Константин Марков
Возвращаясь к жизни? Том 3

Торжище Шуляк, управа, судья Кириян

Странный он кузнец этот. Смотрел я, как он рисует, как уголек остро ножиком точит. Все рисунки его были аккуратны и точны. Я таких рисунков в княжей библиотеке не видывал. Сначала сборный чертеж намалевал, малец его все подписывал, что он говорил. Потом стал рисовать части на отдельных листах. Плуг занес и все мерилом мерил и цифры мерные проставлял. Любой дурак по такому рисунку собрать сможет. Посидел, посмотрел да пошел дела разбирать. Хотелось мне милость князя заслужить, да разве плугом заслужишь.

Делать нечего, сел я жалобы читать. Тут стражники пополнение из луков стрелять учить начали. Кто целит, а кто и мимо стрелы кидает, ох безобразие, пока научаться стрел изломают телегу. Эх, кабы лук такой сделать, чтоб и дурак стрелять мог, вот была бы мне милость.

Поразбиравши дела, в основном глупые, я отобедать пошел и кликнул служке, чтоб позвали кузнеца к столу. Пришел он, сел, не кочевряжился. Как дело до чая дошло, сказал я ему, что мог бы он лук сделать такой чтоб, дурак с шагов, хоть тридцати, стрелу точно кинул. Задумался он и сказал, что привиделось ему, как сделать такое. Сказал я, чтоб бумаги принесли и угля поболее. Сел он и начертал лук странный с палею посередине. Только говорит мне одному не смочь отковать такое, хорошая кузница нужна. Сказал я ему, что есть кузнец в управе и согласился он сделать лук этот и денег не просил. Стрика приходил, волновался, что пропал их кузнец, сказал я ему, что к княжему делу тот пристроен и поедут, как я скажу.

За три дня показали они поделку свою. Надели мы на чучело доспехи стражника, и выстрелил он, кузнец этот. Пробила стрела и доспехи и в заборе застряла, вылезши из него наполовину. Вызвал я стражника, что недорослей учил и позвал тот дуболома самого, что лук удержать не мог и попал тот в чучело также. Возрадовался я, вот за это и будет мне награда великая и почет и уважение князя нашего. Спросил я кузнеца нашего, сможет ли тот сам такое смастерить и сказал он, что сможет. Рисунки другие кузнец сделал для лука этого. И опять подивился я его умению. Вызвал я казначея на радостях и сказал выдать кузнецу, из моего личного запаса сто монет золотых, пусть радуется, и сказал пусть заплатят, также работникам хлебопашным пусть из моих заплатит, и это тоже окупится. И сказал я, чтоб с тех денег пошлину не брали, так как я плачу от имени князя и не гоже князю мзду снимать с оплаты той. Ушел кузнец с кошелями монетами набитыми и видел я, как отрок, что с кузнецом был, от ласки моей радовался. Не все судья казнить должен, но и радовать. На то он наместник князя в землях этих.

Торжище Шуляк, Леха

– Тём ты посмотри, сколько нам денег отвалили, и в руках не унести.

Радовался я и дергал Тёма за рукав. Это было как в сказке. И в управе побывал, и у судьи самого за столом побывал, и денег получили и не битыми ушли. Да еще все ножи Тёма купили, а Стрика остальной скарб удачно продал. Вот торговля этой весной славная, главное чтоб озорников да забруд не повстречать, довести до деревни нажитое.

Мужики встретили нас радостно. Тём все обсказал как было, и похвалил его Стрика, что не стал он денег у судьи просить наперво. Отдал все деньги Тём в общее оставил себе лишь долю малую за скарб проданный в батиной кузне деланный. И порешили мужики купить еще зерна и утвари для семей, что в накладе осталися.

И пошли мы все за покупками. А я Тёма повел в лавку кузнечную, и накупили мы там струмента разного диковинного. Я такого и не видывал, а Тём возьмет в руках подержит и говорит для чего это. Там и оружейного металлу две чурки прикупили, для оружия настоящего, что Тём сделать хотел.

