Константин Станюкович
Похождения одного матроса

2

Однажды утром, за несколько дней до выписки Чайкина из госпиталя, к нему явился высокий господин пожилых лет, в каком-то необыкновенно ярком полосатом пиджаке и в таких же штанах, в цилиндре, и, пожавши Чайкину руку, сел в кресло, заложил нога на ногу, сплюнул на пол и спросил:

– Имею честь видеть знаменитого мистера Чайка?

– Я самый.

– Очень приятно, сэр… А я директор общедоступного театра, в котором даются ежедневно всякие представления… Доллар за вход во всякие места… Публики всегда множество.

И с этими словами директор вынул из кармана красную, необычайных размеров афишу, сунул ее в руку Чайкина и, указывая пальцем на конец афиши, сказал:

– Прочтите!

Несколько изумленный Чайкин прочел напечатанный крупнейшими буквами анонс:

«В непродолжительном времени будет поставлена пьеса: „Пожар на пристани, или Спасение ребенка“.

– Прочли? – спросил директор.

– Прочел! – отвечал Чайкин.

– И поняли, конечно, зачем я пришел к вам, мистер Чайк?

– Нет, не понял.

Директор пристально взглянул на Чайкина своими плутоватыми глазами и проговорил:

– Я пришел предложить вам выгодное дельце…

– Какое?

– Участвовать в этой пьесе.

– То есть как это?

– А так… Когда дом будет в пламени, вы подыметесь по лестнице и снесете ребенка. Разумеется, после этого вы не попадете в госпиталь! – смеясь прибавил директор, – огонь театральный не обожжет… Вы только вымажете лицо сажей, когда будете спускаться… И по окончании спектакля получите пятьдесят долларов. Хотите на десять представлений условие? Публика валом повалит, когда прочтет, что настоящий мистер Чайк будет спасать в общедоступном театре ребенка. Пятьдесят долларов за то только, чтобы подняться по лестнице и вымазать себе лицо сажей, – согласитесь, плата хорошая. Что вы на это скажете? Согласны, разумеется, получить пятьсот долларов в десять дней, а? – спрашивал директор, подмигивая глазом.

Чайкин в первую минуту ошалел: до того ему казалось странным и смешным это предложение – показываться перед публикой в театре и проделывать «не взаправду» то, что он сделал, рискуя своею жизнью.

И, добродушно рассмеявшись, он наконец ответил:

– Не согласен.

– Понимаю. Вы полагаете, что я должен семьдесят пять долларов предложить за вечер? – спросил директор, не без уважения к сообразительности Чайкина.

– Совсем не согласен…

– Значит, сто хотите? Что ж!.. Я заплачу вам и сто… так и быть… Тысячу долларов получить приятнее… А может, и больше, если пьеса будет иметь успех и выдержит больше десяти представлений… Вы ловкий парень, мистер Чайк. Понимаете выгоду своего положения!

Но когда в ответ на слова директора Чайкин объяснил, что он ни за какие деньги не пойдет, как он выразился, «срамиться» перед публикой, янки вытаращил на него глаза и, сердито сплюнув, поднялся с места и проговорил:

– У меня в театре срамиться?.. Чистые денежки получать, значит – срамиться?.. Отказаться от моего предложения – так это действительно значит осрамиться перед здравым смыслом! Прощайте, сэр. Очень жалею, что считал вас более сообразительным джентльменом.

И, кивнув головой, директор пошел к двери.

Однако у дверей он остановился и, повернувшись к Чайкину, крикнул:

– Сто двадцать пять, и ни цента более!

Чайкин в ответ рассмеялся. Директор, пробормотав какое-то ругательство, скрылся за дверями и, увидевши в коридоре сиделку, спросил ее, указывая на двери комнаты Чайкина:

– Этот русский в своем уме?..

– Кажется.

– Сомневаюсь! – произнес директор и направился к выходу.

Когда сиделка вошла к Чайкину, он все еще улыбался, вспоминая директора и его предложение.

– Верно, веселый гость был у вас, Чайк? – спросила сиделка.

– Очень потешный… директор театра.

– Зачем же он у вас был? Что ему от вас надо?

Чайкин рассказал и объяснил, какие деньги предлагал ему директор.

