Константин Викторович Еланцев
Последняя точка судьбы
Квартиранты
Мне этот дом сразу не понравился: какой-то осунувшийся, с облупившейся краской на наличниках, с «дореволюционными» ручками на двери.
– Ты что, предлагаешь нам здесь жить? – удивлённо спросил я у Терёхина.
– А чего тут такого – дом как дом! Главное, что от института недалеко. Никаких тебе трамваев, беготни по улице. Главное ведь другое, мужики! – Андрюха повернулся к парням, стоявшими за нашими спинами, – Серёга, Ганс, не об этом ли мы мечтали? Никаких комендантш, никаких проверок вечерами, ну!
Серёга Зубцов и Виталик Цейс, по прозвищу «Ганс», пожали плечами. Я понял, что им абсолютно всё-равно Мы, четверо третьекурсников, решили снять временное жильё на время учёбы. В общаге бесплатно, но там действительно жёсткие правила: отсутствие до 23.00, никаких гостей ночами, а днём только по разрешению коменданта.
Здесь как раз Генку Терёхина выгнали из общежития. Комендантша унюхала запах спиртного, потом второй раз, третий, ну и с помощью декана решила эту проблему, заодно лишив нашего товарища стипендии. На учёбе его оставили, а вот жильё порекомендовали подыскать. Мы же, верные дружбе, потянулись за Генкой вслед.
– Всё решено, пацаны! – жестикулировал Терёхин, помогая то одному, то другому из нас упаковывать чемоданы, – Я с жильём быстро определился, дом нашёл в двух шагах отсюда! Случайно дедка одного на остановке встретил. Разговорились, он и предложил свой дом для проживания. Мешать нам не будет, потому что у дочки живёт. Как, говорит, старуха моя померла, так и не могу один находиться, надо чтоб кто-то рядом был!
Дом действительно находился в километре от института. Здесь как раз частный сектор начинался, одна улица из домишек осталась, только тянулась она далеко и заканчивалась где-то на самой городской окраине.
– Ну, что, – ещё раз спросил я, – берём для проживания?
– Сойдёт! – буркнул Ганс.
– Можно! – махнул рукой Серёга.
Если б мы знали, что ждёт нас впереди, никогда бы не переступили за калитку этого жилища на тихой улице, с поросшими сладкой малиной заборами….
Так и потекла наша жизнь, не ограниченная всевозможными приказами. Комнаты были с мебелью, поэтому и покупать-то ничего не пришлось. Кое-как навели порядок, обои переклеили – вот и всё обустройство. Вечерами гуляли по городу, знакомились с девчонками и через несколько встреч расставались. Тогда ведь, в семидесятые, ещё не было компьютеров и сотовых телефонов, поэтому развлекались, как могли. Вечерами сидели над заданиями, спорили, проверяли друг у друга правильные ответы. Двое из нас получали стипендию, а двум другим предки иногда переводами помогали.
Соседей вокруг не было, поскольку близлежащие дома давно стояли пустыми, и только там, вдали, вечерами светились огоньки. И это радовало: пусть далеко, но всё-таки живут люди!
А дом пропах: то ли плесенью, то ли гнильём воняло от стен. Но мы привыкли и старались не обращать на это внимания.
Хозяина видели всего один раз. Он поздоровался с Генкой, а на нас посмотрел подозрительно, но головой кивнул. Мне даже показалось, что силой себя заставил. Неприятный дедок!
– Об оплате договорились! – потирал руки Терёхин, – Сказал ему, что раз в квартал платить будем. Согласился!
Всё начались месяца через два, аккурат, в канун Нового года. Поскольку друзья мои жили в соседних областях, то на выходные каждый отправился в родительские пенаты, чтоб привезти на самый любимый наш праздник какие-нибудь деликатесы, что-то вроде сала или квашеной капусты.
Я остался. Мама у меня жила далеко за Уралом, поэтому при всём желании два дня ничего не решали. Может, и к лучшему, думал я, отосплюсь, книжки почитаю!
Когда вечером, проводив друзей на вокзал, подходил к дому, заметил возле калитки какую-то старушку. Стоя по колено в снегу, она всё пыталась заглянуть за забор, но у неё никак не получалось.
– Вы не меня высматриваете? – пытаясь пошутить, крикнул издалека.
Старушка вздрогнула и, как мне показалось, пригнулась, словно от страха. Но всмотревшись, перекрестилась.