По утру, проснувшись и позавтракав напослед за столами, двинулись мы в путь обратный, так как засиделись уже изрядно лишнего. До стоянки проехали весело. Все довольны были и радовались, что телеги везем полные, и зерна и утвари для всех станет достаточно.

Торжище Шуляк, управа, судья Кириян

Как уехали хлебопашцы сел я сказ писать князю нашему. На черновую сперва, чтоб все выверить. Описал подробно и плуги чудные и про гвозди кручены. Все долго расписывал. Самое князю любимое на потом оставил на запретное. Знал я, что князь любит слова льстивые. Расписал я лук новый невиданный, как испытывал его, и что видели. Как те недоросли, что привезены и его не разу не видевши, умудрялись с того лука попадать в мишень с раза первого.

Того стражника, что привел ко мне кузнеца умелого, описал я сполна князю нашему и просил милости от него, дать тому повышение, хотел я его старшим всей стражи назначить за внимание его к нуждам князевым.

Весь вечер сидел, переписывал начисто, ох, будет мне от князя милость великая. Посмотрел, что заполночь, то сложил листы в сундук кованый. До утра пусть полежат, сложатся.

Поутру вызвал я Булата, того стражника. Прочитал ему, то место, где хочу его старшим над всеми стражником поставити. И сказал ему, честь ему донести письмо это и передать в руки княжие. Поклонился в пояс мне, Булат стражник. Поблагодарил он меня за мое радение за его труды недостойные в управе нашей. И сказал он мне, что нет у меня слуги преданней.

Благословил я его в дорогу дальнюю. И сказал ему выбрать себе пять товарищей, ибо все, что везет он для процветания княжества нашего и не должно письмо и рисунки попасть в руки недобрые. Поклонился вдругорядь Булат стражник и сказал, что довезет в сохранности, есть у него товарищи верные. Передал я ему письма свои князю писанные и рисунки кузнецом малеванные. Дал ему лук диковинный и дал подорожную, чтоб помогали тому слуги княжие.

Поселка Тутуран окрестности, Леха

Кони были сыты и шли ходко. Дорога шла легкая вниз долиною. На торжище то все вверх езжать к перевалу горному.

Уж на подъезде стал Стрика останавливаться. Все кучей сбилися. Стал Стрика и говорит:

– Пришли забруды в Тутуран наш. Отгоните лошадей со скарбом в лес да схоронитеся.

Смотрю, Тём побледнел от слов этих, насупился, но слова не вымолвил. Стал он на деревню смотреть, пока я телегу разворачивал. Тут крик девичий и девица бежит по полю, а за нею забруды бегут озаруют. Еще бледнее стал Тём и вдруг вскочил на ноги и пошел забрудам на встречу.

Стали они насмехатися над хлебопашцем убогим раненным. Поднял кол тот и как начнет, колом тем забруд гонять побиваючи. Тут другие на крик выскочили ватагою. Человек сорок было их с оружием. И стали они Тёма в кольцо брать. Испугалися мы все сирые, что не будет кузнеца у нас ловкого, да что поделаешь, хоть товар схоронить справились.

А я стал, смотрю и вижу фигуру Тёмову. Задрожал он как припадочный, и голубым огнем глаза его засветилися, появился в руке его меч невиданный голубым пламенем охваченный. Остановилися озорники испугалися, а вожак их кричит «Так один он, без товарищей. Руби его братья по ребрышкам». И кинулись забруды на Тёма. А как отскочили, уж половины их не было. Половина ватаги лежала порублена. А Тём стоит, мечем покручивает: «Кто еще нападать надумалси, али мозги все повытекли, убирайтесь долой, а не станете, то вместе с дружками поляжете». Закричали забруды криком страшным и понеслись они, в разны стороны оружие и скарб награбленный роняючи.

Мы все вместе с забрудами страху натерпелися. Стоим окаменелые от ужаса этого. Двадцать тел вокруг кузнеца нарублено, а он стоит весь в крови мечом играючи. Но убежали забруды перепуганные, и стал огонь на мече Тёма гаснуть. Повернулся он к нам, а глаза уже нормальные человечьи, не горящие. После и меч в руке его растаял, как и не было его.

Подошел к нему Стрика и спросил:

– Ты кто Тём кузнец, не демон ли? Али демоном одержимый ты?