– То-то он вас сумасшедшим считает! – со смехом объявила сиделка.

– За то, что я отказался?

– Разумеется. Тысячу долларов не скоро заработаешь.

– И вы считаете меня сумасшедшим? – смеясь спросил Чайкин.

– О нет… На такую работу, какую предлагал вам директор, и я бы не пошла на вашем месте, Чайк.

– Еще бы! Вы вот тут трудитесь по-настоящему, людям на пользу… И как я поглядел, так вижу, что очень трудная ваша работа ходить за больными, особенно за тяжкими…

– Трудная, Чайк! – отвечала сиделка.

Она была не старая девушка, и лицо ее, задумчивое и кроткое, сохраняло еще остатки былой красоты.

– Теперь еще я привыкла, а прежде тяжело было смотреть на людские страдания и утешать умирающих… говорить, что они поправятся, когда знаешь, что дни их сочтены…

– Никогда не забуду, как вы за мной ходили, мисс Джен! Вы да мисс Кэт меня и выходили!.. – с чувством проговорил Чайкин.

Мисс Джен промолвила:

– Да, вы очень были опасны, Чайк. Мы думали, что вы не выживете. И какие ужасные страдания вы перенесли и с каким терпением! Таких терпеливых мужчин, как вы, я не видела! – прибавила сиделка, взглядывая ласково, точно мать на ребенка, на своего пациента.

– А я не знал, что был так опасен.

– Не знали? Особенно доктора боялись за вас после операции. Не рассчитывали, что вы ее вынесете…

Чайкин с любопытством слушал о том, как он был плох, и теперь, почти здоровый, пополневший и чувствовавший в себе прежние силы, внутренне радовался и еще более проникался благодарностью и к докторам, которые его лечили, и к сиделкам, которые первые дни не отходили от него.

Особенно привязался он за время своей болезни к мисс Джен, которая была всегда так спокойно ласкова, так умело, ловко и в то же время без проявления хотя бы малейшего неудовольствия ходила за ним и одним своим видом как-то успокаивала больного.

– И давно вы так трудитесь, мисс Джен?

– Скоро десять лет, Чайк! – ответила девушка.

– Надо к такому делу особенную склонность иметь… Без этого не вынести таких трудов.

– Надо немножко любить ближнего – вот и все… А я поступила сюда после того, как научилась понимать страдания ближних. Прежде я этого не понимала. Я жила очень богато, Чайк… Я тратила на свои наряды столько, что и вспомнить стыдно… И у меня был жених, миллионер… Но, к счастию, я вовремя поняла весь ужас такой жизни, встретившись с одной несчастной семьей, и уехала от отца… Мать я давно потеряла.

– А отец ваш знает, где вы?

– Теперь знает.

– А раньше?

– Не знал. Но он обо мне получал известия.

– А жених ваш?

– Жених?! – переспросила мисс Джен, и на ее лице появилась горькая усмешка. – Он, как я узнала вскоре, назвал меня сумасшедшей и через месяц женился на другой девушке, богатой не менее, чем была я.

Чайкин слушал и проникался еще большею восторженностью к этой девушке, отказавшейся от богатства и поступившей на трудную должность сиделки. И у него невольно вырвался вопрос:

– И вы, мисс Джен, никогда не жалели о прошлой жизни?

– Первый год жалела и хотела было вернуться к отцу в Бостон.

– И все-таки остались?

– Как видите. И уж теперь отсюда никуда не уйду! – с веселой улыбкой произнесла мисс Джен. – И если вы приедете в Сан-Франциско и захотите повидать свою сиделку, то найдете меня здесь. И я очень рада буду вас видеть, Чайк.

– Разумеется, я к вам приду… Еще бы не прийти… Я за вас богу молиться буду! – говорил Чайкин.

– Вы, Чайк, преувеличиваете… Не будем об этом больше говорить… Чего вы хотите на завтрак?

– Все равно…

– А вот и Дун идет… Так вы не скажете, чего хотите?.. Котлету телячью хотите?

– Хочу.

– И зелени?

– Съем.

