Кристофер Дрессер
Традиционное искусство Японии эпохи Мэйдзи. Оригинальное подробное исследование и коллекция уникальных иллюстраций
Получение моего доклада подтвердил преемник мистера Окубо, который тепло благодарил меня за беспокойство, которое я добровольно взял на себя при его подготовке.
Последующие несколько дней я посвятил главным образом посещению полезных людей и изучению производственных предприятий. Один из визитов я нанес жене российского посла мадам К. де Струве (с великим сожалением приходится признать, ныне покойной). Эта дама занималась кропотливым коллекционированием заварных чайников, которых у нее набралось семьсот с лишним экспонатов, причем ни разу не повторявшихся.
Утром 16 января генерал Сайго и мистер Асами заехали за мной, чтобы забрать меня с собой в арсенал, монетный двор и некоторые другие интересные учреждения. Асами-сан любезно взял на себя роль нашего переводчика. Арсенал занимает часть сада, обустроенного двести или триста лет назад усилиями рода, подарившего Японии последнего сёгуна. Из зданий арсенала до меня доносился гул работающего машинного оборудования, который я впервые услышал в Японии. В тот момент мне невольно пришла мысль о том, что такой гул может служить поощрением искусства войны, однако эстетика мира и творческого созидания из-за него только теряют свое очарование, принадлежащее им в отсутствие зловещего промышленного шума. На этой фабрике изготавливались пушки и совершенствовалось стрелковое оружие, но такой товар меня не очень-то интересовал. Во-первых, в ее готовой продукции не просматривалось никакого художественного достоинства; и, во-вторых, на ней применялись исключительно европейские технологические процессы.
Окружающий фабрики арсенала сад тем не менее выглядел очень красивым, и, как многие знаменитейшие сады в Японии, представлял собой миниатюрное изображение китайского пейзажа. На территории этого сада раскинулось несколько чудесных летних павильонов, выделяющихся очаровательной конструкцией небольших решетчатых окон. Однако без должного ухода вся эта красота приходит в упадок, а решетки постепенно осыпаются сгнившими фрагментами на землю. Откровенно грустно наблюдать, как разрушаются такие изящные сооружения, причем у меня появилось устойчивое опасение того, что внедрение достижений европейской цивилизации окажется губительным для многих прекраснейших памятников истории этой страны. Но причин такой их судьбы я назвать не решаюсь. Ни один народ не может себе позволить такую роскошь, как окончательная утрата памятников собственной старины. Если они обладают великим совершенством конструкции, тогда в них хранится особенность национального созидательного порыва; и с привлечением иностранных путешественников в свою страну можно не только вернуть средства, затрачиваемые на такие памятники, но и пополнить государственную казну. Я абсолютно уверен в том, что ради ознакомления с великолепием ряда величественных храмов и алтарей Японских островов многие из них решатся на путешествие даже из самой Европы, чтобы посмотреть на них. Но при всей неописуемой красоте таких храмов слишком уж бросаются в глаза признаки их постепенного естественного всеобщего обветшания.
Из арсенала мы направляемся в прославленный конфуцианский храм, который до самой революции 1868 года служил пристанищем для японского университета, где обучалось четыре тысячи студентов – сыновей дворян и даймё.
Конфуцианство, должен вам заметить, к религии никоим образом не относится; в этом учении ничего не говорится о грядущей жизни, относительно которой Конфуций, как сам признался, ничего не знал. Этим учением о нравственности предусматриваются только лишь нормы взаимоотношений между людьми. Классика Японии в том виде, как она преподается в местных университетах, изложена исключительно в трудах конфуцианцев. Японцы не разработали никаких своих естественных наук, хотя по натуре этот народ богат на наблюдателей природы, а их знание математики ограничено самыми необходимыми пределами. Этот величественный конфуцианский храм у японцев считается таким же престижным учебным заведением, как у англичан Оксфордский университет, и великолепие его здания сформировалось на основании того факта, что он предназначен для просвещения, получившего воплощение в том виде, в каком его представляли сами японцы.
Теперь все обстоятельства изменились. Студенты разбрелись кто куда, и университета здесь больше не существует. На смену конфуцианству пришло изучение естественных наук, математики и иностранных языков, а ученых мужей Японии сменили европейские преподаватели. Но колесо фортуны вращается по-прежнему. Оно еще раз провернулось, и японские учителя преподают естественные науки, которые познали с помощью тех же европейцев.