– Нет, дедушка, – сказал Тём, глаза потупивши, – да не было силы смотреть, как над людьми издеваются.

– Теперь убивцею стал ты, уж прости, но жить тяжко с убивцею. Идем, покаешься, святой отец грех убийства отпустит тебе неразумному.

– Нет, простите меня грешного хлебопашцы добрые, но не считаю себя убивцею так как они пришли незваными. И не дам я им воли творить бесчестие.

– Ты не прост Тём, ох не прост, видно воином был ты смелым, независимым. Накличешь ты на нас беду лютую, уходить тебе надобно.

Горько мне стало от слов дедовых, да не мне решать дела такие, взрослые. Потускнели глаза Тёмовы, закрыл лицо руками он, задрожал и простоял с полсотни вздохов лицо закрываючи. А как опустил он руки, лицо было спокойное безразличное.

– Что нарубил, то сам приберу, возвращайтесь в деревню дедушка. И я приду не оставлю вас. Как плуги вам новые поделаю, так и покину я вас хлебопашцы добрые.

Стрика кивнул и все тронулись, но уже не было радости от возвращения нашего.

Разгрузив телегу у дома своего, я отпросился у бати в помощь Тёму. Не хотел я его оставлять одного – не хорошо, и не правильно было это.

Когда вернулся я на дилянку, где бой был, там Тём тела дровами обкладывал, чтобы сжечь их, не дать воронам повеселитися. Рядом лежала кучка другая – оружия. Собрал он оружие брошенное, метал все-таки. Стал я грузить его в телегу нашу. Было там оружие разное, кошели пояса, поножи да поручи. Весь метал снял с покойников. Обернулся Тём ко мне и спросил меня:

– Что ж ты с убивцей стараешься?

– Ты Тём прости мужиков наших. Рассказал я отцу, как было все, и сказал он, «Поди, приведи домой его. Негоже быть ему бездомному. Не забавы ради убивал он, а нас глупых жалеючи». Да и я не считаю тебя убивцею, только страшен был ты с мечом огненным. Вот мужики тебя попугалися.

Как пришли мы домой, мамка одежду с него стребовала окровавленную и в бадью для стирки кинула. Батя всем спать сказал, до завтрего, чтоб проспалися.

*****

Прошло лето. Тём понаделал плугов и разной другой утвари. Обучил отца струментом пользоваться, что купил на торжище. И как начался сбор хлеба зрелого, стал он в поход собиратися. Грустно мне было отпускать товарища, да заказано ему жить в Тутуране.

Поселок Тутуран, священник Гринь

Вот и настала пора хлеб в закрома сыпати. Праздновали мы праздник поуборочный. А как попраздновали, пришел ко мне найда Тём попрощатися. Видно всех уж обошел, пришел ко мне последнему.

– Простите святой отец, что церковью вашей брезговал. Нет веры во мне в высшее.

– То не грех коли человек не ходит в церковь, раз не верует. Грех, когда верует и не ходит, али ходит и не верует. Странно ты пришел в мир наш, странно уходишь. Видать на то воля божия. Грамоте то обучился за время летнее?

– Да, отче, читать сподоблюся.

– Славно. Дам я тебе книгу на прощание. Сказы в ней разные, про богов-небожителей, да про людей по мирам блуждающим. Сам переписывал, с древних свитков я, да уж по памяти всю ее вычетать станется. Бери отрок книгу эту. Читай, коли можется и читай, когда совсем скудно будет в душе твоей. Ибо надобно уму заниматися, чтоб не стать тебе озорным забрудою.

– Уж не стану отче забрудою. Не погублю жизнь невинную. Но не смолчу когда при мне будут бить безвинного, али глумится над противником поверженным.

– В том сила твоя, не равнодушен ты, склонен к переживанию. О пути могу сказать тебе на прощание. Иди к торжищу, а от туда сворачивай на солнышко, иди, чтоб в глаза тебе с утра солнце поднималося и придешь ты в край лесной к озеру горному. Там и встретишь ты путь свой праведный.