– И кусочек сладкого пирога… не правда ли? Я вам все это принесу через час и бутылку вина принесу, а пока вы поболтайте со своим приятелем… – И пожавши руку Дунаеву, сиделка ушла из комнаты.

– Ну, брат Дунаев, и сиделка! – воскликнул Чайкин.

– А что?

– Святой человек… По правде живет.

И Чайкин рассказал о том, как мисс Джен отказалась от богатой жизни, чтоб ходить за больными.

Дунаев был изумлен и не без гордости произнес:

– Вот тебе и американка!

– То-то, и я подивился.

– Ты полагал, что все американцы жадны до денег?

– Полагал, а теперь вижу, что дурак был… зря говорил. Везде есть праведные души…

Дунаев между тем рассказал, что он нанялся капитаном и через неделю двинется в путь. Обоз небольшой – всего тридцать фургонов.

– А еще другую новость сообщу: Билль приехал.

– Когда?

– Часа два тому назад. Я заходил в контору и видел Билля… Он обещал в четыре часа быть у тебя… Обрадовался, что ты поправился… Все о тебе расспрашивал.

Чайкин, в свою очередь, рассказал Дунаеву о посещении директора театра, и оба приятеля весело смеялись. Даже Дунаев, несмотря на то, что считал себя американцем, понял, что директор сделал уж чересчур смелое предложение.

– А деньги он на тебе бы нажил, Чайкин! – добавил, смеясь, Дунаев. – Публика пошла бы смотреть на тебя. Ты ведь в газетах везде пропечатан. Оказал, значит, себя русский человек, настояще оказал, каков он есть! – с неменьшею гордостью за русского проговорил Дунаев.

Через полчаса явился Старый Билль. Встреча его с Чайкиным была сердечная.

Дунаев уже успел рассказать Биллю обо всем, что было с Чайкиным за время отсутствия Билля, и Билль не без горделивого чувства смотрел на бывшего своего пассажира и друга.

– А вы, Билль, благополучно приехали? – спрашивал Чайкин. – На дороге спокойно?

– Не совсем, Чайк, не совсем.

– Агенты шалят?

– Агентов я не встречал по дороге, а индейцы вышли на боевую тропу и нападают на ранчи и на проезжающих… пощады не дают, скальпируют. Помните мексиканца трактирщика?

– Помню.

– Убили его.

– И жену?

– Жену увели в плен, а из ранчи унесли всю водку. Теперь против сиуксов из фортов войска послали… Сиуксы скроются до нового случая… Ненавидят они янки.

– За что?

– За то, что янки сюда пришли и занимают их земли, за то, что буйволы убегают дальше и индейцам труднее охотиться, за то, что янки не по-братски с ними обращаются и спаивают их, вот за что, Чайк… И, надо сказать правду, янки виноваты во многом. Можно бы с индейцами ладить. Я жил среди них и знаю этот народ. Добром дело не кончится! – прибавил Билль.

– Что же будет?

– Отгонят индейцев с их мест подальше от дороги и в конце концов уничтожат их. Сила на стороне янки. Пришлют сюда побольше солдат – и будет новая резня… Такие резни уже прежде бывали… Я помню их.

– А вы не встречали дорогой индейцев, Билль?

– На меня не нападали, Чайк. Старого Билля индейцы знают, знают, что он не враг им, и мой дилижанс благополучно миновал опасные места. Ну да недолго уж ездить в дилижансах! – прибавил Билль.

– Отчего недолго?

– Железную дорогу будут строить. Она пройдет из Нью-Йорка во Фриски… Тогда индейцы исчезнут из тех мест, где дорога пройдет.

– И скоро построят дорогу? – любопытствовал Чайк.

– Лет через пять, я думаю.

– Что же вы тогда будете делать, Билль?

– Если к тому времени не умру, то еще будет время подумать об этом, Чайк! – отвечал, смеясь, Старый Билль. – Куда-нибудь в сторону дилижансы все же будут ходить. А где дилижансы, там и Билль… Еще на мой век хватит места на козлах, я полагаю.

Дунаев сообщил о внезапном отъезде Макдональда, о чем он узнал, посетив квартиру бывшего агента. Билль проговорил:

– Подозрительно что-то… Если б он уехал, то дал бы Чайку какую-нибудь весть.

