Кристофер Дрессер
Традиционное искусство Японии эпохи Мэйдзи. Оригинальное подробное исследование и коллекция уникальных иллюстраций

Притом что на данном острове изготавливаются хлопчатобумажные ткани и нити, а также обитатели этого небольшого участка суши могут гордиться «гофрированным» сор том бамбука, растущим только здесь, наша главная цель состояла в том, чтобы познакомиться с местным гончарным ремеслом, более подробный рассказ о котором нам еще предстоит.

Примерно в половине восьмого, когда мы еще не набрали полного хода и не ушли слишком далеко, небо заволокло низкими тучами. При этом судно наше продвигалось вперед вполне ходко. Перед нами открывался прекрасный пейзаж; стоит признать, что с моря остров, к которому мы держали путь, выглядел грандиозным, почти как Альпы.

В половине одиннадцатого мы еще не достигли острова, а город Сумото находился практически на противоположной его оконечности. В полдень мы позавтракали (нам подали второй завтрак), чтобы сэкономить время, так как нас предупредили, что после высадки на берег в Сумото, чтобы добраться наконец-то до гончарных мастерских, нам придется на рикшах преодолеть еще 12 км. В Сумото мы прибыли в час дня.

Высадка Колумба в свое время однозначно произвела меньшее впечатление на американцев, чем наше появление в Сумото на местных островитян. Поглазеть на странных существ, сошедших на их берег, собрались все взрослые и дети, богатые и бедные, молодые и старые жители города и окрестностей. Они сопровождали нас точно так же, как наши беспризорники сопровождают кукольное представление «Панч и Джуди» на улицах Лондона. Даже в Токио иностранец не может сделать покупку без двух десятков или больше собравшихся зевак; а здесь волнение по поводу нашего приезда охватило жителей всего города.

Мы вошли в здание почтовой конторы и стали ждать рикш. Здесь следует отметить, что во всех японских городах, где отсутствуют гостиницы, сотрудникам почтового отделения вменяется в обязанность организация постоя для прибывающих гостей. В скором времени у нас началась островная часть путешествия. Но гончарные мастерские, которые, как нам сказали, должны находиться в 12 км, на самом деле оказались в два раза дальше. Дорога, вначале показавшаяся вполне сносной, пролегает вдоль долины с многочисленными рисовыми чеками. Склоны холмов поросли камелиями и карликовым бамбуком, но тенистые площадки густо покрывали папоротники. К тому же тут и там мы видим пальмы.

У чайного павильона прмерно через 8 миль наши извозчики остановились на привал, продлившийся 5 минут. Нам вежливо предложили испить чаю, который по обычаю подала хозяйка дома. По мере нашего продвижения дорога становилась все более сложным сооружением. То, что раньше было простой тропой, теперь превратилось в настоящее шоссе. Несколько новых мостов построены по всем параметрам превосходно, и их ширина вполне достаточна для проезда гужевой повозки. Тогда как старые мосты были узкими, и по ним едва протискивался рикша с тележкой. Мы съезжаем с главной дороги на тропу через рисовые поля, и, поскольку эта тропа пролегает выше топких полей, появляется страх от одной только мысли о том, что в случае соскальзывания одного колеса тележки через край узкой дамбы пассажир окажется в иле рисовой чеки. Не добавляет удовольствия от такой езды тот факт, что дамбу пересекают частые канавки, через которые проложены по две дощечки или узких камня. При пересечении одного из таких примитивных мостов колесо моей тележки соскользнуло с дощечки, на которую наехало, но благодаря стремительной реакции одного из приставленных ко мне слуг, я избежал «купания» в жиже рисового поля. После такого происшествия кое-кто в нашей компании из опасения неудачного повторения моего опыта потребовал, чтобы его переносили через мостики вместе с тележкой и всем багажом.