Будешь идти, не гневайся, что не приняли тебя работники хлебопашные. Им за печкой сидеть, хлеб собирать, да деток глядеть счастье то. Ты другой муки катаный. Вижу путь твой извилистый, что тобой пройденный, да впереди предначертанный. Быть тебе путником и терпеть беды неслыханные, да не быть тебе убитому. Судьба твоя дорога торная. – Взял я со стола ладанку, специально для него намоленну. Знал я, что мной он не побрезгует, уходя в даль далекую, в путь свой неведомый. – Вот возьми ладанку, для тебя делану. Пусть она хранит тебя в пути тоем извилистом. Вот звезда Бога нашего, в ней крупица земли, где ты найден и вылечен. Не прошу, не настаиваю, но советую – носи не снимаючи, для демона твоего ограда сия будет сильная. Как захочешь его выпустить снять тебе ее надобно.

Все иди не оглядывайся. Иди Тём путник ветреный. Называй себя Тёмом Ветровым, как отец святой нарекаю тебя сим именем и прозвищем. Пусть ветер тебя радует да под ногами дорога стелется.

Поклонился Тём найда в пояс мне. Поблагодарил за имя новое, за слова добрые да за ладанку и одел ее под рубаху на шею свою, как положено. Вышли мы на крыльцо храма, и пошел он, а я остался. В след ему смотрел, он не оборачивался. Как пришел, так и ушел кузнец наш, Тём найда ветреный.¹

Глава 2. Путник. Часть 1

Поселок Тутуран, околица, Тём.

Вышел я из Тутурана, не оглядываясь. Эта община отвергла меня, но мне не было больно, мне было пусто. Я шел как блуждающий в ночи путник прошедший мимо костра. Костер полыхнул веселым пламенем меж сосен и затерялся. Так и поселок этот моргнул в моей жизни и исчез.

Наверно, я немного обижался на этих людей, но не было особого смысла настаивать, чтоб остаться в Тутуране. Нет, так нет, мой путь – мой дом.

Стрика напоследок принес мне пятьдесят монет золотом, из тех, что дал мне судья на торжище. Я сначала брать не хотел, но Стрика настоял, сказал, что раз гоним его, то хоть денег на дорогу дать должны. Да и отработал я для них больше на много. Взял я деньги, рассудив, что нет в том зла.

Выйдя к торжищу, я переночевал там и отправился на восток, как отец святой мне советовал. Поговорив с людьми, я узнал, что идет туда дорога торная. Караванщики по ней приходят, но того кто ходил по ней более чем на три дни пути я не встретил.

Так и шел я, дорогу меряя. Шел налегке, не нес еды много. Был у меня лук, как дичь видел – охотился. Весь мой основной скарб был бабкой Ведой даденный – мешочков десять с разными травами лечебными. Лук со стрелами, меч обретенный от забруд, ножей пара, да пара кошелей с деньгами.

Отдельно скажу о мече. Меч тот был удивительным. Когда ушли мужики, оставив меня одного на побоище, стал я собирать тела убитых и то, что пригодится в будущем. Среди прочего поднял я меч, будто в сказке деланный, острый и как зеркало полированный. Взял я его рассматривать, а он покрылся голубым пламенем и меняться стал. Превратился он в нож большой. Лезвие сузилось до трех пальцев, и потерял он заточку с края вогнутого, край другой острый и тонкий остался. Гарда из поперечины стала круглой и рукоять вытянулась. Посмотрел я на ножны, что в другой руке держал, под стать мечу они изменились также. Вязь, на письмена похожая, проявилась на лезвии, пламя последний раз пыхнуло и погасло, как и не было его. Страшно мне было с ним, был он явно волшебным, но не смог я его оставить. Вот такой меч был у меня.

Шел я шел, дорогу меряя, нигде больше ночи не задерживаясь. Решил дойти до горного озера, что напророчил мне святой отец в Тутуране. Дорога была торная, приставали ко мне хлебопашцы прохожие, видя во мне человека с оружием знакомого, да не с забрудами дружного. Еще как ночевал я на торжище и выспрашивал про дорогу восточную, подошло ко мне два мужика и попросили не гнать их, а взять их в попутчики. Пусть идут коли надобно, им сказал я без гонору. Так и шел я от одного двора постоялого ко двору другому дальнему. Весть впереди меня бежала, что идет воин хлебопашцем не брезгует. Подвозили меня и телегами, что в пути мне встречалися. Видно те забруды, что от поселка нашего разбежалися весть обо мне кинули, что иду я по шляху торному на восток вьющемуся. И забруды те, что встречали нас, к кошелям не приглядывались, тех людей, что за мною шли.