Здание величественного конфуцианского храма выполнено в весьма мрачном стиле, а внутри у него один только пол из черного лакированного дерева, черные колонны, черные стены с потолком; и единственное разнообразие в эту монотонность фона вносят бронзовые элементы, вмещающие основания колонн; но даже они выполнены в мрачном тоне. Одной особенностью, однако, это здание отличается от всех остальных, что я до сих пор видел в Японии, – его крыша представляет собой открытую конструкцию (совсем без потолка), тогда как в резьбе по дереву (при всей ее здешней лаконичности) изображения животных встречаются намного чаще изображений растений.
В этом здании теперь располагается великолепная Национальная библиотека Японии, и здесь уже собрано несколько тысяч томов, каталог которых мне любезно предоставил достопочтенный ее библиотекарь.
По выходе из университетского здания мы посетили огромный храм, который, как кажется, посещают совсем немногочисленные прихожане. Здесь меня приятно поразили практически бесконечные коридоры, многочисленные комнаты и чудесные садики, прилегающие к основному строению. На жертвеннике стоит глиняный сосуд из селадона (фарфора светло-зеленого цвета эпохи Сун) с отверстиями, украшенный медными деталями и содержащий пепел истлевшего ладана; и здесь же находится изогнутая ветка орехоносного лотоса (буддийского цветка), внешне поразительно напоминающая египетскую вазочку в виде лотоса (рис. 19). Мне еще очень часто придется обращать внимание любезного читателя на сходство, существующее между произведениями искусства древних египтян и мастеров Японии.
Мы затем зашли на ту территорию монетного двора, где печатаются японские банкноты; но здесь применяются все тонкости электрического травления изображения и европейские методы полиграфии. В арсенале, на монетном дворе и на одной ткацкой фабрике в Киото, куда меня пригласили несколько недель спустя, также использовался европейский механический парк; причем ни в одном другом месте я не обнаружил ни малейшего намека на вытеснение местных производственных приемов европейскими приспособлениями.
Рис. 19. Предмет в виде побега лотоса. Будда, как утверждают, держал его в руке во время вознесения молитвы во здравие своей матери
Следующее утро пришлось посвятить наблюдению за распаковкой вещей, которые я привез с собой из Англии для Национального музея Японии. Почти все они на радость хорошо преодолели долгий путь.
Небо этим утром выдалось пасмурным, и к одиннадцати часам повалил снег; но к пяти часам пополудни небо снова очистилось от облаков, а позже мы наблюдали чудесный закат. Ночь наступила ясная, морозная и звездная.
Утром 18 января в четверть девятого мы с господином Маунси на поезде отправились в Иокогаму, где наняли рикш, чтобы доехать до города Камакура, расположенного в 28 км на противоположной оконечности выступа суши, образующего южную границу бухты Эдо. Дорога нам досталась с очень несовершенным покрытием, и пролегала она через протяженную долину рисовых полей, а в одном месте даже миновала высокий отвесный берег. Рисовые поля в Японии в некоторых случаях простираются на многие километры, и их даже устраивают в виде террас на склонах холмов. Такое устройство террас из почти пустых илистых прудов, а ведь именно так рисовые чеки глядят на это время года потому, что все поля находятся ниже огораживающих их валов, а когда вода уходит из почвы, пейзаж здесь приобретает какой-то непривычный вид.
Поднимаясь из долины, мы приближаемся к выходу из нее, а потом выходим на высокий берег или к песчаной отмели, которая зрительно отделяет сушу в северной стороне мыса от его юга. Этот откос внешне напоминает песчаную отмель. Стоит отметить, что в Японии не растет настоящая трава для выпаса овец. Подавляющую часть территории этой страны покрывают заросли осоки; но поскольку зимой эти заросли ложатся на землю, многие холмы на протяжении холодных месяцев года выглядят голыми, а ландшафт – совсем неинтересным. Из-за отсутствия травы баранина в Японии ценится очень дорого (в открытых портах, где только и можно приобрести мясо любого животного, баранина стоит около двух шиллингов и шести пенсов за фунт, исключение распространяется на один или два самых крупных города, население которых успело привыкнуть к европейским порядкам). Причина заключается в том, что овец приходится выкармливать в Китае и везти в Японию. Говядина, однако, стоит всего лишь пять пенсов за фунт, так как волы питаются более грубым кормом.