Без несчастного случая все-таки не обошлось, и он мог бы вызвать серьезные последствия, но все обернулось смешным приключением. Человек на оглоблях ослабил хватку, и я своим весом опрокинул рикшу, так как находился позади оси колес. Через мгновение я коснулся головой земли. Но мое транспортное средство оперативно выровняли, и мы продолжили свой путь. Пропетляв от души по полям, прибыли в деревню Игано, где находятся две гончарные мастерские, одну из которых основал Касиу Мимпе с полвека тому назад. Здесь он наладил выпуск изделий в стиле голландской мануфактуры города Делфта. Нынешние гончарные мастерские принадлежат новым хозяевам. Одна – сыну основателя мануфактуры по имени Мимпе, принявшему товарный знак Рикита. Вторая мастерская – племяннику первого гончара Авадзи по имени Сампе.

Во время нашего осмотра гончарных мастерских с небес обрушивается проливной дождь. Происходит это как раз в шесть часов пополудни. Мы готовим сытное блюдо на основе вареных яиц. Я, признаюсь, обрадовался бы, если б к столу подали немного соли, а также кусочек или даже парочку кусков хлеба с маслом. Но о хлебе в Японии никто даже не слышал, разве что население открытых портов, одного или двух крупных городов, подвергшихся европеизации. Наивно думать, будто в Японии народ питается рисом. Иностранцы, знакомые с ситуацией в этой стране, знают, что для японской бедноты рис все еще остается непозволительной роскошью.

Когда мы возвращаемся к нашим рикшам, складные крыши повозок, открывающиеся и закрывающиеся, как складные крыши у наших экипажей викторианской поры, возницы расправили для защиты от дождя, а нам на колени с той же целью постелили листы промасленной бумаги. Стоит отметить, что японская промасленная бумага не имеет ничего общего с листом английской бумаги после нанесения на нее водоотталкивающего жирного слоя, так как японский вариант сохраняет пластичность, прочность и волокнистость, причем нанесенное на нее для придания водостойкости покрытие не пачкается. Крыша от дождя на моей тележке устроена слишком низко для среднего европейца, и мне пришлось сидеть в скрюченном положении. Путешествие в таком положении, и добавьте к этому пронизывающий ветер с проливным дождем, ни малейшего удовольствия не доставляло. К тому же время от времени по пути домой нам приходилось переправляться через русла крупных горных потоков, пусть не глубоких, зато с очень каменистым дном. Эти русла обычно пролегают на уровне, считающемся значительно ниже окружающей территории, которую они пересекают. В сезон дождей пересечь их представляется невозможным, зато остальное время года их переходят по специально положенным для этого камням. Впечатление от преодоления одного такого потока надолго остается в памяти, особенно притом, что его форсирование происходит в ночной темноте. При спуске в ущелье тележка рикши набирает скорость, увеличивающуюся с каждой секундой. При этом те, кто впряжен в тележки, превращаются в их заложников, теряют над ними управление и отдаются на волю случая. К тому же из-за валунов возникает неприятная тряска. Тут новые трудности представляют каменистое дно горного потока и начинающийся подъем в гору.

В расчете на инерцию, набранную во время спуска, человек на оглоблях, которому в одиночку приходится справляться с груженым транспортным средством, отпускает тележку, и та устремляется вниз со страшной скоростью. Он стремится попасть на камни, уложенные для перехода через поток, ногами и пропустить их между колесами своего транспортного средства. А пассажир в это время с ужасом ждет, когда камнем пробьет дно коляски или его выбросит в воду в результате опрокидывания тележки.

Наше путешествие по горам худо-бедно завершается к половине десятого ночи. Плыть на паровом катере в Кобе уже поздно, поэтому мы ужинаем на нашем судне и отправляемся в почтовое отделение на ночлег.