Уж и счет дней потерял я, сколько шел я по шляху торному. Наконец пришел я к месту подгорному, где торный шлях на юг заворачивал. На восток же шла тропа узкая. Уж совсем стало холодно, к тому времени, прикупил я у путников одежду теплую, шерстью подбитую. Мужики меня отговаривали, все просили пойти с ними далее. Но сказал я им по-честному, что святой отец пожелал на прощание, чтоб я шел на восток к озеру-морю горному. Показал я им ладанку, к месту она пригодилася. Заскучали мужики, против слов священника их слово не ладится. Попрощались мы по-доброму, и пошли в разные стороны.

Шел я вверх по тропе заковыристой. Благо шест взял в дорогу горную. Так и шел я медленно, та тропа поднималась крутенько.

Проснувшись, очередной раз я увидел, что выпал снег. Ночью в покров я с головой укутался, и не особо было мне холодно. Шел я теперь по снегу. Сначала снег был мокрый и скользкий, а ближе к перевалу он стал жестким и сухим. Но я все шел и шел, не взирая на холод. На двадцатый день пути по горам я вышел к огромному озеру. Было оно уже покрыто льдом.

Постоял я на берегу, не понимая, зачем я пришел сюда. Место пустынное жуткое, даже зверя дикого я давно не видывал. Постоял, делать нечего, и пошел на восток дальше.

После полудня пошел сильный снег с ветром и совсем мне тоскливо стало. Я шел по берегу этого моря-озера. Не понимал, зачем и куда я иду, подворачивая ноги прибрежными торосами и проваливаясь в снег глубоко. Ветер сек мне лицо жестко ледяным снегом и радостно пытался пробиться в любую щель в одежде моей поношенной. А я шел и думал «Интересно, сколько я выдержу пока упаду и замерзну, как камешек». Я хотел остановиться, но какая-то сила подталкивала меня в спину, заставляючи идти далее, и все далее.

Вдруг порыв ветра мощного сорвал целую шапку снега с обочины и метнул ее мне в лицо. Ослепленный и смерзшийся остановился я, повернулся по ветру, дабы оскрести лед, образовавшийся от снега, слез и соплей моих. Очистив глаза, я увидел перед собой бодренького старца. Он стоял спокойно и метель совершенно его не будоражила. Опирался он на посох с красною резьбой, на нем были одежды теплые мехом подбитые, а на голове была красная шапочка, как на голове судьи на торжище.

Мой дух затрепетал, и подумал я, что пришел час мой смертный, и за мной пришел судья спрашивать. Посмотрел на него я внимательнее, он стоял спокойно и ласково мне улыбался. Он был очень стар, его волосы были белее снега на них падающего, а лицо изрезано морщинами. Но глаза, меня поразили его глаза. Эго глаза были ясными, молодыми и озорными. Создавалось впечатление, что юноша взял и постарел на сто лет.

Мне стало интересно, как это я его не заметил, или шел он за мной, догоняючи.

– Уважаемый, прошу простить мою дерзость и невежество и представиться.

– Не стоит, – ответил старец, – я знаю, кто ты, а вот ты не знаешь, кто я. Зовут меня Иван Чай.

Я вежливо поклонился, высказывая уважение.

– Я явился тебе, так как видел, что дух твой в смятении. Ты потерял цель и путь. И я дам тебе не цель, но путь. Сбрось горести свои, а я постараюсь воспламенить твой дух, и он найдет свою цель. Не гоже, духу умирать раньше тела.

Рациональная часть меня, просто сошла с ума, я понял, что бред у меня от переохлаждения. Но в этот момент, когда я так подумал, Иван огрел меня по голове посохом. Приведя мои мысли в соответствие.