– То-то и я так полагал! – заметил Чайкин.

– Но что же могло с ним случиться? – спросил Дунаев.

– Мало ли что случается! – значительно вымолвил Билль. – Агенты и здесь иногда пошаливают. А Макдональд для них лакомый кусок…

– Почему?

– А потому, что у него богатые родные и прошлое у него не из чистых; знали его за Дэка, а он оказался Макдональдом. Если сообщить родным о Дэке, то им не особенно будет приятно, а если взять с Макдональда выкуп, то Дэка знать не будут… Понимаете, Дун?

– Так вы думаете, Билль, что с Макдональдом случилось что-нибудь неладное?

– Ничего я не думаю. Я только нахожу странным, что Макдональд не дает о себе знать. Мне будет очень жаль, если с молодым человеком, которому мы все трое обязаны, что-нибудь случилось неладное. И я наведу справки! – прибавил Билль с спокойною решительностью человека, у которого слово не расходится с делом.

– Вот так отлично сделаете, Билль! – обрадованно сказал Чайкин.

– Постараюсь, Чайк.

И с этими словами Билль кивнул головой и ушел, обещая скоро вернуться и поболтать с Чайкиным.

3

Из госпиталя Билль отправился в контору: «Джон Макдональд и К°» и попросил свидания с распорядителем фирмы.

Когда Билля позвали в кабинет, он увидал перед собой старого, сурового и холодного с виду джентльмена в безукоризненном черном сюртуке и в белом галстуке.

При появлении Билля старый джентльмен поднял глаза с письма, которое писал, и, оглядев Билля с головы до ног, спросил:

– Что вам нужно и кто вы такой?

– Я – Старый Билль, кучер в Обществе дилижансов. Может быть, слышали?

– Слышал! – коротко отрезал представитель фирмы «Джон Макдональд и К°» и вслед за тем протянул руку Биллю.

– Какое же у вас дело ко мне, Старый Билль?

– Насчет вашего племянника, Вилли Макдональда! – ответил Билль и уселся в кресло напротив старика, не дожидаясь его приглашения.

При этом имени старик нахмурился.

– Мне нет ни малейшего дела до Вилли Макдональда. И если вы принесли его долговое обязательство, то напрасно потратили время: я за него ни цента не дам.

– А я бы дал доллар за доллар за Вилли. Он малый хороший, Джон Макдональд и К°! Но обязательства его у меня нет никакого, а у него есть мое… и я хотел бы уплатить по этому обязательству вашему племяннику…

– Гмм… Очень странно… И велико оно?..

– Очень велико, – настолько, насколько может быть велико обязательство человека, которому оказали большую услугу.

– Это Вилли оказал услугу… И большую? – недоверчиво процедил старик.

– Немалую, если считать, что спасти человека от неприятности быть убитым или, по меньшей мере, раненным, рискуя при этом собственной шкурой, есть услуга…

– Что же вам угодно от меня в таком случае?

– Узнать, где Вилли Макдональд. Не имеете ли вы о нем известий?

– Никаких. Знаю, что его здесь нет.

– И никто не может дать мне сведений?

– Сходите к его матери, мистрис Макдональд… У нее вы, может быть, что-нибудь узнаете!

И с этими словами представитель фирмы кивнул головой, давая понять, что разговор окончен.

Старый Билль разыскал мать Макдональда и нашел ее обезумевшей от горя. Она ничего не знала о сыне с тех пор, как он внезапно куда-то уехал.

– Он говорил, что собирается уехать?

– В том-то и дело, что нет. В тот же день он обедал у меня и ничего не говорил об отъезде.

– Делаете вы розыски?

– Я обращалась к шерифу, напечатала объявление в газетах…

– Говорили ли вы об этом с своим братом, главой фирмы «Макдональд и К°»?

– Говорила…

– И что же?..

– Брат ничего не знает…

«Или знает, но не хочет сказать», – подумал Старый Билль.

– Но по крайней мере он подал вам какой-нибудь совет? – спросил он.

– Никакого… Он не любит Вилли.

– За что?