Там нас размещают в приготовленных заранее комнатах. Однако сколько бы ни прибывало постояльцев, комната в Японии рассчитывается на столько гостей, сколько на ее полу помещается постелей. Но в этом конкретном случае нам с Сумаресом предоставили отдельную комнату, а японцев поселили в другом апартаменте. И вот нам подготовили спальные места. Их постелили на полу, и состояли они из трех ватных стеганых постельных одеял длиной около 1,8 м, шириной около 90 см и толщиной 2,5 см. Их покрыли хлопчатобумажными простынями с бело-синим узором. Специально для нас как иностранцев предусмотрено четвертое одеяло, свернутое в форме подушки. Рядом с постелью на специальной подставке поместили лампу, слабый свет которой обеспечивал фитилек, свисавший из блюдца, подвешенного по центру. Эта лампа с двумя постелями составляла всю обстановку предоставленной нам на ночлег комнаты.

Уже половина одиннадцатого ночи, я стою перед своей постелью и гадаю, как же ею правильно воспользоваться? На что тут ложиться, а чем накрываться? Лечь на пол и накрыться тремя одеялами? Лечь на одно одеяло и накрыться двумя? Или, чтобы мне было мягче, сделать свою постель из трех одеял и провести ночь раскрытым? Поломав голову до полного отчаяния, я зову своего приятеля Сакату, который все-таки не до конца вразумляет меня своим ответом: я волен распорядиться своими постельными принадлежностями по собственному усмотрению. Итак, я определяюсь: поскольку ночь холодная и влажная, надо лечь на одно одеяло и накрыться двумя. Но, обустроившись в постели, я обнаруживаю, что мои постельные принадлежности для меня слишком узкие, поэтому накрыться как следует не получается. Приходится мириться с возникшими неудобствами, и мне удается только лишь укрыться от холодного сквозняка, дующего в нашей комнате. И на том спасибо. Однако даже при всех постигших меня трудностях я крепко проспал до самого рассвета. Поднявшись утром с постели, мы чувствовали ломоту и боль во всем теле. Но одной из причин таких ощущений мы сочли неудобное положение, в котором вчера совершали поездки на рикшах, и только во вторую очередь винили в них наши жесткие постели.

Ставни с внешней стороны балкона сняли, и мы сдвигаем бумажные перегородки, из которых состоит лицевая стена или окно (два предназначения одновременно) нашей комнаты. Нам открывается вид на чудесный небольшой сад, на краю которого растет дерево, сплошь увешанное золотистыми апельсинами. На балконе стоят два стула с медными тазами на них диаметром 30 и глубиной 8 см с водой для нас, чтобы мы могли умыться. Мыла в Японии народ не знает. С карниза крыши свисают напоминающие трапецию приспособления – вешалки для полотенец. Но полотенец на них мы не обнаруживаем, так как в Японии путники пользуются только своими собственными полотенцами, которые возят с собой. Запасная вода находится под рукой в огромной деревянной лохани, установленной на громадном валуне. Поперек лохани лежит ковш для воды.

Во время нашей прогулки после завтрака нам неподалеку попадается торговая лавка, хозяин которой занимается изготовлением и сбытом игрушечных домов. Некоторые из них представляют большой интерес, и продают их поразительно дешево. Потом нам встречается мастерская по изготовлению шкафов с выдвижными ящиками, в которых японцы должны бы по идее хранить свою одежду (хотя я ни разу не видел ни одного такого шкафа в японских домах). Их предлагали купить до странности дешево, так что я купил один из шкафов, который позже отослал в Англию. Его покупка обошлась мне в тридцать шиллингов, зато доставка домой – в семь фунтов стерлингов. Таким образом, товар, приобретенный мною на месте его производства, стоил нелепо дешево, зато его доставка к месту назначения стоила абсурдно дорого.

Замкнув кольцо по городу, мы возвратились к нашему судну. Ярко светило солнце, на небе не наблюдалось ни облачка, зато дул сильный холодный ветер. Без особого промедления мы отправились в путь. После второго завтрака я вышел на палубу, и конечно же меня снова поразил пейзаж, который в очередной раз показался мне прекрасным как никогда. На фоне неба тянулся нежный рисунок гор, который я прежде никогда не видел даже в Швейцарии, и их вид меня буквально очаровал.