Она оглянулась и подошла ко мне. Ненормальная что ли, подумал я.
– Это вы, студенты, здесь проживаете? – прошептала бабулька.
– Мы. А чего шёпотом-то?
Она ещё раз посмотрела по сторонам и взяла меня за рукав:
– Давай отойдём-ка, милок, в сторонку.
Я удивился, но следом за ней пошёл – очень уж было интересно, какую такую тайна хотелось ей мне рассказать.
– Вон мой дом с зелёными наличниками, видишь? – старушка махнула рукой и указала куда-то на конец улицы.
– Вижу, – ещё ничего не понимая, буркнул я.
– Так вот, скажи мне для начала, как вы в этот домишко заехали?
– То есть как? Друг деда какого-то нашёл, он и заселил, – мне показалось, что при упоминании нашего хозяина она попыталась, было, прикрыть рукой рот.
– Его не Михалычем зовут? – после небольшого замешательства спросила она, – Вижу его иногда возле дома, только подойти боюсь.
А ведь действительно, я даже не удосужился спросить у Андрюхи имя нашего благодетеля.
– Может, и Михалыч, а что?
– А то, – старушка как-будто вздрогнула и поманила рукой, что б я нагнулся, – Михалыч ваш уж лет пятнадцать, как в могиле лежит!
Она выдохнула и расслабленно опустила руки, словно выдала свой самый главный секрет жизни.
– Ну, Вы даёте! – мне захотелось смеяться, – Такого быть не может, бабушка!
– Марья Ивановна….
– Что? Ах, да, Марья Ивановна….
– Вот что, дорогой мой, пошли-ка ко мне! Я тебя и чаем напою и много чего расскажу, а там уж сами решайте, что правда, а что нет! – старушка взяла мою руку и потянула прочь от ставшего вдруг ненавистным мне дома.
А послушать было чего! Много лет назад в доме по Маяковского, двадцать пять, умерла хозяйка. А муж её, Степан Михайлович, до того горевал, что сутками на улицу не выходил. Как рассказывали тогдашние соседи, сидел на табуретке, онемевший от постигшей беды, и молчал. Через неделю после похорон и окна в доме перестали гореть. Это показалось странным соседу и он, перемахнув через забор, увидел в окно мёртвого хозяина. Михалыч висел под потолком, высунув безобразно длинный язык, а рядом валялась его любимая табуретка.
Испугавшись, сосед побежал в милицию. Приехавший наряд вскрыл входную дверь, но трупа в комнате не обнаружил. Сосед божился, что лично видел висевшего покойника. Странно было другое: двери были закрыты изнутри на крючок, а окна ещё с зимы заклеены по щелям. Так, что уйти, чтобы никто не заметил, не получилось бы.
Михалыч исчез. Детей у него не было, поэтому в розыск никто не подавал. Потом как-то забылось всё, и дело в милиции закинули на полку. Стоял, ветшая, заброшенный дом, и покосившийся угол напоминал бывшим соседям о своём одиночестве. Постепенно город наступал. Жители уезжали: кто к родственникам, кто в другие города, оставляя свои дома в надежде приобрести квартиру, как только их собственность пойдёт под снос.
– Во, дела здесь у вас! – я поблагодарил Марью Ивановну за рассказ, – Только мы ничего странного не наблюдали. Ребята приедут через два дня, будем искать новое жильё.
– Тебе эти два дня ещё прожить надо… – словно обречённо, промолвила старушка.
– Да, ладно Вам, Марья Ивановна, двадцатый век на дворе, да и я атеист. Как говорится: ни в бога, ни в чёрта!
– Глупый ты, потому как молодой, – она ушла на кухню и вернулась, неся в руках бутылочку с водой. Из кармана фартука достала два небольших кухонных ножа и сунула мне в руки, – Бери, бери!
– Зачем? – всё ещё не понимая, пытался отказаться я.
– Может, и незачем, да только, как придёшь сейчас домой, закопай-ка эти два ножа возле крыльца. Да только крест-накрест закопай, понял? И не в снег, а землицей присыпь.
Я начинал догадываться, о чём идёт речь.
– Я в палисаднике яблоньку видела, когда возле дома стояла.
– Растёт. Старая уже.
– Не в этом дело. Ты из бутылочки, что сейчас тебе дам, воду солёную из неё под дерево вылей, а посуду выбрось. Выбрось, как можно дальше от дома!