– Не отвлекайся на праздное. – Молвил он. – Задавай свои вопросы.

– Простите уважаемый, не мой ли бред беседа наша? Я последнее время долго один был оденешенек, может, двинулся умом от этого?

– Нет ничего плохого во встрече нашей и не бред это твой горячечный. Просто видишь ты мир, что бесплотен здесь.

– Ответь мне человек умудренный опытом. Что мне делать далее?

– Просто иди и найди работу, занятие себе по призванию. Ты не на столько туп, чтобы не найти себе пропитания. Потом найдешь жилье али пристанище. А потом найдешь друзей и найдешь единочаятелей. И помни всегда держи двери своей души открытыми. Да могут зайти гости нежеланные и наследить, но на то есть в доме метла. Ибо в закрытую дверь может не зайти друг. Да и сам ты протухнуть можешь.

Будь честным. Путь жизни это не прогулка вечером по берегу моря теплого. Это тропа горная. Это сбитые ноги и натертые плечи до крови. Это боль мышц и бессонные ночи в лесу, когда вокруг рыщут голодные тигры. Это спуски кубарем, это сбитые колени и локти, но это сладкий отдых у пахарей. Это честная работа для пропитания. Но честность к себе и другим, что встретятся, позволит пройти, этот путь, не оглядываясь. Не опасаясь нападения обиженных сзади и мучений твоей совести.

А бред это или нет, решать тебе. Бред в твоей душе, а я ей погонщик.

Человек это дом, а дух хозяин его. Когда дом стоит на берегу озера то, смотря в одни окна ты видишь воду, а смотря в другие видишь горы. Разве озеро пропадает, когда ты видишь гору? Вот так и душа – миры ты видишь разные, а душа твоя одна неприкаяна.

– Но зачем Вам я. Возможно, есть более достойные или более страждущие люди, чем путник пришлый. Может, им помощь нужна более?

Когда я произнес эти слова, глаза Ивана потускнели и наполнились болью. Он как бы сдулся, стал меньше. Будто тяжкий груз придавил его к земле.

– Я отвечу честно тебе, как путник путнику, хоть эти воспоминания и причинят мне боль. Ту, давно забытую.

––

Когда-то давно, я обуреваемый гордыней, что мог цитировать работы, учителя нашего, великого монаха старца Горного, по памяти и, сдав все возможные экзамены по литературе и математике, я решил нести просвещение северным варварам и стать в их среде великим учителем. Молодость, гордость и глупость. Я был глуп. Запомни – знание и мудрость вещи разные.

Собрав свою библиотеку, я погрузил ее на повозку. Погрузил домашнюю утварь. В общем, собрал более двадцати подвод. С женами и слугами. Мне тогда было тридцать лет и уже трое детей у меня подрастало. Я был богат и амбициозен.

Произведя все приготовления, я отправился в путь, не взирая, на роптание жен и слуг моих. Я видел цель. Встав перед близкими и слугами, я произнес речь и все воодушевленные моим красноречием тронулись в путь.

Я хотел уйти как можно дальше, чтобы быть одним единственным и неповторимым. Я хотел блистать. Я хотел быть отцом основателем.

На нашем пути вставали реки, пустоши, чащи, горы. Мы двигались на север все дальше и дальше. Постепенно мы начали терять людей и скот. В один момент, перед очередной горной грядой старшая жена с родственниками возроптала, и слуги поддержали их. И большая часть отряда отделилась и ушла на юг к дому.

Это было мое первое поражение.

Но я упрямо шел дальше к своей цели. И осталось у меня три повозки, в основном с моей библиотекой, и трое самых преданных слуг моих. Мы упорно преодолевали препятствия и расстояния.

И наконец, мы дошли до этого озера. Я тогда подумал, что мы дошли до далекого северного моря. Таким огромным показалось мне это озеро. И сказал я слугам, что мы прибыли. И цель наша рядом.

Это было мое второе поражение.

Отдохнувши и поохотившись ради пополнения припасов, я разослал слуг в разных направлениях, дабы они поискали город или деревню. Сам же остался присматривать за обозом и решил просушить библиотеку, так как дни стояли жаркие.