Нельзя сказать, будто бы наш паровой катер являл собой образцовое судно. Его корпусу не повредила бы легкая косметическая подкраска. При наличии палубы с каютой под ней, топочной камеры и машинного отделения эту палубу не позаботились оборудовать сиденьями или даже ограждением по периметру. А в каюту можно попасть, ну… любым способом, как вам больше нравится, так как в палубе для вашего удобства проделано отверстие, которое из каюты предстает отверстием в потолке, и при этом отсутствует лестница, чтобы по ней спускаться в это помещение и подниматься из него. Таким образом, процесс спуска с палубы в каюту или подъема из каюты на палубу означает исполнение акробатических трюков повышенной сложности.

В топочную камеру и машинное отделение путь ведет из каюты через отверстие размером 60 на 30 см. Двадцать четыре иллюминатора каюты расположены в ряд по двенадцать на борт. В шести иллюминаторах по одному борту стекла с трещинами, а в пяти они отсутствуют вовсе. Такие изъяны никого не должны были бы беспокоить, находись это судно на глади небольшого внутреннего озера или поверхности спокойной реки. Однако дело могло приобрести серьезный оборот, встреть оно высокую волну на просторах Тихого океана, а ведь по краю этого океана мы как раз идем.

Разнежившись на палубе нашего небольшого судна, я потерял дар речи от восхищения прекрасным пейзажем в последних лучах заходящего солнца. Но когда я обратил внимание на скорость нашего катера, догнавшего и перегнавшего японскую джонку, из мечтательного настроения меня вывел резкий и странный шум, вслед за которым из отверстия каюты повалили клубы сажи и пара. Наше суденышко останавливается, так как у него взорвался котел и начался пожар. Мы теперь оказались в совершенно беспомощном положении, так как полностью лишились хода. Осознавая, что надвигается ночь и что без посторонней помощи нас стремительно снесет в открытый океан, я первым делом подумал о попытке докричаться до экипажа джонки, чем незамедлительно занялся. Сумарес, движимый подсознательным порывом, нырнул в каюту, чтобы выяснить запасы имеющегося у нас продовольствия, и с ужасом обнаруживает совсем немного мясных консервов, половину банки джема и парочку бисквитов. Итак, все мы выходим на палубу, кто-то захватывает с собой скатерть, которую немедленно растягиваем в качестве сигнала бедствия. Нестройным, но громким хором обращаемся за помощью к людям с проходящей поблизости джонки. Джонка направляется к нам, приближается, до нее остается каких-то 50 м, но судно проходит мимо. Наши японские товарищи по несчастью кричат, что за помощь экипажа джонки мы щедро заплатим. Такое обещание возымело свое действие. Нам бросают канат, берут на буксир и тянут к берегу, но удручающе медленно, так как мешает встречное течение. В скором времени тем не менее нам на помощь приходят люди на лодках, приплывшие с суши, мы пересаживаемся на одну из них, а свой пароходик оставляем на попечение его матросам. Нас на веслах везут прямо на огни Кобе.

Свою следующую экскурсию мы наметили в район гончаров городка Санда, где изготавливается львиная доля селадонового фарфора. Этот район я стремился посетить с особым желанием. Об изготовлении в Японии селадонового фарфора на Западе известно мало, и мне сообщили, что никто из европейцев не бывал у гончаров, занимающихся его производством. Гончаров на острове Авадзи, где мы побывали два дня назад, посещали только два европейца – один англичанин и один француз, но они находились на службе у японского правительства, поэтому, насколько я понимаю, не интересовались выпуском гончарных изделий.