А потом Марья Ивановна сунула мне в руку ещё какую-то бумажку:
– Здесь молитва, хотя ты, как сам говоришь, безбожник. Сорок раз прочитать надо, именно сорок! Иди, сынок, и дай бог, чтобы ничего не случилось!
Случилось. И яблоню полил, и ножи закопал, но…. До сих пор ту страшную ночь вспоминаю. Уже к полуночи вдруг забарабанила дверь! Я выскочил из-под одеяла, понимая, что начинается то, о чём говорила старушка. Казалось, неведомый мне налётчик сорвёт дверь. Она трещала, но не поддавалась. Потом невидимая рука ударила в окно, и оно задребезжало, готовое разлететься на десятки осколков. Вдруг посыпалось с потолка, как будто тяжёлый зверь метался по чердаку, словно граната, рванула висевшая на потолке лампочка, и погас свет.
Вот тут меня действительно обуял ужас! С улицы рвалась в дом поднявшаяся метель, ходуном ходили стены. Обезумевший от страха, я снова нырнул в кровать, забыв про молитву, что дала мне Марья Ивановна. Отвратительно воняло, и всё время казалось, что кто-то холодный и страшный схватит меня вместе с одеялом и утащит туда, в чёрную дыру, из которой нет на вечные времена никакого возврата. Со звоном упал, висевшийся на кухне, ковшик, и звук этот влился в общий поток воплей разбушевавшейся нечести.
Сколько этот хаос продолжался, не знаю. Думаю, часа полтора. Когда перестал дрожать потолок, и стихло дрожание окон, я осторожно вытянул из кармана брюк бумажку с молитвой. Мне понадобилось всего три спички, чтобы выучить её наизусть!
Вот она:
«Место мертвецкое в земле, за порогом, там, куда не ведут людские дороги. Покойнику здесь не жить, со мной воды одной не пить, еды моей не есть. Мертвяку с дома сойти, в даль мертвецкую уйти, где мертвые спят, где мертвые кости свои сторожат. Как вода солона, так и к покойнику она зла, от меня гонит-прогоняет, из дома моего изгоняет. Слово мое остро, крестом в землю легло, мертвяка прогнало, до земли мертвецкой прижало»
… Вторую ночь я ночевал у Марьи Ивановны.
Из дома мы, конечно, съехали. После нашего ходатайства перед деканом и обязательства взять товарища «на поруки», Терёхина вернули в общагу.
Больше опрометчивых шагов мы не совершали.
Последняя точка судьбы
Едва придя в себя, я почувствовал боль. Она разливалась по всему телу, словно тысячи молоточков с каждым ударом сердца отдавались в моей голове. Сквозь тяжёлые веки, которые я с трудом пытался приоткрыть, увидел над головой белый потолок.
Хотел повернуть голову, но шея отказывала повиноваться, и снова молнией по позвоночнику прошла боль. Невольно вырвался стон.
Услышал, как хлопнула дверь. Возле меня возникло миленькое личико и радостно улыбнулось:
– Вот и слава богу, пришёл в себя!
Я увидел молоденькую медсестру, которая крепко вцепилась в мою руку:
– Вы только не засыпайте, я доктора позову!
Так началась моя вторая жизнь. Первую, ту, которую прожил до страшной аварии, я вспоминал долго. По эпизодам, по репликам, по фотографиям…. А вот вторая началась с этого замечательного личика. Девушку звали Алёна. Я и сейчас, словно наяву вижу, как она ухаживала за мной: кормила с ложечки, рассказывая о том, как же долго я находился в коме, как часто сидела возле моей кровати и молилась о моём пробуждении.
От неё узнал, что в той аварии погибли два моих друга. Мне повезло, потому что находился на заднем сиденье, и смятая крыша автомобиля чудом не расплющила меня о пол.
Месяц между жизнью и смертью…. Много это или мало, не знаю. Словно минута прошла с того момента, когда я понял, что столкновения с цементовозом не избежать и машинально бросился на коврик между сиденьями. Затем удар, боль и… тишина.
Приходили из милиции, задавали какие-то вопросы. Я отвечал, стараясь вспомнить те последние минуты. А потом и они перестали приходить. Больше было некому, потому что родители уже давно отошли в мир иной, оставив мне однокомнатную «хрущёвку» да небольшой дачный участок за городом, в котором я бывал всего несколько раз.