– За беспутную жизнь. Три года он пропадал в городах Запада… вел себя недостойно джентльмена… был в дурном обществе… играл в карты… Но ведь он молод… Ведь вы знаете, Билль, – он мне рассказывал про вас и про Чайка!.. Вы знаете, что он ничего слишком дурного не сделал! – говорила мать, защищая сына.

– Уверен! – храбро солгал Билль, чтобы оставить старуху в прежнем неведении относительно очень некрасивых дел ее сына.

– А Джон Макдональд и К° скуп… Он все боится, что Вилли заставит его платить свои долги, и не хочет о нем разговаривать.

– Вы говорите, скуп?

– Очень, Билль.

– И если бы вашему сыну, положим, очень нужны были деньги…

– Вилли не обратился бы к нему! – торопливо сказала мать.

– Да и Джон Макдональд и К° не дал бы их?

– Наверное, не дал бы…

Собравши эти сведения, Старый Билль успокоил, насколько умел, старуху, выразив надежду, что Вилли, вероятно, скоро вернется из путешествия и расскажет о своих приключениях, и ушел, втайне очень встревоженный, на квартиру, в которой жил до своего отъезда Макдональд.

Горничная, лицо которой очень не понравилось Биллю, объявила, как и Дунаеву, словно затверженный хорошо урок, что мистера Макдональда дома нет.

– Уехал куда-то! – прибавил она.

– Не знаете куда, милая барышня? – приветливо спросил Билль, не сомневаясь в том, что горничная кое-что знает.

– Не говорил.

– В котором часу он уехал?

– Не помню.

– Прямо на железную дорогу?

– Нет, кажется.

– Он взял с собой чемодан?

– Нет, не брал.

– Почему же вы знаете, что Макдональд уехал? – допрашивал Билль с искусством опытного следователя.

Горничная сперва заплакала, а потом стала браниться, что ее, честную девушку, и вдруг словно в чем-то подозревают.

Однако когда Билль сказал, что если она категорически не ответит на его вопрос, то он обратится к шерифу, – горничная объявила, что мистер Макдональд не взял чемодана и не собирался, по-видимому, уезжать, когда три недели тому назад вышел из дому и не возвратился. Сообщил же ей об отъезде мистера Макдональда какой-то джентльмен, приходивший на другой день, причем прибавил, что Макдональд через несколько дней вернется. А он между тем не возвратился.

– Вот все, что я знаю по этому делу! – заключила свое объяснение горничная.

– Не припомните наружности этого джентльмена?

– Не старый…

– Лет сорока или больше?

– Вроде этого.

– Брюнет или блондин?

– Кажется, брюнет.

– Борода и усы были?

– Были…

– Длинная борода?

– Не припомню.

– Одет как был, не припомните?

– Вполне прилично.

– В цилиндре?

– Да.

– Благодарю вас.

– А вы почему так интересуетесь господином Макдональдом? – спросила, в свою очередь, горничная. – Вы, верно, сыщик?

– Сыщик! – ответил Билль.

– Они уже были раньше и расспрашивали… Но, видно, не разыскали мистера Макдональда. Он, верно, улизнул в Европу.

– Почему вы думаете, что ему нужно было улизнуть?

– Так… Иначе куда же он девался?..

Билль не нашел нужным более допрашивать молодую девушку и, далеко не успокоенный полученными сведениями, решил добыть более точные.

ГЛАВА VIII

1

Билль отправился в одну из больших улиц и, войдя в подъезд небольшого дома, позвонил у дверей, на которых было написано: «Смит и К°, комиссионеры».

Двери отворил гигантского вида негр, подозрительно оглядевший Билля.

– Вам кого угодно? – спросил он, заслонивши своей внушительной фигурой двери.

– Смит дома?

– Нет мистера Смита.

– Скоро будет?

– Не знаю. Он уехал из Фриски.

– Куда?

– Спросите у него сами. Мне он не говорил.

– Кабы он с вами очень серьезно не поговорил за то, что вы дурак и не пускаете его приятеля. Мне нужно видеть Смита по делу, которое очень заинтересует Смита и К°. Поняли?

– Понял, но только Смит и К° уехали…

– Идите и скажите, что Старый Билль желает видеть Смита и К°! – громко крикнул Старый Билль.

Вслед за тем чей-то резкий голос крикнул из комнат.