В половине седьмого утра 31 января мы уже на ногах; в семь часов завтракаем; и в половине восьмого отправляемся на наших рикшах в районный центр Сидевара на острове Санда, где изготавливают изделия из фарфора, покрытого селадоновой глазурью. Нас предупредили, что наша поездка займет приблизительно четыре с половиной часа. И мы прикинули, что день нам предстоит совсем неутомительный, что к ночи мы вполне можем вернуться в Кобе и провести ее в наших уютных постелях. Ради экономии времени на каждую тележку у нас приходилось по три нанятых рикши. На протяжении нескольких километров дорога поднимается в гору по краю скалистого ущелья, на дне которого течет горная речка. После подъема на высшую точку пути дорога для наших рикш становится легче. Она вьется между топкими полями и пересекает тщательно ухоженные сады. Наши выступающие в роли гужевого транспорта японцы продолжают резво скакать галопом вперед. По мне же сам труд, заключающийся в том, чтобы тянуть нас на затяжном подъеме, простирающемся от Кобе до вершины перевала, представляется смертным наказанием. А эти ребята к тому же еще умудряются забавляться, как школьники, а также периодически издавать подбадривающие крики, семеня с таким задором, будто чувство усталости им неведомо. Однако вместо обещанного полудня мы прибываем с Сидевару в четыре часа дня.

Я привез с собой в Японию шагомер, чтобы приблизительно измерять расстояние, которое мне придется покрывать в отдаленных районах и на неизведанных до сих пор европейцами проселках. Однако притом что шагомер в лучшем случае представляет собой по большому счету несовершенный измерительный инструмент, в моем конкретном случае он оказался совершенно бесполезным приспособлением, учитывавшим мощные шаги наших рикш во время дикой гонки веселым галопом, которые перевести в обычные шаги рядового пешехода мне никак не удавалось. Мой кули, запряженный в оглобли, нес на себе шагомер, на котором в конце дня появились показания, что он прошел расстояние 37 км. Но у меня сложилось такое убеждение, что с учетом продолжительного и утомительного подъема на холм в начале нашего путешествия средняя скорость движения в общем не превышала 8 км/час.

В Сидеваре мы узнали, что здесь и в соседних деревнях насчитывается пять гончарных мастерских, но все они считаются мелкими предприятиями. В этом и состояло наше открытие. В данном районе штат гончарной мастерской, как выясняется, состоял из ее владельца с сыном или с одним-двумя помощниками. В самом городке Сидевара находятся две гончарные мастерские, причем одна из них совсем маленькая. Но так как ни на одном из них не изготавливают товары, представляющие для нас повышенный интерес, мы покидаем этот город по тропе или проселку, выходящему к небольшому, поросшему вереском нагорью, расположенному на краю высокого холма. Мы преодолели 2,5 км идущей на подъем дороги, когда приблизились к трем маленьким гончарным мастерским, стоявшим рядом и принадлежавшим трем различным ветвям одной семьи. Здесь мы делаем короткий привал и осматриваем изделия всех трех производителей, пока вечерние тени явно не намекают нам, что наступает время возвращаться; но мы не можем отказаться от удовольствия в течение нескольких минут полюбоваться открывающимся нам пейзажем, который представляется величественным и прекрасным. На холмах и в лощинах мы наблюдаем тени, смешивающиеся с испарениями от земли на одной стороне и оттенками розоватого света на другой. И вот мы видим пересекающую долину, которая виднеется вдалеке, мощную горную гряду, вершины которой пылают розовым цветом, так как последние лучи заходящего солнца падают на ее снежные шапки.

Наши рикши отправляются в обратный путь пружинистой походкой, подбадриваемые свежим воздухом и дорогой на спуск, которая в скором времени приводит нас в Сидевару, где мы в одном из чайных павильонов находим мистера Исиду (отставшего от нас по пути) и (к нашему удивлению) того государственного чиновника, что сопровождал нас на Авадзи. Откуда этот государственный чиновник мог появиться, мы не можем даже вообразить, так как сегодня он нам попадается на глаза в первый раз. Исида сообщает, что приготовил для нас комнаты, где мы можем остаться на ночлег. Но мы с Сумаресом настаиваем на возвращении в Кобе, так как не подготовились к двухдневной поездке и даже не прихватили с собой зубные щетки. К его мольбам о большой опасности ночного путешествия из-за плохих дорог и опасных мостов мы прислушиваться не стали. Но тут он нам поведал о том, что совсем рядом расположен главный центр плетения корзин в Японии, а деревня, в которой налажено производство такого товара, считается очень красивой. Так что, оставшись здесь на ночь, мы получим возможность познакомиться с еще одной разновидностью народного промысла и красивым городом. Нам не оставалось ничего иного, как согласиться на ночлег прямо тут, настолько великим показался нам соблазн.