Уже в общей палате, куда меня перевели через какое-то время, я почувствовал перемены. Они происходили во мне, в моей воспалённой голове. И они меня пугали…. Уходила боль, и вместо неё приходило чувство опасности. Я пытался понять откуда оно и не находил ответа. А однажды Николай, сосед по палате, угощая, протянул мне веточку винограда, что принесла его жена. Я поблагодарил и посмотрел ему в глаза. Наверное, слишком явно на моём лицо отразились недоумение и страх, потому что сосед просто положил кисть на тумбочку и обиженно поплёлся к своей кровати.
– Ты что, не любишь виноград? – обернувшись, спросил он, заметив мою реакцию.
– Да нет, что ты! Всё нормально, просто голова болит, – пытался оправдаться я, – Всё нормально.
Как было объяснить ему то, что не укладывалось в рамки восприятия действительности человеческим разумом! Я увидел мёртвые глаза. Нет, глаза были, красивые, с искринкой, какие бывают у больных, которых должны вот-вот выписать из больницы. Вот только в тех глазах не было жизни. Что за чепуха, подумал я тогда, как это можно определить? Отвернувшись к стенке, попытался заснуть. Слышал, как ворочался Николай, как по коридору осторожно сновали ночные дежурные. Долго ж тебе ещё лечиться, корил я себя, коль такая чушь гуляет в голове!
А утром сосед умер. Просто не проснулся и всё. Пришедший доктор констатировал смерть, и охнула пожилая нянечка, прислонившись к стене. Когда санитары вынесли тело, я заметил виноградную гроздь, которая по-прежнему лежала на тумбочке. Страшно. Ещё вчера я видел мёртвого человека, а понял, что он умер, только сегодня. Вот откуда это противное чувство, вот откуда предчувствие беды! Выходит, потеряв здоровье, я приобрёл дар предвидения? А, может, совпадение и ничего более?
– Осложнение, – грустно сообщила заскочившая на минутку Алёнка, посмотрев на пустую кровать. Она сыпала медицинскими терминами, и я, ничего не понимая, просто качал ей головой.
Потом, начиная заново ходить, я часто, облокотившись на подоконник, всматривался в силуэты людей, гуляющих по больничному саду. Вот тот почти здоров, а тот так и останется инвалидом, почти интуитивно определял я, а вот этот…. Этот не жилец. Он, конечно, выпишется из больницы и вернётся домой, да только через неделю его не станет. Скорая не успеет. Что это, откуда знаю?! У меня стучало в голове, а потом предательски слабели ноги. Сев на кровать, я тёр виски, пытаясь успокоится.
Из больницы домой меня сопровождала Алёнка. Она тараторила без остановки, то и дело поправляя воротник на моей рубашке. Таксист равнодушно посматривал на нас через зеркало и только хмыкал.
– Знаешь,– нерешительно тронув за рукав Алёнку, сказал я, как только жёлтое такси скрылось за поворотом, – ты только не пугайся, хорошо? Он не доедет сегодня до таксопарка.
– Кто, таксист? – испуганно спросила она.
– Да, он. Повезёт пассажиров вечером и его убьют. Прямо в машине. Задушат ремнём.
– Ты что?!
Я видел испуг на лице девушки.
– Алёна, послушай, сейчас тебе всё объясню!
Не знаю, поверила ли она мне в тот момент, когда я сбивчиво рассказывал о происшедших во мне переменах, но только вечером по телевидению сообщили о нападении на такси, в котором, к сожалению, не обошлось без жертв. В брошенной машине было обнаружено тело водителя. К тому же, пропала дневная выручка, как я и предполагал.
Алёнка, притихшая и расстроенная, уехала домой. Пытаясь привести в порядок свои мысли, в который раз мне не давал покоя один вопрос: как я это вижу? По глазам, по голосу, по силуэту? Чем человек, который скоро умрёт, отличатся от человека, который будет жить? В моей голове проносились тысячи вопросов, и ни на один вопрос у меня не было ответа. Просто чувствовал и всё!
Алёнка приходила ко мне каждый день после работы. А в выходные мы с ней под ручку выходили в близлежащий парк и дышали свежим воздухом. Она, наверное, свыклась с мыслью о моих сверхспособностях, поскольку не задавала лишних вопросов, и я был ей за это благодарен. Она водила меня по поликлиникам и покупала в аптеках разные лекарства. Я настолько привык к этому, что недоумевал: а как раньше один жил-то?