Прошло несколько дней, и прибыл первый посланец. Он сказал, что ехал два дня и достиг большой реки и не нашедши переправы вернулся, и что на своем пути он не встретил ни города ни деревни ни дороги, кроме троп звериных.

Потом вернулся другой слуга. Его рассказ ни чем не отличался.

Наконец вернулся третий слуга. Мы уже не чаяли его увидеть живым, так долго его не было. Третий мой слуга поведал нам, что скакал четыре дня и на исходе четвертого увидел вдали дымок, поскакал еще быстрее. И наконец, увидел большое стойбище.

Подъехав ближе, он услышал, как люди окликают его на гурском наречии. Мы долго шли через их земли, и он немного говорил на гурском. Он сказал, что он путник и ищет город или деревню. Они не поняли его. Тогда он нарисовал им на земле, и они сказали вот город. Он терпеливо объяснил им, еще раз, нарисовав рядом стойбище. Когда они поняли, что он ищет, то они громко смеялись и сказали ему что надо много дней кочевать на юг, пока встретишь подобное. Отсмеявшись, они, видя, как он устал, дали ему еды и уложили спать, пообещав, что с его конем ничего плохого не произойдет, его помоют и накормят. Оставив своего скакуна в их надежных руках, он лег на предложенное ложе и уснул.

Проснувшись утром, увидел рядом миску мяса и миску рыбы. Он с аппетитом поел и вышел из палатки. Они радостно приветствовали его. Люди были очень радушны к нему, и в благодарность за их радушие он вежливо предложил им денег за заботу о нем и его коне. Но человек посмотрел на монеты и сказал, что это разве украшения для жен и выбрал несколько, самых блестящих монет, сказал, что подарит жене. И что он им уже все дал. Оказывается им очень понравился его жеребец, и они приладили его между своих кобыл. Он хохотал и говорил, что жеребец честно отработал и свой корм и его. И спросили его один ли он. Не зная их намерений, слуга занервничал. Видя его колебания, кочевник кому-то крикнул, и привели его коня полностью снаряженным к дороге. Кочевник сказал, что если у его друзей нет дурных намерений, то они примут нас как гостей. Он объяснил, как долго ехал, на что тот сказал, что никуда не спешит до холодов. Попрощавшись с радушными людьми, он вскочил на коня и помчался обратно.

– Решено. Едем к ним. – Сказал я и дал команду собираться.

На седьмой день мы прибыли в стойбище. Мой слуга выехал вперед, чтобы его узнали. Ему приветливо замахали руками. Я порадовался дружелюбию этих варваров и понял вот мои ученики и последователи.

Это было мое третье поражение.

Отдохнув после дороги, мы приступили к постройке дома. Первого дома нового города, так думал я. Я тогда честолюбиво надеялся, что на месте стойбища вырастет прекрасный город, и я буду его основателем. Несколько дней, пока мои молодцы заготавливали бревна для дома, я обмерял землю и выбирал место для дома, ибо от него должны были начинаться дороги. Через некоторое время дом был построен, кочевники с энтузиазмом помогали нам в постройке. Им все было в диковинку. И видя их интерес, я радовался, вот первые ростки.

Когда дом был подведен под крышу и мы, наконец, смогли, боле мене его обустроить внутри. Я пригласил вождя кочевья и старейших, как первых почетных гостей. Они ходили восхищенные по дому, удивляясь нашему мастерству, и спросили, а как я собираюсь с таким домом кочевать и как я буду его разбирать.

– Зачем разбирать дом?

– Зима наступает, на юг уходить надо, однако.

– Но вся прелесть этого дома, в том, что не надо уходить, – возразил я.

Они удивленно посмотрели на меня. Зачем жить подобно дереву, нужно жить подобно ветру.

Я начал было объяснять им смысл города и крупного поселения, но они быстро потеряли к разговору интерес и предложили продолжить застолье.

Мы мило беседовали, вкусно ели и весело шутили. Так прошел вечер.

Но прошло пару дней и, проснувшись однажды, я увидел пустое поле. Они ушли.