Перед каждым японским постоялым двором на протяжении практически всей длины его фасада находится своего рода скамейка, на которой, притом что она представляет собой всего лишь продолжение пола за пределами раздвижных перегородок, крепятся окна. Она служит местом отдыха путников, и здесь нам подали ужин. Но к нашему горю, большая часть бутербродов, взятых нами с собой, исчезла, и из провизии нам осталась по большому счету только банка варенья. Сумаресу пришла в голову счастливая мысль спрятать варенье в корзину, так как рис за деньги можно добыть в Японии где угодно, и притом что отваренный в воде рис как таковой большого аппетита не вызывает, зато варенье придает ему какой-никакой вкус. Очень часто во время путешествия по Стране восходящего солнца мне приходилось утолять голод одним только рисом с вареньем, и очень скоро меня посетило обоснованное умозаключение о том, что Сумарес заслужил памятник. Памятник основоположнику традиции брать с собой английский джем во все поездки по внутренним районам Японии.

Интересное место в Японии – придорожный постоялый двор или сельская корчма. Ее тщательно прибранные комнаты разделяются только сдвижными бумажными перегородками; внутри оборудован помост, предназначенный для микадо, если тому когда-либо придет на ум выбрать этот апартамент для своего отдыха в пути, створка в боковой сдвижной перегородке, закрывающей этот домашний трон, через которую подадут угощение в таком маловероятном случае; балкон перед комнатой для постояльцев с видом на сад и ванна для освежения тела путника. Все эти атрибуты не могут не порадовать уставшего путешественника.

Ванна находится в отдельной комнате, которую обычно можно увидеть из парадного внутреннего двора или сада, процесс раздевания гостя совсем не обязательно должен происходить на влажном полу рядом с купелью. И здесь, где все комнаты постоялого двора смотрят на одну ограду и где все перегородки парадного окна всех комнат убраны, я наблюдаю, как два недавно прибывших постояльца расположенных напротив комнат раздеваются, а потом нагишом, но с улыбкой следуют по балконам перед комнатами общественного пользования с самым беззаботным видом безо всякого стыда. При этом никто не обращает на них внимания, не делает замечаний, кроме одного только неотесанного иностранца. Парочка прошествовала к ванной комнате, один из голых японцев в нее вошел, а второй остался ждать своей очереди снаружи. Европейцев конечно же удивляет очаровательная простота японцев, которые, в каких бы условиях они ни оказались, даже не догадываются о своей неуместной наготе. Во многих японских гостиницах мне пришлось наблюдать картины, казавшиеся однозначно странными. Однако я ни разу не заметил похотливого взгляда, непристойного поступка или какого-то еще заслуживающего осуждения проявления чувств, невероятного по разумению европейца.

После нашей трапезы, состоявшей в основном из риса и варенья, мы просим немного бренди или вина, с помощью которого рассчитываем стимулировать пищеварение; но населению этого счастливого и целомудренного города ничего о такого рода напитках не известно. Собравшись спать, мы хлопаем в ладоши, поскольку таким манером в Японии господа зовут слуг. Совсем скоро постели для нас подготовили: три одеяла приносят Сумаресу и три мне, к тому же для каждого из нас выделили по мешку с рисовой шелухой под голову вместо подушки.