В июле Алёнка собралась к больной матери в Тернов. Показав мне билет на самолёт, грустно уткнулась в моё плечо:
– Ты только сильно не скучай, ладно?
– Ладно.
– Недельку поживу и вернусь. Всего семь дней!
Мне захотелось её поцеловать. Я повернул к себе Алёнкино лицо и сделал шаг назад.
– Ты что? – удивилась она, – Ты что-то увидел?
– Милая моя, тебе не надо лететь этим рейсом! – я прижал её к себе.
– Самолёт упадёт, да?
– Нет, не упадёт. Только я вижу, как он горит.
– Ты ведь можешь ошибиться, правда? А гореть он и потом может, когда я уже прилечу! Понимаешь, меня мама ждёт и очень волнуется. Ты ведь не видишь даты, не видишь?!
– Нет, только горящий самолёт….
Мне б удержать её, остановить! На колени встать и умолять остаться. Только я не сделал ни того, ни другого, потому что понял, что нельзя изменить судьбу, которая была написаны высшими силами ещё до её начала. И видеть конец этой судьбы выпало мне.
Моя Алёнка погибла через пять часов после нашего с ней разговора. После приземления лайнер выкатился за пределы взлётной полосы и врезался в ремонтный ангар. Пассажиры были эвакуированы из горящего самолёта. Погибла только одна пассажирка. Ей оказалась девушка, ради которой, наверное, я и выжил в той уже далёкой для меня автокатастрофе.
А вчера я впервые посмотрел на себя в зеркало. На меня смотрело одутловатое, искажённое душевной болью, лицо. В пустых глазах не было жизни. Ну, вот, и твоё время пришло, равнодушно сказал сам себе, коснувшись щеки. Наверное, пора! И впервые констатировал, что ещё ни разу не ошибся в своих видениях. Хорошо, что смерть моя будет лёгкой: уснул и не проснулся.
Сердце….
Челюсть
Михаил Иванович умирал тяжело. Он то засыпал, то просыпался и смотрел помутневшими от боли глазами на дочь, на зятя, на ходики, что монотонно отстукивали последние часы его жизни. Диван, на котором лежал больной, поскрипывая, впитывал в себя проступающий холод умирающего тела.
– Папа, папа… – плакала Антонина, присев на табуретку. Он гладила шершавую руку отца и понимала, что однажды, совсем скоро, эта рука не ответит на её тепло и не вздрогнет от прикосновения.
– Ладно, Тоня, что ж поделать-то… – успокаивал жену Алексей, зять Михаила Ивановича.
Они уходили на кухню, плотно прикрыв дверь, оставляя умирающего наедине со своей болезнью.
Но иногда он просил есть, и Антонина с радостью бежала в комнату с маленькой мисочкой сваренного куриного бульона. Тогда казалось, что отец выкарабкается, победит свой недуг, и дом снова наполнится его бесконечными замечаниями, кряхтением и долгим кашлем от выкуренной сигареты.
Михаил Иванович умер ночью. Когда зять зашёл в комнату, чтобы поправить тестю вечно сползающую подушку, тот уже не дышал. «Отмучился» – то ли с облегчением, то ли с жалостью мелькнула мысль.
Похороны, поминки пролетели в едином кадре какой-то чужой, совершенно не относящейся к ним ленты. Антонина и Алексей слушали дежурные речи сожалений, высказанные соседями, воспоминания о молодости Михаила Ивановича, рассказанные его сверстниками. Только им очень хотелось, чтобы это всё закончилось, чтобы все разошлись и, оставшись вдвоём, наконец, осознали, что одним человеком в их семье стало меньше.
А недели через две Михаил Иванович пришёл к Антонине во сне. Она в ужасе проснулась и стала трясти Алексея за плечо.
– Понимаешь, – дрожащими губами рассказывала она ничего не понимающему мужу, – стоит и мычит! Показывает мне что-то и плачет!
– Ну, что ты, дурёха! – Алексей, как мог, уговаривал жену, – Это же просто сон! Ты ведь думаешь о нём, вспоминаешь, вот и мысли твои в сон превращаются!
– Как живой стоит и рукой куда-то показывает, – не могла успокоиться Антонина. Она прижималась к мужниной груди и ещё долго вздрагивала от всякого постороннего шороха.
Через неделю отец пришёл второй раз. Антонина проснулась в слезах, понимая, что в этот раз уснуть не придётся.