Чтобы облегчить судьбу нашим рикшам, во время подъема на утес мы спешились, и извозчики последовали за нами со своими тележками налегке; но по ту сторону вершины водораздела наша дорога все больше сужается, пока не исчезает совсем. Обходная дорога, пролегающая по насыпи, отделяющей две группы рисовых полей, представляет собой настоящее шоссе, и по нему наши рикши мчат нас к месту назначения. При этом, поскольку дорогу пересекают многочисленные канальцы, проезд через которые осуществляется по двум подложенным камням, поездка приобретает увлекательный момент: мы начинаем гадать, попадут ли наши рикши колесами своих тележек на эти камни или свергнут нас в канаву.
Преодолев все описанные выше сложности нашего пути, мы прибываем в некогда знаменитый город Камакура, опустившийся теперь до статуса городишки. Он сократился до размеров деревни, хотя когда-то его территория по площади превышала размеры тогдашнего Эдо. Камакура располагается на островах чудесной бухты, песок которой щедро усеян раковинами. Здесь находится храм, недавно восстановленный и несколько примитивно украшенный, где хранятся дары, полученные первым сёгуном от монарха в далеком 1180 году; но мы целью нашего паломничества назначили гигантское изваяние Будды, или Дайбуцу.
В скором времени мы приблизились к густому лесу и через прогал в кроне деревьев рассмотрели колоссальное изваяние. Местная фигура Дайбуцу, притом что отлита она из бронзы в сидячем положении, вознеслась в высоту на 11,4 м. Сложили ее из деталей площадью без малого по 2 м2, потом их спаяли вместе, и теперь фигура в целом представляет собой единое громадное сооружение из металла. Статуи Дайбуцу обычно водружают на фундамент в форме цветка лилии (цветок орехоносного лотоса); но в этом случае основа изготовлена в виде только двух лепестков такого цветка, которые прислоняются к стене справа и слева от Будды, так как закончить оформление образа строители до сих пор не удосужились. Будда изображен в позе величественного отдохновения с выражением абсолютного умиротворения на лице. В его лоб вставлен алмаз, из которого должен проливаться свет и который служит воплощением мысли, подобной той, что выражена в нашем Священном Писании словами: «Я представляю свет мира». Руки изваяния расположены ладонями вверх, большие пальцы смыкаются кончиками, а все остальные пальцы направлены вверх. Одежды изящно струятся по фигуре Будды, открытой оставлена только его грудь. Перед ним стоит столик, напоминающий по виду алтарь, на котором находится две бронзовых вазы, бронзовая курильница и два сосуда для цветов. Бронзовые вазы содержат по композиции из листьев и цветов орехоносного лотоса, красиво составленные и очаровательно отлитые из металла. Высота алтаря составляет 1,8 м, а над ним возвышаются бронзовые лилии в вазах; но все-таки алтарь с его цветами выглядит маленьким на фоне грандиозной фигуры Будды. Справа и слева от изваяния находится по бронзовому фонарю на тумбах высотой 3 м. После тщательного осмотра этого колосса снаружи мы заходим внутрь его, так как он полый. Внутри изваяния оборудован алтарь или молельня. Приблизившись к алтарю, мы увидели проявления европейского снобизма, кажущегося демонстрацией высшей степени презрения к местному народу в таком священном для него месте. На лбу одной из статуй, стоящих на алтаре, некий пакостник из англичан или американцев написал синим карандашом свое имя! Такому позорному поступку еще не придумали достойного осуждения! Возмущению моему нет предела: сноб только самого низкого пошиба мог додуматься написать свое имя на произведении искусства. Но когда таким манером оскверняют священный алтарь, совершившего его осквернение преступника следует привязывать к позорной телеге и тащить за ней через весь город, нахлестывая кнутом по всем мягким местам.
Вскарабкавшись по лестнице, мы поднимаемся на платформу внутри изваяния, с которой через отверстие в голове открывается вид на окрестную сельскую местность и бухту. Затем мы спускаемся к завтраку под открытым небом.