– Сам! Идиот! Когда вы научитесь разбирать посетителей? Впустите джентльмена!

Негр тотчас же отскочил от дверей и испуганно проговорил, пробуя в то же время улыбнуться, оскалив свои блестящие белые зубы:

– Извините, сэр, я ошибся, Смит и К° дома. Пожалуйте, сэр!

И когда Билль вошел в темноватую прихожую, негр тотчас же захлопнул двери и задернул цепь.

Билль вошел в комнату налево, в контору Смита и К°.

Это была небольшая, почти пустая комната, разделенная пополам барьером, за которым были две конторки и шкаф.

За одной из них сидел какой-то чахлый молодой человек.

Несколько стульев стояли у стены по эту сторону барьера и, очевидно, предназначались для посетителей. Но ни души не было, и молодой человек не без удивления взглянул на Старого Билля, которому понадобились услуги конторы Смита и К°.

– Мистер Смит просит вас в кабинет! – проговорил он усталым, больным голосом.

И с этими словами молодой человек сполз со своего высокого конторского табурета и, отворив дверцы барьера, постучал в двери соседней комнаты.

– Войдите! – раздался тот же резкий голос, который только что выругал негра.

Билль очутился в большом, хорошо убранном кабинете, где за письменным столом, стоявшим посреди комнаты и заваленным газетами, сидел худощавый высокий красивый старик, с вьющимися седыми волосами и длинной седой бородой.

Он производил впечатление вполне приличного джентльмена, не без щеголеватости одетый в черную пару, в белом галстуке и с безукоризненно чистыми воротничком и манжетами.

– Здорово, старина! – ласково приветствовал старик Билля, протягивая ему руку и зорко вглядываясь в него своими пронзительными и острыми, как у хищной птицы глазами, словно бы несколько удивляясь его приходу. – Садитесь, Билль, вот сюда, в кресло. Давненько мы с вами не встречались.

– Давно, Смит. После того случая…

– А вы, Билль, все еще его помните?..

– Помню, Смит…

– Чего хотите: пуншу или бренди?

– Спасибо, ничего…

Оба не без любопытства оглядывали друг друга, встретившись после долгих-долгих лет, когда были приятелями и вместе были в шайке, как «агенты большой дороги».

После «того случая», как Билль нечаянным выстрелом убил девочку, он проклял и бросил свое ремесло, а Смит продолжал его и, счастливо избавившись от виселицы, перебрался во Фриски и открыл контору «Смит и К° комиссионеры». Но комиссионерство это было только для вида. В действительности же Смит и К° (хотя никакой компании и не было) занимался укрывательством, покупкой краденых и награбленных вещей и состоял в непосредственных сношениях с агентами большой дороги, причем вел это дело так ловко и с такою таинственностью, что до сих пор не попадался, и полиция не догадывалась, что находившиеся в подвальном помещении, под конторой Смита и К°, большие бочки с фруктами, принятые будто бы на комиссию, были наложены ими только сверху, а под ними были всевозможные предметы, но только не фрукты.

Билль, знавший всю подноготную комиссионерской конторы Смита и К°, знал также, что Смит через подставных лиц является посредником между агентами и публикой в тех редких случаях, когда агенты задерживают состоятельных лиц, требуя выкупа, или в других более частых случаях шантажа и вымогательства.

Поэтому-то он и пришел к Смиту, надеясь от него получить верные сведения о Макдональде.

– А я к вам, Смит, по маленькому дельцу! – проговорил Билль, закуривая свою короткую трубочку.

– Знаю, что по дельцу. Так-то вы не зашли бы, Билль. Не правда ли?

– Не зашел бы, Смит. Врать не стану.

– Каждый по-своему живет.

– По-своему, Смит.

– И зарабатывает по-своему.

– Правильно.

– Так какое же у вас, Билль, дельце? Чем может служить вам Смит и К°? Верьте, что по старому знакомству моя контора исполнит всякую вашу комиссию и сделает двадцать процентов скидки. Вам, быть может, кучер требуется для Общества дилижансов? Могу отличного человека рекомендовать!.. Или вам нужно сделать объявление в газетах об отходе дилижансов?