Мы едва устроились в своих постелях, как в нашу ком нату входит девушка, чтобы вытащить из шкафа подушку. В этих странных домах, где три стены практически всех комнат представляют собой раздвижные перегородки, любую из которых всегда можно сдвинуть в сторону, постояльцу не приходится удивляться внезапному появлению в своей комнате слуги с самой неожиданной стороны, так как в японской комнате отсутствует понятие двери или специального входа. Место для входа в комнату народ здесь выбирает по собственному усмотрению.

В семь часов утра мы просыпаемся и, отодвинув створки окна, обнаруживаем на балконе напротив нашей комнаты небольшую лохань, а рядом с ней – большую емкость с водой, покрытой льдом. На вешалке находим полотенце, о котором распорядился Саката, узнавший, что мы не подготовились к ночлегу за пределами нашего временного дома. Горячей воды, однако, принесли нам в крошечном «ковшике», и ее едва хватило только на то, чтобы растопить лед. Нас пробирает дрожь, но мы умываемся и по мере сил вытираемся японским полотенцем. Следует упомянуть о том, что японское полотенце представляет собой кусок тонкой сине-белой хлопчатобумажной ткани длиной 90 см и шириной 25 см. Часто его снабжают забавными украшениями, но европеец увидит в нем далекое от совершенства подобие предмета, предназначенного для промокания влаги с человеческой кожи. Наши постели убрали и на двух небольших подносах размером 30 на 30 см, снабженных ножками высотой около 8 см, перенесли наш завтрак, состоящий из чая, вареных яиц и риса. Рис в большой миске с крышкой поставили в середине комнаты. Чай принесли в заварном чайнике, поставили его на маленькую железную рамку над хибати (жаровней), размещенной на полу. Яйца подали на блюдцах, поставленных в один из углов наших подносов. Остальные три угла заняли пустая миска, крошечная чашка и пара новых палочек для еды. Так выглядит антураж нашего стола для завтрака.

Девушка-прислуга приносит маленький поднос, становится на колени перед большой миской с рисом и протягивает нам поднос по очереди, чтобы мы поставили на него миски для риса. Положив в поданную миску порцию риса при помощи плоской деревянной ложки, она возвращает ее владельцу. Ее обязанность состоит только в том, чтобы раздать рис и принести все, что попросит постоялец гостиницы. Справиться с завтраком нам не совсем просто, так как у нас отсутствуют одновременно подставки и ложки для яиц. Нам приходится приспосабливаться: счищаем скорлупу, чтобы поглотить высвободившийся от скорлупы белок с желтком, и так повторяем несколько раз. С точки зрения европейца, такое поглощение завтрака выглядит не очень-то изящно. Но главная беда состоит в том, что нам не подали соль.

В восемь часов утра мы находимся на пути в Ариму, где плетут корзины. Дорога пролегает по живописным местам. Через два часа мы прибываем к месту назначения. Это утро, прекрасное, с ясным небом, радует морозцем, поэтому наши рикши бегут бодро. Арима предстала очаровательной, напоминающей о Швейцарии деревенькой, красиво расположенной на склоне долины, где горный поток пляшет между поросшими мхом камнями и петляет в тени густой свисающей листвы. Главную улицу этого городка почти полностью составляют мастерские по плетению корзин, купальни и очаровательные чайные заведения, и здесь почти все строения в два этажа.

Более красивого города, чем этот, мне никогда видеть не приходилось, ведь пышность его зданий и их восхитительная чистота сами по себе уже привлекали к себе внимание. К тому же здесь мы находим прекрасный пейзаж, покрытые лишайником скалы, поросшие мхом камни, перистые папоротники и, кроме того, стремительное движение бурных вод. Арима представилась мне настолько красивой, что захотелось провести здесь несколько недель с ощущением полного счастья. После второго завтрака, который нам подали в комнате наверху в самом большом чайном павильоне, мы прошли по главной улице городка и осмотрели мастерские по плетению корзин, которым в основном занималось население города. Здесь мы увидели корзины разнообразного предназначения и разных форм, одновременно большого и маленького размера, корзины настолько изящные, что дама самого высокого положения в любой стране нашла бы им место в своем будуаре и они в нем выглядели бы вполне достойно. Разумеется, такой коллекции красивых корзин я никогда прежде не встречал. Японию с полным на то основанием можно назвать страной корзин, и, притом что к моему приезду сюда товары из Аримы нашли свой путь на лондонский рынок, ничем особенным они не отличались; и только после того, как я указал японцам, какие образцы их плетеной продукции будут пользоваться повышенным спросом в Европе, их доставили в Англию.

