для нас забронировали столик, готовы были пустить с ребенком, и тут Номер один взбесилась. Мол, мы не хотим идти в бар! Мой папа еле передвигается! А Номеру два всего семнадцать! Мне, наверное, не стоит такое говорить… – Скажи, Фил! Скажи! – Но Первая… испортила индейку, а еще не выпускает из рук телефон с «Инстаграмом», и для любительницы книг… ну, она в последнее время маловато читает…

Ты так любишь меня, что не в состоянии сосредоточиться… Ничего, скоро будем лежать на моем диване и читать вместе.

– Номеру два семнадцать, но ведет она себя как младшеклассница. Пора бы ей повзрослеть… Сейчас она знай себе развлекается в придуманном парке аттракционов… – Фил качает головой. – Раньше мы были династией… Я был ее королем. Она – моей королевой. Мы были героями… – Еще одна беременная пауза, и женщина с двумя кольцами закусывает губу. И не только она. Твоего бедного мужа не воспринимают всерьез даже здесь, Мэри Кей. – Я никогда не прогибался. Но правда в том… Ладно, я прогнулся, ребят. Я целую неделю не играл. – Вранье. – Знаю, я уже говорил… – Повтори еще разок. Прошу. – Но неужели это всё, а? Это и есть моя жизнь? – Он трясет головой. – Неважно. Вы не обязаны понимать… Не берите в голову.

Женщина с двумя кольцами принимается рассказывать о двух своих помолвках, но Фил не слушает. Он вынимает телефон, набирает текст, постукивает ногой… Он что, пытается сделать песню из душераздирающей истории этой милой леди? Хочется позвонить в 911 и сообщить о преступлении, однако встреча подошла к концу, пора пообщаться с кумиром, и я снова нервничаю. Все слоняются по залу, едят пончики, а твоя крыса направляется к выходу, и если я хочу приготовить тебе подарок до Рождества, нужно действовать.

Я кладу пончик на стол и бегу за твоей крысой.

Он идет к машине, я иду следом. И я смогу. Сейчас я НАРКОМАН ДЖЕЙ, ПОКЛОННИК. Я нервно покашливаю (он все-таки рок-звезда), чешу в затылке (а еще твой муж); он уже открывает дверцу, и я делаю вид, что споткнулся (ой!); он оглядывается через плечо и посмеивается надо мной; я извиняюсь, достаю из кармана «Мальборо Рэд» и заикаюсь, впервые заговаривая с Филом Димарко.

– Простите, – произношу я, – у вас… не найдется прикурить?

Он прислоняется к машине, прямо как на рекламных фотографиях для «Стонов и криков», и я жалею, что не нашел футболки с его группой, но что тут сказать, Мэри Кей? Разгар предпраздничной суеты, о быстрой доставке можно и не мечтать.

– Эй, ты цел? – спрашивает он.

Я киваю, от благоговения не в силах выдавить из себя ни слова, и он вручает мне свою зажигалку «Зиппо» с обнаженной девушкой (хороший папа, отец года), она выскальзывает из моих дрожащих рук на тротуар, он поднимает ее и сам поджигает мне сигарету, – слава богу, что ты сейчас нас не видишь. Я смотрю на него, как на древнюю святыню, и вдыхаю, и выдыхаю…

– Ого, я стою рядом с самим Филом Димарко! – говорю я.

Его лицо расширяется, словно кекс в духовке, и светлеет.

– Черт возьми, – отвечает он. – У нас тут филистимлянин.

– Простите… Черт. Я знаю, нам нельзя пользоваться настоящими именами.

– Ничего страшного, чувак, это круто.

– Я не могу не подойти к тебе. Я все сидел и думал, что мне здесь не вздохнуть и не пошевелиться, я умираю! – Ему понравилась цитата из собственной песни – все писатели в этом одинаково жалки. Он смеется, мне становится не по себе, но другого способа угодить тебе я не вижу. – Я уж думал, что обознался. Фил Димарко, самая недооцененная рок-звезда всех времен, сидит в двух метрах от меня, а я же просто… обычный парень. – Я роняю сигарету (нервозность берет надо мной верх), и он предлагает взять одну из его пачки. – Не могу поверить, что курю с Филом Димарко.