– Лёша, он голодный там! – в истерике, размазывая по лицу слёзы, бегала она по комнате, – Ему есть нечем!
– О чём ты? – Алексей недоумённо смотрел на жену.
– Челюсть…
– Что, челюсть? Объясни, наконец!
– Он челюсть забыл! – Антонина подбежала к мужу, – Ну, конечно! У него челюсть вставная была, ты не помнишь?!
– Точно… – опустился на кровать Алексей, – Как же это мы так….
Они сидели, обняв друг друга, и пытались найти решение этого необычного вопроса.
– Где её искать-то, эту челюсть?
– Может, положил куда? – Алексей нахмурил лоб, – Хотя, он и не вставал последнее время. Стоп!
Ну, конечно, челюсть должна была быть именно там, куда мог положить её умирающий хозяин – на спинке дивана. А потом, среди похоронной суеты, её просто случайно столкнули на пол. Она закатилась к стенке, и о ней никто не вспомнил.
Челюсть нашлась, и Антонина аккуратно завернула её в тряпочку.
– А теперь что? – спросила она мужа.
– Не знаю, никогда с таким не встречался…. Слушай, а, может, с утра увезём её на кладбище да закопаем на могилке, а?
На том и порешили. Утром Алексей завёл машину, и они поехали выполнять последнюю просьбу Михаила Ивановича. Аккуратно выкопали ямку прямо у изголовья, Антонина дрожащими от волнения руками положила в неё завёрнутую челюсть, а Алексей ладонями присыпал и сравнял землю.
– Михаил Иванович, так? – почему-то спросил он, обращаясь к фотографии на памятнике, с которой смотрел на них улыбающейся тесть.
– Ты заметила, как он улыбался? – спросил Алексей у жены, когда они ехали обратно.
– Да ладно тебе, – Антонина погладила мужа по плечу, – показалось просто….
Прошло несколько дней. Отец больше не приходил к дочери. Казалось бы, слава богу, темы такой больше нет, но с каждым днём они всё отчетливей понимали, что необходимо съездить на могилу, посмотреть, как там!
Наконец, однажды, не выдержав, Алексей снова завёл автомобиль. Пока ехали, испортилась погода. Закапал мелкий дождик, и небо затянули враз налетевшие серые тучи.
– Неуютно… – пожаловалась Антонина мужу.
– Что поделаешь, не возвращаться же! – вздохнул тот.
Подходя к оградке, Алексей попридержал жену. Он кивком головы показал на тёмный комок, что лежал возле креста. Комок вдруг поднялся и зарычал.
– Собака… – удивилась Антонина.
Пёс встряхнул свою чёрную шерсть, отчего брызги полетели в разные стороны, и замер, оскалив пасть. Страшные, налитые кровью глаза, озлобленно смотрели на невесть откуда взявшихся непрошеных гостей, и по белым клыкам сбегали тонкой струйкой холодные капли затянувшегося дождя. Пёс не замечал этого и продолжал угрожающе рычать, не оставляя дальнейших сомнений на свои действия.
– Пошли! – Алексей тронул за плечо жену, – Нам здесь не рады.
Несколько месяцев они не решались приехать на отцовский погост. Прошла осень, отыгрались по косогорам да поселковым окраинам зимние вьюги, отшумели ручьи, вливаясь в весенние речки. Поговаривали, что на местном кладбище видели чёрную собаку, и протяжный вой её частенько доносился издалека, отчего в местном отделении правопорядка участились жалобы жителей на свою безопасность.
– У, злыдня! – поговаривали местные мужики, – Как теперь к своим-то ходить?
Милицейский рейд ничего не дал, поскольку с некоторых пор вой прекратился, и этого пса больше никто не видел.
В июне Алексей и Антонина решились приехать на кладбище. Они подправили отцовскую могилу, старательно выдёргивая сорняки. Алексей всё-таки не выдержал и попытался найти закапанную когда-то тряпицу с челюстью.
– Здесь ведь? – спросил он жену.
Та кивнула головой, но через минуту была понятна вся тщетность этих поисков – челюсти не было.
На немой вопрос жены Алексей только развёл руками:
– Ну, не знаю я!
– Может, собака? – несмело предположила Антонина.
– Это вряд ли! Зачем она ей! – поднявшись, Алексей отряхнул колени, – Думаю, отец забрал. Просил же....