Очередным нашим открытием стало то, что Арима считается одним из самых модных курортов Японии с минеральными водами и что здесь находятся минеральные источники, пользующиеся заслуженной репутацией из-за лечебных свойств их воды. Мы заглядываем в одну из водолечебниц, которая в некотором отношении напоминает подобные заведения курорта Лойкербад в Швейцарии, и здесь дамы тоже проходят курс лечения, причем безо всякого смущения погружаются в воды нагишом. Наше присутствие не производит на них никакого привычного для европейца впечатления, более того, они спокойно выходят из воды, чтобы послушать мнение иноземных посетителей.

На улицах Аримы выставлено на продажу огромное разнообразие плетеных изделий. Их изобилие натолкнуло меня на мысль о том, что эти изделия должны изготавливать здесь же. Но мне объяснили, что такой товар привозят из города Тагима, расположенного в 80 км, в глубине территории страны.

Время нашей экскурсии истекает, и нам приходится, причем с большой неохотой, садиться в тележки наших рикш и отправляться в обратный путь. По пути Саката остановил наш небольшой обоз и рассказал, что в деревне, к которой мы как раз подъезжаем, налажен массовый выпуск оберточной бумаги из макулатуры. Эту макулатуру собирают и перерабатывают простейшим методом ее размачивания. Въехав в упомянутую деревню, мы остановились у двери бумажной мануфактуры; но нам сообщают, что чуть дальше располагаются предприятия гораздо крупнее, и мы отправились к одному из них. Первое посетившее нас чувство было удивление. Если это предприятие считается одной из крупнейших мануфактур, что же тогда представляет собой мелкая мастерская?! Здесь мы увидели всего лишь один резервуар, и то не больше обычного корыта, одну раму для изготовления бумаги вручную размером 43 на 30 см, а работали в данном учреждении одна женщина и мальчик.

Рама, с которой управлялась женщина, снабжена деревянной закраиной, в то время как слой тонких прожилок толщиной не больше диаметра швейной иглы, покрытых слоем грубого шелка, заполняет внутреннее пространство этой рамы. Женщина сидела перед резервуаром в форме параллелограмма размером 90 на 60 см и глубиной 45 см; в этом резервуаре находилась целлюлозная масса. В руке она держала «рамку», а рядом с нею лежала стопка влажной, только что изготовленной бумаги; при этом слои бумаги не прокладывались лоскутами фланели или какой-то другой ткани. Перемешав содержимое резервуара, женщина погружала свою рамку в бумажную массу, забирала из него необходимое количество сырья и ловким движением распределяла его по шелковой поверхности рамки. Подержав рамку несколько минут, чтобы стекла вода, мастерица укладывала готовый влажный лист бумаги на стопку готовой продукции, перевернув рамку. Таким образом она формировала один лист бумаги за другим. Поверх стопки листов влажной бумаги женщина клала доску, а на нее – несколько крупных камней, с помощью которых из бумаги отжималась вода. Тот факт, что эти влажные листы бумаги не слипаются, объясняется большой длиной волокна в японской бумаге и малым ее размером при изготовлении. Размер, принятый за стандарт на данном целлюлозно-бумажном предприятии, получается за счет маленького конического приспособления, название которого мне неизвестно, а массу получают за счет размачивания бумаги в воде на протяжении длительного времени и затем ее измельчения.