– А ты парень не промах, – говорит он. – Имя-то у тебя есть?

– Джей, – говорю я, радуясь, что хорошенько проработал своего персонажа.

Он обводит взглядом тротуар.

– Не бойся. Ты не единственный, кто меня рассекретил. Тут все знают, кто я такой. Как, говоришь, тебя зовут?

Чего еще ждать от человека, который не помнит, как называется любимая книга дочери?

– Я Джей. Господи боже, что ты здесь вообще делаешь?

– То же, что и ты, брат. День за днем.

– Но это же ты. Ну, то есть… Зачем тебе сюда приходить? И эта ерунда насчет Финикса… Как ты выдержал вообще?

Он хмыкает.

– Да уж, Финикс – отстой.

– Слушай, твои слова натолкнули меня на мысль. Однажды ты сказал Моджо, что не сможешь прожить шесть часов без игры на гитаре… – Я улыбаюсь. – Или секса.

Он смеется над собственной старой шуткой.

– Ну, это было давно, брат. Времена меняются.

На самом деле крыса знает, что ничего не меняется, и тут он прав. Я курю, уповая на то, что от одной сигареты не заболею раком; больно даже думать о том, как ты будешь тосковать, если я погибну. Он выпускает кольцо дыма, я тоже пробую – не получается (отлично), и стряхиваю пепел на стопку старых газет, повторяя за Филом, хотя это пожароопасно, Мэри Кей. Твой муж огнеопасен.

– Не могу удержаться и не спросить… – говорю я. – Ты сейчас над чем-нибудь работаешь?

– Конечно, черт возьми! Как всегда.

– Здорово, потому что я жду не дождусь нового альбома. И концертного тура. Все говорят, можно не ждать… А я всегда спорю. Я верю, что Фил Димарко вернется и снова заявит о себе.

Он ковыряет грязный ноготь.

– Ускорить процесс не получится. Каждый альбом появляется, когда приходит время.

Слова истинного прокрастинатора. Я киваю.

– Не рассчитывал тебя когда-либо встретить, ты ведь больше не гастролируешь…

– Мы сейчас не даем концерты, – говорит он. Бум. – А твой альбом в процессе, даю слово.

– Я должен спросить. Ты ведь… ты на собрании писал песню?

– Ты видел своими глазами. Понимаешь, я артист, я хожу на встречи за всей этой патетикой. А не для того, чтобы выставлять себя идиотом… – Только эта отповедь как раз и выставляет его идиотом. – Но, как артист, я получаю намного больше. Когда в тебе сидит зверь, его нужно кормить. А там много хорошего материала. Уйма.

– Как круто! – Я не ошибся. Он вор. – Слушай, я все хочу купить гитару… Наверное, «Шехтер». – Найдите себе новые игрушки. – Ты, скорее всего, мне откажешь… Но не мог бы ты меня проконсультировать?

Фил дает мне свой номер и заявляет, что ему пора домой, а потом цитирует собственную песню: «Она в твоей постели. Рядом ствол…»

– И вот тебе совет, как найти хорошую гитару «Шехтер»… – Беременная пауза. – Купи «Гибсон», чувак.

Я смеюсь, как будто шутка вышла остроумной, а он заводит двигатель. Неужели у меня получилось? Я влез ему в голову?

Включаю его ночной эфир – конечно же, Фил оплакивает праздники, тоскует по старым добрым временам, когда он мог посвящать все время своему истинному призванию, то есть музыке. Он страдает, Мэри Кей. И ты не в силах его утешить. Послушай его «шоу» и посмотри на его тело. Его татуировка гласит: «Сакрифил». Он пролил кровь за свою группу. Взялся за иглу ради нее. Однако твое имя не написано на его коже, и вам обоим пора это осознать.