С порцией жареного тетерева в одной руке, куском хлеба в другой я обхожу статую по кругу и замечаю над ее лопатками две больших металлических петли, происхождение и предназначение которых понять не могу. Господин Маунси, озадаченный таким открытием не меньше меня, обращается за разъяснением к своему местному переводчику. На его вопрос незамедлительно поступает ответ: «Для сияния». Но поскольку для нас никакого понимания не наступает, мы просим произнести по буквам, и опять получается «для сияния». Задав тот же самый вопрос всеми мыслимыми способами, мы получаем один и тот же ответ «для сияния». На том нам пришлось угомониться.
Справа от статуи Будды находится небольшой торговый лоток, какие мы часто видим в культовых местах Японии. Этим лотком заведует жрец, который торгует рисунками священного изваяния, картами района, амулетами для отпугивания злых духов, изображениями любимого в Японии бога удачи Дайкоку и другой духовной печатной продукцией. Цена на такие вещицы назначается практически символическая, тогда как продаваемые фигурки в некоторых случаях представляют большой интерес, так как дают представление о происхождении определенных символов, общих для буддизма и христианства. Злые духи, защиту от которых можно купить в виде амулетов, представлены практически во всем своем многообразии. Но амулеты выглядят для меня всего лишь клочками бумаги длиной приблизительно 10 см и шириной 2,5 см, свернутыми так, чтобы их невозможно было расправить. На них указывается имя злого духа, от которого амулет должен уберечь, и стоит красная печать храма. Один из оберегов, купленных мной, предназначался против оспы, другой – защищает от опасностей путешествия, третий – от зла в целом и так далее; но все недуги, от которых защитят скромные затраты в этом святом месте, перечислить просто невозможно.
На обратном пути мы посетили храм, которому придается огромное значение, украшенный изображениями пятисот учеников Будды (и выглядят они по-настоящему странно), а также тремя великолепными произведениями резьбы по дереву, изготовленными одним из величайших известных когда-либо в Японии резчиков, и красивыми образцами решетчатых конструкций.
Мы уже собрались было покинуть это здание, когда наш переводчик с умиротворенным и взволнованным лицом привлек наше внимание к изображению прямо перед нами и воскликнул: «Сияние! Сияние!» Теперь до нас дошло, что он пытался объяснить нам, когда мы разглядывали великого Дайбуцу, так как голову его фигуры окружал нимб, а то, что мы увидели на плечах колосса, было крепежом для этого приложения к главной достопримечательности городка Камакура.
Мы едва расселись по нашим рикшам, когда наш переводчик настоял на том, чтобы мы заглянули в чайный павильон, полностью проигнорировав все наши протесты и заявления, что мы как раз недавно плотно подзакусили. Притом что он разделил с нами трапезу, показавшуюся нам вполне достаточной, предложенного в чайном павильоне пирога и чая ему показалось мало, и он заказал дополнительно три сырых яйца, которые ему тут же принесли на блюдце с соевым соусом. Вынув яйца из блюдца, он положил их на пол, потом взял одно, разбил скорлупу, вылил его содержимое на блюдце, слегка сдобрил соевым соусом, поднес блюдце ко рту и проглотил приготовленную жижу, как мы глотаем устрицу. Покончив с оставшимися яйцами таким же манером, наш переводчик выпил несколько чашек чая, после чего спокойно сообщил нам, что готов к продолжению путешествия. Эта маленькая причуда нашего тол кового переводчика заслуживает упоминания потому, что японцы действительно едят часто и понемногу. Японию совершенно справедливо называют страной разумных мелочей. Самыми красивыми изделиями японцы считают те, что, как правило, малы размером: оголовок трости или нэцке – брелок кисета часто представляют собой настоящее произведение искусства самого причудливого творческого полета, а изысканные японские блюда подают очень маленькими порциями. Быть может, как раз деревенский воздух вызвал у нашего проводника необычайно здоровый аппетит. На наш вопрос, сколько нам следует заплатить за угощение, переводчик объяснил очередную особенность японского этикета: выставление счета посетителю считается величайшим оскорб лением для управляющего постоялым двором. В Японии за услуги не платят, а просто что-то дают; и подарком за легкую закуску с чаем и пирогом следует считать два или два с половиной пенса в переводе на наши деньги.