– Полно, Смит, зубы заговаривать. Я ведь не «грин»! – проговорил, смеясь, Билль.

– Привычка, Билль. В старые годы не легко отстать от привычек! – отвечал Смит и тоже рассмеялся. – Так если вам, старина, не нужно ни кучера, ни прачки, ни респектабельной невесты с приданым, ни капитала на верное дело, ни компаньона для золотых приисков, – продолжал, понижая голос, мистер Смит, – то говорите потише, зачем пришли… А то эта дохлая каналья, которой нечего делать там (мистер Смит кивнул головой по направлению к дверям), от скуки может подслушивать, а вы помните, Билль, я никогда не имел привычки вести деловые разговоры иначе, как с глаза на глаз и без посредников…

– Такой же осторожный и предусмотрительный, как и прежде были, Смит!

– Без осторожности живут только святые или очень богатые люди, Билль, а я ни свят, ни богат! – усмехнулся Смит.

И с этими словами он встал с кресла, подошел к двери, открыл ее, что-то проговорил своему клерку, затем запер двери на ключ и, приблизившись к Биллю, проговорил:

– Пойдемте сядем вон в тот уголок, Билль. Я его называю уголком дружеских бесед… Там мы поговорим по-приятельски.

И он направился в дальний угол комнаты, где стояли рядом два кресла.

Идя вслед за ним, Билль заметил, что Смит и К° нащупал что-то рукой в кармане, и не усомнился, конечно, что это «что-то» был револьвер, причем невольно вспомнил ходившие среди «молодцов Запада» слухи о том, что Смит иногда вместо комиссионера исполняет роль «агента» и притом довольно решительно. По крайней мере в числе многих доблестных подвигов Смита, о которых однажды рассказывали подвыпившие рыцари большой дороги в гостинице Денвера, не стесняясь присутствием Билля, значился особенно блестящий, возбуждавший общее сочувствие подвиг Смита, состоявший в том, что переодетый сыщик, явившийся к нему и отрекомендовавшийся оптовым торговцем фруктами, уже более из конторы Смита и К° не вышел, а через неделю его труп был выброшен морем на берег, в двух милях от Фриски.

И Билль, в свою очередь, машинально опустил руку в карман штанов, чтобы удостовериться, что и его револьвер на месте.

– Теперь мы совсем одни в кабинете, Билль! – произнес, опускаясь в кресло, Смит, указывая на другое своей рукой, на мизинце которой сверкал брильянт. – Мы заперты, и никто нас не услышит. Я послал свою дохлую каналью выпить кружку пива и пить ее не менее получаса, а идиот Сам, – все негры ведь Самы, хоть он и говорит, что его зовут Томасом, – сидит в прихожей у дверей и никого не впустит, если бы и зашел какой-нибудь дурак с улицы искать через мою контору пропавшую собаку. – И, рассмеявшись своим словам, Смит прибавил: – Так говорите о своем деле, Билль, и имейте в виду, что виски и бренди за нами, вот здесь в шкапе, сделанном в стене. Хотите?

– Нет, Смит, не хочу. А дело мое: справка о Дэке-Макдональде. Не можете ли вы сообщить мне о нем чего-нибудь?

– Могу. Но прежде позвольте спросить: вы от себя наводите справки?

– От себя.

– Слово Билля?

– Честное слово.

– Но какое вам дело до Дэка?

– Он оказал мне услугу после того, как я хотел его вздернуть на виселицу.

– Слышал, слышал. Я тоже обо всем осведомлен, хоть и не езжу, как вы, по большой дороге, а сижу в своей берлоге; и что Дэк укокошил своего приятеля, знаю. Мое дело такое, что я все должен знать, обо всем догадываться и… и молчать. Но вам по старинной дружбе, Билль, могу сообщить, что Дэк-Макдональд жив и здоров и находится в надежных руках. В очень надежных! – значительно прибавил Смит.

– Охотно верю… Особенно если он в ваших, Смит! – сказал в виде комплимента Старый Билль.

И от его зоркого взгляда не укрылось, что при этих случайно сказанных им словах по лицу Смита мгновенно пробежала словно бы судорога, искривив его губы и вздернув щеку.