Зиму я провел в раздумьях, как их удержать от кочевья. Дом успешно выдержал морозы, непривычно лютые. Слуги были в тепле, сыты, но грустны. Сказывалось одиночество. Я, как хороший хозяин, всячески их подбадривал и пытался занять разнообразными занятиями, дабы их мысли не крутились подобно ослу на водокачке.

Наступила весна. Сошел снег. Мои молодцы обрадовались и вспахали большое поле, посадив пшеницу, и возделав огород. Вскоре мы радовались первым всходам.

Пришли кочевники. Они дивились, что мы не только выжили, но и бодры и веселы. Видя, как загорелись глаза у слуг при виде кочевья, я понял, что мучило их души всю зиму. Я со своими научными трудами совсем забыл их нужды. Я страшно огорчился этому своему упущению и немедля отправился к вождю кочевников. Придя, я вежливо поговорил с ним о делах кочевья, а потом испросил дозволения для своих молодцев выбрать себе жен из его племени. Он сказал, что ему нет дела, если мои молодцы не силою, а полюбовно, демонстрируя свою удаль и лихость, поладят с выбранными девицами. Там более, что через пару дней будет весенний праздник, молодцы и мужи будут состязаться в своей лихости. Пусть и твои молодцы покажут себя, место есть всем. И такие жеребцы в его табуне не помеха, добавил он весело и рассмеялся.

На радостях я отправился домой и, созвав слуг, поведал им о моем разговоре с вождем. Они как один пали передо мной на колени и возблагодарили богов за мою мудрость и прозорливость.

И был праздник весны. И радовался я, глядя на своих молодцев, видя их счастливые лица и радостью переполненные глаза. И понимал вот оно, мои первые поселенцы. Теперь городу быть.

Но нет, это было очередное поражение.

С наступлением холодов стали мои молодцы нервными и стали прятать глаза. И спросил я их, что с ними. И ответили они мне, что хотят уйти с кочевьем. И горько стало мне, но понял я, что запретив им уйти, я поступлю не честно. И благословил я их в дорогу. И опять упали они на колени и вознесли молитву богам, за мое понимание.

И на следующий вечер пришел вождь племени с сотоварищи. И пили мы прощальную чашу. И поблагодарил он меня за мудрость мою, что я отпустил молодцев своих. И пожурили он меня за глупость мою, ведь оставаясь здесь один, я рискую одичать и сойти с ума в одиночестве. Но когда понял, что и в эту зиму я не пойду никуда, послал за дочерью своей и сказал ей помогать мне во всем и быть мне женою. Я воспротивился, ведь человек она, молвил. И ты человек, а человеку без человека жить нельзя, ибо зверем он становится. И придя весною, не хочу травить тебя как зверя лесного, дабы покойно стойбище стояло.

Наутро кочевье ушло за горизонт, а девица сидела на веранде и смотрела на пыль, что курилась под копытами лошадей.

Делать нечего. Стали мы с ней жить. Я показывал, как жить в доме, как следить за хозяйством, как готовить на плите, учил языку и читал ей стихи. И вылупилась из гусеницы бабочка. И назвал я ее Марьей, стали мы Иван да Марья, полюбила она меня. И было нам хорошо. И радовался ее смеху и сказал ей, что как прейдет кочевье, я для всех объявлю, что жена она мне. И смеялась она, над моей напыщенностью и сказала, что не видит другой жизни, как в доме моем.

Шли годы. И каждый год кочевье приходило и уходило. И помогали они нам возделывать землю и дом чинить, но никто не оставался с нами более.

У нас начали подрастать дети. И с каждым годом все чаще и чаще они спрашивали, когда мы уйдем со всеми. И наконец, наступил день, когда они один за одним улетели из дому, как оперившиеся птенцы ищущие новое гнездовье.

И наступила весна, когда кочевье не пришло. И ждали мы их. И не было их. А на следующий год пришли другие. И сказали они, что был бой и полегли почти все. Лишь немногие выжили и пристали они к ним и привели их в эти земли.

И горько стало мне. И другого дня пошел я рыбачить на реку. И подул сильный ветер. И вынес он меня в озеро-море. И захлестнули волны мой челн. И стал я блуждающим духом берегов этих, ибо некому было совершить обряд захоронения и упокоить мою душу грешную.