Мы возвращаемся в Иокогаму на рикшах, а до Токио доезжаем последним поездом.
Уведомление по поводу моего представления микадо доставил на следующий день мой старинный приятель Саката-сан, с которым я имел удовольствие общаться в своем собственном доме в Лондоне. Нынешняя встреча принесла нам обоим одновременно большую радость и стала огромным сюрпризом, так как, отправляясь ко мне с официальным поручением, он совсем не ожидал встретить доброго лондонского друга, а подумал о каком-то однофамильце. Да и я никак не рассчитывал его увидеть по такому случаю. Итак, Саката-сан прибыл уведомить меня о том, что микадо назначает мне аудиенцию на завтра на два часа дня. Он сказал, что мне предстоит встреча в форме личной беседы, и передал копию выступления, подготовленного для микадо по такому случаю. А от меня требовалось подготовить лаконичный ответ на приветствие монарха. Я обратился к сэру Гарри Паркесу за помощью в подготовке перевода необходимых речей.
Прекрасное, как обычно, утро выдалось 20 января. На небе практически ни облачка, ярко светит солнышко и тепло.
Ниже приводится перевод обращения, который микадо собирался произнести во второй половине этого дня:
Обращение его величества Тэнно («Тэн» – небеса, «но» – император; также применяется титул Тэнси: «Тэн» и «си» – сын), адресованное доктору Дрессеру 20 января 1877 года.
«Мы надолго сохраним в нашей душе память о коллекции предметов, изготовленных в Англии и других странах, составленной сотрудниками музея Южного Кенсингтона Вашей страны и предоставленной соответственно японскому музею; и также о Ваших собственных трудах, состоявших в том, что Вы прибыли в Японию ради ознакомления нашего народа с естеством и внешним видом произведенных в Европе предметов материальной культуры. Вы постарались наставить наш народ на путь, ведущий к прогрессу и совершенствованию различных направлений изобразительного искусства. Хотелось бы верить в то, что Ваше пребывание в Японии пройдет без каких-нибудь недоразумений и доставит Вам большое удовлетворение».
На такое приветствие, названное знатоками протокола более пространным, чем обычные речи микадо, я подготовил следующий ответ:
«Позвольте мне выразить горячую благодарность за ту честь, которую Ваше Императорское Величество оказало мне своим личным приемом.
Тот ничтожный подарок, который мне поручили доставить в Национальный музей Вашего Величества, подготовлен по предложению директора Музея естествознания в районе Южного Кенсингтона Лондона господина Ричарда Оуэна. Экспонаты для него предоставили сотрудники фирмы «Лондос», передавшие львиную долю предметов, фирмы «Грин и племянники», господ Дултон, Элькингтон и семьи Льюис (все они из Лондона); фирмы «Бринтон и Ко» из Киддерминстера, а также «Уорд и Коуп» из Ноттингема.
На протяжении всех прожитых мною лет я восхищался японским искусством и собирал его произведения, а теперь воплотилась в реальность величайшая моя мечта – и я нахожусь на территории прекраснейшей страны мира, страны Вашего Величества.
Я покорно надеюсь на милость Вашего Величества, способного по достоинству оценить наши усилия по предохранению для Вашего же народа его национального искусства от пагубного европейского влияния. Декораторы наших стран Запада видят большой смысл в том, чтобы следовать примеру великих художников, занимающихся своим творчеством под властью Вашего Величества.
Если Ваше Величество окажет мне честь и одобрит мою деятельность, тогда я буду время от времени поставлять Национальному музею Вашего Величества образцы произведений наших самых модных творцов. И если я смогу принести пользу отраслям промышленности Вашего Величества или послужить развитию внешней торговли страны Вашего Величества, будь то во время моего пребывания здесь в Японии или по возвращении в Англию, я прошу у Вашего Величества чести служить Вам и отдаюсь в полное распоряжение Вашего Величества.
Благодарю Ваше Величество преданно и искренне за великую честь, оказываемую Вами мне в настоящий момент».
Около 11 часов утра Саката-сан заглянул ко мне за этим ответным словом, чтобы успеть перевести его для микадо.