Но через мгновение оно было по-прежнему добродушно и спокойно, и голос Смита не обличал ни малейшего волнения, когда он сказал:

– Я этим не занимаюсь, Билль. Я иногда принимаю на хранение вещи, но не людей.

– Я в этом и не сомневаюсь, Смит! – поспешил согласиться Билль, чтоб усыпить подозрения старого осторожного и опасного мошенника. – Я хотел только сказать вам комплимент.

– Благодарю. Так повторяю вам, что Макдональд в хороших руках и в укромном месте, в некотором расстоянии от Фриски. Его хорошо кормят, хорошо поят, записывая, разумеется, все это в счет, и только не выпускают из его временного помещения. А если бы он не был так упрям, то давно мог бы разгуливать по Монгомерри-стрит от четырех до шести дня.

– В чем же его упрямство, Смит?

– Он решительно отказывается написать своему богачу дяде Макдональд и К° и своей почтенной матушке, миссис Макдональд, чтобы ему прислали десять тысяч долларов за выкуп… Кажется, с него не запросили… Как вы полагаете, Билль, а? – деловым тоном спросил Смит и К°. – Они было хотели запросить двадцать тысяч, но я отсоветовал. Надо дела вести по чести. Это мое правило! Дэк больше десяти тысяч не стоит.

– Положим. Но он и в эту сумму не согласен себя оценить. Отказывается, как видите, писать родным… Поймите, Смит, что ему это затруднительно.

– Вполне понимаю, Билль, вполне понимаю, что для молодца, решившего переменить образ жизни и вместо Дэка называться снова Макдональдом, это вопрос деликатный… И они… вы понимаете, кого я подразумеваю, Билль?

– Вполне, Смит. Продолжайте.

– Так они, говорю, хотели облегчить молодому человеку выход из неприятного положения – непосредственно обращаться к дяде, с которым он не в особенных ладах, и в особенности к матери, которая и так ухлопала значительную часть состояния на уплату долгов сынка… Они написали три самых убедительных письма в «собственные руки» Макдональда и К°…

Билль вспомнил, как дядя отозвался полным неведением о племяннике, и проговорил:

– И получили, разумеется, отказ!

– Хуже. Ни на одно из писем не получено ответа. Большой мерзавец, по правде сказать, этот Макдональд и К°. Племянник случайно попался в беду, а дядя и ухом не ведет. Я замечаю, Билль, что ныне родственные чувства становятся слабей, чем были в наше время… Прежде, помните ли, если захватишь молодчика, у которого есть папа или мама или даже дядя или тетя со средствами, то дельце по первому же извещению кончалось, – деньги уплачивались, и все три стороны были довольны… А нынче, когда находятся молодчики, которые входят в стачку с агентами, чтоб выудить денег у родителей под видом выкупа, – куда труднее получать заработанные деньги.

– Дэк знает, что дяде его писали?

– Разумеется. Они даже показывали ему письма, прежде чем их отсылать, и вообще ведут себя вполне корректно относительно пленника.

– И что ж он?

– Обрадовался, что дядя отказал.

– А они?

– Они поставили на вид Дэку, что долго ждать не намерены, и объявили, что Дэк по сущей справедливости должен сам написать дяде и матери…

– Он отказался, конечно?

– Отказался… Тогда они предложили ему еще двухнедельный срок для обдумывания своего положения. И если к четвергу, – сегодня у нас вторник, Билль, – Дэк не одумается и не напишет дяде и матери, то они вынуждены будут сами написать, как это ни прискорбно, и дяде и матери письма, в которых расскажут кое-какие не особенно приятные для молодого человека сведения о его прежней жизни: о том, как он был агентом, как убил товарища, – одним словом, легонькую биографию… Положим, это крайняя мера, но ведь надо же сломать упорство молодого человека… И наконец надо же получить и им за стол и квартиру! – прибавил Смит.

– Но послушайте, Смит, ведь такое письмо может убить мать! – воскликнул Билль, употребляя усилия, чтобы скрыть свое негодование.

– Так кто же мешает ему написать в таком случае письма? А между тем он до сих пор и не думает писать. И в ответ на ультиматум объявил знаете ли что?

– Что?

– Что если осмелятся написать его матери, то он размозжит себе голову.