Наряженного в парадный костюм в строгом соответствии с указаниями вице-президента музея Танака-сан с Сакатой, этим вечером тоже обрядившихся в европейские костюмы, сопроводили меня во дворец, находившийся в десяти минутах езды от посольства. У внешних ворот нас приветствовали стражники на европейский манер. Затем мы проехали вторые ворота и подкатили к портику. Мощные низкие двери здесь уже стояли распахнутыми, и четверо слуг повели нас по коридорам дома, с одной стороны которого высилась разделительная стена, а с противоположной находилось окно раздвижной конструкции.
Этот временный дворец микадо (так как постоянный дворец императора недавно сгорел дотла) представлял собой просторную японскую усадьбу (ясики) обычной незатейливой конструкции в один этаж. Полы в проходах и тех комнатах, что я видел, покрывали европейские ковры (где-то гобеленовые, где-то брюссельские), но выглядели они практически всегда с точки зрения художественного вкуса совсем не к месту. В приемной, куда нас привели, находилась черная каминная полка, украшенная цветным орнаментом и открытой европейской решеткой. Межкомнатные сдвижные перегородки, надо отметить, японского стиля, кто-то оклеил дешевыми французскими обоями, и на потолке были такие же обои с орнаментом в геометрическом варианте. В центре комнаты возвышался стол со свисающей крупными складками скатертью нежных зелено-желтых тонов, расшитой прекрасными фигурами драконов, замкнутых в круглых розетках. Эти круги диаметром примерно 15 см располагались на ткани неравномерно: местами густо, мес тами на расстоянии до 10 см. В самом центре стола стояла коробка с сигарами. Ковер на полу следовало отнести к изделиям низкого качества. Вокруг стола стояло шесть европейских стуль ев с гнутыми резными ножками и резными же спинками. Обивка их сидений выполнена из шелка благородного имперского красного цвета, украшенного изображениями из бархата или плюша, а если на эти бархатные фигуры бросить взгляд сверху, на его фоне просматривался золотой орнамент. Рядом со столом располагался незатейливый на вид хибати (или жаровня), опора которого, сработанная из простого соснового дерева, состояла из обруча шириной около 8 см (внешне напоминавшего обруч сита) сверху, треноги, прикрепленной к нему, и круглого диска, прикрепленного, как и обруч, к треноге, но примерно на 5 см пониже. На этом диске располагался латунный хибати, а от падения его удерживал обод, внутри которого он находился. Высоту подставки хибати выбрали с таким расчетом, чтобы пламя с него поднималось приблизительно на уровень самого стола. Следовательно, при таких ножках, направленных вниз, опасность возникновения пожара полностью исключалась. Какой-либо другой мебели в приемной не наблюдалось.
В нашу комнату вошли два вельможи в роскошных придворных платьях, один из которых отличается от второго придворного чина немного большим количеством золотого кружева на своем одеянии. Состоялось представление меня сначала второму придворному, оказавшемуся министром двора монарха, затем первому – главному церемониймейстеру. И теперь они повели меня в тронный зал, где состоится прием у микадо. Он представляет собой длинное, узкое помещение, стены его представлены бумажными сдвижными ширмами, конец, в который мы входим, открытый, а противоположный конец закрыт капитальной перегородкой. В соответствии с полученными мною указаниями я должен подойти к определенному месту в центре открытого конца зала и поклониться; затем сделать шаг вперед и поклониться снова; пройти еще шага четыре, то есть продвинуться на 4 м и отвесить очередной поклон. Единственным предметом мебели в этой комнате оказалось европейское кресло, совершенно определенно принадлежащее к тому же мебельному гарнитуру, что и стулья, виденные нами в приемной, судя по одинаковой обивке. Этот трон стоял в центре дальнего конца комнаты перед капитальной перегородкой.
Мы возвращаемся в приемную, когда минуты через две министр двора императора, задержавшийся в тронном зале, выходит из него и сообщает, что микадо готов нас принять. Первым на прием направляется господин Танака, я за ним, Саката замыкает нашу процессию. Танака-сан, однако, к монарху не заходит. Исполнив все указания по поводу поклонов и продвижения вперед, я оказываюсь в 2,5 м от микадо.
Справа от меня ближе к стене (или сдвижной перегородке) и чуть ближе к императору, чем нахожусь я, стоит церемониймейстер, а слева напротив церемониймейстера – министр двора монарха: оба три раза поклонились вместе с нами, и оба, заняв свои места, застыли со склоненной головой.
Микадо показался мне мужчиной лет двадцати семи от роду, роста среднего для японца (для нас весьма небольшого), с отвечающим моменту серьезным выражением на лице и положением тела, как мне показалось, несколько наклоненным вперед. Он красовался в европейской военной униформе, расшитой золотым галуном.
Когда мы вошли в тронный зал, он стоял перед своим троном лицом к нам. Он чуть кивнул нам и сразу начал читать свое приветственное слово (рис. 20) внятно, отчетливо и с большим чувством. Прекрасно осведомленный о том, что я не понимаю язык, на котором он говорит, микадо, что называется, просто тратил впустую свою императорскую учтивость, однако манерой поведения он не выдавал ни малейшего нетерпения. Наступила моя очередь для провозглашения по-английски ответа на приветствие его величества, перевод которого на язык императора я передал переводчику. Толмач зачитал его микадо учтивым и почтительным голосом, запинаясь слегка только на некоторых европейских именах. Завершив намеченное дело, мы поклонились и, пятясь, покинули августейшее присутствие.
Когда мы вернулись в наш экипаж и тронулись в обратный путь после прощального приветствия со стороны императорской стражи, Саката-сан сообщил мне по просьбе Танаки, что для них считается величайшей честью сам факт приближения к воротам дворца, так как никому из японцев, кроме государственного министра или личного приятеля императора, такая роскошь не позволяется; и даже им запрещается вход через эту дверь, предназначенную исключительно для заслуженных иноземцев.
Так получается, что мне повезло увидеть человека, который в глазах его подданных все еще остается сыном богов и императором Небес. Наша жизнь меняется самым странным образом, ведь считаные годы тому назад подданный японского престола, не говоря уже об иностранце, заплатил бы за счастье увидеть микадо своей жизнью.
Мой следующий выход случился в японский театр, но, к несчастью для меня, три главных театра Токио сгорели во время пожаров, которые в последнее время принесли этому городу огромные разрушения. И так как знаменитые японские актеры никогда не выступают во второразрядных театрах столицы, мне пришлось судить о японской драме по постановкам второсортной труппы именно такого театра. Японский театр располагается в забавном здании, внешний вид которого описать мне сложно, поскольку он весьма отдаленно напоминает какое-либо европейское строение, причем над его входом наподобие своеобразного балдахина нависают рисунки и флаги. Внутреннее пространство японского театра являет собой параллелограмм с первым этажом и галереей, во многом напоминающее методистскую часовню в небольшом английском городе. Я поднимаюсь по лестнице и вхожу в ложу. Но ложа японского театра даже близко не похожа на помещение того же предназначения в европейском оперном театре. Зрительный зал и галерея японского театра, можно так сказать, состоят из лож, напоминающих оркестровые ямы. Их особенность и расположение легче себе представить в виде череды упорядоченных «стойл» на базаре крупного рогатого скота.
Рис. 20. Уменьшенная в размере копия текста приветствия, оглашенного микадо, которую на следующий день после приема прислали автору книги в качестве знака особого расположения
В театр можно попасть через два входа, расположенные справа и слева со стороны улицы, полы в театре земляные, расположены они на уровне мостовой. Здесь зрители оставляют свои башмаки и покупают билеты на представление. Сцена, простирающаяся по всей ширине театра, пролегает вниз на всю длину театрального пространства в виде двух проходов, в свою очередь упирающихся в поперечную платформу, расположенную у дальней стены здания, которую можно считать продлением сцены. Справа или слева от прохода у стены оборудованы ряды зрительских лож, углублений или камер (назовите их на свой вкус) квадратной формы. Эти ложи отделяются одна от другой узкими второстепенными проходами. Их пол находится на уровне мостовой. Следовательно, можно сказать, что места для зрителей располагаются в квадратных углублениях где-то на 40 см ниже уровня проходов, и в них приходится спрыгивать, когда занимаешь свое место. В этом заключается их отличие от лож в европейских театрах. У противоположной стены театра располагается подобный ряд лож, и между двумя главными продольными проходами устроен ряд значительного числа таких квадратных выгородок. Галерея поделена таким же самым способом (рис. 21–23).